Рецепт на тот свет

Далия Трускиновская

Рецепт на тот свет

Глава первая

Секрет рижского бальзама

– Что-то нужно предпринять, – сказал Брискорн. – Парнишки болтаются по Цитадели без дела, шалят. Второе окно за неделю в казарме выбили снежками. Господину Дивову не до них. А поскольку вы, Крылов, им протежируете, то придумайте что-нибудь более разумное, чем нанимать им в менторы полупьяных инвалидов.

Маликульмульк только руками развел.

В сущности, следовало поблагодарить Брискорна за то, что явился в Рижский замок и рассказал о проказах маленьких Дивовых. А чего и ожидать от мальчишек, которые все лето и осень прожили почти на улице, пока в старый домишко на Родниковой улице не явился начальник генерал-губернаторской канцелярии господин Крылов?

– Я пойду к ним, поговорю с Петром Михайловичем, – сказал он. – Более проказ не будет.

– Так и я уж говорил с Петром Михайловичем. Старик теперь, как бы этак выразиться… – Брискорн вздохнул и развел руками.

Отставной бригадир Дивов, вернувшийся на службу, потому что иначе впору было вставать на соборной паперти с протянутой рукой, в минувшем году испытал немало. Единственный оставшийся в живых сын связался с шулерами, проиграл все имущество семьи; напоследок впутался в темную историю и был убит; жена его Анна, обманутая мошенниками, ушла из дома; внуки, Саша и Митя, отбились от рук. Старик был норовистый, не умел делать послаблений ни себе, ни другим, и после побега невестки впал в жестокую хандру. Служебные обязанности исполнял прилежно – а все прочее, кроме способности служить, в нем словно умерло. И Маликульмульк это видел – да только не понимал, как тут помочь.

Брискорн, не знавший подробностей семейной жизни Дивова, полагал, будто Петр Михайлович уж малость не в своем уме. Спорить с ним было нелепо – а кто из нас, грешных, в своем уме? У каждого какая-нибудь блажь сыщется.

Маликульмульк посмотрел на карманные часы – было около четырех. Канцелярские чиновники уже разошлись по домам, до вечернего собрания в голицынской гостиной времени оставалось немало – отчего бы не прогуляться в Цитадель?

– Вы сейчас куда направляетесь? – спросил он Брискорна.

– Поеду в Московское предместье, в Гостиный двор, в книжные лавки. Я тут совсем онемечился – все Шиллер, да Клопшток, да Гёте. Куплю хоть русских журналов.

Присоединяться не предложил, помнит недавнюю обиду… Хотя торжественно мирились в кабинете князя Голицына, однако прежнего приятельства, кажется, не вернуть. Многое может приказать лифляндский генерал-губернатор: вот по его приказу рижская полиция, придя на готовенькое, раскрыла дело о похищении драгоценной скрипки работы Гварнери дель Джезу, даже докопалась, куда делись деньги, уплаченные за нее коллекционером редкостей фон Либгардом, а заодно и другие деньги – заработанные маленьким скрипачом Никколо Манчини. А вот приказать заново подружиться не может. И что за судьба такая у философа – теряет друзей, как щеголиха – ленточки и бантики…

Брискорн, решив, что долг выполнен, откланялся и вышел из канцелярии. Маликульмульк сел за стол и примостил округлый, уже двойной подбородок на широкую ладонь – как девица в окошечке, что высматривает на улице кавалеров. Брискорн прав – хороших учителей Дивову не нанять, а отставные унтер-офицеры, доживающие век при Цитадели, да дьячки Петропавловского собора занимаются бойкими парнишками постольку-поскольку. Двадцать лет назад такое обучение было делом обыкновенным, и воспоминания детства оказали Маликульмульку плохую услугу – он решил, что и в девятнадцатом веке можно учиться столь же необременительно. А о том не подумал, что у мальчиков нет богатой родни, дед им не опора, дорогу в жизни придется прокладывать самим, вся надежда – на собственную голову…

Он немного затосковал оттого, что Брискорн не позвал с собой в Гостиный двор. Вот сейчас Александр Максимович медленно выезжает с Большой Замковой на Сарайную, там извозчик уже хлестнет лошадку и пустит ее рысью, потом будет очень удобный и плавный поворот на Конюшенную… потом налево – на Господскую, еще налево – на Карловскую… направо – к Карловским воротам, и вот Брискорн уже пересекает замерзший ров, по которому носятся на коньках дети…

Он минует полосу эспланады, въезжает в Московскую улицу, катит мимо новеньких амбаров, сворачивает налево, к Гостиному двору, но там, как всегда, полно саней, и орман проезжает чуть подальше, к Благовещенской церкви… Вот! Вот то, что требуется!

Требуется стоящее возле храма двухэтажное небольшое здание с мансардой – гордость Московского предместья, Екатерининская школа. Первая русская школа в Риге, пока что – единственная, и ей вот-вот должно исполниться двенадцать лет. Если столько продержалась, значит, с ней стоит иметь дело. Срок обучения там – четыре года, после чего способные ученики могут претендовать на место в гимназии.

Но для человека, своих детей никогда не имевшего и живущего по этой части воспоминаниями двадцатилетней давности, определить мальчишек в школу – задача непростая. И Маликульмульк стал задавать сам себе вопросы. Смогут ли Саша с Митей самостоятельно ходить на занятия и возвращаться домой? Или, зная их склонность к авантюрам, лучше им этого не позволять? Тогда – нанимать ли помесячно ормана, чтобы их возил, или найти в Московском предместье почтенное семейство, живущее в трех шагах от школы? Затем – чему именно их там будут учить? Может, сразу придется брать репетиторов, чтобы они нагнали сверстников? Еще – где раздобыть все эти грамматики с арифметиками? Преподают ли теперь по славной «Арифметике» Магницкого, которая и не «арифметика» вовсе, а свод знаний по алгебре, геометрии, тригонометрии, астрономии, навигации? Или ломоносовские книги по грамматике, риторике, физике – годятся или нет?

Вот бы где пригодились советы Паррота, подумал Маликульмульк, ведь физик преподавал в Петровском лицее, знает все новинки, к тому же покупает книжки для своих сыновей. А что книжки немецкие, так это мелочи, если готовить Сашу и Митю к Петровскому лицею, то без немецкого языка все равно не обойтись.

При всей своей лени Маликульмульк готов был устраивать их судьбу деятельно и щедро. Ему до сих пор неловко было вспомнить осенние похождения. Если бы не его промашка, Анна Дивова осталась бы в Риге и растила племянников, они были бы присмотрены и ухожены, и не пришлось бы гарнизонным офицерам на них жаловаться. Значит, надобно замаливать грехи.

Вечером он рассказал о маленьких Дивовых князю с княгиней.

– Ну так и поезжай с Богом, узнай, что к чему, – распорядилась княгиня. – А бумаги подождут.

– С ними и Сергеев управится, – добавил князь. – Кстати, по дороге заедь-ка к приятелю своему, аптекарю. Опять это сословие с русскими купцами воевать собралось. Узнай, что к чему. А то мне пишут из столицы: разберись, мол, наконец! И с той, и с другой стороны кляузы шлют. А дело-то темное! Похоже, опять немцы русского человека норовят обидеть. А про этих Лелюхиных я уж слыхал – вот на том берегу их владения, целый дворец отгрохали, чуть ли не Гостиный двор с двумя этажами лавок. Может, тебе твой аптекарь по дружбе больше расскажет, чем мне бы рассказал.

– Будет сделано, ваше сиятельство, – сказал Маликульмульк. Про историю с рижскими аптекарями он слышал впервые – как потом выяснилось, зазевался и не обратил внимания на письмо из департамента мануфактур и внутренней торговли, где о ней шла речь.

Наутро он сразу из дому, с Большой Песочной, отправился в Московское предместье. Орман лихо разогнал санки по Мельничной – до Смоленской больше версты и ни одного поворота. Одно удовольствие пронестись вот этак по свежему снежку.

Московское предместье и Рижская крепость были как два разных города, один – немецкий, другой – русский. Магистрат к этому положению дел притерпелся, особо в дела предместья нос не совал, – но вот русские купцы все пытались прорваться в Большую гильдию вопреки старинным правилам. После того как в это дело вмешалась покойная государыня Екатерина, дорогу им вроде бы приоткрыли – и первого купчину, Ивана Фатова, в 1775 году приняли, осчастливив его именем Иоганна. Но намного легче с того не стало – вон, те же Морозовы штурмовали Большую гильдию примерно так, как покойный Суворов – Очаковскую крепость, а толку что-то было мало. Тем не менее купцы Московского предместья были достаточно богаты, чтобы тратить деньги на благотворительность. Когда осенью восемьдесят восьмого из столицы прибыли четверо учителей для будущей Екатерининской школы с огромным обозом книг, по их словам – стоимостью чуть ли не в тысячу рублей, купечество на радостях скинулось и собрало более тысячи – как раз хватило на постройку добротного здания возле Благовещенского храма с классными комнатами, актовым залом и квартирами для учителей.

Возле этого здания сани и остановились. Маликульмульк слез, радуясь тому, что рижские сани не такие низкие, как русские, и сиденье возвышается над полозьями самым удобным для толстого человека образом. Орман сказал, что может подождать. Судя по тому, что в саду возле школы бегали дети в распахнутых тулупчиках, вопили и кидались снежками, сейчас как раз был перерыв в занятиях.

Маликульмульк взошел на крылечко, отворил дверь, оказался в теплых сенях. Потом в коридоре, куда выходили двери четырех классных комнат. У парнишки, обвязанного по случаю зубной боли платком и не выпущенного в сад, спросил, где господин учитель. Парнишка отвел его в комнату, где двое преподавателей ладили из дощечек, блоков и веревочек какой-то физический прибор.

– Добрый день, – сказал им Маликульмульк. – Позвольте представиться – начальник его сиятельства генерал-губернатора канцелярии Крылов.

– Наконец-то! – воскликнул мужчина лет тридцати пяти, невысокого роста, взъерошенный тем особенным образом, по которому вмиг можно признать фанатика и подвижника науки. – Мы все ждали, вспомнил ли о нас его сиятельство. Господин Нагель несколько раз к нам на уроки жаловать изволил и преподавателям из Петровского лицея приходить велел – сидеть у нас на уроках, проверять, точно ли даем основательные знания. А как им проверить, когда они по-русски – ни в зуб ногой? Я предлагаю вашей милости остаться – у меня сейчас урок русской словесности, затем урок латыни, затем урок геометрии. В это же время у Яновского (товарищ взъерошенного подвижника поклонился) архитектура с рисованием, физика, французский, выбирайте!

– Побойся Бога, Владиславцев, – перебил учителя Яновский. – Только ты и можешь силком загнать взрослого человека на урок физики…

Тут он быстро выхватил из рукава платок и закашлялся. Маликульмульку был знаком этот кашель, знак нешуточной грудной болезни.

– Я не инспектировать, – сказал Маликульмульк. – Я, напротив, хочу договориться с вами, не возьмете ли двух новых учеников.

Подумал и добавил:

– Коих протежирует его сиятельство. Внуки отставного бригадира Дивова, давнего его сиятельства знакомца…

– Отчего ж не взять? Приводите мальчиков, проэкзаменуем их, чтобы знать, в какой класс определять, – ответил Владиславцев.

– Но тут такое дело – мальчики живут в Цитадели, им придется каждое утро добираться на занятия через всю крепость. Может, вы знаете дом, куда бы их устроить на полный пансион? Его сиятельство оплатит расходы, – пообещал Маликульмульк.

– Пусть бы его сиятельство напомнил о нас магистрату. Цены растут, получаем мы мало, должны искать приработка, – сердито сказал Владиславцев. – Или хоть пожертвование, как купцы порой делают, мы не гордые, примем.

Маликульмульк обещал замолвить словечко и поспешил прочь. Он сторонился людей с грудной болезнью – в их присутствии как-то вдруг вспоминал, что его несокрушимое здоровье на деле – хрупкое, вроде фарфоровой вазы. А сказывали, будто грудная болезнь от человека к человеку передается, и надо бы, наоборот, доложить князю, что учителя следует сперва вылечить, потом к детям подпускать.

Условившись, что привезет Дивовых назавтра после обеда, Маликульмульк поспешил прочь. Орман доставил его к аптеке Слона. Там Маликульмульк рассчитывал, как заведено, получить чашку кофея с печеньем.

Гринделя не было, зато был старый аптекарь герр Струве, и это Маликульмулька даже обрадовало – Давид Иероним, отдав душу науке, мало беспокоился об интригах, связанных с лицензиями, патентами и капиталами, Струве же мог знать подлинные истоки вражды между купцом Семеном Лелюхиным и рижскими аптекарями.

– Ох, герр Крылов, – сказал Струве, распорядившись насчет кофея и отпустив покупательницу, набравшую товара на два талера. – Это долгая и загадочная история. Правды мы, боюсь, не узнаем никогда. Я понимаю, что его сиятельство желает защитить интересы семьи Лелюхиных – и не спорьте, это же ясно! Лелюхины – русские, старый здешний род. Но только есть же разумные законы, которых нарушать не надобно ради своего же блага. Вот вы приходили за лекарствами для этого бедного мальчика, итальянца, как бишь его. И от моих лекарств ему становилось лучше. Эти лекарства делаются по рецептам, в которых каждая травка и каждый минерал соединены в единственно верной пропорции. Недаром же у нас в ремесле ученик учится по меньшей мере шесть лет, затем подмастерье – лет восемь, а то и десять. Причем он не сидит на месте – он странствует! И все короли, все герцоги и князья признают, что аптекарский подмастерье должен потрудиться в разных странах, у разных хозяев, поэтому им никто не чинит препятствий. Спросите Теодора Пауля – где он побывал прежде, чем оказался у меня! И сколько в его котомке было рекомендательных писем от хорошо знакомых мне аптекарей!

– Так Теодор Пауль – бродячий подмастерье? – удивился Маликульмульк.

– Да, мы уговорились, что зиму он поработает у меня, а потом перейдет в Дерпт. Из Дерпта он отправится в Ревель. А сам я где только не побывал! Мне надо бы на досуге сесть и написать историю своих странствий – это был бы и учебник географии заодно, я побывал всюду, где только говорят по-немецки…

– Завидую вам, – честно признался Маликульмульк.

– Знали бы вы, как приятно вернуться домой и знать, что впереди много лет спокойной жизни, свадьба, семья, дети! Никогда я не был так счастлив, как в часы, когда ехал на крестьянской телеге от Митавы к Риге и мечтал увидеть вдали высокие шпили наших церквей с медными петушками. Но вы меня удерживайте, любезный друг, не то я пущусь в воспоминания, и некоторые будут очень фривольными…

Старый аптекарь рассмеялся и еле успокоился.

– Только супруге моей не говорите, не дай Бог, узнает супруга!.. – повторял он.

Маликульмульк глядел на него со странным чувством – зависть не зависть, снисходительность не снисходительность. Вот седой человек, всеми уважаемый, отлично проживший долгую жизнь, воспитавший дочек, исцеливший множество рижан, человек в той поре, когда подводят итоги, и итоги таковы: он счастлив. Отчего ж это счастье, эти цыплята, которых сосчитали по осени, кажется недостойным существа одаренного, деятельного, рвущегося ввысь? Неужто необходимо извести десять пудов бумаги и увидеть свои труды набранные типографскими буковками, иначе и жизнь не мила?

Теодор Пауль принес поднос с кофейником, коричневатым сахаром в сахарнице, явно – из колб и реторт Гринделя, чашками и блюдцами, сливочником с густыми и жирными сливками («о, герр Крылов, нужно знать, на какой мызе их заказывать!»), вазочкой с печеньем. Маликульмульк посмотрел на парня с интересом: надо же, путешественник! Аптекарь-путешественник! Странно устроена голова у аптекаря – он в странствиях все собирает да собирает в эту голову, все раскладывает да раскладывает знания по крошечным полочкам. Идеальная аптекарская голова изнутри – шкаф, со всех сторон полки, на иных книги и рукописи, на иных – крошечные белые фаянсовые банки со снадобьями, как вот тут, перед глазами, где-то там есть и место кофейнику величиной с муравьиную головку. А голова поэта изнутри – мешок, в котором слова вперемешку с порохом, и этот мешок все растет и голову изнутри распирает. Взорвется – вылетят слова, шлепнутся на бумагу, и радость несказанная: господа, я ж гениален! Но там, в голове, должны уже зреть другие мешки. Иначе – плохо. Что ж за орган в теле отвечает за производство пороха?

Герр Струве сам налил гостю кофея, сам положил два кусочка сахара и добавил сливок, причем сухая рука с выступившими жилами заметно дрожала.

– Вы хотели знать историю нашего спора с Лелюхиным. Я расскажу. Лелюхины вам расскажут иное, но моя история – верная. Я-то помню, как оно было… когда же было?.. Сорок лет назад, герр Крылов. Я как раз прибыл из Данцига морем. Мне предстояло сдавать экзамен на звание рижского аптекаря – не очень страшный экзамен, хотя вопросы задавали и главный городской врач, и сам господин бургомистр. У меня ведь были дипломы из Бремена, из Гамбурга, из Любека… Вспомнил, это был шестьдесят второй год, как раз вышел указ сената о том, чтобы беспрепятственно возить зерно за границу, и мы в Риге это сразу ощутили. Кто-то показал мне объявление в газете, я прочитал и схватился за голову. Некий Абрам Кунце, проживающий в доме какого-то носильщика соли, предлагал приобрести у него бальзам от всех хворей – лихорадки, обморожений, змеиных укусов, переломов рук и ног, желудочных колик и огнестрельных ран. И продавал он это снадобье по два талера за штоф.

– Дороговато, – сказал Маликульмульк.

– За средство, которое действительно сращивает кости за пять дней, и двухсот талеров не жалко, герр Крылов. Но это ж было чистейшее надувательство. Кроме того, лишь аптекари имеют право продавать в Риге лекарства, изготавливать и продавать, запомните это. В то время в Риге уже было девять аптек – моя, аптеки Лебедя, Оленя, Льва, Коронная, Зеленая и Синяя, еще на Известковой улице и в предместье, у самой эспланады. Мы готовили всевозможные бальзамы, экстракты, спиртовые настойки, и вдруг появляется какой-то Кунце и продает неведомо что чуть ли не ведрами! А чего он туда намешал – понятное дело, не рассказывает. Я взял с собой товарища, тоже аптекаря Клауса Герберта Илиша, и мы пошли покупать этот загадочный бальзам вскладчину. Мы оба были молоды, герр Крылов, и ничто человеческое не было нам чуждо.

– Homo sum, humanum nihil alienum a me puto esse, – вспомнил Маликульмульк латинскую цитату и очень этим обрадовал старого аптекаря. Тот, хотя и был человеком на свой лад образованным, хотя и щеголял любезностью, а в глубине души все не мог поверить, что господа, говорящие по-русски – такие же люди, как он сам, грамотные и порядочные, а не едят на завтрак сырое медвежье мясо.

– Мы пришли в дом, указанный в объявлении, и спросили Абрама Кунце. Вышел пожилой человек, еврей, одетый на немецкий лад, но с бородой, и вынес нам штоф – обыкновенный, темного стекла. Мы спросили о бальзаме. Он сказал, что делает это зелье сам по рецепту, а рецепт приобрел в Мекленбурге. О том, что входит в бальзам, он говорить отказался – ведь мы можем перенять секрет и лишить его дохода. Мы согласились, унесли зелье к Илишу домой и налили себе по стаканчику. Оно было светло-бурого цвета, иначе определить не могу, совсем бледного. Илиш сперва попробовал натереть им руку. Кожи оно не разъедало. Тогда я рискнул и выпил глоточек. Мне понравилось – вкус был сладковатый, а сам напиток ароматный и крепкий. Не знаю, как насчет заживления переломов, сказал я Илишу, а для аппетита это пить можно. И мы вдвоем выпили весь штоф, герр Крылов. На следующий день мы обсудили это дело и решили: хитрый Кунце не хочет неприятностей с виноторговцами и потому назвал свой напиток целебным бальзамом. Аптекарей всего девять, а виноторговцев в Риге много, и почти все они – члены Большой гильдии. Очевидно, у Кунце уже завелись свои покупатели, и они поняли, что не в названии дело. Хотя вряд ли их было много…

– То есть это было нечто вроде ликера или наливки? – осведомился Маликульмульк.

– Пожалуй, да. Причем в настойку Абрама Кунце входили, как мы поняли, травы простые и недорогие – шалфей, майоран, полынь, также цветы розы и лаванды. А для крепости он просто добавлял спирт. Отчего бы и не побаловаться таким бальзамом в хорошей компании? Мы рассказали про это изобретение прочим аптекарям и решили не придавать ему особого значения. Если какой-то дурак вздумает лечить этим снадобьем вывихи или огнестрельные раны – пусть тратит деньги, коли угодно, надоест тратить – позовет врача и все равно не минует наших аптек. Да еще оставит у нас больше денег, чем если бы позвал врача с самого начала своей хвори. Не так ли, герр Крылов?

– Пожалуй, да, – согласился Маликульмульк. – Но отчего же бальзам, который производит фабрика Лелюхина, все же славится как целебное средство?

– Это, как говорится, история трагикомическая. Итак, этот чудак Кунце жил у Карловских ворот и торговал мнимым бальзамом, а рижане вскоре прозвали напиток «белым бальзамом». Никто ему не мешал, и мы полагали, будто никто и не помогает. Оказалось, среди нас, аптекарей, завелся предатель. Я до сих пор не знаю, кто навестил Кунце под покровом ночной темноты – видите, и мы иногда выражаемся поэтически. Был еще один человек – может статься, Семен Лелюхин, а может, и кто иной. Повторяю – все это делалось тайно. Аптекарь присоветовал Кунце, как усовершенствовать бальзам, а другой человек устроил на том берегу Двины нечто вроде секретной фабрики по производству зелья. А скорее всего, сговорились все трое, собрались, так сказать, на военный совет, хе-хе…

– Мой Бог, какие интриги, – прошептал изумленный Маликульмульк, до сих пор знавший лишь интриги театральные, придворные и картежные. – И здесь, у вас?..

– О-о, герр Крылов, вы еще не знаете самого любопытного! В шестьдесят четвертом году нас изволила посетить государыня, ныне покойная. Ее принимали отменно, да, отменно! Фонтан на Ратушной площади зарядили вином – даже самый убогий поденщик мог подойти и напиться! Устроили бал в Доме Черноголовых, а она подарила Черноголовым свой портрет, нарочно для того привезенный, вы его наверняка там видели. Но после всех торжеств государыня захворала. И тут-то началась истинная интрига! Как на туалетный столик государыни попала бутылка «белого бальзама», который вовсе не был к тому времени белым, а скорее уж желтым?! А? Я вас спрашиваю? – закричал аптекарь. – Как сие могло произойти? Неужто государыня послала за треклятым зельем к Карловским воротам, туда, где живут лишь латыши и нет ни одной аптеки? Не знаете?

– Герр Струве, зачем так волноваться? – спросил Маликульмульк, забеспокоившись, что старику от воспоминаний может стать дурно.

– Я не волнуюсь! Я хочу объяснить вам, что произошло! – воскликнул герр Струве. – Карл Готлиб, воды мне и лавровишневых капель! Слушайте – вот веревочка. На одном конце – российская императрица, на другом – бедный еврей, который забрел в Ригу неведомо откуда и даже поселился не со своими сородичами, а с латышами. Как бальзам Кунце попал к государыне? Как, я вас спрашиваю?

– Вы хотите, чтобы я размотал веревочку? – спросил Маликульмульк, которому и самому стало любопытно. – Извольте. Посоветовать государыне принять бальзам могла только приближенная к ней особа или кто-то из рижских аристократов, с кем она беседовала в те несколько дней, что провела в Риге.

– Верно! Вы идете верным путем! А откуда бы этому предполагаемому аристократу знать о существовании бальзама Кунце?

– Кто-то рассказал ему… да, пожалуй, не только рассказал, но и поил его этим бальзамом, причем не безуспешно… Я прав?

– Вы правы, герр Крылов. Кому мог доверить ратсман или барон свое драгоценное здоровье?

– Врачу. Или же аптекарю.

– А для чего врачу или аптекарю рекомендовать своему пациенту лекарство, изготовленное по непонятному рецепту неведомо кем? Какой в этом резон? Все еще не понимаете? Вспомните – на той стороне Двины, на Клюверсхольме, потихоньку работает маленькая фабрика, и оттуда привозят в крепость и в предместья штофы с бальзамом. Принадлежит она Семену Лелюхину или кому-то из его приятелей – неважно. Чего недостает этой фабрике, чтобы дело развернулось вширь? Не поняли еще? Славы и легитимности! Да! Вот почему Семен Лелюхин, богатый человек, изобрел эту интригу! Он понял, что на бальзаме Кунце можно делать огромные деньги! Он заплатил аптекарю – знать бы, кому из нас! – чтобы аптекарь предложил зелье кому-то из ратсманов или бургомистров. Возможно, и этот ратсман тоже получил немалую сумму, чтобы подсунуть бальзам Кунце государыне. Она захворала очень кстати, герр Крылов, очень кстати!

– А отлично придумано, – заметил Маликульмульк. – Слово государыни дороже золота, да только вот что странно. Вы сами, герр Струве, сказали, что пресловутый «белый бальзам» – отменная крепкая настойка для любителей выпить. А судя по тому, что государыня изволила его хвалить, он ей все же помог. Значит, он имеет целебные свойства?

– Тут есть еще одна тайна, герр Крылов. Мы, аптекари, как вы понимаете, пытались узнать, что за болезнь приключилась с императрицей, от чего ей так успешно помог бальзам. Так вот – она им воспользовалась для растирания спины! Но мы это узнали уже больше недели спустя после ее отъезда. А по Риге уже был пущен слух, что государыня пила бальзам Кунце и осталась очень довольна. Разумеется, спрос на бальзам вырос – и его покупали не для попойки, а для лечения. Тут мы, аптекари, заявили о своих правах, и началась истинная война с Лелюхиным. А теперь я должен вспомнить, я должен вспомнить…