Хозяин урмана (сборник)

Я не удержался и нарисовал на листке тощую кошку в очках и с высунутым язычком.

– …управление делами Среднего мира, чтобы навести там порядок и наказать недостойных. Верховным богом Среднего мира Ульген назначил Тенгри, повелителя стихий – грома, молнии, дождя и ветра. – Услыхав знакомое имя, я навострил уши, подсунув листок с рисунком под тетрадь девчонки. Но она этого даже не заметила. – Тенгри оказался весьма суровым повелителем, – продолжал вещать профессор, а на экране появилось изображение статуи грозного божества: мощная длиннорукая фигура с грубым, оскаленным лицом и большим треугольным глазом во лбу помимо двух обычных. – Он наслал на поселения людей громы и молнии, от которых загорелись деревья и селения. А когда люди взмолились о пощаде, Тенгри послал ветер и дождь, погасившие огонь, но затопившие землю. Тогда люди снова обратились к повелителю с молитвой о прощении, и великий бог смилостивился, вернулся к себе на Небо. Но с той поры изредка он посылает своих преданных слуг проверить, не нарушают ли люди своей клятвы. Раз в сто лет Огненный Коршун облетает землю и отмечает пылающим оком провинившихся, а затем Небесный Пес приходит к ним и разрывает сердце, выпуская душу. Но Эрлик не берет такие души к себе, в Нижний Мир, и они обречены скитаться среди живых, пока кто-нибудь не споет Прощальную песню, снимающую вину с души наказанного…

Теперь я боялся пропустить хоть слово. Профессор говорил очень интересные вещи, и я чувствовал, что эти сведения помогут мне решить загадку ограбления музея.

– Хочу отметить, что многие из этих интереснейших сведений были добыты в свое время вашими соотечественниками, учеными из Петербургской императорской академии наук, участниками Великой сибирской экспедиции под руководством знаменитого путешественника и мореплавателя Витуса Беринга. Этот незаурядный человек, не имевший какого-либо специального образования, но обладавший исключительными энергией и организаторскими способностями, совершил гигантский вклад в развитие русской географической науки!..

В этот момент в кармане у меня завибрировал мобильник. На экранчике высветился номер Олега, и я понял, что на сегодня самообразование мое закончилось, как это ни печально. Пришлось срочно выбираться из аудитории в коридор.

– Ты готов? – сухо поинтересовался Ракитин.

– Да…

– Почему трубку не брал?

– Лекцию слушал!

– Ух ты! – в его голосе прорезались знакомые смешливые нотки. – И чью же? О чем?

– Профессора Крюгера, о древних сибирских богах.

– Ну, Димыч, удивил! Потом расскажешь. Я буду у въезда в Рощу через пять минут.

Олег припарковался возле троллейбусной остановки ровно через пять минут. Это всегда было его отличительной чертой – пунктуальность во всем. Наверное, из-за нее он и не женился до сих пор. Какая же женщина сможет вытерпеть такое занудство? Разве что рыжая Аленка?..

Я стоял у газетного киоска под старым тополем и ел мороженое. Оставалось еще полпорции, и я не собирался отказываться от минутного удовольствия. Ничего с капитаном не случится – подождет. Ворчать, конечно, будет – ну, да шут с ним!

Ракитин выдержал ровно тридцать секунд. Из-за киоска мне хорошо было видно, как он, заглушив двигатель своей видавшей виды служебной «ауди», открыл дверцу и встал в полный рост, оглядывая остановку и окрестности. На всякий случай я отступил подальше в тень. Если честно, я пока еще не продумал сценарий своего появления. Но, на мое счастье, подкатил троллейбус и перекрыл Олегу сектор обзора буквально на полминуты. Этого мне хватило, чтобы заглотать остатки эскимо и встать перед витриной киоска, как ни в чем не бывало.

Троллейбус отъехал, и Ракитин узрел злостного нарушителя своих планов, мирно разглядывающего пестрые обложки журналов. «Сейчас свистнет», – просчитал я. Сзади раздался залихватский разбойничий посвист. Я оглянулся и сделал удивленное лицо.

– Олежек, ты прямо метеор!

– Не морочь мне голову! – грозно рыкнул он. – Где прятался? За киоском?

– Что ты! Разве от тебя спрячешься? Стою, картинки рассматриваю, слышу – свистит кто-то…

– Месье Котофф не делайте мне нервы! Поехали!

Когда капитан криминальной милиции начинает разговаривать, как одесский еврей, лучше с ним не спорить. Я уселся на заднее сиденье и барским тоном бросил:

– Улица Северных ветров, дом двадцать один, квартира сорок семь, второй этаж, второй подъезд.

Ракитин только крякнул и втопил педаль акселератора.

Все-таки хорошо быть милиционером: можно хотя бы иногда совершенно безнаказанно нарушать правила, не опасаясь, что тебя остановят и начнут ездить по ушам на тему безопасности дорожного движения. Машину Олега, по всей видимости, гаишники очень хорошо знали или же думали, что так нагло ездить может только их собрат по мундиру. Во всяком случае, домчались мы до адреса за каких-то двадцать минут. Феноменальный результат, если учесть дневной час пик, пробки на проспекте и кучу светофоров.

– Да вы – Бэтмен, капитан! – сделав круглые глаза, заявил я.

– Карлсон, месье, всего лишь Карлсон, – осклабился Олег.

Квартира Урманова располагалась в старой панельной пятиэтажке эпохи застоя – обшарпанной, унылой и какой-то усохшей, что ли? Двери подъезда были распахнуты настежь, а вместо электронного замка в створке зияла приличная дыра. Стены подъезда, давно не крашеные, имели своеобразный, даже привлекательный, вид – они были сверху донизу расписаны граффити. Местами вовсе не бесталанно. А поскольку окна в подъезде давно были выбиты, ничто не мешало солнечному свету озарять этот стихийный вернисаж. Я даже залюбовался, но прагматик Ракитин не дал мне получить эстетическое удовольствие.

– Я бы этих «мазюликов» – на пятнадцать суток с принудительной трудотерапией…

– Это искусство, Олежек, чтоб ты знал!

– Вандализм. В лучшем случае!..

– Это от предков, капитан. Эстафета поколений: наскальные рисунки – фрески – панно – граффити.

– Питекантропы космического века!

– Pourquoi pas?[18] Кто-то ведь должен напоминать, как все было?

Мы остановились перед дверью квартиры 47, обитой потертым коричневым дерматином. Кнопка звонка свободно болталась на электропроводе. Ракитин аккуратно придержал ее и нажал. Очень тихо и одиноко за дверью пискнула короткая трель. И все. Никакого движения, ни малейшего шума внутри.

– Что будем делать? – задал я резонный вопрос.

– Входить.

Признаться, такой ответ из уст представителя закона меня обескуражил.

– Ты же это не всерьез, Олежек? У тебя ведь нет ордера!

– Забыл выписать. Извини. – Он примерился и одним точным ударом ноги выбил хлипкий замок. – Запиши: при осмотре входной двери выявлены следы грубого взлома.

– Надеюсь, стрелять ты не будешь? – Я заглянул в квартиру через его плечо. – По-моему, никого нет дома…

– По-моему, тоже.

Мы прошли крохотную прихожую и очутились в единственной комнате, достаточно большой, но жутко захламленной.

– Что-то непохоже это на жилище ученого, – пробормотал я, озирая царивший кавардак.

– Это похоже на обыск, – спокойно сказал Ракитин, перешагивая через валявшийся у порога раскрытый чемодан. – Причем неумелый, – резюмировал он.

Я же уставился на чемодан. Он был абсолютно новый, даже ярлычок на ручке сохранился. И он был совершенно пуст, если не считать одинокого носового платка, торчавшего из внутреннего кармашка на крышке.

– Как, по-твоему, Олежек, если человек собрался уезжать и купил по такому случаю чемодан, насколько вероятно то, что он уедет без обновы?

– Его могли попросить не брать чемодан. Очень попросить…

– Значит, ты считаешь, что на квартиру был совершен налет?

– Нет, твой Урманов просто искал любимую запонку! – Ракитин подошел к распахнутому секретеру и принялся быстро перебирать немногочисленные рассыпанные бумажки.

– Но это же очевидно! – воодушевился я. – Урманов каким-то образом узнал о готовящемся ограблении, может даже, преступники обратились к нему с просьбой поспособствовать за мзду изъятию раритетов. Но как истинный ученый Антон Урманов отверг гнусное предложение и решил спасти ценные реликвии, унес их домой. Злодеи явились в музей, усыпили сторожа, отключили сигнализацию, пробрались в зал… А предметы-то тю-тю! Исчезли! Тогда они вспоминают об Урманове…

– Браво, Холмс! – хищно улыбнулся Олег. – Похоже, все так и было. Только Урманов ни от чего не отказывался! Он действительно сам совершил ограбление, принес реликвии домой, и вот здесь-то и случилась накладка. Ценностями заинтересовалась еще одна преступная группа. Они выследили Урманова и решили украсть похищенное. Выманив под каким-то предлогом Урманова из дома, они явились в квартиру и устроили быстрый и торопливый обыск, увенчавшийся успехом…

– Куда же тогда, по-вашему, делся сам Урманов, а, инспектор? – подначил я бравого сыщика.

– Либо скрывается – что вероятно, либо… его уже нет в живых.

– Ну, это вы хватили, инспектор Лестрейд!

– Отнюдь, мистер Холмс, отнюдь! Там, где пахнет большими деньгами, всегда ходит смерть. Уж поверьте моему опыту.

Ракитин быстро прошел мимо меня на кухню. Я же снова посмотрел на чемодан.

– Нет, Олежек, Урманов очень куда-то торопился, – громко сказал я. – Он действительно хотел уехать, но потом что-то резко ускорило его планы или вовсе сломало их, и он кинулся в путь буквально опрометью.

– А вот иди сюда, – позвал Ракитин, – и посмотри, как твой борец за культурное наследие торопился!

В маленькой кухоньке в углу притулился складной столик. На нем стояла сковородка с засохшей недоеденной яичницей, вскрытый пакет кефира и две чашки с остатками кофейной гущи.

– Зуб даю, что здесь пировали не конкуренты, – сказал Олег.

– Почему бы и нет? – пожал я плечами без особой уверенности. – Притомились искать, решили…

Я недоговорил. В прихожей неожиданно громко зазвонил телефон. Мы переглянулись. Ракитин кивнул мне:

– Возьми трубку.

– Но мы же…

– Я сказал, бери! И отвечай спокойно, как хозяин.

Я снова пожал плечами и вышел в прихожую. Телефон продолжал надрываться. Тогда я снял трубку и сказал:

– Алло.

– Антон Васильевич? – поинтересовался низкий мужской голос с едва заметным акцентом.

– Да… То есть нет, его нету дома. – Олег сделал мне страшное лицо, но было поздно. – А кто его спрашивает?

– Извините, я, кажется, ошибся номером. – В трубке запикали гудки.

– Ну и дубина же ты, Котов! – в сердцах выдохнул Ракитин. – Знаешь, что, занимайся дальше расследованием сам и не путайся у меня под ногами! – Он отвернулся от меня, достал мобильник и нажал вызов. – Борцов?.. Говорит Ракитин. Высылай дежурную группу. Записывай адрес…

Я понял, что больше мне здесь делать нечего, мысленно дал себе хорошего тумака и вышел из квартиры.

«Памятная тетрадь № 3. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е. И. В. Академии наук. Ноябрь 1745 года Р. Х.»:

16 сентября 1734 года

…А поход наш через кряж Салтышык, поначалу казавшийся небольшой познавательной прогулкой, на деле получился тяжким испытанием и для наших тел, и для психического состояния души.

14 числа мы втроем – ваш покорный слуга, студент Семен Торопчин и телеут Торбок – сошли на берег у длинной каменистой косы, отделявшей русло Томы от широкого и шустрого ручья, означенного на кроке господина Гмелина рекой Нижняя Терсь.

Иван Георгиевич сразу после заутрени отца Евстафия пригласил меня в свою каюту – кстати, единственную на струге, ибо на судах этих каюты предназначались исключительно для капитанов или, к примеру, для казачьих атаманов во время похода. Господин Гмелин милостиво предложил мне присесть, сам же расположился в венском кресле против окна и принялся набивать трубку из серебряной табатерки[19]. Я же за отсутствием других сидений, воспользовался бочонком у двери.

Господин Гмелин тщательно умял табак, взял щипцами уголек из маленькой жаровни и разжег трубку. Лишь окончив сию сложную процедуру, Иван Георгиевич счел возможным начать разговор.

– Ты, верно, думаешь, Степан Петрович, и зачем это меня немец через гору посылает?

– Да, господин Гмелин, – подтвердил я. – Если позволите, я уточню свои сомнения…

– Не стоит, – отмахнулся Иван Георгиевич и на короткое время отвлекся курением. Затем снова заговорил: – Видишь ли, Степан Петрович, наше путешествие по Сибири еще в самом начале, предстоит пройти многие и многие мили… э-э, версты… и по воде, и по суше. И не всегда нам придется делать это вместе. Посему я уже сейчас решил озаботиться созданием малых отрядов для самостоятельной работы на просторах этого… unermeßlich – необъятного края.

– То есть, если я правильно понял, господин Гмелин, вы предлагаете провести нам что-то вроде подготовительного похода?

– Да, точно – подготовительного. Или нет, это скорее будет Ausflug – познавательная прогулка.

– Что ж, мы готовы верой и правдой…

– Нет, Степан Петрович, ради науки! Только ради истины и полноты знания пойдете вы туда. Вам нужно будет преодолеть примерно сорок-пятьдесят верст – это займет пять дней. И еще два дня я буду просто стоять в устье Сары-су.

Иван Георгиевич вновь занялся своей трубкой, я же терпеливо ожидал продолжения.

– Я не жду от вашего похода ни открытий, ни событий – их здесь просто не может быть. Ваша главная задача – пойти и дойти. Я должен увериться в ваших… Möglichkeiten, э-э… возможностях, дабы в будущем поручать вам настоящие и серьезные исследования.

– Постараюсь оправдать, господин Гмелин…

– Да уж, будьте любезны, господин будущий адъюнкт. – У профессора отчего-то начало портиться настроение, что, впрочем, бывало с ним и ранее, если случалось переедание.

Я счел за благо ретироваться, тем паче что напутственное слово было уже получено…

Весь первый день мы довольно быстро шли по редколесью и опушкам почти параллельно течению Терси. Погода нам благоприятствовала. Осеннее солнце словно вспомнило о своем летнем прошлом и припекало наши спины так, что к полудню пришлось снять шабуры и переложить их в заплечные мешки. Пообедав солониной, хлебом и чесноком и запив это двумя-тремя глотками портвейна, мы продолжили поход.

Я нашел на одной из полян необычное метельчатое растение, похожее на мелкий камыш, но со странно изрезанными листьями. Торопчин сумел поймать крупную красивую бабочку с огненно-красными пятнами на темно-вишневых крыльях. Я определил ее как представителя семейства Pyralidae весьма редкой разновидности. Торбок же чувствовал себя лучше всех и весь день распевал свои гортанные песни, а на ужин неожиданно приволок большого зайца, успевшего нагулять зимний жир.

Я стал подумывать, что у нас действительно получается легкая познавательная прогулка, однако следующий день в корне поменял сие поспешное заключение.

Поутру, доев остатки зайца, мы продолжили подъем на Салтышык. Речка Терсь, и ранее неширокая, совсем превратилась в ручей, временами исчезавший среди сланцевых выходов, затянутых мхами и камнеломкой. Спустя час Торбок объявил, что надо уходить от реки, и махнул рукой в направлении широкого распадка между двух покатых склонов, укрытых разноцветьем осеннего леса.

Двигаться по камням, хотя и сглаженным ветрами и временем, стало не в пример труднее. Распадок, хоть и широкий, однако же уводил нас вверх. Скорость продвижения упала до полуверсты в час. Но Торбок пообещал провести нас, как он выразился, старой тропой. Она якобы шла по восточному, более ровному, склону распадка и проходила мимо некоего загадочного места Козыр-агаш. Невзирая на расспросы хитрый телеут только щурил и без того узкие глаза и улыбался, заверяя, что белым телгерам[20] будет интересно.

Подъем по тропе продолжался несколько часов. Дважды мы останавливались и почти валились с ног от усталости. Пот заливал мне глаза и шею, рубаха прилипли к телу.

И это невзирая на, в общем-то, нежаркую погоду и путешествие под сенью сосновых крон.

Семену приходилось и вовсе туго, он тяжело дышал и пучил глаза. Воду свою он выпил давно, и я уже не раз давал ему глотнуть из своей баклаги. Торбок же, напротив, выглядел бодрым и свежим, умудрялся еще лазить на склон горы и каждый раз приносил то горсть брусники, то ветку кислицы. А однажды предложил пожевать листья какого-то растения, уверяя, что это прибавит нам сил.

Листья оказались на вкус терпкими и кислыми, однако вскоре мне действительно стало лучше, в голове прояснилось, и в ногах появилась непонятная легкость. Торопчину, по всей видимости, также полегчало, и далее он уже шел по тропе на ногах, а не на четвереньках, как перед этим.

– Что это за растение? – поинтересовался я.

– Китэрэкле саулык, – радостно ответил Торбок.

Я непонимающе оглянулся на Семена. Он поморщился и неохотно перевел:

– Что-то вроде «приносящего здоровье»… Черт побери, Григорий! – рявкнул он вдруг на Торбока. – Сколько раз тебя просили говорить по-русски!

– Ты зря сердишься на него, – укорил я приятеля, – ему иной раз проще сказать на родном языке, чем коверкать наш.

– Он живет в России, так пусть изволит выучить и язык!

Меня неприятно поразили слова Семена – раньше за ним такого не водилось, чтобы злиться на чужой говор или поведение аборигенов. Но я счел причиной этого его состояния тяжелые условия похода, и вскоре забыл об оговорке. И напрасно!

Часа в четыре пополудни мы наконец достигли перевала, и я предложил сделать большой привал и пообедать. Вдвоем с Торбоком мы быстро набрали валежника и разожгли костер. Семен меж тем разложил прямо на мху нашу походную скатерку, а на ней – скромные остатки запасов.

– Нам не хватит еды еще на два дня, – сделал он вывод.

– Тогда уменьшим доли, – предложил я.

– А зачем мы кормим этого телеута? – заявил вдруг Семен.

Я торопливо оглянулся: Торбока на полянке не оказалось.

– В чем дело, Семен? – строго спросил я. – Чем тебе досадил наш проводник?

– Да он специально нас по буеракам и камням ведет! Чтоб мы тут и окочурились!

– Да зачем ему это надо?! Ну, сам посуди. Его же наняли в экспедицию, денег дали, муки да ткани для семьи, пороху… Он благодарен нам аж до земли!

– А теперь ты подумай, – Торопчин зло прищурился и цедил слова сквозь зубы. – У нас карабины, пули, порох, деньги, справная амуниция. Чего стоит завести под какую-нибудь скалу или на осыпь. Свалимся, свернем себе шеи, и все наше барахло ему даром достанется! Закон тайги: что нашел – мое! И главное, врать ему не придется, мол, трагическая случайность, в горах и не такое бывает. А станут проверять – все и подтвердится.

Я был ошеломлен его умозаключениями. Подобное могло привидеться лишь больному головой человеку. А я-то считал Семена своим другом!

– Мне жаль, – сказал я, – что ты так думаешь об этом человеке. Он ничем не хуже нас с тобой. К тому же без него мы действительно не выберемся из тайги. Так что спрячь свои черные мысли подальше и Бог тебе судья!

Торопчин ничего на это не ответил, но по лицу его было видно, что мнение свое о Торбоке он не изменил. На всякий случай я свой рожок с порохом переложил из мешка себе за пазуху.

Отдохнув и подкрепившись, мы отправились дальше по извилистой тропе, явно начавшей спуск, и некоторое время спустя довольно неожиданно вышли в уютную неширокую долину, заросшую высокими травами, ильмами и березами. Сосны исчезли вовсе.

Торбок остановился на краю длинной расширяющейся впереди прогалины и, махнув туда рукой, сказал:

– Это дорога на Козыр-агаш.

– Ну, так пошли быстрее! – буркнул Семен и первым зашагал сквозь травяную стену.

Торбок посмотрел ему вслед и только непонятно покачал головой, потом повернулся ко мне:

– Почему Семен такой усал кеше… Злой, да?..

– Он боится, – сказал я и направился за Торопчиным.

– Я понял, Степан дус[21], – сказал телеут.

Шагов его я не услышал, а когда обернулся, Торбока позади не оказалось. Невольно я передернул плечами: неужели бросил? А вдруг Торопчин был прав? Усилием воли я отогнал неприятные мысли и продолжил путь.

Но Торбок действительно пропал надолго, и Семен не один раз бросал на меня торжествующие взгляды, но покуда помалкивал, видимо, желая насладиться моей растущей растерянностью. Однако перед закатом, когда мы добрались почти до конца долины, телеут неожиданно появился перед нами, имея вид гордый и торжественный.

– Кэдрле галимнэр, без кильдек[22]. Козыр-агаш – священное место людей из рода Кедра. Еще ни один ак-кул не видел его! Вы будете первыми!

– И что же в нем особенного? – желчно спросил Семен. – Наверное, обычное языческое капище, идолы там всякие…

– Каждое капище своеобразно, – попробовал я его урезонить. – Мы еще не видели ни одного телеутского места поклонения древним богам.

– Козыр-агаш – не наше священное место, – сказал Торбок. – Люди из рода Кедра называют себя сары-шор. Это один из самых старых и больших сеоков[23]. Они жили в этих горах еще до прихода моего племени.

– Зачем же ты привел нас к чужому капищу? – подозрительно спросил Торопчин. – Хочешь поссорить нас с татарами[24]?

– Дурак ты, Семен! – не выдержал я. – Торбок, наоборот, гордится своими соседями, уважает их верования.

– Ладно, извини, Степан, – Торопчин как-то сразу сник (хотелось верить, что от моей отповеди) и тяжело вздохнул: – Погорячился я что-то…

Мы обогнули небольшой холм, поросший березняком, и перед нами вдруг открылась совершенно круглая поляна, посреди которой рос великолепный, могучий кедр. Огромное, узловатое основание его указывало на весьма почтенный возраст дерева – никак не менее пятисот-шестисот лет. То есть, когда этот кедр был высажен здесь – а сей факт не подлежал сомнению, ибо в таком месте естественным путем он появиться не мог, – на Руси полыхала большая война между Рюриковичами и Ольговичами!

Священное дерево гордо раскинуло свои пушистые ветви, шатром прикрывшие круговую, тщательно утоптанную площадку сажен в двадцать шириной. По окружности площадки через равные промежутки стояли треугольные каменные останцы, явно обтесанные для единообразия. Издали останцы смахивали на зубы некой апокалипсической твари, погребенной под горой. С восточной стороны саженях в пяти от ствола кедра возвышалось собственно идолище – огромный истукан, вырубленный из целого куска скалы, быть может, уже бывшего тут изначально.

Внутренне трепеща перед величием капища, я обошел его за пределами утоптанного круга и встал перед фигурой древнего бога. Истукан был изображен сидящим, со сложенными на коленях руками ладонями вверх. Его грубое лицо, обозначенное лишь примерно, было обращено к вершине ближайшей горы, а во лбу зияло глубокое отверстие, формой похожее на ромб. Или глаз. Хотя остальные два глаза располагались как у человека, только имели квадратную форму.

– Что это за страшилище? – спросил за моей спиной Семен.

Ответить я не успел.

– Это Тенгри – хозяин Верхнего Мира, – спокойно и чуточку торжественно произнес голос Торбока.

– Ты говоришь о Небесах? – поспешил вмешаться я, опасаясь, что Торопчин опять сморозит какую-нибудь глупость.

– Небес всего девять, – поучительно сказал Торбок. – На девятом живет Ульген, создатель и отец Вселенной. Он не вмешивается в дела других богов. Нижним Миром правит его брат Эрлик, Средний Мир отдан людям и духам, а в Верхнем Мире живут боги. Некоторые из них следят, чтобы духи не обижали людей. Тенгри – самый главный среди богов, ему подчиняются солнце, луна и звезды. А живет он на третьем Небе…

– А что это там за камень, у ног вашего Тенгри? – перебил телеута Семен.

– Это жертвенный камень. Когда Белый кам приходит говорить с Тенгри, он совершает один из двух обрядов – умиротворения или призвания. На камне приносят жертву либо оставляют ясак.

– Скажи, Торбок, – спросил я, – а телеуты тоже поклоняются Тенгри?

– Да. Но у нас его зовут Энгер. А ханты, что живут на севере, называют его Эндури. У богов много имен…

Солнце уже зацепилось за верхушки гор, и потому мы решили заночевать здесь, в Козыр-агаше. Правда, Торбок уговаривал спуститься ниже, к перевалу, но Торопчин заявил, что зверски устал и потому никуда отсюда не пойдет. Спорить с ним у меня тоже сил не было.

Мы отошли к дальнему краю поляны, к березовой опушке, и разбили скромный бивуак. Торбок, оказалось, успел добыть где-то три довольно крупные, похожие на форель, синеватые рыбины с лиловыми плавниками, хотя никаких крупных ручьев или озер нам по пути сюда не встретилось.

– Это там, – ткнул телеут рукой с ножом, которым разделывал добычу, в сторону заката. – Под той горой течет Чарык-чул[25]. В ней всегда чистая вода и много рыбы.

Мы поужинали нежнейшим белым мясом, запеченным на плоском камне, положенном в костер, затем вытащили из мешков толстые шерстяные одеяла, которые нам выдал в Кузнецке интендант экспедиции господин Храпов, и улеглись вокруг прогоревшего костра. Караулить, как в прошлые ночи, не стали – Торбок уверил нас, что дикое зверье, в особенности хищники, в Козыр-агаш не заходят.