Император Николай II и заговор генералов

Эти два лица – Государь Император Николай II и его генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев.

Но тут сразу возникал вопрос: достаточно ли перечисления (хотя бы и самого подробного) всех событий, имевших место в те роковые дни, или нужно выяснить, осознать, прочувствовать все, что было «душой» этих событий, т. е. причинами их возникновения.

Будучи юристом и филологом по образованию, я всю жизнь интересовался социологией и историей и часто, в ущерб своим профессиональным интересам, штудировал и исторические, и социологические труды. Но кроме социологического анализа, который я кладу в основу моего исследования, я считаю совершенно необходимым применить критерий нравственного начала, без которого все становится условным и, что гораздо хуже, возможно толкование происходившего так, как это нужно для того или другого автора.

Оговариваюсь еще, что, когда я говорю о нравственном начале, я имею в виду религиозную основу этого начала, так как мне совершенно чужды «гуманистические» принципы материалистического мировоззрения. Как пример различного подхода к методу работы приведу работы С. Мельгунова.

В своем капитальном труде, трилогии «Царь и революция», Мельгунов дает так много материала, часто совершенно не относящегося к развитию темы, что порой он загромождает свою работу ненужными повторениями, сбивает читателя с толку и чрезвычайно затрудняет изучение своих работ. Поневоле приходится согласиться с И. Солоневичем, когда он говорит: «Такие усидчивые компиляторы, как С. Мельгунов, собирают горы цитат и показаний и, как полагается усидчивым компиляторам, из-за деревьев не видят леса». О выводах же в некоторых работах С. Мельгунова мы поговорим в другом месте, скажу только уже сейчас, что они порой поражают своей наивностью, а иногда и предвзятостью.

Есть работы и другого стиля. Это, например, «Великая фальшивка февраля» И. Солоневича, или «Памяти последнего Царя» архимандрита Константина, или же «Император Николай II и революция» И. Якобия.

Работы И. Солоневича интересны тем, что, несмотря на то что местами они весьма спорны, они являются смелой попыткой дать ответ на то, что происходило, избегая тех штампов, которые так характерны для работы «компиляторов».

Интереснейший психологический этюд архимандрита Константина дает совсем новое и очень вдумчивое толкование внутренней сущности тех сдвигов, которые произошли в сознании русского общества.

Работа И. Якобия, вышедшая в 1938 году, наделала в свое время много шума. Я проверил очень тщательно текст его работы и не нашел никаких искажений. Написана она на основании трудов Дитерихса, Соколова, Воейкова, Лукомского и др. Эмоционально повышенный тон этой книги и вызвал, как я думаю, нападки на эту работу Якобия.

Тут придется сказать несколько слов о вопросе деликатного свойства. В некоторых кругах нашей эмиграции существует мнение, что о вождях Белого движения можно писать только то, что пишется в официальных случаях в военной прессе (Приказ Р.О. В.С. № 7, например). Все, что пишется в разрез этому обыкновению, считается «клеветой».

Есть и другая тенденция, которой придерживаются пишущие в периодической печати. Это стремление найти «измену» только у одних и тех же лиц. Я не буду говорить о той нетерпимости и недоброжелательстве, которые проявляются сторонниками этих крайностей. Вряд ли это нужно, убедительно и объективно. Впрочем, все высказывания почти всегда субъективны по той простой причине, что люди являются сторонниками разных мировоззрений. Бесспорно, конечно, что, скажем, атеист или религиозный человек по-разному оценивают те или другие явления. Говоря о религиозном сознании, я имею в виду только Русское Православие, которое помимо своего вероисповедного признака является в то же самое время и национальной доктриной. К сожалению, не все это понимают. Происходит это часто просто по незнанию предмета или же от стремления заменить это национальное самосознание какими-то суррогатами.

Все это я говорю к тому, чтобы объяснить свой подход к моей работе. Если бы я ограничился только перечислением того, что произошло, то вряд ли моя работа была бы нужна. На эту тему написаны уже сотни работ, и все же появляются все новые работы на разных языках. Не странно ли? Казалось бы, что события наших дней должны были бы заслонить то, что имело место полвека тому назад. Ан нет! И это понятно. Люди как-то инстинктивно чувствуют (вряд ли понимают), что февраль 17-го года является каким-то рубежом, после которого началась совсем новая жизнь, вернее существование.

Кончил я свою рукопись уже давно, но закончив, я не решался ее опубликовать по целому ряду причин. Зная всю «болезненность» этой темы, я не хотел вызывать какие бы то ни было нелады в нашей эмигрантской общественности, я не хотел, чтобы меня неправильно поняли. Я всегда очень высоко ценил Русскую Армию, я знаю, какую роль играла наша армия в истории Русского государства. Я всегда благоговейно относился к памяти тех, кто пал смертью храбрых в рядах Добровольческой Армии. Эти русские юноши в офицерских и солдатских шинелях, в гимназических и юнкерских мундирах отдали свои жизни в борьбе со злом, вырвавшимся на свободу в ужасные дни ужасного года. Несмотря на все ошибки, все промахи и оплошности, которые совершило Белое движение, как было бы ужасно, если бы его не было. Оно спасло честь Русской Нации.

Вот почему я много лет держал свою рукопись под спудом. Из этого положения меня вывел издатель моего труда СВ. Завалишин. Зная много лет о моей рукописи, Сергей Владимирович мне писал в одном из своих писем: «…не следует забывать, что нам с Вами уже много лет и после нашей смерти этого уже никто не напечатает. История и защита чести Государя требуют опубликования Вашей рукописи уже теперь! А там как знаете! Вы хозяин!»

Прочитав эти строки, я долго над ними думал и… решил опубликовать свой труд.

В приводимой мной библиографии я, конечно, не смог указать всего, что было мной прочитано. Я не привожу ни трудов Соловьева, Ключевского, Платонова, Киреевского, Леонтьева, ни Тьера, Ленотра, Тойнби, ни всего того, что было прочитано на французском, немецком и английском языках, за исключением нескольких работ, которые я цитирую в своем труде. Изучение французской революции дало мне очень много для уразумения смысла февраля 17-го года. Боже, какие параллели! Иногда просто кажется, что русские события являются просто копией того, что происходило за сто с лишним лет тому назад. Тут и «безвольный муж», и «жена-немка», и «коленопреклоненный» дядя, и «чудесное» законодательное собрание и т. д. и т. д.

Верю, что выпускаемый мной труд не приведет ни к каким недоразумениям в нашей зарубежной общественности. Единственная цель этой книги – объяснить, почему Зло торжествует в нашей жизни, почему мы лишены той светлой радости, которая была на просторах земли, которую когда-то звали Домом Пресвятой Богородицы.

Глава I

Исторический обзор от Андрея Боголюбского до Александра II

Прежде чем приступить к описанию непосредственных событий, составляющих содержание моего исследования, я хочу предварить его небольшим историческим экскурсом в область общественно-политических отношений между властью и народом и их развитием на Московской Руси и в Российской Империи. Делаю я это для того, чтобы было понятно, какими принципами руководствовалась Верховная Власть в 17-м году, почему она упорно стояла на охране этих принципов. Для того, чтобы понять и то глубокое нравственное падение русской, по преимуществу столичной общественности, придется кое-что сказать и о том, что происходило в это время и в Западной Европе. Только после этого мы вполне поймем и осмыслим события, которые произошли в феврале 17-го года.

Идея единоличного самодержавия на Руси все время крепла, и еще до татарского нашествия Андрей Боголюбский был ее ярким представителем. Видя, какой вред приносят княжеские усобицы, Андрей Боголюбский начал ломать все старые порядки и сосредоточивать власть в своих руках, изгоняя при этом даже своих родных братьев, недовольных бояр и всех сторонников удельного порядка. Бояре ненавидели Андрея за умаление их власти и возвышение «мизинных» людей, т. е. разночинцев того времени. Бояре составили против него заговор, но «князь Андрей слышал раньше, что враги угрожают ему убийством, но разгорался духом божественным и ни мало не обратил внимания». Он был убит заговорщиками.

Иоанн II уже писал: «Иоанн, Божией милостью Государь всея Руси и Великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Югорский, и Пермский и иных». Временами он называет себя «Царь всея Руси». Это время было как бы заключительным звеном в развитии идеи царской власти с удельных времен. Брак с Софией Палеолог давал Русским Царям право на наследство Византийской Империи. Освобождение от татарского ига укрепляло это сознание. При Иоанне III владетельные права удельных князей почти уничтожаются. У них остается только право собственности, вотчинного суда и «помирия».

Но только Иоанн Грозный первый дал ясное определение царской власти. В своей переписке с князем Курбским, представителем аристократического начала, Грозный дает такую формулировку Верховной Власти: «Если ты праведен и благочестив, то почему не захотел от меня, строптивого владыки, пострадать и наследовать венец жизни?» Если Царь и поступает несправедливо, это его грех, но подданные обязаны ему повиновением. О шведском короле он говорит, что тот «точно староста в волости», а о выборном польском короле Стефане Батории Грозный говорит его послам: «Государю вашему Стефану в равном братстве с нами быть не пригоже». О себе он говорит: «Мы смиренный Иоанн, царь и Великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».

Таким образом не от народа, а от Божией милости идет к народу царское самодержавие.

Грозный еще говорил: «Российские самодержцы изначала сами владеют всеми царствами, а не бояре и вельможи». «Верую, – говорит он, – яко о всех своих согрешениях, вольных и невольных суд прияти ми яко рабу и не токмо о своих, но и о подвластных мне дать ответ, аще моим несмотрением согрешат».

Так понимали тогда отношения Верховной Власти и народа и царь и народ. Тихомиров пишет: «Вдумываясь в эту психологию, мы поймем, почему народ о своем царе говорит в таких трогательных, любящих выражениях: «Государь, батюшка, надежа, православный царь». В этой формуле все: и власть, и родственность, и упование и сознание источника своего политического принципа. С таким миросозерцанием становится понятно, что «нельзя царству без царя стоять», «Без Бога свет не стоит, без царя земля не правится», «Без царя земля вдова». Это таинственный союз, непонятный без веры, но при вере дающий и надежду и любовь.

Система власти в Московском царстве представлялась в то время в следующем виде: во главе государства стоял Великий государь, Самодержец. Его власть была безгранична. Все принадлежало ведению его власти – политические, нравственные, семейные, правовые и другие интересы его подданных. Царь говорил, что за каждого подданного он даст ответ Богу. Царь направляет всю историческую жизнь нации, печется об отдаленнейших судьбах народа. «Царская власть – это как бы воплощенная душа нации, отдавшая свои судьбы Божьей воле. Царь заведует настоящим, исходя из прошлого, и имея в виду будущее нации» (Л. Тихомиров).

«Грозные государи Московские, Иоанн III и Иоанн IV. были самыми усердными утвердителями исконных крестьянских прав, и особенно царь Иван Васильевич постоянно стремился к тому, чтобы крестьяне в общественных отношениях были независимы и имели одинаковые права с прочими классами русского общества» (Беляев «Крестьяне на Руси»).

При Государе высшим учреждением была Боярская Дума, которая в частых случаях усиливалась новыми членами и превращалась в Земский собор. Соборы имели место при Иоанне Грозном, в которых участвовали духовенство, бояре, дьяки, дворяне, дети боярские, гости и купцы. Здесь были представлены все «чины» Московского Государства. На Соборе 1550 года Грозный каялся в промахах прошлого и обещал править, как подобает Самодержцу. В 1566 году Собор был созван по поводу войны с Польшей. В Соборе 1611 года участвовали уже и местные выборные власти и «уездные люди», то есть вольные крестьяне и также казаки. Не участвовали только «холопи» и владельческие крестьяне. На Соборе 1613 года, когда избирали на царство Михаила Романова, участвовало не менее 700 человек. Он продолжался более месяца. Свои решения выборные рассылали на опрос городов. В царствование Михаила Федоровича Соборы созывались пять раз. При Алексее Михайловиче соборы созывались три раза. В 1649 году по поводу составления судебного уложения, в 1650 году из-за мятежа в Пскове и в 1653 году о принятии в подданство Малороссии. Последний Земский Собор был созван уже при Петре в 1689 году для суда над Софьей. Их решения имели совещательное значение.

Связь царской власти с народом усиливали ее отношения с Церковью. Церковная жизнь в Московском Государстве зиждилась на правильных основах. Низшее духовенство избиралось мирянами. Среди монахов встречались как люди из боярских и княжеских слоев, так и люди из массы народа. Митрополиты, а затем патриархи имели исключительно важное значение. Но центральная власть Церкви в важных случаях действовала соборне. При Василии был созван Собор для изгнания митрополита Исидора, принявшего Флорентийскую унию. В 1551 году был Стоглавый Собор, в 1660 и 1661 годах – по делу патриарха Никона.

Митрополиты и патриархи находились в самом тесном союзе с царской властью. Случай с митрополитом Филиппом не был термальным явлением. Это, конечно, был акт деспотизма Грозного, но твердость митрополита в обличении Царя показывает право церковной власти на обличение государственной власти. Часто церковная власть принимала формы чрезвычайные, как, например, в случае Патриарха Гермогена, когда он стал единственным представителем нации. Так было и при Филарете и одно время и при Никоне. Но в общем отношения были самые тесные, проникнутые сознанием обоюдной необходимости и внутренней дополняемости. Представители Церкви участвовали также в совещаниях с боярами и земскими соборами, а также «печаловались» о всех обиженных и угнетенных.

«За самодержавную власть народ стоял твердо, как скала. Без Царя он не представлял себе своей страны. Народ вынес все казни Грозного, не только без протеста, но даже умел почувствовать в этом царе то, чего и доселе не понимают многие ученые историки и юристы: действительно великого устроителя земли Русской. Царской Верховной Власти народ не изменял с тех пор до сего времени никогда. Попытки явного ограничения самодержавия у нас доселе никогда не удавались» (Л. Тихомиров «Монархическая Государственность»).

Первой трещиной в гармоническом сотрудничестве государства и церкви в Московском Государстве был раскол. Как мы видели самодержавная власть имеет свой источник в вере, ее нравственной основой является вера, оформленная в церкви. И, как раз в этом основном мериле правды появилась рознь. Выходило так, что Церковь как бы раскололась – на одной стороне царская власть, патриарх и верхние служилые слои, а на другой – народ. В. Соловьев по этому поводу говорит: «Дело шло не о тех частных пунктах, которые выставлялись спорящими сторонами, а об одном общем вопросе весьма существенного значения. Чем определяется религиозная истина: решениями ли власти церковной или верностью народа древнему благочестию? Вот вопрос величайшей важности, из-за которого на самом деле произошла жестокая и доселе непримиренная распря между “никонианами” и староверами» (В. Соловьев «История и будущность теократии»).

С этого времени началось время «шатания». И это как раз накануне того поворотного в истории русского государства периода времени, когда на исторической сцене появился Петр. При Петре то, что раньше являлось незыблемой основой самодержавия, т. е. основа религиозная, стал меняться в сторону абсолютизма. Политическое самосознание вступило в опасный кризис – смешивания самодержавия с абсолютизмом. По поводу реформ государственных и церковных я приведу мнение Л. Тихомирова: «В основной; задаче своей Петр был прав. Он понял, что как монарх, как носитель царского дома имел обязанность взять на свои плечи тяжкую задачу: привести Россию как можно быстрее к возможно полному обладанию всеми средствами европейской культуры. Мы и при Петровской реформе попали в доселе длящуюся кабалу к иностранцам, но без этой реформы, конечно, утратили бы национальное существование, если бы дожили в варварском бессилии своем до времен Фридрихов Великих, Французской революции и эпохи экономического завоевания Европой всего мира. Но Петр был прав только для своего момента и для своего дела. Когда же эта система закабаления народа государством возводится в принцип, она становится убийственной для нации, уничтожает все родники самостоятельной жизни народа. Петр же не обозначил никаких пределов установленному им всеобщему закрепощению государству, не принял никаких мер к тому, чтобы временная система не стала постоянной, не принял мер даже к тому, чтобы закрепощенная Россия не попала в руки иностранцам, как это и вышло тотчас после его смерти. Петр стремился организовать самоуправление на шведский лад, и, с полнейшим презрением к своему родному, не воспользовался нашим общинным бытом, представлявшим все данные к самоуправлению.

Церковная политика Петра столь же или даже более зловредна. Значительная доля иерархии, без сомнения, была враждебна реформе Петра. Петр имел право, как самодержец, принять меры к обузданию всякого сопротивления. Но он перешел в этом всякие границы. Он, как царь, мог не слушать епископов или даже казнить их. Но перестраивать Церковь для подчинения ее государству – не имел ни малейшего права. Петр – в случае понимания своего царского принципа, мог бы вспомнить, что организация церкви, вполне обеспечивающая порядок, установлена самой церковью, более 1000 лет до рождения его самого, и что если следовало устроить Русскую Церковь, действительно весьма расшатанную самим же Петром и его нежеланием целых 20 лет допустить избрание нового патриарха – то для этого устроения не было надобности выдумывать “Духовный Регламент”, а следовало только избрать патриарха и собрать обычной собор, который, конечно, и сам установил бы все, что есть дельного в “Регламенте”. Впрочем, излишне лицемерить 200 лет после Петра. Само собою, что не о порядке в церкви он думал, а о ее подчинении царской власти. Это не суть действия монарха, хотя бы лично неверующего, а действия увлекающегося протестанствующего новатора. Между тем дух мероприятий Петра естественно остался и после него, особенно при им подготовленном господстве немцев».

Таким образом, начиная с Петра, когда взамен патриарха, который был «совестью» народа, мы получаем Синод как возглавление церковного управления. Фактически высшей властью Церкви является обер-прокурор, который ведет все сношения с Верховной Властью. Он сделался посредником между Царем и Церковью. Обер-прокурор есть как бы министр церковных дел. Епископы занимают второстепенное положение, и Верховная Власть не имеет прямого общения с Церковью, как это было до учреждения Синода.

И все же надо сказать, что, несмотря на то что вся система управительных учреждений во всех ведомствах, особенно в 19-м веке, была направлена к тому, чтобы отрезать Верховную Власть от народа, живые силы нации постоянно вносили в действия бюрократии социальные поправки. Несмотря на все европейские навыки в государственном управлении, различие между русской Верховной Властью и европейским абсолютизмом было значительно. Значение православия для самодержавной идеи было особенно важно в этот период подражания Европе. Православная вера, поскольку она была в сердцах людей, подсказывала не абсолютистскую, а самодержавную идею. Митрополит Московский Филарет так это определяет: «Самодержавием Россия стоит твердо. Царь, по истинному о нем понятию, есть глава и душа царства. Закон, мертвый в книгах, оживает в деяниях, а верховный государственный деятель и возбудитель и одушевитель подчиненных деятелей есть Царь» («Государст. учение Филарета, митроп. Московск.», изд. М. Каткова).

Для Монарха существуют известные принципы, которыми он должен руководствоваться. Главные из них – это справедливость, законность и милосердие. Грозный о справедливости так говорит: «Всегда царям подобает быть обозрительными: овогда кратчайшим, овогда же ярым. Ко благим убо милость и кротость, ко злым же ярость и мучение. Аще ли сего не имеет – несть Царь». Принцип законности особенно важен для самодержца. Верховная Власть, издав закон, должна ему подчиняться и его охранять, пока он не будет изменен или отменен в том же узаконенном порядке. Милосердие – неотъемлемое право Монарха. Таким образом Царь ограничен содержанием своего идеала, осуществление которого составляет его долг. Монарх выражает дух народа. Он должен сознавать свою безусловную необходимость для нации. В этом Царь должен быть всегда уверен. Ни в каком случае, ни при каких опасностях, ни при каких соблазнах он не может упразднить своей Верховной Власти. Карамзин писал Александру I: «Россия пред святым алтарем вручила самодержавие Твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание Твоей власти: иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить ее». Катков пишет, что сам Монарх не мог бы умалить полноту прав своих. Он властен не пользоваться ими, подвергая тем самым себя и государство опасностям, но он не мог бы отменить их, если бы и хотел. Тихомиров пишет еще более ясно и точно: «Монарх, по смыслу своей идеи, даже и при воле на то народа, не может ограничить своей власти, не совершая тем, вместе с народом, беззаконного (с монархической точки зрения) coup d’Etat. Ограничить самодержавие – это значит упразднить Верховную Власть нравственно религиозного идеала, или, выражаясь языком веры, упразднить верховную власть Божию в устроении общества. Кто бы это ни захотел, монарх или народ, положение дела от этого не изменяется. Совершается переворот, coup d’Etat. Но если народ, потерявши веру в Бога, получает, так сказать, право бунта против Него, то уж монарх ни в каком случае этого права не имеет, ибо он, в отношении идеала, есть только хранитель, depositaire власти, доверенное лицо. В отношении идеала монарх имеет не права, а обязанности. Если он, по каким либо причинам, не желает более исполнять обязанностей, то все, что можно допустить, по смыслу принципа, есть отречение от престола».

Для понимания того, что происходило накануне февраля 17-го года, совершенно необходимо, хотя бы очень кратко, коснуться вопроса о русском дворянстве. Дворяне в допетровское время на Руси составляли главным образом военную и административную силу страны, были землевладельцами, стояли близко к народу, жили с ним, управляли им и никак не отличались по своему мировоззрению от него.

При Петре все это меняется. «Служба дворянина делается постоянной: от нее избавляются только за дряхлость и увечья. До Петра служилый человек отбывал службу как бы за поместья, с Петра он начинает нести ее как член особого сословия – благородного дворянства» (Романов-Славатинский «Дворянство в России»). Таким образом, дворянство было в распоряжении государства, точно так же как крестьянство у дворянства. При Петре путь к дворянству открывали чины, так что дворянство составлялось из разнообразных слоев, но у них быстро развивался сословный дух и сознание своего «благородства». Дворянские земельные владения непрерывно возрастали от Петра до Александра I. Возрастало также и количество крепостных. До Петра крепостное состояние не было сословным. С Петра же дворянство получает исключительное право владеть крепостными. Дворянство таким образом являлось как бы представителем России перед Верховной Властью. Но все привилегии дворянства могли держаться только Царем. Крестьяне служили дворянам, а дворяне – Царю. Лучшие дворяне проводили политику патриархальных отношений к своим крепостным. Но были, конечно, и другие отношения. По мере успехов просвещения в России права дворянства и обязанности крепостных начинали всем казаться уже все более отжившими и рассматривались уже не как необходимость, а злоупотребление. Верховная Власть стояла на этой точки зрения. Уже Александр I старался уничтожить крепостное право, а Николай I всю свою жизнь подготовлял освобождение крестьян. Произошло бы это освобождение значительно раньше, если бы дворянство не тормозило подготовку этого акта всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Дворянство просто не хотело отказаться от выгодного положения, созданного для него историей. А в распоряжении дворянства были средства весьма внушительные – вплоть до цареубийства. И величайшим подвигом царского самодержавия был 1861 год, когда Император Александр II, после долгих лет оттяжек со стороны организованного дворянства, обнародовал акт об освобождении крестьян от крепостной зависимости. С этого времени Россия вступила в новый период времени, период нового строя.