Москва – Кавказ. Россия «кавказской национальности»

Леонид Медведко, Роберт Оганян

Москва – Кавказ. Россия «кавказской национальности»

Предпослание от авторов-составителей

Квадратура кавказского круга

Предисловие Леонида Медведко

Кавказ после распада СССР в чем-то уподобился «пороховому погребу» Балкан в канун Первой мировой и Ближнему бурлящему Востоку после окончания Второй мировой войны. Южный Кавказ превратился вдруг в «ближнее зарубежье», а Северный Кавказ – в разных смыслах в жаркий Юг России. В целом же Большой Кавказ по новой стратегической географии США и НАТО располагается в их «расширенной зоне ответственности», так называемого Большого Ближнего Востока. Таковы новые геополитические реалии как для Кавказа, так и для России после их, казалось бы, «цивилизованного развода» и распада прежней семьи, называвшейся «дружбой народов».

Природа и «анатомия» возникших и все еще не остывших конфликтов по обе стороны Кавказского хребта – в их схожем диагнозе. Он может определяться не столько как «извращаемая история с географией», сколько как «заблудившаяся география в истории». Отсюда и все схожие рецидивы общей болезни в виде войн и конфликтов в противостоянии террора и антитеррора. Они связаны не только с тем, что в геополитике принято называть одним словом – «местонахождением», но и с их геоцивилизационным «условием пребывания». Так же как и Ближний Восток после распада Османской империи и ухода оттуда западного колониализма, Кавказ с распадом сначала Российской империи, а затем и Советского Союза превратился в «постимперское», а вместе с самой Россией в «постсоветское пространство».

В силу схожего с Ближним Востоком географического и геостратегического положения многие районы Кавказа подвергались во время двух мировых войн иностранным вооруженным интервенциям, да и оккупации тоже. Не однажды Кавказ становился и яблоком раздора как для соседних могущественных империй, Селевкидского Ирана и Османской Турции, так и западных колониальных держав и претендентов на мировое господство. Вместе с революциями, контрреволюциями и гражданскими войнами Кавказ и Россия переживали все это сообща. Такая общность судеб предопределена была в прошлом самой их историей с географией, которые дважды порождали мировые войны в прошлом столетии. Эта же общность обусловлена и в новом, ХХ! веке их схожей геоисторической сущностью и успела уже породить и «третью глобальную войну» террора и антитеррора. Оказавшись в эпицентре этой войны, Кавказ с точки зрения «стратегической географии» США и НАТО рассматривается не как продолжение геополитического пространства и зона ее интересов, а как некое ее «исламское подбрюшье» на пути силового продвижения демократии западного образца в «расширенных» границах Ближнего Востока. Вместе с «островом Крымом» Кавказ пытаются как бы оторвать от великого континента России-Евразии, присовокупляя без ведома и согласия его народов к глобалистской неоимперии Большого Ближнего Востока.

Но, продолжая выполнять роль сухопутного межконтинентального и межцивилизационного моста между Востоком и Западом, между христианским и нехристианским миром, Россия и Кавказ становятся ареной одновременного не столько столкновения, сколько сталкивания цивилизаций, их напряженного сопряжения и совместного противостояния перед общими вызовами и угрозами. Помимо четырех государственно-образующих многонациональных народов России, Азербайджана, Грузии и практически моноэтнической Армении на Кавказе проживает более сотни различных этносов. Если, по подсчетам ученых, на Земле существует около пяти тысяч действующих и потухших вулканов и столько же приблизительно этносов с признанными и непризнанными их культурными автономиями, то на Кавказе таких этносов и народов намного больше, чем тектонических потенциальных очагов сотрясений. На геополитической карте Кавказа горячих точек и «кризисных воронок» намного больше, чем тех самых очагов, которые периодически напоминают о себе разрушительными землетрясениями со всеми их немалыми людскими жертвами. У каждого из четырех государственно-образующих народов Северного и Южного Кавказа все еще кровоточат свои раны: здесь Чечня и Нагорный Карабах, Абхазия и Южная Осетия. Но на самом деле таких болевых точек гораздо больше. Очертить их «меловым кругом» на земле Кавказа столь же трудно, как пытаться вывести «квадратуру» этого круга. Вычерчивается он к тому же не мелом, а чаще кровью. При выяснении причин периодически возникающих кровопролитий и в поиске выхода из конфликтных тупиков те, кто оказались втянутыми в «кризисные воронки», своими силами выбраться из них сами не в состоянии. Не только потому, что не хватает своих собственных сил, но чаще всего еще и потому, что приходящие на помощь утопающим «спасатели», предлагая свои услуги, каждый старается вытянуть утопающего на своем берегу.

Такие «спасательные работы» ведутся уже более пятнадцати лет. Ровно столько, сколько прошло времени после случившейся катастрофы с советским «Титаником».

Слава богу, образовавшаяся после этой геополитической катастрофы «воронка» не затянула тех, кто сумел своими силами добраться до той или другой стороны Кавказского хребта. Но теперь им предстоит вместе как-то обустраиваться – вместе или порознь – на этой земле, называвшейся некогда Советским, а ныне Большим Кавказом, от моря Черного и до моря Каспийского по обе стороны – к северу и югу от Кавказского хребта.

Пятнадцатилетие постимперского сосуществования России и Кавказа в составе СНГ совпало со 150-летием одной из самых тяжелых для Российской империи Восточных войн.

Она вошла в историю не только как Крымская, но и как очередная Кавказская война. В написанном вскоре после ее окончания историческом труде «Кавказская война» известный военный историк граф Василий Потто, напоминая о четырехмерных – двух морских и двух сухопутных – геополитических координатах Кавказа по отношению его к России, Западу и двух соседних с ним восточных держав, писал: «Какое русское сердце не отзовется на это имя – Кавказ, связанное кровной связью и с исторической и с умственной жизнью нашей Родины…» Достаточно беглого взгляда на географическое положение кавказского перешейка, лежащего между двумя морями и между Юго-Восточной Европой и Юго-Западной Азией – двумя главными путями, которыми азиатские народы совершали свои передвижения в Европу, чтобы понять тот фатум, который «приводил русский народ к столкновениям на Кавказе».

Этот «фатум» стал еще более чувствительным как для России, так и для всего Кавказа после того, как Закавказье, вместе со значительной частью Северного Кавказа, оказалось включенным в «расширенные» Вашингтоном рубежи Большого Ближнего Востока. Расчеты Москвы на создание некого «пояса безопасности» на южных границах России не оправдались. С началом глобальной антитеррористической войны (в один из ее фронтов стал превращаться и Кавказ) «пояс» вместе с расщепленной «осью зла» терроризма на Ближнем Востоке, в зоне Персидского залива, Афганистане становится источником опасности и геополитических вызовов как для России, так и для всего Кавказа.

Надо отметить в контрапункт, что название и подзаголовок книги родились из абсолютно личного наблюдения, когда на Курском (или уж – Бог простит за неточность – на Казанском) вокзале в Москве после отмены поездов на Ереван, на Тбилиси, на Баку и, наконец, на Грозный, бродили мрачные люди с лицом небритой кавказской национальности и спрашивали у билетных касс: «Москва – Кавказ? Есть что-нибудь?» Уехать хоть куда, а там видно будет. Год 1992 – не точное время распада великой империи, в которой нам выпало счастье и горе жить.

Но в тот момент даже «хоть что-нибудь» отсутствовало (а поездов на Ереван и Тбилиси, насколько мне известно, и до сих пор нет). И это состояние дел в отношениях Москвы и Кавказа не только более нетерпимо, а прежде всего неестественно как для Москвы, так и для Кавказа. Это состояние замершего на полустанке поезда. Зачем было бы тогда строить эпохальную железную дорогу по непростым рельефам местности?

Воистину, Кавказ со мною и во мне! Никуда не деваться нам от этой реальности Москвы, да и всей России, от смешанных браков и детей двойного, а то и тройного-четверного этнического происхождения!

Подзаголовок этой необычной книги «Россия "кавказской национальности"» тоже подсказала сама жизнь. Вот одна из историй, во множестве происходящих на улицах Москвы. Приключилась она с одним нашим коллегой, земляком бывшего президента непризнанной республики Абхазия Ардзинба, тоже когда-то сотрудником Института Востоковедения РАН. В Московском метрополитене его остановил для плановой (предобеденной) проверки документов молодой страж правопорядка, наверняка получивший от своего начальства указание «бдеть» в связи с объявленной либо ожидаемой «повышенной опасностью террористических действий». При себе у рассеянного российского ученого паспорта не оказалось. Вид у него явно был «кавказской национальности». Поэтому на вопрос, кто он и откуда, коллега с ироничным подтекстом ответил, не скрывая происхождения своего «лица»: «Россиянин я, но, как видите, кавказской национальности». Отец у него армянин, мать – русская, и по-русски он говорит без какого-либо акцента. У него, судя по всему, были полные основания идентифицировать себя не только россиянином, но и русским. Так сказать, русский с кавказской внешностью, отказавшийся стать гражданином Грузинской Республики, от которой Абхазия откололась. Поэтому и принял российское гражданство, вот только паспорта по небрежности, свойственной многим ученым, у него при себе не оказалось.

Вместо паспорта он достал некий документ, дающий право постоянно проживать в Сухуми. Население этого города имеет кто российские, кто грузинские, кто армянские или иные паспорта. Но все они продолжают считать себя гражданами бывшего Советского Союза или Российской Федерации, которая официально взяла на себя бремя быть правопреемницей распавшейся империи. Все смешалось в доме, называвшемся некогда «Советским Кавказом», а в первые годы советской власти – ЗакФедерацией ЗСФСР. В то время она простиралась от Черного до Каспийского моря, охватывая пространство по обе стороны от Кавказского хребта. Ныне на Кавказе четыре независимых де-факто, но не признанных де-юре государства, не говоря уже о северокавказских республиках, которые входят в состав России, но…

И тем не менее не только на территории РФ Кавказ до сих пор остается «от моря до моря». Будучи, однако, разделенным не только Кавказским хребтом, но и многими, подчас непризнанными и спорными границами, тут накопилось за последнее время проблем, как говорится, выше гор. Каждый из участников книги и «Коллоквиума», разной национальности, в ту или иную часть своей жизни был связан с Кавказом. И потому каждый чувствует себя причастным к поиску решений этих давно назревших противоречий, особенно с учетом нарастающей угрозы терроризма, – и не только в России, а во всем мире.

Составители и авторы этого необычного сборника, который можно было бы назвать также по числу его участников «Квадратура Кавказа», предлагают читателям свое видение стоящих непростых и, похоже, все более осложняющихся, но во многом общих взаимосвязанных проблем геополитической и национальной безопасности России и трех новых суверенных государств Кавказа. Видение этих проблем каждым из них интересно по двум причинам. Во-первых, проведенный ими коллоквиум носит как бы междисциплинарный характер. Один из участников по образованию естественник, другой – философ, третий – социолог и четвертый – военный историк, востоковед. Во-вторых, будучи москвичами, все они представляют в той или иной мере (отчасти по внутреннему самоощущению) все четыре государственно-образующие нации на Северном и Южном Кавказе: русского с украинско-белорусской кровью; «частичного» армянина, чувствующего в себе русскую и польскую кровь; азербайджанца и грузина, навсегда ощущающих свою породненность с такими интернациональными городами, как Москва, Баку и Тбилиси. Так что каждый из них, в соответствии со своими взглядами на мир, постарался по-своему заглушить «зов крови» на генетическом уровне – гласом разума. Пусть читатель сам рассудит, насколько им это удалось.

О Москве и о Кавказе – «разная этажность»

Предисловие Роберта Оганяна

Здравомысленного и открытого разговора о взаимоотношениях Москвы и Кавказа жаждут обе стороны, но скрыто и лавируя, не зная в точности интересов друг друга. Может быть, это просто части чего-то единого. Пожалуй, так. Да и сейчас еще не время раскрывать все и обо всем – так говорят люди знающие. Однако пришла пора обрисовать в литературной форме хотя бы часть возможно нелицеприятной для всех действительности, которая не ноет уже, а кричит и отчасти захлебывается в этом крике. Отнесемся к этому крику честно, как врачующие (себя же зачастую!) – спокойно и с некоторой долей оздоровляющего цинизма.

Мы видим, как в нынешнем состоянии Москвы проявляется тот ужас, который был порожден в свое время именно отношением Москвы к регионам, – «до самых до окраин». Однако в отличие от сакраментальной кинопесни получилось не совсем так, и «человек не проходит как хозяин». Точнее, содержательный смысл сильно изменился.

Прежде всего, некоторые сомнения: принимают ли человеки человека за человека (может быть, это проходит медведь, барсук или лось?..) или как хозяина (собственник, директор, диктатор, просто мошенник?..). И шутку эту можно продолжать, только невесело и не надо.

Главное, следует сказать о страшной и готовой выплеснуться в любой момент ненависти русского человека против тех, которых он считает пришельцами, а именно, вероятно, против тех, кто проходил, но не совсем дошел. Также – о ненависти проходящих к москвичам. Вот-вот, центром этого нового вавилонского столпотворения ненависти взаимоне-понимания стала Москва. Это в принципе естественно, ведь в огромном мегаполисе легче добыть средства для жизни, найти работу, ограбить кого-нибудь или предоставить сексуальные услуги. Иди-ка проделай все это где-нибудь у «южных гор и северных морей»! Это характерно не только для выходцев из Кавказа, однако именно Кавказ во многом подготовил и обусловил ту двойственность в отношении самих москвичей к жизни, которая развивалась еще с середины прошлого века. Эта тема будет рассмотрена подробнее в главе «Биометрическая ксенофобия».

Помимо академических вопросов, затронутых «сенатором» этой книги профессором Леонидом Ивановичем Медведко, важным представляется рассмотреть коллизии бытовой культуры взаимодействия этих двух громадных общностей «Москва – Кавказ».

Москва на протяжении многих десятилетий платит немалую и временами страшную цену за свое положение региональной столицы мира. Многие москвичи издавна побаивались явления приезжих родственников и знакомых с Кавказа. В то же время пострадавшие «гостеприимцы» имели возможность похвастаться перед знакомыми и коллегами – вот, дескать, приехал человечек с юга, привез дынь или вина, и вот, коллеги, позвольте преподнесть кусочек вам с нашего стола. Однако кому это нужно, по большому-то счету? Дайте спокойно рассориться с тещей или женой (как вариант— подругой), развестись или воспитывать детей в небольшой квартире, где каждый погонный метр мягкой мебели на счету… И напротив, москвичи, приезжающие на Кавказ, страшно утомлялись от беспрестанного и навязчивого внимания, которое им уделялось, даже если человек поселялся в гостинице, сам по себе, – но ведь штука-то в том, что на усиленное внимание трудно не отреагировать. Нельзя сказать, что не хочешь ехать за сто километров смотреть средневековый храм, а просто желаешь погулять по городу в те несколько часов, которые остаются к вечеру от конференции или еще чего. Нехорошо получится. А многие, как принято по-московски, просто считали избыточное угощение и гостеприимство естественной халявной данью патрициям из метрополии от жителей южных протекторатов. Разве нет?

Хорошо описал это состояние москвича на Кавказе Андрей Битов в «Путешествии в Армению», очень многое там схвачено верно, хоть и время действия отстоит от нас теперешних лет на тридцать.

Как быть – подчиниться принятому стилю и внутреннему принципу поведения? Признать (москвичам) призрачное равенство Москвы с Кавказом? Или наоборот, поступить по-своему и заработать в результате лишние штрафные очки в глазах местной кавказской общественности («как же, мы его так приняли с хашем и шашлыками, а он ушел смотреть какой-то музей!»)? Или (для кавказцев) признать равенство Кавказа с Москвой (что было вовсе не так, конечно) и тогда уж не напрягать москвичей назойливыми просьбами провести в их доме несколько дней и ночей. Тут у человека, может быть, назревает развод, инсульт и раздел имущества, – а вот на тебе, приезжает друг-приятель или троюродная сестра со своими проблемами, о которых гость подробно и страстно рассказывает, ничуть не беспокоясь состоянием дел у своего московского хозяина.

Состояние двойственности описано многими писателями, физиологами и художниками в широком смысле слова. А Герман Гессе в своем мрачноватом романе «Степной волк» расположил два полюса этой двойственности на оси коллективистского (как бы человек) и внеобщественного (как бы волк) моделей поведения. Но все равно там и там, внутри и волка и человека остаются островки противоположностей, как в рисунке «инь-ян».

Трудно избежать ощущения, что кавказец в Москве, ставший со временем москвичом и будучи по сути русским, неизбежно сохраняет в душе эту вот контрастность двух начал. Ну да ладно, эти изыски – не для нас, не для обычного аполитичного человека, будь у него хоть два-три лишних высших образования.

Обратимся, быть может, к простой и понятной аналогии – этажности, или высотности.

Человек, всю жизнь проживший в горах, с трудом воспринимает равнинную действительность как данность, ничем не уступающую его привычному пейзажу в ценности почв или красотах зрительных. За одной горой другая, и так дальше. Приводилась подобная метафора еще Фридрихом Ницше, о карликах, которые миллионами копошатся у ног немногих гигантов, переговаривающихся поверху между собой сквозь века. Однако карликам внизу слышен только невнятный гул этого степенного разговора. Но в случае Москвы и Кавказа вовсе не справедливо было бы уподоблять какую-то сторону «карликам», а какую-то – «гигантам». Однако этажность все-таки разная, по непосредственному ощущению. В чем это выражается?

В Ереване я обозревал небосклон, на две трети закрытый холмами и горами. Куда ни пойди. В Москве же во второй половине своей жизни я приучился обозревать мир, обустроенный многоэтажными зданиями, заслоняющими небосклон примерно на такую же его часть. Простора все-таки нет, но его нет по-разному. Как говорилось у Дмитрия Галковского в его великолепном «Бесконечном тупике», когда вокруг некогда знатного памятника, который указывает рукой на некий простор, вырастают гребни высотных домов (почему, кстати, нет памятников, указывающих куда-нибудь ногой? Вопрос к Зурабу Церетели, если после неминуемой смерти Пеле – или даже до того, если продажи кофе этой марки потребуют срочной рекламной поддержки, – ему закажут соответствующий монумент в Рио-де-Жанейро). Простора больше нет, но памятник продолжает указывать. Как следует расценивать жест памятника? По-прежнему считать, что где-то там есть некий простор? Хм.

Конечно, не стоит воспринимать буквально, но что-то в этом есть.

Вопрос в том, насколько соотносится естественная, природой данная ограниченность кавказского горского взгляда (правда, в прикаспийском Баку пейзаж более ровный, но ради красоты метафоры об этом можно позабыть), с ограниченностью московской, обусловленной многоэтажными колоссами рукотворных зданий. Созданий человеческих. Иначе говоря, культура Москвы представляется созданной многовековым, непростым и порой мучительным человеческим старанием, тогда как культура Кавказа во многом еще относится к природному существованию, где глинобитный дом или даже резиденция генерал-губернатора ничего не могли заслонить сверх того, что уже было заслонено величественными горами – созданными Богом. Еще на моей памяти, относительно молодого человека, в Ереване были редкостью высотные здания, да и они располагались как-то на периферии города, в жилых районах, не нарушая облика вечного города (знающие старики поговаривали, будто он древнее самого Рима).

А Третий Рим, в соответствии с фразой измученного цитированием Филофея, – все-таки Москва, так получается.

Важнейший вопрос культуры на сегодня – определиться: Москва – Кавказ? Либо в промежутке между этими относительно равновесными по культурной силе понятиями может стоять союз «и»? «Москва и Кавказ»? Или же точка, грубо: «Москва. Кавказ». Наконец, возможен вариант и запятой, по-европейски мягко: «Москва, Кавказ»…

Ироническое «закавычивание» краткого предисловия могло бы разочаровать поклонников Кавказа в Москве, а также и москвичей, но, дай бог, не разочарует.

Мемуарные заметки московского бакинца

Чингиз Гусейнов.

Беллетризируя прожитое… – я, однако, уже прибегал к подобному жанру, и опыт мой был, правда, похож на заметки по случаю, и, не придумав им собственного названия, перефразировал пушкинскую строку, заменив его «суровую прозу» на мои «воспоминанья», и так родилось: Лета к воспоминаньям клонят. Потом решил, слово недавно услышал, понравилось, кстати, мало кто его знает и в словарях нет, – вынесу в заглавие: Амбидекстр, это о таких, как я, который левша, но пишет левой и правой, а ещё и зеркально. Напечатал: Левша, пишущий правой, но вышла опечатка в последнем слове, лишняя д, и вместо правой прочиталось самонадеянное правдой, хотя воспоминания – взгляд субъективный. У амбидекстра, как свидетельствуют учёные мужи, два речевых центра, и с годами, старея, он сохраняет детское воображение и, мысля диалогично, не нуждается в собеседнике, ибо он у него есть – он сам. Так что же: заметки для себя?

Рубеж между реальным сегодняшним – вот данность, кажется, будет так всегда, – и возможным небытием обозначился после того, как была поставлена точка в большом труде. Однако такое случалось и прежде, а потом оказывалось, что ещё топать и топать. Но ощущение, что теперь – правда: завершён за тридцать лет романный цикл, обрамлённый именем Мухаммеда: первое – «Мамиш…» о Мухаммеде несвященном (в Германии, издав, так и назвали: Несвященный

Мухаммед), последнее – о пророке: Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина.

И будто выпотрошился. Ни к чему не лежит душа, кроме как – запечатлеть в дневнике, предавшись иллюзии творчества, день прожитый, возвращаясь иногда в вчерашнее. А потом с ходу переключиться на компьютерный преферанс, не мирясь с виртуальным проигрышем и постоянно обнуливая результат в надежде на везение в следующей игре. Можно ив нарды сразиться, но – лучше вживую, да не с кем. То же с шахматами: партнёры кто умер, кто далече.

И тут – мемуарное сочинительство. Но для кого, главное – зачем? Ответ: мол, ни к чему иному не приучен + многолетняя привычка сидеть за письменным столом + оправдание известного тезиса ни дня без строчки, ставшего обузой. Вот и мечешься между для кого и надо.

Не выпячиваться. Этичнее, когда образ автора элиминирован, вынесен за черту ради условной объективности или усиления автоиронии. Однако быть и субъективным, когда при подчинённости не утрачиваются господствующие высоты, но глядеть не сверху вниз, это – заповедь, часто нарушаемая, как и все другие, а снизу вверх. Стоишь у врат памяти, и выстроились в очередь персонажи, каждый в ожидании быть услышанным, среди них – и позитивные есть, случаются кумирные, но лучше без них, и деструктивные. И воспоминания чтоб были обращены вовне – быть экстравертивными, но и внутрь тоже – интровертивными. Но главная опасность, которая подстерегает сегодня, – быть дидактичным, поучать, что сродни занудству, тем более что каждый стремится жить своим умом. Так что в большей мере быть по стилю рефлективно-аналитическим, нежели сентиментальным, однако сохраняя при этом поэтичность.

А может, выстроить беллетризованную автобиографию в жанре, не раз опробованном и реализованном мной, в котором – прибегну к научной терминологии – познавательно-исследовательское, документальное содержание облачено в художественную форму?

…В одной средневековой рукописи на тюркском, у огузов, – ну вот, пошло катиться по наклонной сочинительство, – жизнь человека разделена на двенадцать периодов: первый – дух, витающий на крыльях любви, коль скоро явился в мир, тут один лишь донулевой минус; второй – утробный, он включается в возраст человека, и начало вычислимо лишь приблизительно, простая арифметика, с вычетом определённых природой девяти месяцев; третий – младенчество; четвёртый – детство; пятый – отрочество; шестой – юность; седьмой – молодость, точнее, возмужание, и я бы это определил, если б спросили, всего лишь одним: вдруг тебе открылось, что ты, да, да, именно ты, мнящий себя бессмертным, оказывается, смертен, и отныне тебя не отпустит формула древних мудрецов: «Жизни конец наблюдай»; восьмой – первая зрелость, тут у кого как, может даже и наступить, хотя неясно, что это – зрелость? твёрдо стоишь на ногах? кормилец? уже познал боль утрат самых-самых близких? девятый – вторая зрелость (годы старости? дряхлости?); десятый – третья зрелость; одиннадцатый – младенчество; двенадцатый – возвращение в утробу земли, а души – чьей куда по деяниям его и помыслам: в ад или рай.