bannerbanner
Свидетели времени
Свидетели времени

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 7

Хэмиш напоминал: «Но ты и сам плохая компания, тем более для новой подружки. Возьми да и напейся, сразу станет легче!»

Совет был неплох.

Но в пятницу появились дела поважнее, напиться не удалось. Старший суперинтендент Боулс после консультации с полицейским врачом сделал выводы и пошел к Ратлиджу.

– Есть одно дело, которое очень беспокоит епископа. Убили одного из его священников. Католический священник убит в провинции Норфолка, в Остерли.

– Священник?

Ратлидж был удивлен. Хотя в глазах закона убийство священника не отличалось от убийства продавщицы или лавочника. Приговор один – виселица. Но в глазах общества человек, облаченный в сутану, защищен уже своим саном. Он не должен и не может стать жертвой нападения.

Хэмиш напомнил, что когда-то священников сжигали на кострах. Но это были другие времена. А сейчас на дворе 1919-й.

Боулс покачал головой.

– Эта война смешала все понятия, – сказал он, сев на своего излюбленного конька. – Что могло хорошего получиться, если женщины делали мужскую работу, а это противоестественно. Низы общества вдруг вообразили себя равными с верхами. Еще не такое увидим. Общество расколото, большевизм гуляет на свободе. И вот теперь убили священника.

Он взглянул на бумагу, которую держал в руке.

– Убит собственным распятием, которое стояло на алтаре в его доме при церкви Святой Анны. Местная полиция не поймала негодяя, пока не поймала. Вполне вероятно, это сделал какой-то ненормальный или грабитель. Епископ удручен, можно понять, почему он хочет помощи Ярда.

– Что мог искать грабитель? – спросил Ратлидж. Для ограбления, безусловно, имелись более привлекательные места, ведь всем ясно, как бедны приходы в тяжелые послевоенные годы.

– Там была небольшая сумма, собранная во время церковного базара на осеннем празднике урожая. А это означает, что о деньгах знали все на мили вокруг и что они находятся в доме священника.

– Это расширяет границы поиска, – согласился Ратлидж. – У священника есть экономка? Как случилось, что она не заметила грабителя?

– Она уже ушла, закончив все дела. А сам священник должен был в это время быть в церкви на исповеди, но оставил уведомление, что его вызвали к постели умирающего, поэтому он будет позже. И грабитель решил, что у него масса времени. Но случилось так, что отец Джеймс, вернувшись, пошел не в церковь, а прямо в дом, поднялся в свой кабинет. И грабитель запаниковал. К сожалению, такое часто случается и может произойти с любым домовладельцем.

Действительно, такое случается.

– Пришло сообщение от главного констебля Норфолка с просьбой послать из Ярда человека, но это будет скорее политический шаг. Показать наше участие, встретиться с епископом и взглянуть на место происшествия. Вы поговорите с епископом или с его помощником, убедите его, что местная полиция действует правильно, и, когда он будет уверен, что все возможные шаги предприняты, вернетесь в Лондон. Меня информирует местный инспектор Блевинс, о нем хорошо отзываются, он вполне компетентен, у него прекрасная репутация человека с головой. Дело займет несколько дней, не больше. Кстати, погода в октябре там стоит хорошая.

Ратлидж вспомнил, что погода там в это время сырая, но ничего не ответил.

Хэмиш сказал: «Хорош отпуск. Смотри, чтобы этот человек не подставил тебя. А главное, он не хочет держать тебя в Лондоне».

«Скорее всего, хочет отвлечь внимание на меня, чтобы у Блевинса были развязаны руки и он воспользовался ситуацией», – подумал Ратлидж.

Хэмиш хмыкнул: «Как уже было в Шотландии?»

Боулс тем временем продолжал:

– Если выедете сейчас, будете на месте уже сегодня вечером. Есть вопросы? – Он кивнул на множество бумаг, разложенных на столе Ратлиджа. – Этим займется Паркер.

– Я уже почти все закончил. Собирался передать сержанту Уильямсу. Он знает, что в какую папку положить, а что передать офицеру, ответственному за расследование.

– Пришлю за ними Уильямса. Есть поезд в десять тридцать. Можно успеть, если поспешите. – И Боулс в ободрительной улыбке ощерил зубы, напомнив крокодила. У Боулса заодно были такие же немигающие желтые глаза.

– Очень хорошо. – Ратлидж встал, взял у шефа бумаги, сунул их под здоровую руку и пошел открыть ему дверь.

– Докладывать вам по телефону?

– Нет необходимости. Это просто визит вежливости, вам не придется самому там работать.


Доктор Флеминг снял повязку с груди Ратлиджа, осмотрел рану, потыкал и пощупал – эти манипуляции заставили пациента поморщиться, и кивнул, удовлетворенный результатом:

– Вам дьявольски повезло. Инфекция не проникла глубоко. Но все-таки не помешает пока заклеить пластырем. Меры предосторожности не будут лишними. Как самочувствие?

Ратлидж взглянул вниз, на неровный выпуклый красный шрам.

– Могу дышать почти свободно, но не смогу противостоять и шестилетнему ребенку.

Флеминг хмыкнул:

– И не надо. Постепенно восстановитесь. Все будет хорошо, не надо волноваться. Что касается руки, то не поднимайте первое время ничего тяжелого, не давайте ей большой нагрузки. За двадцать лет своей практики я знаю, что Природа – самый лучший целитель, надо только ей дать шанс. Наша ошибка в том, что мы этого не понимаем и частенько не даем ей этого шанса.

Ратлидж знал, что это любимая сентенция доктора Флеминга.

– Поездка несерьезная, – заверил он врача.

– Кого пытаетесь обмануть? Я бы на вашем месте ехал поездом. Для мышц груди поездка за рулем будет преждевременна и затруднительна.

Но Ратлидж покинул Лондон на своем автомобиле. Последствия шока и клаустрофобия все еще не прошли. Он не мог представить себя сидящим в битком набитом людьми поезде, упираясь в колени соседей напротив. Могло кончиться конфузом – не исключено, что он вскочил бы и заорал, чтобы дали воздуха.

К тому времени, как он достиг Нориджа, грудь так болела, что он вспомнил про мать Природу. Хэмиш ему тут же попенял, что он сам виноват, не воспользовавшись советом доктора.

Ратлидж нашел отель на окраине города и остался отдохнуть на ночь, понимая, что вечернее оживленное движение по улицам не для него. Хэмиш, который всю дорогу изводил его, наверное, тоже утомился и за ужином притих.

Ратлидж буквально валился с ног от усталости и сразу уснул. Хэмиш никогда не преследовал его во сне – его голос звучал лишь в часы бодрствования, как горькое напоминание о кровавых событиях на Сомме в 1916-м, где погибли не сотни и даже не тысячи, а сотни тысяч. Ими пожертвовали, бросая в атаку за атакой. Да и он сам был погребен заживо, засыпан землей при попадании снаряда, но его спас запас воздуха, который был в одежде мертвого человека, упавшего на него сверху. Потом ему повторяли вновь и вновь, что именно капрал Хэмиш Маклауд спас ему жизнь. Кровь, запекшаяся коркой на лице и руках капрала, была свидетельством расстрела из английских ружей, а не вражеских, и именно Ратлидж отдал приказ его расстрелять, что произошло прямо перед тем, как вражеский снаряд накрыл их атакующий клин. Шок и контузия были так велики, что Ратлидж не мог сразу ответить, что капрал был расстрелян за неподчинение приказу в ночь перед наступлением.

Ратлидж промолчал, но память и голос Маклауда отныне преследовали его постоянно. Людей послали в атаку, не дав отдыха, а его поставили перед выбором: либо сохранить жизнь человека, либо исполнить служебный долг. Все происходило перед усталыми, измученными солдатами, которые не отказались выполнить приказ и подняться из окопа на верную смерть. Хэмиш был расстрелян, но погибли и все остальные. Три года спустя Ратлидж все еще не мог избавиться от чувства вины.

Она глубоко въелась в его плоть и кровь, в его душу. Стала его второй натурой.

Он потом воевал еще два года, несколько раз упрямо и целенаправленно рисковал жизнью, шел на пулеметное гнездо, из которого лился свинцовый дождь, во весь рост поднимался в атаку. Он искал смерти – и вышел невредимым, без царапины на теле, но с надломленной психикой.

Снова и снова его награждали, называли героем, ведь он не боялся смерти.

В этом заключалась горькая ирония судьбы.

Глава 3

На следующее утро Ратлидж шел по улицам Нориджа, разыскивая нужный адрес. Это был небольшой дом за новой католической церковью, который казался гораздо старше, чем дома по соседству. Мрачное викторианское здание с остроконечной крышей, казалось пронзавшей низко бегущие облака. За домом небольшой сад. Ратлидж шел под мелким моросящим дождем, серым туманом окутавшим землю. На деревянной табличке золотыми буквами было выведено «Приемная Епископата». Он приподнял дверной молоток в виде огромного латунного кольца, отпустил, и раздался устрашающий адский стук. Ратлидж огляделся по сторонам в ожидании, когда ему откроют. Несколько рабочих стояли в яме у дороги, лопатами выкидывая наверх зловонные комья мокрой земли из неисправного канализационного коллектора. Вокруг собрались мальчишки и с любопытством заглядывали в яму. Прохожие отворачивались и прятали носы в платки. На углу стояли две женщины, увлеченные разговором, подолы их юбок были такими же темными от дождя, как зонты над их головами. Мужчина, который проходил мимо сточной канавы с собакой на поводке, с силой потянул ее прочь, когда она остановилась, принюхиваясь. Никто не обращал внимания на человека, стоявшего в ожидании у двери ректория. Дождь, все усиливаясь, делал свое дело, разъединяя людей и заставляя спешить по домам.

Хэмиш, чьи предки были ярыми последователями Писания и передали ему эту веру, был напуган перспективой войти в это гнездо папизма и идолопоклонства, что рассмешило Ратлиджа, и он заверил шотландца, что его душа в полной безопасности.

«Ну да, откуда тебе знать, ведь твоя англиканская церковь немногим лучше этой!»

Дверь открыла экономка, ее рыжие волосы были седыми у корней, лицо в веснушках, что говорило об ирландской крови. Она окинула визитера взглядом с ног до головы и, когда он назвал себя, спросила:

– Вы больны?

Ратлидж улыбнулся.

– Я по официальному делу.

– Тем не менее вы выглядите так, что вам необходима чашка чаю. Бедный епископ тоже еще не завтракал, все пишет отчеты. Входите же.

Она приняла у него пальто и шляпу, пощелкала языком, с сожалением глядя на промокшую материю, и аккуратно повесила пальто на стул, чтобы просушить. Потом повела инспектора по коридору в самый конец. К немалому удовлетворению Хэмиша, в коридоре не было ниш с изображениями святых, как и отвратительного запаха ладана, чего он опасался. Только небольшое распятие над входом – и больше никаких признаков, что здесь могут претендовать на чью-то душу.

Открыв дверь в комнату в глубине коридора, экономка пропустила Ратлиджа вперед. За окнами, выходившими в сад, лил унылый серый дождь, от этого краски дня поблекли. С небольшого персикового дерева стекали струи воды. В комнате у дальней стены стояло высокое бюро с распахнутыми дверцами и заваленной бумагами наклонной столешницей для письма, там же – стол и удобные кресла, повернутые к неяркому свету, проникавшему из окон. В одном из них с раскрытой книгой на коленях сидел человек в простом одеянии священника и глядел на мокрые цветочные клумбы за окном. Он поднял голову, когда экономка громко объявила имя гостя.

Ратлидж тут же с иронией заметил Хэмишу, что человек в кресле совсем не похож на ловца душ. Комната напоминала больше кабинет ученого – место уединения и раздумий.

Хэмиш промолчал.

Отложив книгу, человек в сутане встал, пересек комнату и протянул руку:

– Вы ведь из Лондона? Проделали большой путь. Бриони, принесите нам чаю.

Экономка взглянула на него с улыбкой:

– Чайник давно уже на плите, – и прикрыла осторожно за собой дверь.

– Я монсеньор Хольстен, – продолжал высокий человек с лицом эстета и проницательным взглядом полицейского – цепким и понимающим. Пенсне на длинном аристократическом носу, лицо волевое, даже по-своему красивое. Но рука оказалась мозолистой, а рукопожатие сильного физически человека. Пригласив Ратлиджа садиться, Хольстен вернулся к своему креслу, положил закладку в книгу, закрыл ее и отложил в сторону. – Мне поручили с вами поговорить от имени епископа Каннингема. Он уехал по неотложным делам. Так, значит, вы из Скотленд-Ярда. Должен сказать, что я очень рад вас видеть. Смерть отца Джеймса нас всех встревожила. Что вы можете сообщить по этому делу?

Ратлидж улыбнулся:

– Я приехал послушать вас.

– Ну да, конечно. Что ж, начнем, пожалуй, не будем ждать, пока нам принесут чай. Дело на первый взгляд кажется простым. Грабитель был застигнут отцом Джеймсом на месте преступления. Он пришел украсть деньги, собранные перед этим на празднике урожая. И деньги действительно пропали.

Монсеньор Хольстен спохватился, что повторяет полицейский отчет, и попытался пересказать все своими словами:

– Обычно в это время дня отец Джеймс находился в церкви на исповеди и не должен был пойти к себе в кабинет. Грабитель испугался, вдруг услышав его шаги на лестнице. По словам инспектора Блевинса, вероятно, он запаниковал, схватил распятие с алтаря в кабинете и ударил им отца Джеймса. Это все, что полиция смогла объяснить. – Проницательные голубые глаза смотрели на Ратлиджа, в них была настороженность.

– С первого взгляда это похоже на правду, – согласился Ратлидж, – но вы и епископ не удовлетворены таким объяснением. Почему? Есть что-то еще в этой истории, о чем неизвестно полиции? Какие-то обстоятельства, при которых его нашли?

– К сожалению, ничего такого нам не известно. – Монсеньор Хольстен скупо улыбнулся. – За исключением того, что если целью было ограбление, то непонятна причина жестокости поступка. Ведь отец Джеймс был очень отзывчивым и добрым и обязательно бы помог этому человеку, если бы тот обратился к нему, он никогда никому не отказывал. Пугает еще и то… – Он замолчал на мгновение, потом продолжил: – Я разговаривал с епископом после полученного отчета полиции и пытался объяснить сам себе, почему преступление в Остерли так тревожит меня. – Он поправил очки, как будто так яснее мог видеть свои собственные чувства. – Когда я смотрел на тело отца Джеймса, то безусловно испытал шок. Это была утрата, такая большая и невосполнимая утрата. Но кроме шока, как бы яснее выразиться… Мною овладел какой-то первобытный страх…

Хэмиш, до сих пор молчавший, встрепенулся при этих словах.

– Вы потеряли друга, это вполне понятное чувство, монсеньор, оно охватывает любого, если удар нанесен по близкому человеку. – Ратлидж помолчал и добавил:

– Отец Джеймс умер без исповеди, вероятно, был без сознания, и понятно, что это легло тяжелым грузом на вашу душу.

– Да, я все это беру во внимание. Разумеется. Но здесь нечто большее. Бог знает как много раз, теперь и не сосчитать, присутствовал я у постели умирающих. Так же как врач, я должен свои эмоции запрятать подальше ради самосохранения, чтобы продолжать свою работу. – Монсеньор Хольстен взглянул вниз, на свои руки. – Я допускаю, что для бедного человека даже небольшая сумма от благотворительных пожертвований может казаться огромной. Но удары были нанесены жестоко и как-то исступленно. Напуганный, застигнутый на месте преступления человек мог действовать подобным образом. Даже если собственные действия внушали отвращение, он совершал их, руководствуясь инстинктом, вынужденный себя обезопасить. И все же я не могу себе представить такого человека. Ведь если бы он пришел открыто за помощью…

– Возможно, существовали причины, по которым он не мог явиться открыто. Или убедил себя в том, что грабеж совершить легче. Тогда не надо давать обещание вернуть деньги и не придется их отрабатывать.

– Да, да, я и в этом с вами соглашусь. Но подумайте о двух вещах – вор знал о расписании отца Джеймса, был хорошо осведомлен, иначе почему бы он выбрал именно это время суток? И конечно, он знал, что деньги находятся наверху, в кабинете. Он ведь не перерыл весь дом в поисках, а прошел прямо в кабинет! И уж без сомнения знал, где искать – в ящике стола, что логично. Деньги и лежали там. Зачем крушить все в комнате, если он легко нашел деньги? Ведь если бы он просто взял их из ящика, у него осталось бы время ускользнуть из дома незамеченным, прежде чем отец Джеймс вернется с исповеди, и тогда никто не мог бы сразу догадаться, что деньги украдены, могло пройти несколько дней.

– Видите ли, логика редко сопутствует грабителям. Тот, кто проникает в дом, обычно торопится, боится, что его застанут на месте преступления. И если он убил в приступе паники, то потом в оправдание жестокости содеянного захотел сделать вид, что сумма обманула ожидания, деньги оказались слишком ничтожными, и поэтому его охватила ярость.

Хэмиш заметил: «Да он не терял времени – все обдумал, вцепился как собака в кость, и не отступится, пока не найдет разгадки…»

Монсеньор Хольстен покачал головой:

– Я привык размышлять только на религиозные темы. И когда применяю свою логику к убийству, то нахожу одни вопросы. Никакого объяснения.

– Не бывает простых убийств, – сказал ему Ратлидж. – Но насколько я понял, вы хотели мне подсказать, что отец Джеймс был убит кем-то из своих прихожан? Возможно, но маловероятно. И уж наверняка полиция всех проверила.

Чело монсеньора Хольстена просветлело.

– Боюсь, есть еще кое-что, на что надо обратить внимание епископа. У отца Джеймса на груди был старинный золотой образ святого Джеймса на цепочке, подарок от семьи при его посвящении в сан. Да и подсвечники на алтаре стоят немало, как и распятие, которое послужило орудием убийства. Они были старинными, думаю, принадлежали церкви Святой Анны еще с ранних 1700-х. Почему грабитель не испытал искушения взять их? Если он так отчаянно нуждался, что пошел на убийство? Еще одна минута понадобилась бы на то, чтобы сунуть крест или подсвечник в карман. – Брови монсеньора Хольстена вопросительно поднялись, как будто призывая Ратлиджа его опровергнуть.

– Вероятно, потому, что вор боялся, что эти вещи будет труднее сбыть, чем горсть монет.

– Я тоже думал об этом. Но ведь их можно переплавить, и, если знать места, где потом металл возьмут, все равно сумма выручки была бы значительной. И еще – снова и снова я думаю вот о чем – если бы ему были нужны деньги, и только, он мог бы просто оттолкнуть отца Джеймса, который ни о чем не подозревал, и скрыться, пока тот не опомнился, ведь в комнате было темно. Ясно, что отец Джеймс не мог разглядеть его лица. Неужели легче было взять на душу такой ужасный грех, как убийство, да еще святого отца?

«Запаниковал», – сказал Хэмиш.

Дверь распахнулась, и появилась Бриони с подносом в руках, за ней по пятам следовал огромный кот тигровой расцветки. Она поставила поднос на стол, ближе к локтю монсеньора Хольстена, взглядом проверила, все ли принесла, и покинула комнату – за ней последовал кот, с важным, самодовольным видом. Ратлидж вспомнил своего кота и поспешно отогнал видение – белый кот лежит в пустой комнате и ждет возвращения хозяина.

– Это не кот принадлежит дому, – сказал монсеньор Хольстен, с довольной усмешкой поймав взгляд инспектора, – а дом принадлежит Брюсу. Если я правильно помню его генеалогию – его прапрапрабабка жила здесь еще до того, как появился епископ, и я тоже. – Он налил чаю, сначала Ратлиджу, потом себе. Подвинул гостю кувшинчик со сливками, сахарницу и две тарелки – одну с маленькими бутербродами, вторую – с ломтиками кекса.

Ратлидж обдумал сказанное монсеньором Хольстеном. Если вор был со стороны, то есть не имел отношения к церкви, то мог вполне удовольствоваться подсвечниками и крестом. Этот же знал точно, где найти деньги. И Хольстен, хотя прямо этого не сказал, считал, что человек был из прихода церкви Святой Анны.

Под глазами священника были тени, скорее не печали, а тревоги. Когда он приступил к чаю, Ратлидж спросил:

– Полиция уже допрашивала прихожан? Они были осведомлены лучше посторонних, что сумма, собранная на празднике, находилась в доме отца Джеймса, и даже знали место, где она хранилась.

– О, разумеется. Их допрашивали дважды. Ясно, что в каждом приходе, католическом или протестантском, всегда найдется паршивая овца в стаде, а то и несколько. Таких допрашивали дополнительно. Но эти люди не совершают убийств – так, могут украсть по мелочи. Даже могут ограбить, если обстоятельства вынуждают. По крайней мере, в приходе отца Джеймса есть трое таковых – у одного больная жена, у другого – голодные дети и большая семья, а третий известен своей пагубной страстью к лошадиным скачкам. И им любая сумма всегда кстати. Но инспектор Блевинс считает, что ни один из них не способен на убийство. Он говорит – ни у одного духу бы не хватило.

– Может быть, инспектору Блевинсу надо было заинтересоваться теми, у кого был свой балаган на ярмарке, или теми, кто крутился тогда на празднике, чтобы раздобыть денег. Они потом и вернулись в дом настоятеля, потерпев неудачу ранее, на базаре.

Кекс был очень сытный, много яиц и изюма. Франс сказала бы, что он питательный и придаст сил.

– Да, местные власти подумали об этом. Разыскивают всех, у кого были шатры на ярмарке, и незнакомых, привлекших внимание своим поведением и обликом. Но нелегко это сделать. Во время праздника урожая эти люди разъезжают, перемещаясь с места на место, посещая сотню деревень и городков.

Ратлидж доел кекс. Его худощавый собеседник уничтожил три куска, наверное, этого требовал организм, чрезмерно тративший нервную энергию из-за тревоги, которая им завладела. Он, кажется, и не заметил калорийности.

– Давайте вернемся к первому нашему предположению. Перевернем его с ног на голову таким образом: представим, что целью было убийство настоятеля, а ограбление лишь прикрытием, – предложил Ратлидж.

– Полиция отвергает эту версию. Они доложили епископу, что ни у кого в Остерли не было причин для убийства отца Джеймса, потому что у него не было врагов. – Голубые проницательные глаза выжидательно уставились на Ратлиджа.

Полиции часто приходится допрашивать близких и друзей жертвы, которые полны нетерпения поскорее найти объяснение случившемуся и получить ответы на свои вопросы. Но у Ратлиджа создалось впечатление, что монсеньор Хольстен не пытается понять мысли инспектора из Лондона, а сам осторожно его подводит к какой-то неясной цели.

И он решил его подтолкнуть:

– Думаю, что настало время, чтобы вы, наконец, выложили мне все свои догадки. И всю историю, как она вам представляется.

Хольстен улыбнулся:

– Вы всегда считаете, что вашему собеседнику есть что скрывать, инспектор?

– Можно и так сказать, но мне кажется, вы и сами не очень верите в выводы полиции.

– Дело не в этом. – Хольстен вздохнул, повернул голову, глядя какое-то время на пелену дождя за окном. – Знаете, бывает внутреннее чувство, от которого нелегко избавиться. Интуиция, если хотите. Вам приходилось испытывать такое? – И когда Ратлидж кивнул, продолжил:

– Долго и тяжело раздумывая, я не мог избавиться от примитивного чувства – голого страха. Не только из-за убийства отца Джеймса, но и страха за свою собственную жизнь. Поэтому я уговорил епископа просить Ярд принять участие, мои ощущения мне это настоятельно рекомендовали. Что, если здесь спрятано гораздо больше, чем можно увидеть, руководствуясь просто внешними фактами? Что, если это убийство не под силу местной полиции, им для этого недостает опыта и возможностей? Что, если убийца способен их перехитрить и они никогда не найдут его? – Он помолчал и сказал сдавленно: – Вероятно, именно меня пошлют в церковь Святой Анны, пока не найдут замену отцу Джеймсу. Я не хочу стать очередной жертвой!

Глава 4

Ратлидж задумчиво смотрел на священника, его мысль усиленно работала, взвешивая все, что он только что услышал. И что осталось невысказанным.

– Вы ведь боялись с самого начала, что отца Джеймса убили не из-за денег, не так ли? Давайте предположим, что вы правы. Если ограбление было лишь завесой, чтобы пустить полицию по ложному следу, и если вы боитесь, что можете стать очередной жертвой, я прихожу к неизбежному заключению – вы что-то услышали или узнали…

Монсеньор Хольстен прервал инспектора с горячностью:

– Я был в той комнате, когда тело отца Джеймса еще находилось там, до того, как его унесли. Там витали в воздухе злоба и дух насилия, понимаете, о чем я? Опасаюсь, что убийца не до конца удовлетворил свою жажду убийства. Или ваша профессия притупила восприятие смерти, которое стало привычным? Может быть, сейчас, когда сотни тысяч жизней унесла война, смерть одного человека, пусть даже и священника, не заслуживает особого внимания?

– И война, и убийство отвратительны, – ответил угрюмо Ратлидж. – Я к ним так и не привык. Вы описываете атмосферу преступления, не мотив, так?

Монсеньор Хольстен покачал головой:

– Что-то зловещее оставалось тогда в комнате. Свет горел, полицейские суетились вокруг, дух умершего давно покинул тело, но насилие и ярость там остались. – Он помолчал. – Как священник, я не мог подобрать ключа к мыслям убийцы. Но боюсь, что, испытывая страх перед этим чудовищным поступком, перед человеком, который только что забрал жизнь, я теряю веру и предаю Бога. – Он поставил чашку на стол.

На страницу:
3 из 7