Этрусский браслет

Многое отдал бы сейчас Буонарроти, чтобы так же, как тогда, гениальный архитектор Браманте нашептывал что-то на ухо папе, Леонардо писал в соперничестве с ним свою «Битву при Ангиари» в зале заседаний Синьории во Флоренции, а приласканный фортуной Рафаэль расписывал комнаты Ватикана и, главное, чтобы его Италия была свободна. Но уже не осталось в живых его соперников: умер пожилой Браманте, скончался во Франции Леонардо, в Риме умер молодой Рафаэль, но самое страшное было то, что в его стране теперь царили испанцы – свободной Италии больше не было.

Давно север Италии раздирали войны: сначала французы против испанцев, потом уже папа, Венеция, Генуя, Флоренция и герцог Миланский объединились вместе с Францией в Коньякскую лигу в надежде одолеть Испанию, но проиграли.

15 марта 1527 года в Болонье подписано соглашение, в котором Папа объявил о роспуске Лиги, неудачно сражавшейся с императором Карлом V. В соответствии с соглашением король Испании и император отдает приказ своим войскам вернуться за Альпы, но…

Вот в этот момент вся Италия содрогнулась, потому как увидела своими глазами весь ужас превращения человеческого в животное. В один миг воины превратились в жестокое, низкое, никому не подвластное стадо. 12 тысяч немецких ландскнехтов не захотели подчиняться приказу Императора, они не стали возвращаться домой, потому что им нужны деньги, много денег, и не в виде скудного жалованья. Им нужна добыча. Добыча, отобранная у униженных и убитых, украденная. Для них было важно лишь то, чтобы добычи было много. Эта банда солдат, к которой, впрочем, примкнули некоторые французы и итальянцы, проходит Романью и Тоскану. Не сопротивлялся почти никто, и только Флоренция, лежавшая на их пути, приготовилась к осаде. Но наемные солдаты не захотели воевать – им нужны деньги, а не сражения. Они обошли Флоренцию и устремились дальше, оставляя после себя разоренные города, убитых мирных жителей, и 5 мая 1527 года, под предводительством коннетабля Бурбона, они оказываются под стенами беззащитного Рима.

Разве мог Микеланджело, расписывая свод Сикстинской капеллы в Риме, представить, что 16 лет спустя безжалостные полчища будут убивать, насиловать, издеваться над жителями священного города, разорять церкви и дворцы, тащить все, что можно унести и грабить, грабить, грабить? Разве мог он предположить, что 4 тысячи убитых будут лежать на улицах, что во всем Риме и его окрестностях из съестного останутся лишь крысы и собаки, а глава церкви, его святейшество Папа Римский Климент VII, будет прятаться от ландскнехтов за стенами замка Святого Ангела и питаться травой, собираемой им во рвах Ватикана?

Бесчинства продолжались до декабря, и лишь в декабре папа возобновил переговоры с Карлом V, отказавшись в пользу императора от Пьяченцы, Пармы, Модены.

Но среди общего ужаса, разорения, бедствия, оставалась гордая и свободная Флоренция. Когда весть о капитуляции папы дошла до Флоренции, флорентинцы изгнали нелюбимых, незаконнорожденных потомков Медичи, управляющих городом.

«Да здравствует возрожденная республика! Да здравствует свобода! Смерть тиранам!» – так кричали на улицах Флоренции.

Микеланджело делает свой выбор, выбор продуманный, выбор сердца – он выбирает не карьеру придворного живописца, а свободу. В то время как многие покидают Флоренцию и устремляются в Рим для того, чтобы доказать верность папе из рода Медичи, Буонарроти остается в родном городе, среди таких же горячих сердец и светящихся глаз, среди друзей, и у всех на устах одно слово: «Свобода!».

Они мечтают о Флоренции – Республике, и они готовы сделать все для осуществления своей мечты.

Микеланджело избран в Совет Десяти города и назначен governatore generale всех фортификаций. Он конструирует, разрабатывает, делает укрепления.

А после началась осада Флоренции войсками испанцев и папы, который, несмотря на свое полное унижение, свой голод и страх в осажденном Риме, заключил союз с бандами, грабившими Вечный город.

Сначала осажденные говорили: «Нищие, но свободные», а потом, когда во Флоренцию сотнями стали прибывать беженцы из окрестных селений и городов, когда нечего стало есть: «Голодные, но свободные». После началась чума, умерло 30 тысяч человек, но флорентинцы держались: «Больные, но свободные». Одиннадцать месяцев осады Флоренции и…свободы не стало.

Казнят и убивают лучших друзей Микеланджело, преследуют членов семей его знакомых, но сам он помилован. Папа согласился забыть участие талантливого мастера в обороне города, но при одном условии – если Микеланджело закончит работу в капелле Медичи. И Буонарроти окунулся в работу: вырвать из памяти мечты о республике, отогнать мрачные мысли, не думать об утраченной свободе.

Работа, заказы, переписка, гениальные творения и лишь в краткие мгновения – непреходящее ощущение, что с тебя сдирают кожу. Сдирают, когда приходится выполнять заказ для Климента VII, который не только заключил союз с испанцами, но и короновал императора Карла V немецкой и итальянской коронами и отобрал свободу его самой дорогой Флоренции. Сдирают, когда Микеланджело делает Аполлона для «охотника за головами» Баччо Валори; сдирают, когда он во время расправы над друзьями, которые рядом с ним защищали свободу Флоренции, отрекался от них ради жизни своих близких.

Судьба била Микеланджело много раз, и он так же, как Петр от Христа, вынужден был предавать трижды. Последний раз слова: «Нет, я не знаю его», он произнес, вернее, написал уже в 1548 году, когда уже Козимо I Медичи издал указ, направленный не только против заговорщиков, враждебных власти Медичи, но и против их потомков. И Микеланджело, в испуге за своих родственников, открещивается от дружбы с Роберто Строцци.

Буонарроти работает в Сикстинской капелле с 1536 по 1542 год и пишет… вихрь. Пронизывающий голубой цвет, на котором закручиваются в ужасно-страшном, жестоком водовороте множество сильных обнаженных тел. Испуганные, умоляющие глаза безрезультатно ищут спасения, злые демоны отталкивающе неприятны, и здесь правит один единственный Бог. И это не Страшный суд, это жизнь. Жизнь его, Микеланджело, и его страны за эти 24 года.

Это слезы горя по родной Флоренции и убитым друзьям, отдавшим жизнь за свободу; это нечеловеческие страдания, постоянный страх за родных, необходимость прятать свои мысли и чувства. И весь напор этой боли, который сидит внутри защитника свободы Микеланджело, прорывается наружу в «Страшном суде» Сикстинской капеллы.

Милости больше нет. Есть ли справедливость? Вряд ли. Мария никому помочь не в силах, она беспомощно отворачивается, и лишь поднятая, карающая рука ее сына и Бога правит этим вихрем, сжавшихся в ужасе людей, где ангелы не имеют крыльев, у святых нет нимбов, а демоны так похожи на людей. И слева от грозного Христа согнутый Варфоломей в руке держит кожу, на которой отчетливо видно искривленное болью лицо Микеланджело Буонарроти…

Спирали, спирали. Спирали огромной лестницы собора Святого Петра, спирали судьбы Микеланджело.

40 лет Буонарроти отдал гробнице Юлия II. Грандиозный замысел о величайшем и прекраснейшем надгробном сооружении всех времен и народов воплотился после нескольких изменений, в произведение, явно не соответствующее гению Микеланджело.

40 лет были потрачены им на судебные разбирательства, борьбу с очень влиятельными и беспощадными врагами и отстаивание своего честного имени. Микеланджело обвиняли в том, что он получил от Юлий II 8000 дукатов, отдал их в рост и разбогател на этом. Всю эту гнусную клевету великий мастер переживал очень болезненно.

И все-таки никто, хоть раз побывавший в Риме, не сможет забыть, нет, не саму гробницу Юлия II, а одну статую, входящую в нее. Статую пророка Моисея.

Только у Моисея такой взгляд: горящий, пронзающий, заставляющий чаще биться сердце. Взгляд гнева, взгляд истины, взгляд, который заслужили люди со времен исхода евреев из Египта.

А что изменилось с того времени? Пороков стало меньше? Нет.

Люди перестали поклоняться золотому тельцу? Да нет же, они поклоняются ему с удесятеренной энергией. Может быть, мы стали чище, добрее, терпимее, стали больше любить? Вряд ли. Люди сменили одежды, дома, обзавелись железными лошадьми, но внутри мы остались такими же. Мы хотим, чтобы любили нас, но сами, зачастую, забываем любить; мы хотим счастья, богатства, здоровья и при этом злословим, обижаемся, завидуем. Что может изменить людей, вернее кто? Ответ был дан – Христос. А если он придет вновь, сможем ли мы разглядеть истину? Увидим ли мы свет любви? Или, опять, как тогда… на крест?

Боюсь, и сейчас нам нечего ответить Моисею. Мы опускаем глаза, нам стыдно, но он, Моисей Микеланджело, сотворенный из мрамора, оживший, гневный, требовательный, он заставил нас посмотреть внутрь себя и это очень много.

«Пьета», «Давид», «Вакх», «Брут», капелла Медичи и библиотека в Сан-Лоренцо, четырехфигурная «Пьета», роспись в Сикстинской капелле; «Рабы», так и не вошедшие в гробницу Юлия; картины, фрески в капелле Паолина; архитектурные проекты – гениально все. Мы, как и поколения людей на протяжении почти половины тысячелетия, смотрим, затаив дыхание, удивляемся жизненной силе и любви Микеланджело, отданные им мрамору и краске, и возвратившимся к нам живым, светящимся, поражающим прямо в сердце потоком красоты. Мы восхищаемся его талантом и как часто забываем, каким огромным трудом, каким потом все эти произведения достались Микеланджело Буонарроти.

Когда Микеланджело было уже 70, его назначили главным архитектором Папы и он возглавил строительство Собора Святого Петра в Риме. Того самого, при закладке первого камня которого 40 лет назад он сбежал во Флоренцию. Прошло 40 лет, и Микеланджело ревностно отстаивает именно первоначальный архитектурный замысел собора, проект своего давнего соперника – Браманте. Буонарроти не вспомнил о прежних, нанесенных ему обидах, потому что для него главное то, чтобы Собор получился благородным, величавым, гармоничным, именно таким, каким его когда-то задумал Браманте. Но уже в который раз, помимо огромной работы, на Микеланджело обрушиваются бесконечные препирательства на стройке, обвинения, сплетни, зависть, судебные тяжбы и, что более всего его огорчает, – разочарование в людях.

…Уж чую смерть, хоть и не зная срока,Я вижу: жизнь все убыстряет шаг,Но телу еще жалко плотских благ,Душе же смерть желаннее порока.Мир – в слепоте: постыдного урокаИз власти зла не извлекает зрак,Надежды нет, и все объемлет мрак,И ложь царит, и правда прячет око…[2]

Микеланджело отказался от жалованья главного архитектора. Он первый и единственный, и он не может по-другому, потому что всеми своими силами, увы, уже немногими, он мечтает достроить этот храм (в отличие от нескольких предыдущих архитекторов, занимавшихся, в основном затягиванием строительных работ для сокрытия средств). Микеланджело немного не хватило времени – купол был достроен уже после его смерти.

Великий маэстро архитектуры, скульптуры и живописи прожил долгую жизнь, он умер в возрасте 89 лет.

Последние 30 лет своей жизни Буонарроти провел в Риме, скучая по родной Флоренции. Он тосковал по свободе и по республике, борясь за нее всеми доступными ему средствами. В одном своем письме он просит передать французскому королю Франциску I, что если Его Величество восстановит свободу Флоренции, он, Микеланджело, на собственные средства поставит ему бронзовую статую на площади Синьории. И как же это наивно, но зато насколько искренне и от всего его большого, любящего сердца! А что он мог еще? Он, величайший скульптор мира, признанный художник, как он мог еще бороться за свободу своего самого любимого города?

Ему нельзя было на свою Родину, ему, защитнику восставшей против Медичи Флорентийской республики, было опасно возвращаться. И все-таки Микеланджело вернулся туда. Вернулся торжественно, с почестями, в соответствии с его желанием, но вернулся… мертвым. Он похоронен в Соборе Санта-Кроче во Флоренции.

Марина, раздумывая, входит в собор Святого Петра. «Ах, да, надо загадать желание», – говорит она сама себе и встает в очередь вслед за теми, кто хочет дотронуться до полустертой ступни статуи сидящего Петра. Желание загадано, а дальше путь лежит на площадь и в район Trastevere – там можно недорого и хорошо пообедать.

Ей стало лучше – прошли боль и обида. Надо действовать. Марина снова прокручивает в голове всех знакомых и вспоминает еще несколько человек, телефонов которых у нее нет, но их можно достать.

И, уже сидя в траттории, она опять начинает обзванивать своих приятелей. Не обращая никакого внимания на 43 пропущенных вызова от Лучано, она методично принимается за работу. Ей повезло на пятом звонке, когда она дозвонилась до парня, который тоже был родом из России. С Сашей (именно так звали ее друга) Марина дружила в университете. Хотя он учился на другом направлении, они несколько лет близко общались и передавали друг через друга подарки домой. Саша, так же как и Марина, два года назад окончил обучение, после этого еще год они созванивались и изредка встречались, но потом он совсем пропал.

Трубку Саша взял сразу и тотчас узнал ее:

– А, Маринка, привет, какими судьбами? Как нашла мой номер?

– Номер Джулианно дал. А ты где сейчас, чем занимаешься?

– Я пока в Риме. Давай, не тяни, говори, что надо?

Марине это понравилось. Ей жутко надоел этот заученный вопрос: «Как дела?», на который она никак не могла дать нужный ответ. И поэтому она обрадовано выпалила:

– Ты знаешь, Саш, мне позарез, срочно, нужна работа. В принципе, – любая. Подумай, может, у тебя что-то есть на примете? Может быть, не у тебя, так у твоих знакомых?

И тут произошло чудо, или, скорее всего, Святой Петр так быстро исполнил ее желание.

В трубку телефона Саша радостно ответил:

– О, старушка, тебе дико повезло. Мне как раз нужен человечек.

Марина чуть не выронила трубку от счастья. Похлопав немного ртом и, смахнув неизвестно откуда упавшую слезинку, она быстро заговорила, боясь, что Саша передумает:

– Ой, как здорово. Ты меня просто спас. Слушай, ты где находишься? Давай я к тебе приеду, и мы все обсудим?

– Да Маринка, видно плохи твои дела. А ты – то сейчас где?

– На via della Lungara. В траттории. Знаешь, такая маленькая перед самым мостом.

– Я все понял. Я, кстати, сейчас близко от тебя. Сиди и жуй. Я буду там через 10 минут, – сказал он и повесил трубку.

Марина чуть не запрыгала от радости. В этот самый момент Лучано все-таки удалось до нее дозвониться. Марина недоуменно посмотрела на такой близкий номер и отключила телефон. Потом она заказала себе пасту и бокал вина и с удовольствием пообедала. А через 10 минут в траттории появился Саша.

– Ты все хорошеешь, старушка, – поприветствовал он Марину, крепко обняв ее за плечи.

– А ты стал совсем другой, – ответила Марина, разглядывая его.

Сначала она не могла понять, что же в нем так сильно изменилось. То же родное и близкое лицо, и все же, стоящий перед ней молодой человек совершенно не походил на того Сашу, которого она знала по университету… И тут Марина догадалась в чем дело – ее друг был шикарно одет. Пять лет назад, когда они вместе учились, Сашка всегда носил потертые джинсы и единственную клетчатую рубашку, которую, как казалось Марине, не снимал никогда. Он экономил каждый цент, ходил постоянно пешком и ел только самую дешевую еду. Сейчас перед ней стоял элегантно одетый мужчина, в шикарном пальто, ухоженный и источающий очень приятный аромат. У Марины невольно вырвалось:

– Ну ты и франт стал, Сашка.

Тот самодовольно улыбнулся и сел к ней за столик.

– Ну, рассказывай, где ты сейчас, кем работаешь, что за место, – стала расспрашивать Марина.

– Я археолог, сейчас занят на раскопках, – с улыбкой ответил Сашка.

Марина очень удивилась. То, что он был археологом, Марина, конечно, знала, но никогда не подозревала, что им так хорошо платят. Поймав на себе удивленный взгляд Марины, Саша стал объяснять:

– Это я в Риме так одеваюсь. Там, на раскопках, сама понимаешь, хожу черт знает в чем.

Про деньги Марине было спрашивать неудобно, поэтому она стала задавать вопросы о его работе:

– А что за раскопки, где это? И какая работа для меня? Не тяни.

– Раскопки в Италии и, кстати, очень интересные. Ты знаешь, кто такие этруски?

Марина начала вспоминать:

– Мм… Это древний народ Италии, как, скажем, латины и сабины. Да?

– Твое определение очень ограниченно, но в целом правильное. А еще что-то помнишь о них?

– Нет. Я никогда не интересовалась Древней Италией.

– Очень и очень зря. Слушай, Маринка, это действительно интересно.

Марине всегда безумно нравилось Сашино умение рассказывать.

Он говорил так воодушевленно и заразительно, что хотелось, бросив все, бежать за ним куда угодно, хоть на край света. И к тому же, Саша был настоящим эрудитом.

– Этруски…, – продолжал Саша, – если коротко охарактеризовать этих древних жителей Италии, то получится одно слово: загадка. У них непонятно все. Во-первых, непонятно их происхождение. Большинство историков сходятся на том, что они пришли из Ливии, то-есть с Востока. Но сами себя они называли, внимание…. расенны.

Марина не смогла сдержать вздох изумления:

– Так расенны, это же русские.

– Вот именно. И наши, кстати, ухватились за это. И с пеной у рта стали доказывать, что этруски имеют русские корни. Но доказательств у них раз два и обчелся, вернее сказать, все очень надуманно, кроме одного – названия народа, а это, как ты понимаешь, слабый довод. Называли они себя расеннами по имени какого-то своего вождя. Второе – письменность. Не удивляйся, но этруски единственные, чья письменность нам неизвестна. Вернее, мы знаем их алфавит, можем читать, но что означают слова, никто не может понять.

– Саш, подожди, а тексты-то от них остались?

– Тексты остались. Их не так много и среди них, например, «Льняная книга», или еще ее называют книгой «Загребской мумии».

– Почему мумии?

– Да потому, что в эту книгу была обернута мумия. В 1850 году один офицер приобрел в Египте мумию. Позже эту мумию передали в Загребский музей, а потом ученые обнаружили, что она обмотана льняной тканью, бесспорно египетской, но надписи на ткани сделаны на этрусском языке. Как тебе, а?

– Да, есть над чем подумать.

– А вот еще: на острове Лемнос была обнаружена стела – надгробный памятник с изображением воина и, вроде бы, ничего странного. Но язык, на котором сделана надпись на стеле, не является ни греческим, ни древним европейским языком. Так вот, было доказано, что эта надпись была сделана на языке, родственном этрусскому, и что этот язык был распространен на Лемносе и являлся разговорным.

Конечно, значение некоторых этрусских слов удалось расшифровать, но только немногих.

Следующей загадкой является их градостроительство и искусство. Города этруски строили по строго определенному плану. Улицы у них располагались перпендикулярно, а главные из них были большими даже по сегодняшним меркам – их ширина достигала 15 метров. Этруски считали, что земная жизнь явление временное, а все вечное и значимое начинается только после смерти. Поэтому они строили дома из непрочных материалов, а гробницы вырубали в скале или делали из каменных плит. Их гробницы – это чудо. Какие там росписи на стенах! Краски яркие, сочные. Представь, красных и голубых лошадей, синие и оранжевые листья, алые тоги с золотым орнаментом, коричневые тела борцов, желтых и зеленых птиц. На фресках прекрасно изображены пиры, где рабы прислуживают хозяевам, а столы ломятся от яств; мчащиеся колесницы; танцоры, которые показаны в самый разгар пляски, и, конечно же, битвы. У этрусков очень много изображений на сюжеты из Гомеровской Илиады, но вместе с тем часто встречаются какие-то сказочные существа: что-то наподобие сфинкса, но с телом лошади на длинных ногах.

А как этруски изображали людей, ты бы видела! Это море динамики, переживаний, экспрессии, чувств, – у них нет статики. Все самое лучшее в скульптуре: выразительность лиц, передачу настроения, характеров, римляне взяли от этрусков. Но более всего восхищает мастерство этрусских ювелиров. Представь, на бляхе 17 на 17 сантиметров размещено 130 объемных, подчеркиваю – объемных, и, выполненных с удивительным мастерством фигурок львов, сфинксов, химер. Расенны в совершенстве владели техникой грануляции – мельчайшими шариками золота они выкладывали целые сцены, причем все это на небольшом браслете. А бронзовые статуи! Знаменитую капиталийскую волчицу и химеру сделали этруски.

Но и это еще не все. Самое дивное, не поддающееся пониманию, это загадка их цивилизации.

Цивилизация этрусков возникла раньше Рима, причем, уже тогда, в VII веке до нашей эры, они были непревзойденными мореплавателями, торговцами, у них были самые талантливые скульпторы и художники. Они научили римлян очень многому: строительству мостов и очистных сооружений, гаданию по полету птиц, искусству создания выразительной скульптуры из глины, бронзы и мрамора. Римляне переняли у них обычай окружать город защитной стеной, и при этом эти два народа постоянно воевали.

Этруски просуществовали только восемь веков, именно столько, сколько им предсказала сивилла. Их поглотили римляне. Этрусков не стало. Их цивилизация пронеслась как комета, подарив свой блеск, свое яркое восприятие мира, отдав лучшее Риму. Они неизвестно откуда появились и неизвестно куда исчезли. От них не осталось книг, мы не знаем их царей, практически не знаем их обычаев и обрядов, но нам остались гробницы.

Гробницы – это такой кладезь великолепного, выразительного этрусского искусства. И вот теперь и ты, старушка, сможешь увидеть эту красоту.

Марина сидела пораженная, с широко открытыми от удивления глазами.

– Послушай, так их цивилизация существовала до Римской?

– Существовала?! Да ты, Марин, скажешь! Она не просто существовала, у них были богатейшие города, они торговали с Грецией, они делали великолепные скульптуры, контролировали Тирренское море, а Рим в это время представлял собой поросший лесом холм. Кстати, именно этруски очистили болото, которое занимало значительную часть города, и тем самым не только избавили жителей от множества болезней, но и высвободили земли для выпаса скота.

– Сашка, ты подожди, так что ты сейчас раскапываешь?

– Об этом ты узнаешь завтра, – как-то уклончиво ответил он и тут же спросил:

– Тебе есть где ночевать-то?

Марина беспомощно пожала плечами, а потом, немного замявшись, ответила:

– Если честно, то негде.

– Так я и думал. Ладно, не расстраивайся, все уладится. Пока будешь жить в хостеле, там недорого, адресок я тебе дам. Заплати максимум за неделю, а завтра, примерно к 10 утра, ты должна быть готова. Поясняю, готова – значит, не набор косметики и платьев, а джинсы, рюкзак, несколько свитеров, удобная практичная обувь для того, чтобы лазить по холмам – как минимум две пары. Короче, собирайся, как для похода. Деньги-то у тебя есть, чтобы купить все необходимое?

– Деньги есть. Спасибо, Сашка, ты мне так помог, – начала благодарить Марина.

– Не за что. Мне надо бежать. Короче, завтра в 10–00 встречаемся на вокзале Термини. Одевайся неброско, как студентка.

Сашка несколько минут придирчиво разглядывал ее, а потом сказал:

– И волосы лучше остричь. Знаешь, там условия не очень, поэтому мало ли что, хотя, жаль, они у тебя очень красивые.

Но Марина ради работы была согласна на все:

– Хорошо, хорошо, я остригу. Спасибо тебе, Саша.

Но Саша на этот раз ничего не ответил, посмотрел на нее, как Марине показалось, участливо, быстро попрощался и вышел из траттории.

Марина расплатилась и тоже покинула заведение. На улице уже начинало темнеть, а ей предстояло сделать множество дел. Надо купить все: обувь, джинсы, свитера и рюкзак, да еще и постричься. Марина посмотрела остаток на карточке, оказалось 800 евро.

«Неплохо. Я думала, осталось меньше. Но надо экономить, значит, придется покупать все в сэконд-хэнде. Да, давно я там не была, ну что же, настала пора вспомнить студенческие годы. Кстати, здесь недалеко был хороший магазин старых вещей, и не забыть купить новую сим-карту для телефона, нельзя держать его вечно отключенным… Да, старушка, – как сказал бы Сашка, – теперь у тебя началась новая жизнь».

На следующее утро они встретились на вокзале Термини. Вместо прежней миловидной красавицы Марины, на вокзале стояла девушка-подросток в старых джинсах, больших ботинках с высокой шнуровкой, джинсовой куртке и с рюкзаком за плечами. Короткую мальчиковую стрижку Марины закрывала бейсболка какого-то непонятного цвета. Марина ждала уже десять минут, когда мимо нее, скользнув по ней взглядом и не узнав, промчался Сашка. Засмеявшись, Марина бросилась догонять его.

Она добежала до Саши, дернула его за рукав, а он обернулся и с удивлением уставился на нее. Марина, давясь от смеха и прилагая все усилия, чтобы казаться серьезной, видела, как Саша хотел было уже открыть рот, чтобы спросить: «Что Вам надо?», но все-таки сдержался. Спустя несколько секунд на Сашу, наконец, снизошло озарение: