Студенты. Книга 2

Анатолий Аргунов

Студенты. Книга 2

Глава 1. Жизнь без прикрас

Женька Вельяминов умер. Его студенческого друга не стало!

Эта весть обрушилась на Савву Николаевича, как тайфун «Иван» на берега Калифорнии. Все видели его зарождение, строили прогнозы, мол, пронесет стороной, только Кубе, как всегда, достанется. Она как волнорез для Америки – все стихии океана гасит, принимая основной удар на себя. Им бы, американцам, памятник кубинскому народу поставить за самоотверженность и героизм, а они его блокадой душат. Но Фидель еще жив, а с ним и несгибаемый дух кубинской революции. Viva Cuba!

Лозунг вспомнился Савве Николаевичу из его далеких теперь детства и юности, когда между огромной и мощной страной, супердержавой СССР, и Кубой существовали очень романтические отношения. Гигант в образе русского медведя и стройная смуглая девушка, танцующая румбу, олицетворяющая Кубу, стали символом дружбы навек. Но задули ветры холодной войны, усиливающиеся уже в обратную сторону от Кубы, на Восток, и волна перестройки захлестнула огромные просторы его страны, в один миг утащив в океан западной цивилизации союзные республики. Россия осталась одна-одинешенька на Востоке, а Куба – на Западе, разделенные не только Атлантическим океаном, но и идеологией. Россия стала вдруг строить капитализм, а Куба настойчиво, плача, выбиваясь из последних сил, продолжала бороться за мировую правду – коммунизм. Их команданте хоть и сильно сдал, но взор не потух, и миллионы молодых кубинцев подхватили из его слабеющих рук знамя свободы, чтобы никогда и никому не отдавать.

А его любимая Россия-матушка продолжала кувыркаться в поисках своего места в мировом рейтинге стран, скатываясь все ниже и ниже. Почему так? Этот вопрос не давал покоя Савве Николаевичу. Иногда просыпался посреди ночи и не мог понять, где он сейчас. Хотя четко знал, что лежит в кровати, в своем теплом и ухоженном доме, что рядом тихо посапывает жена. Все так. Но лунное пятно на стене спальни с какими-то лунными человечками, словно призрак, проникало в святая святых его мозга и не давало покоя. «Господи, где же я действительно нахожусь?» – каждый раз пытался спросить себя Савва Николаевич и не находил ответа. «Сюрреализм какой-то», – стучала в его висках мысль. Он отгонял ее прочь, пытался считать до ста, потом до тысячи, но так и не мог заснуть. Наконец, под утро, забывался зыбким сном, чтобы в назначенное время проснуться разбитым и подавленным. И так много лет подряд. Потом по привычке делал короткую зарядку с бегом и приседаниями и, отойдя от грустных мыслей, терзающих его душу, шел на работу. Там Савва Николаевич преображался: полный оптимизма, яркого остроумия, вежливый и тактичный. Таким он представал перед студентами и коллегами. Те завидовали. Все кругом рушится, все не так, а он словно радуется. Что за человек?!

Но Савву Николаевича мало что радовало. И совсем уж некстати пришла весть из Санкт-Петербурга. Позвонил декан факультета, на котором учился его внук Денис, и вежливо, но решительно сказал:

– Савва Николаевич, вашего внука, студента Мартынова, мы отчисляем из института за неуспеваемость и прогулы.

– Как отчисляете? – не поверил сначала Савва Николаевич.

– К сожалению, это так, – ответил декан. – Мы много раз пытались Дениса направить, если хотите – уговорить. Но он не захотел ни учиться, ни нас понять… Мне неприятно говорить об этом, Савва Николаевич, но я обязан вам это сказать.

– Погодите, а ректор? Александр Васильевич об этом знает? – перебил было декана Савва Николаевич.

– Да, конечно. Он, собственно, и поручил мне поговорить с вами..

Возникла пауза.

– Вы слышите меня, Савва Николаевич? – переспросил декан.

– Да, слышу. Спасибо, что сообщили. А есть надежда на восстановление? – спросил Савва Николаевич.

– Конечно! Через полгода, если он захочет дальше у нас учиться – восстановим.

– Хорошо, я понял.

И Савва Николаевич, даже забыв попрощаться, отключил мобильный телефон. «Вот она, черная полоса», – подумалось ему в ту минуту. Мало, что душа вся исстрадалась за хамство и пошлость нынешней жизни. Теперь вот, на тебе, внук сюрприз преподнес. Первым делом Савва Николаевич решил позвонить ректору академии и узнать все, как говорится, из первых уст. Но оператор при наборе номера повторял одно и то же: «Набранный номер временно недоступен. Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». И гудки, гудки, гудки.

«Что же делать?» Савва Николаевич стал расхаживать по кабинету туда-сюда, ища выход из создавшейся ситуации. Безвыходных положений, он считал, не существует. «Выход всегда напротив», – говорил он студентам на лекциях и приводил пример из времен Великой депрессии в США, когда в нью-йоркском метро ежедневно погибали десятки людей, бросившихся под рельсы электровоза. Так они отвечали на свой психологический срыв в то жуткое время. Психологи решили изучить ситуацию и пришли к мнению: люди делают свой последний шаг в мир иной, прочитав на стекле вагона надпись: «Выхода нет». Это становилось последней точкой, связывающей их с этим миром. Дальше – шаг в небытие. И тогда-то на стеклах вагонов появилась другая надпись: «Выход напротив!» Самоубийства прекратились. Да, велика сила слова!

Савва Николаевич стал задумываться, что же такое сказать, чтобы внук его понял. Но главное, как ему понять своего внука? Вот ведь как в жизни бывает: вроде бы все идет по плану, хорошо, и вдруг раз! – и стопор. Отчего? Почему? Жизнь, конечно же, дает ответ. Работать нужно, и прежде всего над собой. Но это так трудно – пересилить себя, свои привычки, убеждения. Это все равно что заново родиться. Редко кому такая метаморфоза удается. Все зависит от возраста. В молодости все делают ошибки. Один больше, другой меньше, они неизбежны. Кто-то быстро понимает, что пошел не по той дорожке, а кто-то отмахивается от советчиков, мол, нечего учить, сами-то на себя посмотрите, учителя! Всю жизнь пахали, а что в итоге? Пшик. И продолжали скользить вниз, пока сильно не ушибали бока. Ну а были и такие, кто, набрав скорость, катился вниз столь стремительно, что никакие стоп-сигналы уже не действовали. Так и уходили в небытие, не успев толком ничего сделать. «Господи, сколько у меня таких вот знакомых и друзей было – не счесть».

И Савва Николаевич вдруг четко представил образ своего студенческого друга – Женьки Вельяминова. Хороший, добрый парень, учился без надрыва, но основательно, и в конце-концов из него получился отличный специалист, врач-терапевт. После распределения судьба забросила его в N-скую область, в один из отдаленных районов. Работал терапевтом в ЦРБ, вскоре женился на своей студенческой подружке Ленке. Та была медсестрой, очень миловидная и хохотунья. Они стали прекрасной парой, уравновешивающей друг друга. Он – спокойный флегматик, она – яркая, веселая, с бьющей через край энергией. Вскоре у них родилась дочь, назвали они ее Катюшей, в честь Екатерины II, памятник которой стоит в сквере на Невском проспекте. Там они познакомились, первый раз поцеловались. В общем, все, что было хорошего и доброго в их студенческие годы, было связано с этим памятником и сквером. Там же Женька объяснился своей распрекрасной Елене в любви.

Работа врача в сельской местности – не прогулка по Невскому проспекту. Чуть что – вызов. То у бабушки давление поднялось, то у тракториста в период пахоты гастрит обострился, а то кто-то что-то такое выпил – рвота с поносом. И все по-срочному, без выходных и праздников. Хорошо, что в больнице был еще хирург да врач-педиатр, а то бы совсем атас. И, постепенно втянувшись в эту череду повседневных и не очень приятных дел, Женька, к тому времени Евгений Ефимович, привык ко всему относиться философски, мол, береженого Бог бережет, а кому суждено умереть, то никакая медицина не поможет. Такой мудрости его научил приятель с большим жизненным опытом и стажем – Лев Филиппович Тюрин, врач-рентгенолог, которого все за глаза звали Левка Темный, видно, из-за его темного кабинета.

Но как бы там ни было, Левка Темный стал раз за разом отвоевывать новые позиции в общении с молодым и неискушенным терапевтом.

Первым делом он преподнес цветы, скромный букетик из полевых цветов – ромашек, васильков, иван-чая, ирисов и еще каких-то, неизвестных ему, в изобилии растущих на полях вокруг поселка, Елене, которая аж засветилась от удовольствия.

– Спасибо вам, Лев Филиппович! Какие чудные! А как пахнут! – От удовольствия не знала, что еще сказать. – Женька, приглашай гостя, чай пить будем, у меня как раз коробка конфет принесена. Прибалтийская «Лайма», свежие, только что в сельпо привезли, – крикнула она, на ходу поправляя прическу из пышных волос и мимоходом взглянув на себя в зеркало.

– Не беспокойтесь, Елена, я на минутку зашел. Хотел с Евгением Ефимовичем пообщаться по поводу одного больного. В больнице не было времени, а тут шел с речки, вижу – вы дома. Вот и зашел.

– Да заходите, заходите, не стесняйтесь, Лев Филиппович. Мы живем скромно, слава Богу, что квартиру дали. Пока не обустроились, но принять гостя и посадить есть на что. Остальное пока в проекте.

– Все с этого начинали, – поддержал хозяйку дома Левка Темный. – Я вот еще два года назад ремонт в своей хибаре затеял, до сих пор закончить не могу. А когда? То дежурство, то работа, то еще что. Хорошо, что жены нет, ругать некому. А то, наверное, из дома бы выгнала, – засмеялся Левка Темный.

– Ну ты, про…ходи, – немного заикаясь, позвал Левку Темного Женька, – да хвастайся.

– Нечем, брат Евгений, нечем. Одни заботы. Лучше скажи, знаком ли тебе такой больной – Малкин Семен из деревни Тухомичи? Не то тракторист, не то комбайнер. Числится по списку номер один – механизатор, одним словом.

– Не-а, не помню. А-а-а что с ним? – спросил Женька.

– Да вот в этом-то вся заковырка. Боли в груди, заложило все, говорит. Я снимок сделал – там ничего. А он свое – дышать не могу, болит, и показывает на грудь. Хочу вот с тобой посоветоваться, может, какой-никакой бронхит написать? А то не даст он нам покоя, начнет бегать ко всем, к главному, а потом в райком… Знаю я этих трактористов. Пьют, пьют, а если что – мы труженики села, о нас, мол, особая забота. И давай правду искать.

Тем временем Елена накинула скатерку на столик, стоящий в комнате, поставила в вазочку цветы и стала расставлять чашки с блюдцами. Посередине красовалась коробка с шоколадными конфетами.

– Проходите, проходите, хватит вам о делах. Садитесь за стол, – хлопотала веселая и задорная Елена. – Вода уже вскипела, сейчас чай заварю – и готово.

– Да погоди ты с заваркой. У нас где-то бутылка сухого вина была, – остановил хлопочущую жену Женька. – Давай ее сюда.

– Да ты что, забыл? Когда это было? То вино давно уже выпито. Но можно же сходить… – ответила бойко, как бы между делом, Елена.

– Зачем же? Я так, на всякий случай, прихватил. Не знаю уж, какое оно хорошее, но мне продавщица Мария Захаровна порекомендовала.

И Левка Темный, как маг на сцене, вытащил из кармана широких брюк пузатую бутылку с яркой этикеткой.

– Что это такое? – взял в руки пузырь Женька. – Ром кубинский, пятьдесят шесть градусов. Крепкий. Мужики говорят, что в голову ударяет после первых двух рюмок, а потом все светлее становится и светлее, только ноги не идут, а в пляс просятся.

– Да ну, – не поверила Елена. – Неужели такое крепкое вино бывает?

– Ром всегда крепкий, на то и ром, – констатировал факт Женька. – Тогда, Ленуля, подавай рюмочки. Коньяк и ром из рюмок выпивают.

– Я мигом. А вот чем закусить? Надо бы что-то сготовить…

– Да ничего не надо. Ром, когда пьют дамы, то закусывают конфетой, а мужчины – сигарой, иначе кайфа не будет, – проговорил весело Левка Темный в предчувствии удовольствия.

На этом и сошлись. Вскоре все трое, захмелев, весело смеялись над деревенской жизнью, вспоминали недавние и теперь уж невозвратные студенческие времена. С этой самой бутылки рома и началось падение семьи Вельяминовых. Сначала спилась жена Елена, а потом медленно и верно сам Евгений. Кто был в этом виноват – особый разговор, долгий и трудный. Но Савва Николаевич вспомнил его не случайно. Безволие ли, плохие ли друзья, желание уйти от настоящего дела или, наоборот, от безделья, рано или поздно приводят русского человека к вину. Жуткая, безобразная дорога в никуда. В последний раз Савва Николаевич видел своего друга Евгения за несколько дней до смерти. Старшая дочь Катюша, уже взрослая женщина, позвонила ему и попросила встречи. Савва Николаевич не сразу понял, с кем говорит. У нее давно была другая фамилия, она несколько лет прожила с мужем за границей и вот вернулась. А тут такое…

Савва Николаевич согласился на встречу. То, что рассказала Катерина, трудно поддавалось разумному объяснению. Однако факт оставался фактом – его студенческий друг спился и превратился, по сути, в бомжа. В это Савве Николаевичу было трудно поверить, и он решил поехать и разобраться сам: что же случилось с Женькой Вельяминовым?

Стояла ранняя весна, начало марта, грязная слякотная погода. Савва Николаевич долго колесил по городу, пока водитель такси не подсказал, где улица Войнова. Оказалось, почти что рядом с той больницей, где работал Евгений. Савва Николаевич как-то еще давно, когда они поддерживали более-менее дружеские отношения, приезжал к Женьке, кажется, по случаю его сорокалетия. Тогда Евгений закатил большой банкет в солидном кафе, где беспрерывно играла музыка, лихо плясали сотрудники всей больницы. К этому времени Евгений Ефимович стал начмедом больницы, а жена Елена, теперь Елена Марковна – главной медсестрой. Можно сказать, гуляли и веселились все: и начальство, и подчиненные. Тогда Савву Николаевича удивил не только размах мероприятия, а то, как вел себя сам именинник. Он был пьян и едва держался на ногах. Зато Елена Марковна исходила радостной истомой:

– Савва, видишь, как мы развернулись? Не то что в студенчестве. Помнишь Новый год в подвале? Картошка жаренная на шпике да бутылка шампанского на четверых… А тут, смотри, все есть: икра какая хочешь, черная, красная, или вот балыки рыбные. А мясные блюда – ешь – не хочу, все свежее, только что с мясокомбината. Женьку извини, Евгения Ефимовича уважают, вот и дают, только стоит ему заикнуться… Без проблем.

Она еще что-то говорила и говорила, в упоении от своей славы и могущества над этой отдельно взятой больницей и теми, кто зависел от доктора Вельяминова. «Да что же с нами происходит? – задал тогда сам себе вопрос Савва Николаевич. – Никак мы обезумели? Кому это нужно? Может, народ наш так изголодался, что готов все это есть в три горла?»

Ну хорошо, съел много, сегодня, завтра… а послезавтра, наверное, затошнит, даже от черной икры. Как ни странно, но народ по большей части живет сегодняшним днем. Будь что будет, а сегодня ему хорошо, он пьян, сыт и нос в табаке. О завтрашнем дне мало кто задумывается. Как и о том, что будет с ними в ближайшей перспективе. Сильные и богатые думают, что такими они будут всегда. Особенно те, кому силу дала природа, а богатство досталось на халяву. Вот уж точно, эта категория людей самая циничная и беспардонная. Не хотим работать! Зачем? Мы – элита! Пуп земли. Мы все заслужили по праву наследства. И хоть с большим трудом, но этих людей Савва Николаевич мог как-то понять. Они с молоком матери всосали свою исключительность. Но вот другая категория людей-оборотней – совсем уж темное пятно на человеческом роду. Они сделали свое имя и достаток, иногда немыслимые и за короткий срок, путем обмана, шантажа и грабежа. Конечно, у них есть своя философия, кумиры вроде штатного пирата Британского флота Дрейка. Он со словами о благословении королевы Англии грабил и убивал всех подряд, получая от ее величества ордена и звание сэра. Так было всегда! Во все времена находились такие люди. Менялись лишь способы отъема денег, но суть оставалась прежней. Во благо кого-то и чего-то сделать пакость, а потом этим гордиться. А то, что народ пострадал от них, так это полная чушь. Страдания вообще удел подонков, не способных ни к чему. У них генетика такая – плакаться по любому поводу. Жалеть страдальцев – это значит не уважать себя, таков лозунг удачников жизни. Страдальцы не живут, а существуют. Вдобавок они ленивы, переживать лишение – их второе призвание. Они могут, как медведь в берлоге, лежать, лапу сосать, но встать и пойти заработать на хлеб насущный не хотят. Нет, не не могут, а не хотят! Это их философия. Мол, работа неинтересная, не тому учился, государство не использует мой талант, значит, не хочет обо мне заботиться. И ладно! Я не буду навязываться, умру, но не буду!

В какой-то степени эти категоричные и самоуверенные люди правы. Нельзя же все время надеяться на чудо или на государство. Но так устроен русский человек, что без чуда не может и дня прожить. Они все ждут. Вот завтра придет к власти тот, кто справедлив, и наведет порядок. Но справедливые, как и несправедливые, приходят и уходят. А те, которые всю жизнь ждут чего-то, остаются со своими ожиданиями, как старуха с чайником, у которой все отобрали, только чайник не забрали, потому что стоял с кипятком.

Защитников у обиженных всегда было много. Федор Достоевский больше других их любил и боготворил. Много жалостливых слез пролито им о страдающих и обиженных. Чего стоит несчастная Сонечка Мармеладова: желтый билет купила, семью кормит, больше некому, папа пьет, мама болеет. Она приносит себя в жертву. Трогательный образ – без слез нельзя читать. Жалко бедную Сонечку. Но ведь была же и другая работа в том самом грязном и страшном Петербурге. Хотя бы в торговле. Но торговать, оказывается, своим телом легче, чем товарами. Кстати, и в наше непростое, скотское время все повторяется. Сонечки не хотят работать посудомойками, санитарками, дворниками, рабочими на стройках. Не престижно. Мало платят. И вот уже ночная Москва заполнена сонечками мармеладовыми с желтыми билетами до отказа. И так по всей России-матушке.

Нет, Савва Николаевич не оправдывал ни власть, попустительствующую этому, ни тем более самих сонечек. Он просто был разочарован в таких людях. Их жизнь может служить хорошими сюжетами для рассказов, повестей, романов, но не более. Их, как и во времена Достоевского, обожествляют. В наше время всю эту многочисленную братию принято называть лузерами. Нашлись защитники и у современных страдальцев по жизни. Один роман с очень лаконичным названием «Санька» недавно довелось прочитать Савве Николаевичу. Писатель вполне, можно сказать, современник, Захар Прилепин – типичное явление русской литературы конца XX – начала XXI века. В меру патриотичен, в меру консервативен, в меру левацких убеждений, но больше походит на неоконсерватора, чем на неосоциалиста-народника. Вот его герой, Санька, и есть настоящий несостоявшийся человек в новой России. Он, как когда-то горьковский Павел Власов, хочет изменить мир, но не революционной борьбой, а отрицанием сегодняшней жизни, среды, где он обитает. Он хочет поменять свою жизнь, очень хочет, но не знает как. Поэтому уповает на чудо и ничего по сути не делает. Он лишь протестует своим образом жизни и в конце концов прибился к христианству, как к единственной силе, способной его защитить и помочь. Если выразить все устремления Саньки, он уповает на русское Чудо. И таких Cанек по всей России развелось превеликое множество. И никто не знает, что с ними делать…

Савва Николаевич вздохнул от нахлынувших мыслей и, найдя улицу Войнова и дом, где жил его друг Евгений, с нескрываемой тоской открыл дверь подъезда и поднялся по обшарпанной лестнице на второй этаж. Вот и квартира. Савва Николаевич нажал на кнопку звонка, прислушался. За толстой, обитой дерматином с ватой дверью никто не отвечал. Савва Николаевич еще раз позвонил. Наконец послышались шаги, дверь приоткрылась, и в щелку на Савву Николаевича взглянули испуганные глаза.

– Извините, я к Евгению. Моя фамилия Мартынов, я его друг. Мы давно не виделись, вот приехал навестить…

Дверь распахнулась, и на пороге оказалась совсем еще юная девушка с воспаленными и, как показалось Савве Николаевичу, заплаканными глазами.

– Проходите, папы нету. А когда придет – я не знаю.

Девушка потупила глаза.

– Вы, наверное, Настя, младшая дочь?

– Да.

Девушка кивнула головой.

– А вот вы меня не помните. Я вас еще совсем маленькой видел и даже на руках держал. Сколько же вам теперь?

– Двадцать один.

– Вот оно, времечко, пробежало, а словно вчера было.

Савва Николаевич хотел что-то еще сказать, как вдруг услышал позади себя чьи-то шаги.

– А вот и папа идет.

И девушка, охнув и махнув рукой, убежала назад в квартиру.

Савва Николаевич повернулся, и слова застряли в горле. Он хотел спросить: «Где же твой папа?» Но, увидев оборванного, в старом полушубке, в стоптанных не то сапогах, не то ботинках человека, на голове которого красовалось что-то напоминающее шапку, Савва Николаевич на несколько минут потерял ориентацию. Неужели этот человек с заросшей рыжей щетиной, опухшим лицом и есть его студенческий товарищ и друг Женька Вельяминов?

– Что, не узнал, Савва? – прохрипел человек, похожий на бомжа.

– Да нет, глаза, смотрю, твои, – нашелся что ответить Савва Николаевич. – Вот решил тебя навестить, а ты, оказывается, на прогулке. Дочь твоя младшая совсем взрослой стала, – хотел было перевести тему разговора Савва Николаевич.

– Не мудри, Савва. Я же тебя как облупленного знаю. Меня пришел спасать, жалеть, уговаривать: «Не пей, Женя, козленочком станешь». Что, не так? – задрав голову, чтобы посмотреть на Савву Николаевича, сипло прохрипел Женька. – А вот жалеть меня и уговаривать не надо, не нуждаюсь, – резко проговорил его друг.

– Да нет, я решил тебя навестить, просто так… Мне сказали, что ты болен…

– Кто сказал? Кто тебе это мог сказать? Всем давно наплевать на меня! Это когда я был большим начальником, всем было до меня дело, а сейчас я никто. Никто! Ровным счетом никто, тень того Женьки Вельяминова, которого ты хорошо знал, старик. Нет меня, я теперь как воздушный шарик, спустился тихо и повис на ниточке у грязного уголка. Бал окончен, мой поезд давно ушел, я вот задержался, но скоро, скоро деревянные часы отобьют и мой последний час. Я его так жду, если бы ты знал, старик!

И на небритом лице Женьки появились слезы. Он их не смахивал, а лишь делал глотательные движения, словно хотел их проглотить, но они катились вниз и капали на пол.

– Женя, ты, наверное, сильно устал. Тебе нужно отдохнуть! Давай поедем ко мне? Людмила Сергеевна уехала погостить к родственникам в Крым, мы с тобой вдвоем побудем, обсудим все неспешно, как раньше. Помнишь, как тогда, в студенчестве? Когда ели из одной сковородки жаренную на воде картошку…

Савва Николаевич подошел поближе, хотел взять Женьку под руку, но тот резко отвел ее в сторону.

– Нет, Савва, ты иди своей дорогой, а я пойду своей. Наши пути в этом мире больше не пересекутся. Прошу тебя как друга, не ходи за мной, мне и так тяжело, а тут еще ты. Прощай!..

Савва Николаевич хотел было что-то сказать, чтобы остановить Женьку, но так и не нашел слов, они словно рой кружились в голове: «Жеха… Да ты, да мы… Помнишь? Друг-товарищ… Вместе пили-ели… Как было трудно… Выжили, неужели сейчас?..» Но все эти слова так и не были сказаны Саввой Николаевичем и навечно остались в его памяти, как душевная боль, которая никогда не проходит.

А Женька обошел Савву Николаевича и, шагнув в открытый проем двери, защелкнул ее за собой.

Так и закончилась их, как оказалось, последняя встреча. Вскоре его студенческого друга, Женьки, Евгения Ефимовича Вельяминова, не стало. Он умер. Савва Николаевич на похоронах не был. Известие пришло слишком поздно. Похоронили его ранней весной, когда еще снег не сошел с полей, а ласковое солнышко только-только стало появляться в небесной синеве, возрождая новые жизни. И вот ушел в мир иной еще один товарищ по юности. Горько, обычно, ведь ему еще не исполнилось и пятидесяти лет. Пьянство мутной волной захлестнуло страну, его Россию, начиная с семидесятых годов, и уже не отпускало. Редко кто выдерживал этот мутный вал, обрушившийся на многострадальную страну. И чем было больше запретов, тем больше ширилось и процветало пьянство. Нужны были какие-то другие меры, чтобы остановить хаос пьянства, но какие? Никто не знал.

Мало кто уцелел в те страшные времена, когда пили везде и всюду, по поводу и без повода, просто по привычке. И чтобы хоть как-то оправдать это безумие, власть не нашла ничего более достойного, как объявить каждый выходной день каким-нибудь праздником. День металлурга, строителя, рыбака, работника химической промышленности… И не было им конца. Церковь тоже не стояла на месте. Что ни суббота или воскресенье – культовый праздник. День святого мученика, мученицы, Троица, Пасха, Петров день, Никола весенний, Никола осенний, Фрол, Спасов, аж три… Пей – не хочу!