Индия: беспредельная мудрость

Маргарита Федоровна Альбедиль

Индия: беспредельная мудрость

Маргарита Федоровна Альбедиль – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого в Санкт-Петербурге; занимается исследованием религиоведческих проблем; автор ряда статей и книг по истории и культуре Индии, в том числе: «Забытая цивилизация в долине Инда» (1991), «Протоиндийская цивилизация. Очерки культуры» (1994), «Индуизм» (2000), «В магическом круге мифов» (2002).

Предисловие

«КРАСОТА ЗАЛОЖЕНА В ИНДО-РУССКОМ МАГНИТЕ»

Памяти моих Учителей

На дне всех миров, океанов и гор

Цветет, как душа, адамантовый бор, —

Дорога к нему с Соловков на Тибет,

Чрез сердце избы, где кончается свет;

То Индия наша, таинственный ужин,

Звенящий потирами в красном углу…

Н. Клюев

В нашем отечестве давно сложилась специфически русская традиция особой любви к Индии. Связи России и Индии старинные, их истоки просматриваются уже на заре существования Киевской Руси. Первые индийские «вливания» – сначала в опосредованном виде – наша культура получила после того, как Русь, подобно другим средневековым европейским странам, стала восприемницей античной культуры, а эта последняя отнюдь не была изолирована от глубоких восточных, в том числе и индийских, воздействий.

Главной ареной становления связей между двумя странами поначалу была торговля, осуществлявшаяся через Поволжье. Русские и индийские купцы могли встречаться и в хазарском Итиле, и в Булгаре, и в других местах оживленного волжско-каспийского торгового пути. В эпоху Золотой Орды Русь была уже основательно вовлечена в интенсивный торговый обмен с Востоком, а в ордынской столице Сарай-Бату соседствовали русские и индийские базары и, надо полагать, индийские «бусурманы» рассказывали нашим средневековым соотечественникам немало интересного об индийских чудесах и богатствах, да и русским было чем удивить заморских «гостей». Купцы возвращались домой и рассказывали обо всем увиденном и услышанном, и можно только догадываться, какие чувства испытывали их чада и домочадцы, слушая истории о далекой заморской стране, пробуя непривычного вида и вкуса сласти, разглядывая необычные ткани и украшения, вертя в руках диковинные шахматные фигурки или дивясь обнаженному «идолу поганому». А в том, что подобного рода сцены могли происходить, не приходится сомневаться. Стоит лишь указать для примера, найденную сравнительно недавно в Кубани статуэтку джайнского святого, датируемую XI–XVII вв.

Торговые связи долго и устойчиво сохранялись. Вспомним, как поражался обилию товаров пушкинский Евгений Онегин, попав в Нижний Новгород на знаменитую Макарьевскую ярмарку:

Сюда жемчуг привез индеец,Поддельны вина европеец,Табун бракованных конейПривез заводчик из степей…

Разными путями попадали и русские в Индию. Русские солдаты – татаро-монгольские невольники – воевали в армии Гази Малика, узурпировавшего власть в Дели в 1320 г.; поэт Хосров Дехлеви восхищался «холодными как лед» русскими красавицами-рабынями, а новгородские и псковские летописцы сокрушались по поводу чумы, занесенной кем-то «из индийской стороны, от Солнца-града».

Начиная с XV в. Индия («Гиндустан») заняла прочное место не только в нашей устной, но и в письменной традиции. Из нее русский человек мог почерпнуть немало любопытного о Древней Индии, ее царствах и богатствах, аскетах и мудрецах, о военном походе великого царя Александра и о духовной миссии апостола Фомы. Как известно, русские книжники очень быстро, в необыкновенно сжатые сроки освоили громадное переводное литературное наследие сразу же после крещения Руси, так что славянин-книгочей мог совсем неплохо познакомиться с Древней Индией через многие основные жанры грекоязычной письменности, ставшие достоянием отечественной словесности. Не одно поколение наших предков зачитывалось сказаниями о Рахманьском острове – стране брахманов и индийском царстве, о царевиче Иоасафе, в образе которого явно угадывается Будда. Упоминание о праведной жизни «рахманов» встречается еще в Несторовой летописи со ссылкой на хронику Георгия Амартола. Сходные сведения излагаются и в сборнике старца Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина, относящемся к XV в. Правда, русский книжник по-своему расцветил легенду, сообщив, что у рахманов нет ни царей, ни вельмож, а также нет у них купли-продажи, разбоя и других пороков. А в апокрифическом «Хождении Зосимы к рахманам» они вообще показаны как образцовые христиане.

Немало фольклорных рефлексий Древней Индии обнаруживается и в великорусском фольклоре, причем распространены они были на Руси исстари, задолго до знаменитого «Хождения за три моря» Афанасия Никитина. Чего стоит, например, былинный цикл об индийском госте Дюке Степановиче! На вопрос Ильи Муромца, откуда он родом, Дюк Степанович отвечает:

Есть я из Волынь-города из Галича,Из той Сорочины из широкия,Из той Индеи богатыя,Из тоя Карелы упрямыя.

Оставляя в стороне не вполне понятный даже специалистам географический дуализм (другой его вариант: «Индея богатая – Корела проклятая»), отметим, что в общей былинной панораме Индия именно так и выглядит – как «Индея богатая». И напрасно мать Дюка Степановича учит его не особенно хвастаться богатствами своей страны; не может тот устоять перед соблазном и живописует киевскому князю Индию следующим образом:

А у нас ли во Индии во богатыеЦеркви у нас да все каменные,А известочкой они да отбелены,На церквах-то маковки самоцветные,На домах-то крышечки золоченые,Мостовые рудожелтама приусыпаны,Сорочинские суконца приразастланы,Не замараешь тут сапожков зелен сафьян.

В сказаниях о богатыре-оборотне Волхе Всеславьиче Индийское царство нарисовано не только как могучее, но и весьма агрессивное:

Индейский царь наряжается,А хвалится, похваляется.Хочет Киев-град за щитом весь взять,А божьи церкви на дым спуститьИ почестны монастыри разорить…

Так что неизвестно, какая беда могла обрушиться на Киев-град, если бы не Волх Всеславьич, обернувшийся туром, соколом и горностаем и выведавший все в покоях царя и царицы. Справедливости ради нужно отметить, что никакой исторической достоверности в этом эпизоде нет: индийцы, совершенно чуждые всякой агрессии, никогда не покидали пределов своей страны. Подобное «домоседство» может показаться нам странным, особенно если вспомнить перенаселенность Индии, но оно естественным образом объясняется тем обстоятельством, что во все века энергия народа уходила не на экспансию и расширение территории, а на выстраивание духовной вертикали, устремленной ввысь.

К этим фольклорным сказаниям об «Индейском царстве», «Индеюшке богатой» восходит образ Белой Индии в поэзии Николая Клюева: «И страна моя, Белая Индия, преисполнена тайн и чудес!» В 1916 г. поэт написал поэму «Белая Индия», первую в цикле «Долина Единорога». Белой Индией поэт называет заповедную, заветную и сокровенную Русь, Китеж-град, «земли талисман», который скрыт в глубине, «на дне всех миров», и в то же время она грезится ему страной грядущего преображения, обетованием нового земного рая.

Сам поэт так пояснил свое представление о Белой Индии: «Иконописные миры, где живет последний трепет серафимских воскрылий… гром слова – былинного, мысленного, моленного, заклинательного, радельного… – вот тайные, незримые для гордых взоров вехи, ведущие Россию – в Белую Индию, в страну высочайшего и сейчас немыслимого духовного могущества и духовной культуры». К Индии поэт обращается и в поэме «Погорельщина»: соборный православный храм как символ соборности в сказочном индийском городе напоминает московский храм Василия Блаженного, хотя и поставлен он на «славном Индийском помории».

Белая Индия – один из сквозных образов поэзии Н. Клюева, который появляется и в его предсмертном цикле «Разруха». Поэт писал:

Дышу восковиной, медынью цветовСжигающих Индий и Волжских лугов!

Как правило, образ Индии и индийские мотивы всплывают в его поэзии в связи с таинственно-неисповедимой взаимосочетаемостью человека и мира, когда поэт хочет выразить идеи космического сознания всеединства и вселенского братства, ставшие близкими ему, возможно, под влиянием Н.Ф. Федотова. И тогда в его стихах они причудливо соединяются с эсхатологией русских староверов:

Под древними избами, в красном углу,Находят распятье, алтын и иглу —Мужицкие Веды: мы распяты все,На жернове – мельник, косарь – на косе…

Со временем наши связи с Индией становились все богаче и разнообразнее и все большую роль играли в них духовные традиции. Впрочем, не будем утомлять читателя перечислением индийских реальностей, отраженных в русской культуре за все истекшие века. Пожалуй, эта тема представляет скорее антикварный интерес, да и то для узкого круга специалистов. Нам же важнее отметить другое. В многовековом влечении к Индии были задеты разные струны российской жизни: и далеко идущие геополитические устремления российской державы; и извечное томление русского человека по раю и по земле обетованной; и глубокий духовный поиск; и таящаяся где-то в сокровенных недрах культуры прапамять о своих древних корнях, родственных с индийскими, о чем свидетельствует, в частности, стихотворение Н. Гумилева «Прапамять», фрагментарно приведенное в эпиграфе к третьей главе этой книги.

Что же видела или, точнее, хотела увидеть Россия в Индии?

А в Индии Россия, как и вся Европа, видела прежде всего страну чудес. От нее, «страны рахманов» древних русских книг, веет райским благоуханием: на деревьях там растут листья величиной со щит, и живут на острове «белые люди», не ведающие зла и имеющие особый внешний облик. Далекая заморская Индия в нашей отечественной традиции устойчиво олицетворяла образ дальних райских земель, куда неудержимо влеклась мысль тех, кто чувствовал себя стесненным обычным жизненным «коридором». Кажется, ни в какие, даже самые тяжелые, периоды нашей истории не смотрела Россия на Индию недобро, исподлобья и не воспринимала ее в минорно-мрачных тонах. Напротив, ее всегда видели окрашенной в яркие и сочные, неземные цвета. В популярном лубке с рассказом о птице Сирин пояснялось: «В стране индийской, ближайше расположенной к месту райскому, бывает, является птица…» Образ далекой Индии сливался с образом рая и в духовных стихах русских странников, бродивших по родным пыльным дорогам. И как в райскую обитель не стремятся при жизни, так и в Индию даже не пытались попасть авторы древнерусских сочинений.

Индия связывалась с непостижимо далеким пределом, краем земли, где «соткнуся небо с землею». Добраться туда невыносимо трудно: «в тое землю трудно дойти человеком…» Даже богатырю Еруслану Лазаревичу понадобилось почти полжизни, чтобы достичь индийской земли, что уж говорить о простых смертных! А уж чудес там – и не пересказать! И магнитная гора там есть, которая выдергивает гвозди из проплывающих мимо кораблей, так что они разваливаются на куски. И озера там плещутся с живой водой: бросишь сушеную рыбу, а она оживает и уплывает! И деревья говорящие там растут: на закате предсказывают судьбу человеческую. Но самое главное тамошнее чудо – люди: то рогаты, то трехноги, то четвероруки; то полупсы, то полукони, то полуптицы; и очи-то у них на плечах, и женщины рожают сразу по пятнадцати детей! Ну а уж о богатстве и говорить нечего: золота, серебра да каменьев драгоценных там видимо-невидимо!

И, конечно, издавна в России видели Индию страной мудрецов. Говорили же об Индии на Руси главным образом в связи с умозрительными, духовными темами. Не случайно упоминалась она во множестве «космографий», например в «Луцидарусе», то есть в беседе учителя с учеником о вещах возвышенных, о небесах и земле и т. п.

С практическими делами, с политикой и даже с путешествиями Индия в первые века знакомства с ней России не связывалась. Даже всем хорошо известный Афанасий Никитин в XV в. вовсе не намеревался забираться «за три моря» и потом описывать свое «хожение». Он отправлялся из Твери торговать на Кавказ, но его, как и его товарищей, ограбили в Астрахани; хорошо еще, что не убили, а отпустили «голыми головами». Ему ничего не оставалось, кроме как идти «куды его очи понесли», а они понесли его дальше на юг: надо же было как-то поправлять свои дела. Так он неожиданно для себя и оказался в Индии. И хотя потом Афанасий Никитин описал Индию вполне обыденно, поколебав многие привычные представления о чудесах, к этой стране продолжали относиться по-прежнему.

Такая картина сохранялась примерно до XVII в., когда стали проникать в нашу страну и осмысливаться реальные факты и свидетельства. Постепенно наше отечество, как и весь Запад, открывало для себя и уникальные индийские экзотические искусство и литературу, и яркий мир необычных вещей, и, конечно, индийскую мудрость. В конце XVIII в. в России уже был переведен философский трактат «Бхагавадгита», а в XIX–XX вв. публиковались ведийские гимны, пураны, эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна». Русские читатели были знакомы с «Жизнью Будды» Ашвагхоши и с произведениями крупных мыслителей современной Индии – Рамакришны и Вивекананды. В Индии почувствовали не только сказочность и неизбывность чуда, но и безбрежную мудрость, восприняв ее как неоспоримого «Учителя человечества».

«Чему может научить нас Индия?» – спрашивал около века тому назад профессор Оксфордского университета востоковед Макс Мюллер. «Если бы я, – писал он, – сам задал себе вопрос, из какой литературы мы, европейцы, воспитанные почти исключительно на идеях греков и римлян, а также одной из семитических рас – евреев, можем почерпнуть те коррективы, которые наиболее желательны, чтобы сделать внутренний мир человека более совершенным, более обширным, более объемлющим и, в сущности, более человечным, обращенным не только к этой жизни, но и к жизни вечной, – я опять-таки указал бы на Индию». Вопрос о том, чему может научить Индия, занимавший многих западных искателей истины, далеко не праздный; он остается актуальным и сейчас, и настоящая книга – результат размышлений об уроках Индии.

Между тем индийский экзотический мир неудержимо прорывался в Европу разными путями: через коллекционеров и любителей древностей, через оккультизм и охотников за восточной экзотикой и, конечно, через востоковедную науку, зародившуюся у нас, впрочем, довольно поздно, в XIX в.

Но шли все эти сведения в Россию в основном через Европу. Еще в конце XVIII в. единственным русским человеком, который самостоятельно занимался Индией, был Герасим Степанович Лебедев. Музыкант по профессии, он в 1777 г. выехал за границу в свите известного меломана графа А.К. Разумовского, попал в 1785 г. на корабле Ост-Индской компании в Индию и занимался там несколько лет с индийцами. Книга, написанная им, – первая на русском языке, – называется «Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии Брамгенов, священных обрядов их и народных обычаев». Она вышла в Санкт-Петербурге в 1805 г. Г. Лебедев писал в ней: «Главным для меня предметом было проникнуть в нравы жителей, а с тем вместе приобрести нужные сведения в их языках и учености, в чем я получил посильный успех». Читатели этой книги могли впервые основательно познакомиться с главной религией индийцев, индуизмом, в котором Г. Лебедев усматривал глубокую близость с христианством: индуистский Брахма, по его мнению, не что иное, как единый Бог, подобный христианскому; все же прочие индуистские боги подобны ангелам, а богиня Кали, или Дурга, – Премудрость Божия, и изображение ее почти ничем не отличается от образа христианской Матери Божией, если не считать того, что лицо у нее черное. Сходство между русскими и индийцами Г. Лебедев усматривал не только в религии, но и в обычаях, языке и происхождении и считал, что англичане, монопольно изучавшие Индию, не в состоянии «без помощи других в ту сокровенность, которую создатель насадил в черных лицах, проникнуть».

В наше время все эти прежние духовные устремления к Индии наполнились новой силой. На заре ушедшего XX в. зазвучал целый хор одних только поэтических голосов, славящих Индию: И. Бунин, К. Бальмонт, В. Брюсов, Вяч. Иванов, Н. Гумилев, М. Цветаева. Некую общую и извечную российскую ноту духовного тяготения к Индии выразил Н. Клюев:

Кто несказанное чает,Веря в тулупную мглу,Тот наяву обретаетИндию в красном углу.

Но не только в «тулупной мгле» мужицкой, крестьянской России грезили о далекой райской Индии. Имперское влечение на Восток всегда жило и на вершине социальной пирамиды. На рубеже XVIII и XIX вв. оно увенчалось путешествием на Восток цесаревича Николая Александровича, будущего императора Николая II. В раритетном трехтомном издании «Путешествие Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. 1890–1891 гг.», выпущенном знаменитым Брокгаузом, описаны впечатления, полученные цесаревичем и его спутниками, об общей тональности которых говорит эпиграф:

Восток во всей красе: недвижный, роковой,Из тонкой ткани лиц, одежд и украшений,Курится словно дым преджертвенной волной,Проходит словно ряд сверхчувственных видений.

На этом «недвижном» и «роковом» Востоке Индия, кажется, больше всего поразила родственностью некоторых сторон своей жизни с крестьянской Россией: «Желанная, далекая, утомительно-длинная Индия… У многих туземцев, мужчин и женщин, в общем есть что-то, напоминающее наше простонародье: красный излюбленный цвет одежды, по-бабьему повязанные платки, оклад лица – отчего в иных подробностях чудится нечто, знакомое и близкое по духу? Разве все одна случайность, разве нет никаких оснований предполагать, что мы еще мало изменены западной культурой, а они, застывшие в почти доисторической старине, не только нам братья по крови, но и братья по наложенному на нас и на них внутреннему отпечатку?» Любопытно, что и в этой книге есть слова об «индийском рае».

Обостренный интерес к Индии вовлек в свою сферу Л. Толстого, Ф. Достоевского, М. Горького – людей глубокого нравственного поиска. В «Круге чтения» Л.Н. Толстого и в его дневнике собрано много изречений, афоризмов индийских мыслителей. Известно, что восстание сипаев в 1857 г. вызывало у него сочувствие, а жестокость англичан-карателей – негодование. Известно также, что он переписывался с М. Ганди, читал индийские газеты и журналы, редактировал и переводил труды индийских авторов, изучал эпические произведения «Махабхарату» и «Рамаяну», наконец, написал для русских читателей биографию Будды.

К Индии и Тибету обратилась и Е.П. Блаватская, писательница, журналистка, путешественница и основательница Международного теософского общества. Она была неординарной личностью и вызывала к себе прямо противоположные чувства – от ненависти и презрения до обожания и преклонения. К ней можно относиться по-разному, но нельзя отрицать, что с ее именем связан целый пласт отечественной духовной культуры и что значительное место в нем отведено Индии.

Но, пожалуй, ни одно имя не связано так прочно с Индией, как имя семьи Рерихов. «Притягивает великий магнит индийский сердца русские, – писал Н.К. Рерих, выразив настроение того времени. – Ясно, что если углубляться в наши основы, то действительное изучение Индии даст единственный материал. И мы должны спешить изучать эти народные сокровища, иначе недалеко время, когда английская культура сотрет многое, что нам так близко. Обычаи вымирают, быт заполняется усовершенствованиями, гробницы и храмы оседают и разрушаются… Через Византию грезилась нам Индия; вот к ней мы и направляемся…» – эти слова были сказаны человеком, которого одни называли мистиком, другие пророком, но который в нашей стране все-таки больше известен как художник и, к сожалению, меньше как мыслитель. И в том и в другом качестве он глубинно связан с Индией, и на этой связи стоит остановиться подробнее: она может показать, чем же именно притягивал и притягивает «великий магнит индийский сердца русские».

Сам Н.К. Рерих усматривал красоту «индо-русского магнита» прежде всего в сердечных узах: «Тянется сердце Индии к Руси необъятной… Дело не в политике, а в живых душевных человеческих отношениях. Не прочны швы политические, то и дело лопаются и являют отвратительные прорехи. Другое дело прочные сердечные узы. Чем древнее они, тем краше… Сердце сердцу весть подает».

Николай Константинович вспоминал, что его связь с Индией наметилась с самого детства: по соседству с родовым имением Извара, в названии которого ощутимо мерцает санскрит, в екатерининские времена жил индусский раджа, и следы его парка сохранялись еще долго. А в доме висела картина, на которой была изображена величественная гора, неизменно привлекавшая внимание мальчика; как потом выяснилось, это была знаменитая Канченджанга. Позже Индия вошла в его жизнь и яркими художественными образами, и глубокими духовными озарениями. Художник написал: «Заманчив великий индийский путь…»

Вспомним, как славянофилы считали, что «с Востока широкое поприще открывается для зиждительства нашему национальному духу…» Лучшие умы верили, что проблема безбожного человечества на Западе и бесчеловечного божества на Востоке разрешится, наконец, в российском синтезе. Так что устремление семьи Рерихов в Индию и их страстное желание соединить отечественную духовность с лучшими накоплениями Востока находилось в русле напряженных исканий российской мысли. Они полагали, что их долг перед отечеством – выполнить завет родной культуры и приблизиться к общим духовным истокам.

И началось их длительное погружение в индийский духовный космос: «Уже давно мечтали об основах индийского искусства. Невольно напрашивалась преемственность нашего древнего быта и искусства от Индии. В интимных беседах часто устремлялись к колыбели народной, а нашего славянства в частности… Во всем чувствовалось единство начального пути». Они нисколько не сомневались: «Красота заложена в индо-русском магните». Каждый в этой удивительной семье шел своим путем, а все вместе они складывали удивительный узор на пути неустанного духовного поиска.

Ведущей была Елена Ивановна. Н.К. Рерих позже написал: «Остра и необычайна деятельность нашей вдохновительницы». На первых порах она увлеклась чтением наивно-экзальтированной литературы, наподобие нашумевшей в то время книги йога Рамачараки, под интригующим индийским псевдонимом которого скрывался вполне деловой американец Аткинсон. Потом пришли более серьезные книги, в их числе – работы Вивекананды, возглавившего движение «Миссии Рамакришны», которое развернулось с 1897 г. А еще позже началась работа по внутренней трансформации сознания…

Илл. 1. Пилигримы совершают ритуальный обход горы Кайласа

Супруги ставили перед собой обширные просветительские задачи и даже предпринимали шаги по созданию в Санкт-Петербурге Индийского музея. Мечтали они и об индусском храме в Петербурге. Идею перевезти его в северную столицу высказал Ф.И. Щербатской, известный отечественный буддолог; этот храм должен был составить прекрасное дополнение к уже имеющемуся здесь «восточному набору» – мечети и буддийскому храму. Идея всерьез обсуждалась, и дело было даже начато, но помешала обычная волокита и отсутствие денег на транспорт.

Николай Константинович посвятил Индии многие очерки и картины еще в начале века, до поездки в эту страну, которая неодолимо влекла его с детства. Рерихи долго и тщательно готовили свою Центральноазиатскую экспедицию 1923–1928 гг., частью которой было и исследование Индии.

Не будем забывать, что Россия тогда находилась на грани Первой мировой войны, революции и тех бедствий, которые наступили после. «Двадцатый век. Еще бездомней, еще страшнее жизни мгла…» – написал Александр Блок, а Рерих назвал это время «армагеддонными днями». Именно в такой тревожной и трагической тональности многие воспринимали начало XX в. И Николай Константинович, с его глубокой интуицией и ясным умом, и Елена Ивановна, с ее мистически-обостренным восприятием происходящего, полагали, что кризисная тупиковая ситуация в Европе связана прежде всего с обнищанием духа и с досадным самообольщением европоцентристки-высокомерного ума, безоглядно устремившегося по пути техногенной цивилизации. Нет, не справиться с этим кризисом ограниченному западному гуманизму с его индивидуалистическими ценностями. Выход из гнетущего кризиса – в духовном преображении, а оно возможно только на основе синтеза всех накопленных человечеством знаний, в том числе и знаний о той «тонкой реальности», которая и составляет сущность человека. Хранителем этих знаний является Восток, в особенности Индия. В таком соединении глубокой созерцательной духовности Востока и практической активности западной мысли и видели Рерихи особую миссию России, а также и свою собственную.

Эту миссию они приняли глубоко в сердце: мысль о широких культурных контактах между народами была им всегда близка. В 1913 г. в дневнике Николая Константиновича появляется первая запись о «великом индийском пути». Они стали собирать самые разные сведения об Индии. Николай Константинович усердно изучал историю, этнографию и археологию, а Елена Ивановна – религию и мифологию. Не пропускали они сведения и о том, как русские сектанты уходили искать счастья в неведомые восточные земли. Во время этих поисков они обнаружили много интересного, например поразительное сходство русских сказаний о Беловодье и восточных легенд о священной азиатской Шамбале – воплощении народных мечтаний о невидимой духовной основе мира. Но миссия сближения двух культур, русской и индийской, не может основываться только на мертвом книжном знании; тут требуется живое, непосредственное проникновение в сокровищницу духа.