Искусство выживания

Буквально через полчаса появились Михаил Лихоносов и сразу трое его сопровождающих. У меня вытянулось лицо, Хейфица среди них не было. Я прождал больше часа, и ничего не получилось. Один из сопровождавших был охранником Лихоносова, другой – визажистом, а третий – вообще неизвестно кем. Но я остался сидеть на стуле как полный дурак, не зная, что делать дальше. Охранник весело подмигнул мне, очевидно, приняв за своего коллегу, и остался стоять у дверей гримерки.

Через двадцать минут Лихоносов в своем обычном темном костюме вышел из гримерки и направился к сцене. Я даже не поднялся при его появлении, мне было уже все равно. Оставалось одно – продолжать искать выходы на Хейфица. Я готов был на все. Даже поехать к нему домой и напроситься на встречу, понимая, что шансов почти нет. Это глупый и отчаянный шаг, который наверняка ничем хорошим не закончился бы. Он бы меня не принял, а если бы и принял, то никогда бы не поверил. Поэтому я сидел на стуле и размышлял, как именно следует поступить дальше.

Охранник вернулся в коридор и бесцельно бродил около гримерки Лихоносова, иногда бросая на меня ленивые взгляды. А я сидел и думал, что мне делать и каким чудесным образом выйти на Хейфица. Но, наверное, в этот вечер мой ангел был рядом со мной. Лихоносов еще выступал на сцене, когда в коридоре появился Леонид Иосифович. Я даже не поверил своим глазам. В жизни он был гораздо меньше ростом, чем на телеэкране, с большими характерными ушами, коротко постриженный, в очках. Хейфиц быстро вошел в коридор и о чем-то спросил охранника. Тот вытянулся перед ним, отвечая на вопросы, и тогда я понял, что это мой единственный шанс, чудесным образом выпавший мне в этот вечер. Поднявшись, я шагнул к нему, и они с охранником обернулись в мою сторону.

– Извините меня, Леонид Иосифович, что я решился вас побеспокоить, но дело исключительно важное, – стараясь говорить как можно тише, произнес я, обращаясь к продюсеру.

Он внимательно посмотрел на меня. Как мне повезло, что мы встретились именно в коридоре перед гримеркой Лихоносова. Он посчитал меня либо телохранителем, либо сотрудником дворца, в любом случае человеком, каким-то образом приближенным к кухне этого закулисья, и согласился меня выслушать.

– Это очень важный разговор. Он касается Михаила Лихоносова, – так же тихо продолжил я, – и мне необходимо срочно с вами переговорить.

Хейфиц взглянул на охранника. В конце концов, он ничего не терял, и здесь было достаточно безопасно.

– Давайте пройдем дальше, – предложил Леонид Иосифович. Все-таки он был умным человеком и не пригласил постороннего войти в гримерку его подопечного.

Мы сделали несколько шагов по направлению к моему стулу. Теперь все зависело от моей убедительности.

– Что вы хотите мне сказать? – поинтересовался Хейфиц.

– Дело касается Лихоносова, – повторил я, – но мне нужны гарантии, что больше никто не узнает о нашем разговоре. Это очень опасно…

– Говорите, – потребовал он, – никто не узнает…

– Завтра вечером у дачи Лихоносова произойдет авария…

– Какая авария? – не поняв, перебил меня Хейфиц.

– Автомобильная.

– Ему хотят устроить аварию? – Было видно, что он не особенно мне верит.

– Не в том смысле, в каком вы решили. На него никто не будет покушаться. Просто завтра вечером он собьет человека на повороте к своей даче, и его обвинят в ДТП.

Хейфиц задумался. В тот момент я еще не знал, о чем именно он думает, но, видимо, мои слова его очень зацепили.

– Откуда вы об этом узнали? – наконец поинтересовался он.

– Вы должны мне верить.

– И тем не менее я хочу знать, – настаивал Леонид Иосифович.

– Я знаю человека, которого он завтра собьет. Там уже приготовлена его группа крови, чтобы залить машину Лихоносова.

Хейфиц нахмурился и неожиданно спросил:

– Как вас зовут?

– Ильгар.

– Кто этот человек? Откуда вы узнали?

– Этот человек перед вами, – твердо проговорил я. – Завтра Лихоносов должен сбить меня на повороте. Все уже готово, даже реанимационная палата в больнице.

Хейфиц прикусил губу. Господи, если бы я знал, о чем он думает!

– Кто его заказал? – спросил он. Вот это самый главный вопрос, и на него у меня нет готового ответа, пока Леонид Иосифович мне не заплатит. – Можете не отвечать. Я знаю. Это характерный стиль Глеба Мартыновича. Никак не может успокоиться, что Миша перешел ко мне, и таким дурацким образом хочет его зацепить и снова переманить к себе. Он ведь знает, как Миша переживает свою первую аварию, вот и решил сыграть на его психике.

Я подавленно молчал. Обидно, что мой самый главный секрет, оказывается, ничего не стоит, если Хейфиц так легко вычислил организатора этой провокации. И вообще я должен сказать, что почти во всех случаях легко можно просчитать, кому выгодно заказное убийство или подобная подстава. В девяносто девяти случаях из ста. Знаете, почему до сих пор не раскрыто убийство тележурналиста Листьева? Только потому, что тогда не могли открыто обвинить заказчиков его убийства, а исполнителей уже давно, видимо, ликвидировали.

– Что вам нужно? – перебил мои мысли Хейфиц. – Зачем вы решили мне это рассказать?

– Я бедный человек, мне заплатили двадцать пять тысяч долларов, чтобы завтра ваш подопечный меня сбил. Я решил, что будет справедливо, если я обо всем вам расскажу.

– Двадцать пять тысяч за один прыжок на автомобиль Миши Лихоносова? – недоверчиво переспросил Леонид Иосифович. – Чтобы Палехов заплатил тебе такие деньги за такую подставу? Никогда в жизни не поверю. Сколько он тебе пообещал? Пять или десять тысяч?

Почему все эти продюсеры такие жадные и так похожи друг на друга? Даже обидно. Я тут рискую жизнью, рассказываю ему о том, как хотят подставить его подопечного, пытаюсь спасти репутацию Лихоносова, а он торгуется из-за каких-то нескольких тысяч.

– Обижаете, – с оскорбленным видом ответил я.

– Не нужно обижаться, – посоветовал Хейфиц, – давайте лучше сделаем так. Завтра вы выполните все, что вам приказали. Броситесь на машину и зальете ее своей кровью. Кровь вам уже приготовили?

– Конечно. Настоящую. Это не краска.

– Не сомневаюсь. Палехов всегда четко работает. Выполните задание, а потом пусть вас увезут в больницу. Оттуда вы мне перезвоните и скажете, где именно находитесь. Остальное – уже мое дело. Будем разбираться с нашим дорогим Глебом Мартыновичем.

– А я останусь в больнице?

– Нет, конечно. Мы вас оттуда заберем.

Я неопределенно пожал плечами. Какая мне радость, что меня оттуда заберут? Я рассчитывал на его понимание, и, кажется, Леонид Иосифович понял, что должен заинтересовать меня в этом звонке.

– Сколько вы хотите за телефонный звонок? – спросил он. – За прыжок на автомобиль вам уже заплатили.

– Я думал, что вы мне заплатите такую же сумму. – Мне необходимо выторговать с него как можно больше.

– Напрасно подумали. Не говоря уже о том, что сумму вы наверняка завысили раз в пять. Любого бомжа за пару тысяч можно найти, чтобы согласился на машину броситься. А вы говорите, двадцать пять тысяч долларов. Не смешите меня.

– Они решили, что им нужен профессиональный артист, – гордо ответил я.

– А вы действительно профессиональный артист? – удивился Хейфиц.

– У меня диплом театрального института, – мрачно сообщил я, уже жалея, что вообще связался с таким жадным типом.

– Ладно, – неожиданно легко согласился Леонид Иосифович, – пусть будет десятка. Хотя понимаю, что переплачиваю. Согласны?

– Пятнадцать. – Нужно хоть немного поторговаться.

– Десять, – отрезал он, – и учтите, что я могу вообще не платить. Просто сообщить Глебу Мартыновичу о том, как вы его подставили. И тогда уже другой человек за другие деньги сделает контрольный выстрел вам в голову.

Вот мерзавец! Он еще угрожает. Так обидно. Но он прав. Если пойдет на принцип, то вполне может ничего не заплатить и выдать меня Палехову. Напрасно я решил с ним связаться. Надо было завтра прыгнуть на машину, гарантированно получить свои пять тысяч и отвалить. Но мне так хотелось получить немного больше денег.

– Уже готовы меня сдать, – покачал я головой, – все вы такие… продюсеры.

– Десять тысяч, – упрямо повторил Хейфиц, – деньги получите завтра утром. Дайте мне номер своего мобильного телефона, вам позвонят. Но только учтите, что со мной такие шутки не проходят. Если решите все-таки подставить меня, как Палехова, то вообще никаких денег не получите. А вместо них у вас будут большие неприятности.

– Вы же понимаете, как я рискую.

– Будем считать, что мы договорились. – Леонид Иосифович кивнул мне и повернулся к появившемуся в коридоре Михаилу Лихоносову, которого сопровождала целая толпа людей.

Я мгновенно ретировался. Все-таки, заплатив двести долларов, я получил десять тысяч. Хотя еще не получил. Но посмотрим, чем все это закончится. Ведь игра только началась.

Кстати, по дороге домой я зашел в интернет-клуб и проверил информацию об аварии Лихоносова. Действительно, восемь лет назад Михаил наехал на человека, но Глеб Мартынович сумел его «отмазать», доказав, что прохожий сам был виноват в этом наезде. Представляете, в каком состоянии будет завтра Лихоносов, когда второй раз совершит подобный наезд? Нужно отдать должное Глебу Мартыновичу, он все психологически правильно рассчитал: если во второй раз придет на помощь своему бывшему подопечному, то Лихоносов поверит в него как в своего ангела-хранителя. Палехов учел все нюансы человеческой психологии, кроме одного фактора. И этим фактором был я.

Глава 3

Я родился в шестьдесят четвертом в Баку. Старожилы вспоминают, что шестидесятые годы были лучшим временем этого города. Уже ранней весной распахивались окна, пахло удивительными ароматами цветов и дорогого парфюма, модницы доставали свои платья, чтобы пройти по Торговой, тогда так называли центральную улицу имени Низами, где встречалось все высшее общество и где было больше всего магазинов. Появились «пижоны» и «стиляги» – молодые мужчины, одетые даже летом в темные костюмы, нейлоновые рубашки и узкие галстуки. Такие южные модники. Каждую красивую женщину знал весь город. По имени одной из них мэр даже назвал кафе на бульваре. В свою очередь, кумиром женской половины города был молодой Муслим Магомаев, чей удивительный голос звучал повсюду, придавая южному городу еще больше шарма и очарования.

Таким был Баку – теплый, интернациональный город у моря, своеобразное воплощение советской мечты, когда у людей не спрашивали национальности, а ценили за порядочность и верность слову. Поступать непорядочно было просто невозможно, не отдавать долги – немыслимо, предавать друзей считалось самым тяжким грехом.

Небольшие рестораны и кафе обычно работали до утра, настоящая жизнь начиналась в городе с заходом солнца и продолжалась до рассвета. На проспекте Нефтяников располагался книжный магазин, в котором проводилась подписка на собрание сочинений классиков, и многие старые бакинцы с удовольствием вспоминали, как горожане оставались ночевать прямо на улице перед магазином, чтобы утром записаться на понравившееся им собрание сочинений.

В этом городе ценили юмор и умели шутить. Особую гордость вызывала местная команда КВН, которая умудрилась в грандиозном финале двадцатого века победить непобедимых одесситов, доказав, что чувство юмора у бакинцев развито ничуть не хуже, чем в Одессе.

Может, поэтому мои детские воспоминания были такими светлыми и радостными. Мой отец Бахрам Салимов был главным режиссером местного театра, а моя мать – актрисой в этом театре. Несмотря на большую разницу в возрасте – отцу было уже далеко за сорок, а матери только двадцать восемь, – их это не пугало, они сошлись в начале шестидесятых, а в шестьдесят четвертом родился их сын – Ильгар Салимов, то есть я. Через два года появилась на свет и моя сестра – Натаван, которую назвали в честь известной поэтессы, ханши, жившей в девятнадцатом веке, чей памятник стоял в центре города.

Отец был весьма уважаемым человеком, его знали все горожане. Мы жили на том самом проспекте Нефтяников, где отец получил четырехкомнатную квартиру в большом красивом доме над аптекой, и ходили с сестрой в престижную шестую школу рядом с нашим домом. Сейчас понимаю, что это были лучшие годы не только для нашего города, но и для нашей семьи и вообще для многих бакинцев, даже не подозревающих, что именно произойдет с Баку в конце века. Мы все, мальчики и девочки, родившиеся в начале шестидесятых, высчитывали, сколько нам будет в двухтысячном году. Почему-то эта дата считалась особенно интересной, и всем было любопытно, что именно произойдет на смене веков. Мы даже фантазировали на эту тему. Многие были уверены, что к тому времени полеты на Луну и Марс станут регулярными и произойдут удивительные изменения в нашей жизни. Будущее виделось таким светлым и радостным.

Школу мы окончили в восемьдесят первом. Потом будут говорить, что это был последний год «брежневского застоя». Мы этого как-то не чувствовали, наоборот, казалось, все обещало прекрасные перемены в нашей жизни. Почти все мои одноклассники поступили в институты, а я, конечно, подал в театральный. Ну, куда еще я мог поступить, когда мой отец считался почти живым классиком, а мать была ведущей актрисой нашего драматического театра? Оба получили звание народных артистов и даже заработали по Государственной премии.

В институт я поступил легко, сказалось то обстоятельство, что почти вся приемная комиссия состояла из учеников моего отца или знакомых моей матери. Окончив институт, я должен был по распределению отправиться куда-нибудь в район, но и здесь сказались связи моих родителей. Определив меня в русский драматический театр, почти сразу меня начали вводить в разные спектакли, иногда даже на главные роли. Сейчас понимаю, что это был своеобразный аванс, которые мне выдавали как представителю известной артистической семьи.

Через год меня призвали в армию, и опять сказались связи моего отца. Армию я проходил фактически дома, наша часть находилась в городе, и командиры нечасто донимали меня разными вызовами. На следующий год я вернулся в свой театр. Еще через два года мой отец, которому было уже за семьдесят, решил, что меня пора женить, и отправил сватов к заместителю министра культуры, который как раз и курировал театры. Тот был чрезвычайно рад предложению, ведь отец являлся не только главным режиссером и лауреатом всевозможных премий, а еще и депутатом нашего Верховного Совета и руководителем Комитета культуры.

У заместителя министра было три дочери, всех надо было пристраивать, поэтому он с удовольствием согласился отдать свою старшую дочь за меня. Мы почти не были знакомы, когда родители решили нас поженить. Конечно, знали друг друга по Загульбе, но и только. Загульба – это большой правительственный санаторий, где летом обычно отдыхали представители элиты. Там находилась и первая правительственная дача, на которой жили первые четверо руководителей республики. Первый секретарь ЦК, второй секретарь ЦК, председатель Совмина и председатель Президиума Верховного Совета республики. На второй правительственной даче жили министры и руководители из ЦК, а в санатории останавливались депутаты, заместители министров и известные творческие люди. Вот там мы и познакомились с моей будущей супругой Фаридой.

Она была милой симпатичной девушкой двадцати двух лет. По местным меркам, это довольно много, и родители серьезно думали о том, как поскорее выдать ее замуж.

Шел восемьдесят восьмой год. И здесь начались карабахские события. Собравшиеся в Степанакерте представители армянской общины потребовали выхода Нагорного Карабаха из состава Азербайджана и передачи его соседней республике. В Аскеране во время схватки между местными азербайджанцами и армянами погибло двое азербайджанских юношей. А потом произошли трагические события в Сумгаите, которые безо всякого преувеличения потрясли всю страну. Двадцать шесть убитых армян и шестеро азербайджанцев – таким был итог кровавых сумгаитских событий. Многие бакинцы находились в состоянии шока. Никто не мог даже предположить, что подобное возможно в нашей солнечной интернациональной республике.

В Москве состоялось заседание Президиума Верховного Совета СССР, на котором было решено, что границы между республиками менять невозможно, так как это приведет к грандиозному хаосу внутри страны. Наивные люди, они не понимали, что хаос уже начался, вырвавшись на свободу.

В мае восемьдесят девятого года открылся очередной съезд Советов, и мой отец был избран на него депутатом. Осенью мы с Фаридой сыграли свадьбу. Отец выбил для нас двухкомнатную квартиру на проспекте Ленина, тесть подарил мне машину «Жигули» и обставил нашу квартиру импортной мебелью.

В начале девяностого я еще успел получить премию комсомола нашей республики, которая тоже считалась достаточно престижной. И в том же январе девяностого мы все пережили страшную трагедию, когда погромы начались уже в самом Баку. Десятки тысяч азербайджанцев выходили на улицы, чтобы защитить своих армянских соседей, но, несмотря на это, погибло пятьдесят шесть человек. Через несколько дней в город ввели войска, и число погибших выросло в несколько раз, причем среди убитых были представители разных национальностей, попавшие под действие безжалостной армейской машины, – азербайджанцы, русские, евреи, лезгины. А самое страшное – дети и старики, оказавшиеся случайными пострадавшими в этой резне.

В марте девяносто первого у нас родилась дочь, которую назвали Эльвирой, а в августе произошли печально известные события, после которых Советский Союз был окончательно разорван и похоронен. Многие тогда полагали, что теперь наконец мы заживем достойно и деньги, уходившие в центр, будут оставаться в самой республике. Сколько демагогов вылезали на трибуны с криками, что мы можем мостить золотом наши тротуары, если нам позволят самим продавать свою нефть. Какие глупые иллюзии мы тогда строили, какие непродуманные реформы проводили.

Едва распался Советский Союз, как военное противостояние между Азербайджаном и Арменией вспыхнуло с новой силой. В марте был сожжен и уничтожен азербайджанский город Ходжалы со всеми жителями. Президент ушел в отставку, и к власти пришел новый руководитель. Потом было еще несколько потрясений, переворотов, революций, и летом девяносто второго у власти утвердился Народный фронт. Мы еще пока продолжали жить по инерции, проедая остатки своих запасов и тратя оставшиеся деньги.

Летом девяносто второго умер отец, сердце которого не выдержало всех этих переживаний, и начался новый этап в моей жизни. Собственно, только тогда я начал осознавать, что он для меня значил. Оказывается, до сих пор мы просто жили за его счет. Моя супруга нигде не работала, окончив филологический факультет университета, она сидела дома с маленькой Эльвирой, а я по-прежнему числился в театре, где уже почти не было никаких новых постановок, так что моя зарплата составляла примерно четыре с половиной доллара в месяц, и нужно было решать, как выживать в таких условиях.

Моя постаревшая мать жила с семьей моей сестры, и им тоже приходилось нелегко, хотя муж Натаван работал в районном исполнительном комитете и мог хотя бы обеспечивать свою семью – жену, тещу, двоих детей. А я должен был что-то придумать, чтобы найти возможность содержать собственную семью. Пока нам помогал отец моей супруги. Уйдя с должности заместителя министра культуры, он стал директором крупного универмага и довольно прилично зарабатывал. Настолько прилично, что мог помогать семьям всех трех своих дочерей.

Время было тяжелым, и мать продала дачу, с которой было связано столько наших детских воспоминаний, а мне пришлось продать свои «Жигули», подаренные мне тестем, чтобы иметь хоть какие-то деньги. Но и они довольно быстро закончились.

С этого все и началось. Как-то Фарида попросила меня купить мяса, а я ответил, что у меня нет денег. Наверное, я был не прав, в любом случае муж не должен так отвечать, иначе жена сразу теряет к нему уважение. Но ведь и жена должна понимать, что я ответил так не потому, что жалел деньги, а потому, что их на самом деле не было. Она же накричала на меня и, забрав дочку, уехала к отцу. Правда, вечером вернулась, и водитель ее отца принес две большие сетки продуктов. Я почувствовал себя почти оскорбленным, но ничего не посмел сказать.

В течение нескольких месяцев водитель тестя привозил нам продукты. Нужно было видеть, с каким выражением лица он здоровался со мной. Очевидно, посылая продукты, отец Фариды что-то говорил в присутствии своего водителя, поэтому тот вел себя так нагло и пренебрежительно. Да и моя собственная супруга сильно изменилась. Она уже не стесняясь меня оскорбляла, называла бездельником и кретином, который не может заработать даже на памперсы для дочки. Кстати, деньги тоже присылал ее отец. Я готов был взяться за любую работу, но ее просто не было. Мне, правда, немного подняли зарплату, и теперь я получал около двадцати долларов, но их даже на сигареты не хватало. Поняв, что такая роскошь мне не по карману, я бросил курить раз и навсегда.

Некоторые наши актеры устраивались вести разные банкеты и приемы, другие переодевались клоунами и веселили детей богатых родителей на таких приемах, а многие подрабатывали в овощных киосках или торговали фруктами на базарах. Уже позже я узнал, как выживали актеры в России. Им тоже приходилось нелегко. Мой любимый актер Ивашов, который так блистательно сыграл в «Балладе о солдате», пошел работать на стройку и, надорвавшись, умер. А другой актер, уже тогда бывший легендой, – Спартак Мишулин гримировался и шел торговать в овощной палатке, чтобы выжить и прокормить семью. Наверное, следует уважать людей, которые делали такой нелегкий выбор в эти скотские времена.

Мне тоже предлагали поработать на базаре, но мне было стыдно. Не за себя. Я готов был взяться за любую работу, лишь бы прокормить свою семью, не видеть наглой ухмылки водителя моего тестя и вообще не принимать от них денег. Но я был сыном знаменитого Бахрама Салимова и не мог просто так появиться на базаре, чтобы не позорить память своего отца. Так прошел целый год. Я уже не знал, что делать. Профессия актера никого не могла прокормить. Как и другие творческие профессии. Писатели, композиторы, художники оказались в таком же положении. Музыкантам было легче – они создавали коллективы и выступали на свадьбах и других торжествах. Многие композиторы и дирижеры уехали на заработки в соседнюю Турцию, поднимать там уровень культурного музыкального образования.

Потом начали постепенно выходить из кризиса художники. Сначала просто халтурили, затем стали потихоньку продавать свои картины, подстраиваясь под вкусы клиентов. Тогда и выяснилось, кто из них вообще может считаться художником. Многие дутые авторитеты так и остались пустыми величинами. Кому нужны художники, картинами которых никто не интересуется и которые никто не хочет покупать? Звания, премии, награды – все это лишь пустой звук. Если ты никому не интересен, если ты вообще не умеешь быть интересным, то извини подвинься. Капитализм очень строго оценивает реальную стоимость твоего таланта.

А вот писателям пришлось хуже всего. Оказалось, что их творчество просто ничего не стоит. Они еще пробовали трепыхаться, как-то удержаться на плаву, издавали книги за свой счет. Но уже тогда было понятно, что они все обречены. Ссылки на гениальность и непонимание дураков-читателей выглядели достаточно глупо и наивно. Гомера и Шекспира, Толстого и Достоевского, Бальзака и Диккенса понимали, а их гениальное творчество людям недоступно. Даже смешно.

И, конечно, больше всех пострадали актеры. Кино уже почти не снимали, в театрах не было новых постановок, а сами актеры получали символические гроши. Красивые актрисы еще могли рассчитывать на возможных спонсоров, а мужчины были просто обречены. Даже народные и заслуженные получали гроши, что же говорить про обычных артистов. В общем, положение было аховое. И тогда появился Расим, который предложил мне стать его компаньоном.

Если бы я раньше занимался бизнесом, то, возможно, сумел бы верно оценить возможные риски, но я был актером и сыном актера и режиссера, а никак не бизнесменом, поэтому и дал так легко себя уговорить, согласившись стать компаньоном Расима. Нужно было внести двадцать пять тысяч долларов и купить эту проклятую кожу, которую он сторговал для нас в Турции. Чтобы найти двадцать пять тысяч долларов, я заложил свою квартиру в банке за тридцать тысяч. Тогда за нее больше никто бы не дал. Да и эти деньги мне выдали только потому, что один из банкиров узнал меня и вспомнил, что я сын самого Бахрама Салимова. Я получил тридцать тысяч долларов и двадцать пять сразу отдал Расиму. Нужно сказать, что сам он как раз не обманул, действительно вложил свои двадцать пять тысяч долларов и добавил мои двадцать пять. Думаю, вы уже догадались, чем все это закончилось.

Судя по расчетам Расима, мы должны были купить кожу за пятьдесят тысяч долларов и продать ее за восемьдесят. Чистая прибыль намечалась в размере сорока процентов, остальные деньги уходили на оформление сделки и переправку кожи в Баку. В общем, мы купили плохую кожу, которая никуда не годилась, она оказалась некачественной и некондиционной. Покупатели оценили ее в двадцать тысяч, да и то с большой натяжкой. Двадцать вместо восьмидесяти. Вот такой «навар» у нас получался после всех выплат, но и этих денег нам никто не гарантировал. Я держался до последнего. Ничего не говорил Фариде, пытался найти деньги, чтобы внести их в банк и погасить кредит, и все напрасно. Какой дурак одолжит такую сумму, понимая, что я никогда ее не верну?