Полная версия
Похожий на кощея Пещерник – второй сосед по отделу – и необхватный Козлякин пили из плоской бутылочки. Трофей с дачи Кравцова, догадался Лева. Не зря он там по дому бродил, проворачивая «следственные мероприятия». Бутылку прикрыли папкой с делом номер 18585 об ограблении инкассатора, но у Губского был глаз набит.
– И мне капелюшку, – распорядился он.
Пещерник с кислой миной плеснул в захватанный стакан. Губский выпил. Легче не стало, но от приобщения к коллективному разуму в груди стало как-то бодрить.
– О чем болтаем на групповщинку? – поинтересовался он, заедая дозу хлебным мякишем.
– О жизни, – икнул толстяк.
– О гармонии, – добавил кощей.
– Надеюсь, не о людских слабостях? – предположил Губский. – Нельзя же напрягаться в рабочее время.
Толстяк кивнул:
– Конечно.
– Жена вчера паек получила, – ни к селу ни к городу загнул Пещерник. Подумал и в полном соответствии с правилом правой руки потянулся к бутылке. На безымянной костяшке мерцало въевшееся в кожу обручальное кольцо.
– А мы Светкин уже уломали, – вспомнил Губский.
– Я не о том. Не хлебом, как говорится, единым. Я ради хохмы пересчитал. Две водяры, гречка, сечка, ячка, фарш из бумаги… Весь кошачий набор. На общую сумму одна тысяча четыреста двадцать рублей ноль копеек. За незанятость! Плюс эти полковые кухни во дворах. А я работающий – получаю на четыреста больше. Полный погребец, да?
– Государство заботится о своих неимущих, – пошутил Губский. – Как в Швеции – социальные выплаты поднимают бедняков до уровня богачей. Чего ты возникаешь? Это целых три бутылки водки.
Козлякин пошевелил губами, перемножая в уме столбиком.
– Или два килограмма колбасы «К завтраку».
– К отпеванию… – пробормотал Лева.
– Воистину, – обрадовался Пещерник. – То есть ты, Козлякин, ходишь на работу для того, чтобы пару раз в месяц нажраться жеваной бумаги, а ты, Губский – чтобы выпивать в день дополнительных пятьдесят граммов.
– Ковшик сломается, – хмыкнул Козлякин.
– А ты, Пещерник, зачем ходишь? Ведь ты у нас не пьющий, не ед… Не ед… Как правильно? – Губский раздраженно повернулся к напарнику. – Едящий?
Козлякин задумался, сделав деревянное лицо.
– Едущий?..
– А хрен его знает, как и зачем, – Пещерник запрокинул голову, вливая в нее коньяк. – Хожу себе и хожу. Наверное, так надо.
– Ну вы и намешали, дети мои, – Губский криво ухмыльнулся. Оглядел аудиторию свысока. – Никто из нас не ходит на работу для того, чтобы натеребить деньжат или обрести, скажем, классную житуху… Кончилась в наших краях классная житуха, помяните мое слово. Все мы ходим на работу из страха. Скажите мне, что я не прав. Тюрьма, война, грусть-тоска. Вот они – три кита. Не так?.. А теперь прикрывайте своими дурилками мою задницу: мне сына надо забрать из школы.
Наутро он посетил контору «Муромца». Красивое здание с маковками и ступеньками, постройки позднего коммунистического «неолита», стояло в глубине обширного пустыря. Метрах в пятистах вздымалась свечка бывшего обкома КПСС – ныне обладминистрация и штаб-квартира НПФ. В былые годы власти намеревались превратить этот пустырь во второй городской центр, но, как водится, передумали. Или переоценили себя. Обычная практика. Теперь новым кормчим достались помпезные строения и необлагороженная территория вокруг них. Территорию усилиями безработных периодически пытались привести в порядок, но лучше она от этого не становилась.
Оставив «пульсар» на парковке, Губский подался к зданию. На крыльце под безликой вывеской «Концерн «Муромец». Энский филиал» закурил «Приму», постоял, собираясь с мыслями. Выводы криминалистов оставляли минимум сомнений – Кравцова убрали. На пистолете – его отпечатки, но больно уж отчетливые. Мизинец, средний, безымянный. На курке – фрагмент указательного. И все. Никаких смазанных следов, масла, пыли. Такое впечатление, что Кравцов был первый, кто когда-либо прикасался к этому «вальтеру». Пуля калибра шесть и пять, извлеченная из головы, соответствовала оставшимся в обойме (а там, кстати, не хватало двух патронов), пороховая гарь на коже виска свидетельствовала о стрельбе впритык, но эксперт, колдовавший над головой Кравцова, заявлял ответственно – применили глушитель. То есть замедленная скорость полета пули, смещенный «выхлоп», еще какая-то дребедень. Свой отчет он выдал на двух листах, но Лева просмотрел его вскользь – уж больно устные пояснения эксперта напоминали его собственные выводы. На свалке, в километре от поселка Обской, нашли мертвую овчарку. Овчарок, конечно, в округе как… собак нерезаных, и нередко среди них встречаются мертвые, но факт, что животина убита, как и Кравцов, пулей в голову, наводил на размышления. Пуля была другая, но и это могло говорить о разном. Например, о том, что убийца действовал не в одиночку. Тело несчастной твари предъявили приходящей «чумработнице» Алине Викторовне, но даже и после того как ее вырвало, она не смогла с достоверной точностью определить, была ли это собака охранника Сережи. Хотя скорее да, чем нет. Окрас такой – палево-терракотовый, и шерсть комками. Пропавший джип тоже не нашли. Впрочем, особо и не старались: искать угнанную машину в наши дни – занятие откровенно дурное.
Размышления у парадного подъезда прервал широкий, как катамаран, «Крайслер Конкорд», изящно подкативший к крыльцу. Озабоченный худощавик с кожаной «визиткой» выпрыгнул из машины и направился в здание, а автомобиль медленно потянулся на парковку. Лева бросил окурок в стальную урну с завитушками. Пора.
В конторе царило напряжение. Чувствовалось – народ уже в курсе. Показав охраннику на этаже удостоверение и получив сдержанные ответы на пару вопросов, Губский направился к лифту.
Начальник охраны, некий Котляр – тип в безукоризненно отутюженном камуфляже – оказался несговорчивым малым. Старый кадр, чекист в отставке – Лева читал эту породу, как афишу. Такие товарищи словами не бросаются. Говорят сжато, взвешенно и, как правило, неправду. Котляру было лет пятьдесят. Он носил бобрик и глаза болотного цвета. Когда Губский вошел в его строгую каморку с серыми панелями, начальник охраны сидел за столом и бегло подписывал бумаги. Милицию он встретил с прохладцей.
– Да, мы в трауре, – процедил сквозь зубы, – Олег Иванович был прекрасным человеком, и вся фирма глубоко скорбит о его безвременном уходе.
Понимая безнадежность выбранного направления, Губский все же задал несколько вопросов. Из ответов явствовало – начальник охраны не знает, кому выгодна смерть Кравцова, а если бы знал, то задушил бы гадину собственными руками. А мысль у него на сей счет одна: Олега Ивановича Кравцова убил тот, кому не по душе безупречная работа филиала, кого не устраивает слаженность взаимодействия его структур и подразделений и та несомненная польза, которую «Муромец» приносит обществу. На просьбу кратко охарактеризовать шефа как человека и руководителя ответ был предельно конкретен – блестящий организатор и душа общества. Потом, правда, всплыли дополнения: истинный патриот, благочестивый прихожанин, честен, порядочен, скромен в быту, невероятно умен.
– Кто занимался охраной Кравцова? – вздохнул Губский.
– Свою охрану Олег Иванович подбирал сам, – отрезал Котляр. – Исходя из личных и моральных качеств. – Потом, впрочем, допустил поправку. – Естественно, учитывая открытость и доброжелательность Олега Ивановича, мы всегда проводим… мм, проводили негласную проверку отобранных им кадров, но, как правило, отсева не было. Олег Иванович обладал завидной интуицией в подборе доверенных лиц.
– То есть за пропавшими шофером и охранником ничего худого не числилось? – недоверчиво уточнил Губский.
– Абсолютно, – уверил Котляр. – И не могло числиться. Охранник дачи Сергей Донец и шофер Илья Толстых работают с Олегом Ивановичем более полугода и не имеют нареканий. Тем более взысканий. Оба отслужили в «горячих точках»: первый – в Абхазии в девяносто третьем, второй – в Чечне в девяносто восьмом. Оба морально устойчивы, порядочны и с глубокой ответственностью относятся к выполнению своих обязанностей. И наконец, – Котляр свел дугой свои кустистые гэбэшные брови, – оба лично преданы Олегу Ивановичу.
– И никаких изъянов? – усомнился Лева. – Ей-богу, не русские люди, а с иконки сошли. Сплошные добродетели.
– Изъян один, если угодно, – начальник охраны попытался улыбнуться. – Оба не женаты.
Не исключено, что стены в кабинетике Котляра имели уши. Это нормально. В стране, где прослушивается каждый чих, разговоры руководителя охраны крупной организации должны прослушиваться далеко не в последнюю очередь. Но дело тут в другом. Случись разговор Губского с Котляром даже не в кабинете, а где-нибудь на тихой аллейке под шелест осин – он бы и там не наговорил лишнего. Потому что не должен. Работа такая.
– Ну хорошо, – Губский поднялся. – Спасибо за беседу, Александр Витальевич. Где я могу получить более полную информацию о людях по фамилиям Донец и Толстых?
Котляр показал острием золотого пера на стену:
– Пятая дверь налево. Отдел регистрации.
– И виз, – пошутил Лева.
Не принявший шутки чекист промолчал.
В «регистратуре» имелась хорошенькая девчушка с вавилонской башней на голове. Если охаживание горшочков с фиалками можно назвать работой, то она работала.
– Очень милые цветочки, – похвалил он.
– Я тоже неплохая, – девочка покосилась на вошедшего.
– Вы само очарование, – спохватился Лева. – А я из милиции. Давайте знакомиться.
Пока он не встречал организованного сопротивления. Так, мелкие очаги неприязни. Поворчав и посетовав на тему «какого замечательного человека мы потеряли», девочка Ирочка покопалась в файлах и выдала Губскому на-гора жиденькую распечатку. За что и получила щедрый приз в виде огромного человеческого спасибо. Охранник Донец имел городскую прописку и конкретный адрес, хотя стоило предположить, что он там не живет в отличие от Толстых, координаты которого оказались также просты и легкочитаемы: первый Бердянский переулок, дом два, квартира девять. Испросив разрешение позвонить и получив милостивое «звоните», он связался с управлением. Козлякин сидел на посту и хрустел защечными мешками. Губский продиктовал адреса. Напарник сделал вид, будто запомнил. Пригрозив в случае неисполнения репрессиями, Лева повесил трубку. Рассыпался в благодарностях и покинул отдел регистрации.
Теперь предстояло опуститься в самое лоно. Он сошел на второй этаж. Люди кучковались, хмуро обсуждая текущие проблемы. Все понятно: со дня на день прилетит новая метла, и куда бы нам всем забиться?.. В обширной приемной царила секретарша. Заметно напуганная, но пока при должности.
– Вам кого? – вопросила она неласково. – Олега Ивановича… нет на месте. Георгий Станиславович занят.
– Мне вас, – обескуражил ее Губский, бесцеремонно вторгаясь в святая святых. – Позволите?
Табличка на двери гласила: «Кравцов О.И., директор». На двери напротив: «Осенев Г.С., заместитель директора». Меж дверей, под пальмой, сидела секретарша. На столе – компьютер, чайник, атласная бумага.
Он вынул корочки. Магического воздействия они не произвели, не та публика. Особа под пальмой раздраженно хмыкнула:
– Я вас слушаю.
Подняла глаза и вдруг вздрогнула. Губский подивился: нет, положительно, она вздрогнула – едва увидела вблизи его лицо. И как-то сразу побелела.
А почему?
Вблизи она сделалась постарше. Лет двадцать семь – двадцать восемь. Волосы темные, глаза синие, лицо приятное, но немного лошадиное (все мы немного лошади). Черный костюм делового покроя, ландорики на ножках. В лице – капелька интеллекта. «Мне мерещится или я ее где-то видел? – подумал Губский. – Что в ней неправильного? Одежда, волосы? Возраст?..»
– Вас зовут?..
– Мария Андреевна. – Девица справилась с собой, голос не дрожал.
– Я хочу с вами побеседовать.
– Беседуйте…
В последующие минуты он не узнал ничего нового. Информация поступала в прежнем объеме (правда, в более эмоциональной подаче): невосполнимая утрата, скорбящие коллеги (льстивые угодники), мудрый руководитель, душа настежь, неустанная забота о нуждах, любимое занятие – организация и проведение добрых дел. Скоро Губский зазевал. Никчемушная болтовня раздражала. После того как Мария Андреевна фигуристо загнула очередной ляп, он не выдержал:
– Вы неплохо образованы, Мария Андреевна. Приходилось грызть гранит?
Секретарша, похоже, смутилась. Осеклась.
– Я окончила иняз педагогического института, уважаемый. Этого достаточно?
«Ах, мы еще и педагоги… Боже, где я ее видел?!» – возопила дырявая память.
– Вполне, – кивнул он. – Опишите вчерашний… мм… позавчерашний день вашего шефа.
Отсутствием оперативной памяти он не страдал, поэтому последующий поток информации воспринял с олимпийским спокойствием. При желании он мог бы восстановить в голове любой клочок беседы. В 9.00 звонили из областной администрации – по поводу кирпичного завода на Гурьевской; в 10.45 – из НПФ, какой-то мелкий баран по фамилии Функционеров… тьфу, наоборот, простите, товарищ капитан… (покраснела, бедная.) Разговоры чисто официальные, без подтекста. Потом было несколько звонков, на которые Олег Иванович отвечал лично, минуя посредничество Марии Андреевны. После обеда провел селекторное совещание с руководителями региональных подразделений; утряс вопрос с транзитом угольных эшелонов из Прокопьевска; закрыл нерентабельный карьер в Северном. Вызвал на ковер директора гофротарного завода и хорошенько ему врезал. После трех принял закодированный звонок (напрямую на свой аппарат), после чего заявил, что с 18.00 будет на даче и все важные звонки следует перегонять туда.
– Он поехал на дачу один, с шофером? – уточнил Губский.
– С шофером, – кивнула секретарша. – С Илюшей Толстых.
– А чужих в машине не было?
– Не было.
– Откуда уверенность?
– Оттуда, – Мария Андреевна показала на широкое окно.
– Понял, – намотал на ус Губский. – Ну, тогда продолжим.
Птичка-говорун вновь раскрыла клювик… В 17.35, сразу по отбытии Олега Ивановича, заявился главный снабженец с Каралыкских лесозаготовок, спел арию гостя и потребовал аудиенции. Мария Андреевна его деликатно отшила, переведя стрелки на завтра, а в 17.55, аккурат к официальному завершению работы, нарисовался Туманов с конфеткой на ладошке и сказал, что хочет шефа по поводу одной экзотической идеи.
– Туманов Павел Игоревич? – насторожился Губский.
– Другого нет, – кивнула дамочка. – Начальник аналитического отдела.
Туманов настаивал. Тогда Мария Андреевна связалась с дачей. Последовало высочайшее добро – то есть Туманову было велено приехать и доложить. Он обрадовался, назвал Машеньку лучезарной, луноликой, «о, прекрасной» и смылся.
– И поехал на дачу?
– А я ему вслед не смотрела, – с выражением «смотрела я, смотрела…» фыркнула секретарша.
«Где же я ее видел?» – продолжал маету Губский. – Ну, ей-богу, как в древней рекламе: «Это было почти вчера…» А может, спровоцировать и сама раскроется?»
Он не услышал, как позади мягко отворилась дверь – с табличкой «Зам».
– Прошу извинить, – пробормотал мужской голос. – Вы из милиции?
– Из нее, – согласился Губский.
– Здравствуйте…
– Салям алейкум, – Лева хотел было изобразить жест «вай», но передумал. Разные религии.
На пороге мялся плохо причесанный мужичонка в дорогом костюме. По лицу – не то расстроенный, не то растерянный. Весьма странно, заместителя мертвеца Губский представлял как-то иначе.
– Мы не могли бы поговорить?
– Почему нет? Хозяин – барин.
– Тогда проходите, прошу вас, – мужичонка подвинулся, освобождая проход.
– Неужто зам? – шепнул Лева.
– Угу, – буркнула секретарша. – Зверь.
– Машенька, ко мне никого не пускайте, хорошо? – попросил человечек. – Если вдруг придет Терещенко, попросите подождать.
– Непременно, Георгий Станиславович, – секретарша вышколенно склонила головку. Тонко подведенные глазки заметно оживились. Видно, предстоящее исчезновение Губского подняло тонус.
Он так и не смог вспомнить, на каких коллизиях пересекались их пути-дороги. Дав себе зарок вернуться к этой теме при первой же возможности, вошел в кабинет.
Мятый и нечесаный «супербизон» протянул вялую руку:
– Осенев Георгий Станиславович. Можно Георгий…
Он же Гоша, он же Гога. Он же Жорик… По неплохо обставленному кабинету витал слабый запах алкоголя. Иной бы его не ощутил, но Лева Губский был тем еще нюхачом.
Что это? Начинаем утро с легких вин, дорогой товарищ?
– Губский Лев Васильевич. Старший оперуполномоченный Железнодорожного РОВД.
– Простите… – растерялся Осенев. – Но у нас пересечение Центрального и Октябрьского районов, мы как-то не совсем…
– Убийство совершено на территории, относящейся к Железнодорожному.
– Простите еще раз, я не подумал… – создавалось впечатление, что хозяин кабинета не знает, куда деть руки. Помимо спиртного амбре, нерешительности и кудлатости он был еще и болезненно худ. Кашкой клевера питается?
– Вы хотели поговорить?
– О, да… – Осенев замялся. – Понимаете, коллектив нашей организации тяжело переживает и скорбит… Олег Иванович Кравцов был великолепный организатор и…
– И прекрасный прихожанин, – перебил Губский. – Это я уже знаю. Вы хотели о чем-то поговорить?
Зам стушевался. Однако обрел силы вспомнить о приличиях. Показал на стул.
– Присаживайтесь, Лев Васильевич…
Ко всем прочим он оказался типичным занудой. И нытиком. Пребывая в неопределенности по поводу своей дальнейшей судьбины, Георгий Станиславович вконец извелся. Не поведает ли ему господин из милиции, что слышно в верхах о перестановках в руководстве «Муромца»? Ведь грядет новый человек… Нет, не поведает. Ах, как жалко… А мы искренне считали, что в правоохранительные органы такая информация обязана поступать в первую очередь… Не обязана? Ах, как жалко… Но в принципе заместитель разговорился. Златоустом он не был, но нагородил целый огород. Мир Осенева развалился, впереди новый шеф, который не оценит по достоинству то, что ценил в нем Кравцов. А Кравцов пытался превратить филиал «Муромца» в самостоятельную контору и немало в этом преуспел. Поэтому диктатору не требовались сподвижники, ему нужны были исполнители и талантливые прогностики. Каковым и являлся Осенев. Он не лез с инициативой, не участвовал в темных махинациях, он исполнял только то, что повелевал шеф. Исполнял ревностно и с радением. Без самостийности. Его уважали. Его ценили. А нынче… Ах, как жалко. На просьбу Губского описать работу филиала последовало целое извержение. По уставу, «Муромец» – это дитя сращения ряда частных фирм с государственным капиталом. Это – слаженная работа мелких заводиков и крупных производственных структур. Это – симбиоз технической и коммерческой мысли. Это, наконец, – быстрая доставка транзитных и местных товаров в любой уголок отечества. Иначе говоря, Кравцов всеми правдами и кривдами проводил политику неоглобализма в пределах отдельно взятой области, и руководство Национал-патриотического фронта смотрело на его проказы сквозь пальцы. В конкретном же плане филиалу подчинялись сельские кооперативы, разнообразные общества, товарищества, хозяйства мелких буржуинов (не любящих неприятности), молокозавод, два мелькомбината, химфармзавод, деревофабрика, комбинат бытового обслуживания, завод радиодеталей… И многое, многое другое. В том числе недобитая сеть коммерческих киосков, подразделения автотранса и ж.-д. транса, ведающие грузовыми перевозками. Кроме того, «Муромец» организовывал и проводил доставку гражданских лиц на сельхозработы, а следовательно, был завязан с органами, поскольку именно органы осуществляют контроль за передвижением людских масс в периоды уборочных мобилизаций.
– А как обстоят дела с обеспечением безопасности? – прервал Губский поток подогретого спиртным словоблудия.
Безопасность – превыше всего. Служба охраны, возглавляемая Котляром, поставляла подготовленный контингент во все без исключения структуры «Муромца» – этаких широкоформатных амбалов (до того крутых, что сами себя боятся). Ими же сопровождались перевозки товаров, осуществлялись «обеспечение коммерческой деятельности» и охрана руководства. Кроме того, существовал аналитический отдел, руководимый Тумановым, в обязанности коего вменялось дублирование некоторых функций службы Котляра, а также прогнозирование рынка и исследование перспектив и целесообразности того или иного направления работы.
Потом разговор опять ненавязчиво перескочил на святой лик покойного. Губский скрипнул зубами – еще два-три дифирамба, и его стошнит.
– Поверьте мне, – заплакал зам. – Я никогда не рвался стать руководителем этой фирмы. Мое место вот здесь, в этом кресле, – он обеими руками показал на кресло. Лева тоже не отказался бы от такого кресла. Мягкое, удобное, а главное, крутится. Пещерник удавился бы от зависти. – Я просто не потяну такой высокий пост, вы меня понимаете? Вы ведь знаете, как говорят: мой стакан не велик, но я пью из своего стакана…
– Полагаете, вас уже обвинили в убийстве? – загоняя злость в угол, бухнул Губский.
Осенев ахнул. Прижал ручонки к груди. И взмолился:
– Да я вас уверяю…
– Всего доброго, – простился Губский.
Мария Андреевна уже была не одна. Обидно. Лощеный тип в твидовом двубортнике сидел нога на ногу и рентгеновским взглядом просвечивал Губского. Час откровений откладывался.
– Мария Андреевна, дорогая, где бы мне найти аналитический отдел? – подчеркнуто-вкрадчиво осведомился Лева.
– Под нами, – подчеркнуто-холодно ответила секретарша.
– Послушай, я так не играю. Ну ездил я на эту дачу, ну и что? – раздражению Туманова не было предела. – Ну давай взвалим на меня всех собак, выразим дружное «распни его!» и упрячем в кутузку…
– Чего ты заводишься? – разозлился Губский. – Какая кутузка? Кто тебя обвиняет? Тебя может обвинить человек со стороны, но не я. Какого хрена тебе его убивать?
– А жизнь спокойная надоела, – слегка приутих Туманов. – Тебе какая разница, зачем я его убил?
– Так я не пойму, ты его убивал или нет? – Губский криво ощерился.
– Нет, ты пойми, – Туманов положил локти на стол и злобно вперился в собеседника, – я не делаю тайны из того, что ездил на дачу. Об этом знала секретарша, а она могла раструбить всему миру. Вся контора могла знать… Да какого дьявола? Я по делам ездил… Какие дела – тебе неинтересно, там все легально. Дела мы решили, в полдесятого я убрался, в десять был в городе. Если тебя заботит алиби… – Туманов сделал выразительную паузу, как бы проверяя друга на вшивость.
– Давай, давай, раскручивайся, – подбодрил Губский.
Глава аналитиков печально покачал рано седеющей головой.
– В картишки нет братишек, так, Лева?.. У бабы я был, отвяжись. Улица Ленина, два, квартира двадцать четыре. Волина Оксана.
– Что, Паша, «интим не предлагать»? Или предлагать? – Губский обрел серьезный вид. – Ладно, замяли. Шуток не понимаешь.
– Не понимаю.
– Кравцова замочили после одиннадцати вечера.
– Вот и прекрасно. Похоже, это был не я.
– Ладно, это был не ты.
– При Кравцове я процветал, Лева. Я был барином, я выполнял конкретные дела, за которые имел кудрявые премии, и знать не знал, что так обернется. Ты не поверишь, Лева, я в натуральном ауте. Кравцов – знаковая фигура, сидеть в его тени и получать при этом приличный прожиточный минимум – предел мечтаний. В наши-то времена!.. Ты понимаешь, что при новом директоре я буду первым кандидатом на вылет?
– Кто из стоящих ниже мог стать преемником?
– Из местных – никто, – решительно отмел Туманов. – Осенев – тряпка, Котляр – мелок, правая рука Кравцова Бушуев, царек в отделе реализации, – стар, исполнительный директор Барчуков – из тех, кому вольготно в тени, где можно обставлять разные делишки…
– Слушай, – удивился Губский, – а у тебя кабинет не прослушивается?
– Нет, – выплюнул Туманов. – На чем я остановился?
– На разных делишках.
– А-а, – Туманов махнул рукой. – Все это пустая говорильня, Лева. Директора назначает Москва. Москва его и отсылает, когда неугоден. Но не убивает втихаря, запомни. А Кравцова не за что было отсылать: фирма работала.
– Кто мог его убить?
Туманов пожал плечами.
– Копай, Лева. Ты же у нас копала. Либо криминальная разборка, либо бытовое преступление. Я так думаю. Только не зли меня больше про дачу.
По словам Туманова, в момент его приезда к Кравцову на территории «фазенды» находились трое: охранник в будке, шофер (ковырялся в моторе «Чероки» цвета маренго) и лично виновник несчастья. Кравцов казался обеспокоенным, но не более. В курс тумановской проблемы вошел с ходу, похвалил за инициативу и принял достаточно взвешенное решение. В целом положительное. Распрощался почти по-дружески. Нет, посторонних он не видел, незнакомых автомобилей, кругами курсирующих вокруг дачи, – тоже не видел. И вообще давно пора от него отлипнуть…
