Война уже началась

От трогательной ретроспективы меня отвлек звонок в далекой прихожей.

Этот день уже не мог принести приличных гостей. Но я пошла открывать. Потирая греко-римскую сопатку, в прихожую вломился сияющий, как полковая труба, Борька Сизиков. Вытер ноги и сразу стал принюхиваться. Из кухни пахло вылезающим из кастрюли тестом, о котором я в пылу реминисценций забыла.

– Красна изба пирогами, – радостно сообщил Сизиков, сдирая с ног пижонские туфли «Studio Pollini» за триста долларов.

– А роща дубами… – расстроенно пробормотала я и побрела на кухню, запихивать в кастрюлю потенциальные пироги. Гулька плелся сзади, бормоча на ходу, что не будет ли дозволено верному паладину пристроиться у ног любимой дамы, поскольку в родных пенатах его уже на дух не выносят и на даму вся надежда. Я махнула рукой.

– Могу включить духовку, – расщедрился Гулька, по-простому влезая на табуретку – под сень разросшейся алаказии.

– Не надо, – испугалась я.

– Хорошо, не буду, – согласился Гулька. Подпер щеку костяшками пальцев и задумчиво так на меня уставился. Через пять минут, когда я расправилась с тестом, скатала колобок и стала проделывать в нем дырочки для глаз, он соизволил очнуться.

– Ты знаешь, – сказал Гулька, лениво созерцая мои манипуляции, – мне надо исчезнуть из города. Дней на десять. Чтобы начальство обо мне ни гугу, а я о нем. Назову это отпуском. Устал я, Динка.

Я молчала. Какое мне дело?

– Хотел податься в Анталию, – вздыхая, продолжал Гулька. – Или на Кипр. Или в Ликию – не слышала? Чудное местечко, где встречаются Средиземное и Эгейское моря. Но, увы, не могу. Денег осталось всего два мешка, не хватит. Поеду на Телецкое. Подлечусь. Там на лошадках катают и ни одна сволочь не достанет. Если что, в горы спрячусь.

– Удачи, – пробормотала я, доставая из холодильника банку со сливовым конфитюром.

Гулькин нос заходил ходуном, одобрительно принюхиваясь.

– А хочешь, вместе поедем, а, Динка? Отлично время проведем.

– Я что, ненормальная? – ужаснулась я. – Сопли-то морозить. Ты знаешь, какая температура в Телецком озере?

– А мне это надо? – скис Гулька.

Пару минут он хранил безмолвие, ковырял пальцем в горшке с алаказией. Я уж стала подумывать, как бы его выпнуть. Но он все-таки заговорил:

– Извини за сегодняшний звонок. Не хотел тебя расстраивать, но так уж получилось. Я позвонил в издательство, поинтересовался, как у тебя дела с новым романом, а мне сказали, что твоя эра кончилась. Я думал, ты знаешь.

Гаденыш, подумала я. Выходит, повторно звонил дяде Сэму, уже после моего визита. Потому что знает, что я знаю. По глазам.

– Не расстраивайся, – хмыкнул Гулька. – Всякая творческая судьба состоит из взлетов и падений. Не я это придумал.

– Как это нежно с твоей стороны, – фыркнула я, яростно открывая ножом банку с конфитюром.

Гулька с сомнением поглядел на моего колобка:

– Полагаешь, получится?

– Должно, – пожала я плечами. – Если под руку не нагадишь.

– Ну тогда я попозже зайду. К столу, – Гулька подтянул к глазам циферблат своих «Командирских». – Мне еще надо кое-кого утрясти. И вообще, я пока не в отпуске.

С некоторой настороженностью я смотрела, как он уходит в прихожую, топчется под дверью, надевая туфли. Гулька Сизиков – странная личность. В бытность мою женой Ветрова он часто приходил в наш дом, шутил, травил анекдоты. Но так и не вжился в роль друга фамилии. У меня создавалось впечатление, что он относился ко мне с большой долей иронии. Как к ребенку. Наверное, оттого и не стал другом. Хотя имел все шансы, ибо был умен, начитан и располагал достаточно приемлемой для общения внешностью. Гульке было лет тридцать пять – тридцать шесть, то есть не молод, не стар, среднего, я бы даже сказала худощавого телосложения, на пару сантиметров выше меня (а я не пигалица), носил аккуратный проборчик, слегка дугообразный нос, циничные губы и нахально улыбающиеся глаза цвета кошачьих. А к обидной кличке, на коей всячески настаивал Ветров, не только притерпелся, но даже как-то вызывающе ее выпячивал, что одно время вызывало подозрение, а потом привыклось.

– Так не поедешь на Телецкое? – Гулька взялся за дверь.

Я покачала головой:

– Некогда.

– Понял, – кивнул Сизиков. – Не смею настаивать. Я знаю, ты занята, нужна тема, на которой легко срубить бабки. Извини, но я вторично звонил издателю.

– Тебя волнует чужое горе? – прищурилась я. – Чего ты обо мне печешься?

– А хочется, – осклабился Гулька. – Больно мне видеть, как уходят твои годы, понимаешь? Не хочу я, Динка, чтобы из всех состояний живого организма – то бишь сна, бодрствования, анабиоза и комы – ты жила преимущественно в двух последних. Может быть, я тайно влюблен в тебя?

Подмигнул и убрался из квартиры. Необычно как-то.

Туманов П.И.

Площадку замусорили качественно. Окурки, мятая пачка из-под «Пэлл-Мэлл», пластмассовые стаканчики, пустая бутылка с надписью «Сибирская тройка». Рублей сто пятьдесят, не меньше. Туманов указал на нее Славе, шепотом поинтересовался: «Сколько они взяли, три?» Слава показал растопыренную пятерню и так же шепотом добавил: «И триста баксов». Пять тысяч деревянных и три сотни зеленью. Было на что погулять. Уступили соблазну, уроды.

Шептались, в общем-то, зря. Оба отсека с дверями отгорожены добротными металлическими стенами. Весь подъезд укрепили – пулеметов не хватает. В прошлом году на Ярковской в подобном подъезде мужика зарезали в трех шагах от собственной квартиры – никто ничего не слышал. Услышишь тут.

Старший группы захвата, сержант ОМОНа с характерной кличкой Броник, пребывал в меланхолии. Сначала железная дверь, потом квартирная – хорошо, если одна и деревянная. Хоть взрывай. А уроды успеют проснуться и все, что смогут, уничтожат. И не их судить будут, а старшего лейтенанта Туманова – за нарушение неприкосновенности жилища, ст. 139-я.

– А может… – начал с умным видом Лева Губский, друг и напарник.

Какую каверзу он хотел предложить, так и не узнали. Заскрипел замок. Кто-то собирался выйти. Туманов взмолился – хоть бы из нужной квартиры…

Замок защелкнулся, и Губский показал большой палец – молитва дошла по адресу. Броник неслышно отошел за дверь, улыбнулся плотоядно. Туманов прижался к стене. Еще замок…

Отмечали, похоже, неслабо – вышедший не сразу сообразил, что веселье кончилось. Пакет выпал из ослабевшей руки, десятирублевые купюры (крупные, видать, кончились, у Окладникова были сотенные) рассыпались по бетону. Не хватило, или опохмелка пошла? Гонца, как куклу, передали вниз – омоновцам. Перевернули вверх ногами, потрясли. Броник продемонстрировал ключ – лень было Шабану дверь открыть? Или спит?

Организатор преступной группы, как выяснилось, не спал. Вякнул лениво: «Принес, Жека?» – и получил вместо ответа стволом по конопатому лицу. «Пили дружно, пили хорошо», как писал в дневнике, еше будучи наследником, невинно убиенный Николай Александрович. Целые и битые стаканы, вскрытые банки с корюшкой и ряпушкой, пивная и водочная тара… Женское тело «а натюрель» на диване – не спит и прикрыться не пытается. Неудивительно, потрепанные прелести Жанки Обходчицы всему вокзалу известны. Опер Слава приволок всхлипывающего гонца. «Сын хозяйки, Шилов Евгений Витальевич, 82-го года рождения, не работает». Теперь будет. Хозяйка, понятно, на даче клубнику поливает. Понесет витамины сыночку, а в камере отберут… Не жалко ни разу.

Туманов отзвонился в РУВД, машину обещали. По возможности. В малой комнате кололся Шилов, задавая глупые вопросы о «чистосердечном признании». Слава не возражал, заполнял протокол казенными оборотами, костеря китайскую шариковую ручку. В ванной громко приводили в чувство Шабанова – Броник перестарался и теперь оказывал первую помощь. Дай бог, не последнюю – дважды судимый Шабан наверняка пойдет в «несознанку». Не поможет: финку с красивой наборной ручкой извлекли из кармана его куртки, засунули обратно, позвали соседей в качестве понятых и снова извлекли.

– Паша, полста примешь? – поинтересовался Губский, сдирая пробку с ополовиненной бутылки «Каинского». – И чего он поперся, у них тут еще пить да пить.

– Радуйся, – отозвался Туманов, поднимая рюмку. – Где бы мы с тобой взрывчатку добывали?

– Помнишь Семенова, ветерана со справкой? – поддержал вошедший Слава. – Лев Васильевич, и мне чуть-чуть. Спасибо. Он тут неподалеку живет, на Суворова.

– Выпустили? – удивился Туманов. Года четыре назад, за день до визита «гаранта конституции», они со Славой проводили обыск у майора от инфантерии в отставке Семенова. По данным участкового, майор всему двору расписывал, как «взорвет на воздух» наймита ЦРУ. Наймита не наймита, но взорвать желание было – в зимнике обнаружили четыре самодельные тротиловые шашки, в диване – двустволку и жаканы, а в серванте – справку: о том, что майор «с момента отставки состоит на учете в районном психодиспансере». Вояку, понятно, сплавили в дурдом с наказом не выпускать, пока нового гаранта не выберут, а шашки отдали государству – все до единой. Почти.

– Нехватка персонала. – Слава выпил, выловил в банке помидорчик помоложе, аппетитно захрустел. – Монтана, мужики. Я бы такие дела каждый день раскрывал. Шило поет – заслушаешься. Заставили, убить грозили, квартиру сжечь…

– А я бы таких ублюдков с рождения давил, – отозвался Губский. – Ну теперь, слава богу, Шабан надолго сядет. Мужики, вы как насчет продолжить банкет? Я вчера заначку простреленную нашел. Есть одно национальное русское блюдо…

– Напицца, – хохотнул Слава.

Туманов качнул головой:

– Нет уж, мужики, спасибо. С вами опять надерешься до белых единорогов. Домой пойду. Спать.

Никто не спорил – заслужили. По свежим следам за ночь вычислить клиентов – это надо постараться. Пресса тоже не зевала – сообщила, что «коммерсант Юрий Окладников, сопредседатель фонда «Стабильное развитие», погиб в результате мафиозных разборок», повторяя любимую фразу начальника пресс-центра ГУВД. Хорошая в городе пресса, что ни скажут – всему верит.

Поспать, конечно, не дали: телефон исполнил что-то из «тревожной молодости» – явно межгород.

Упал будильник, пульт дистанционки, подушка, сам чуть было. Примчался Жорка из прихожей – добродушный ретривер – поучаствовать в переходе трубки от аппарата к уху хозяина. Рука уткнулась в мокрый нос, машинально отвесила щелчок.

– Паша, здравствуй… – в трубке трещало, как в печке. – Леша у тебя?

Звонила сестра из далекого города Самары. Алексей был ее старшим сыном, Туманову – племянником. Это опер, пусть уставший и не спавший, сообразил. Другое дело – чего парень забыл за три тысячи верст от дома?

– Он что, должен приехать?

– Паш, ты меня не пугай, – испугалась Ленка. – Разве он у тебя не был? А говорил…

– Стоп, – перебил Туманов. – Давай заново. Когда уехал? Номер поезда?

– Восьмого мая… Паш, я не помню номер, вагончик синенький такой, проводница Снежана, беленькая, хорошенькая такая… В два часа дня… Паша, я…

Это месяц назад. Ни хрена себе… Куда парня понесло?

– Куда и зачем?

– К вам, в командировку… То есть ему предложили работу…

– Какую работу?

– Хорошую… По специальности. От тебя недалеко. Фирма… Вспомню сейчас…. Да, вспомнила. «Ди-джей-эр Фармасьютиклз». Кажется, так. Ди-джей-эр… И адрес есть, конверт такой длинный, фирменный. Сейчас найду, подожди…

Алексей Сальников, двадцати пяти лет, дипломированный фармаколог. Скромник, умник. Пьяные драки (и убийства) в поездах пока оставим в покое и прикинем… Туманов уставился в серый холостяцкий потолок. Что первое приходит в голову? Лекарства тоже оставим в покое… «Дурь», понятно. Очень популярно. В данном случае – производство наркоты. От ханки до… Ди… этиламид…лизергиновой кислоты – так, кажется. ЛСД расшифровывается.

– Нашла. Вот, – Ленка продиктовала адрес. Записывать нечем и незачем – три квартала от собственной хрущевки, уж как-нибудь.

– Ты от него получала известия?

– Да, телеграммы. Здесь, вот…

– Читай, – ничего явного телеграммы не доказывают. Кроме одного – что о пьяных драках, опять же, вспоминать незачем. Слава богу.

– «Доехал нормально устроюсь сообщу Алексей».

– Дата какая?

– Десятое…

Все правильно, поезд два дня идет. Максимум, если не скорый. Что, зайти не мог, племянничек?

– А вторая?

– «Работаю все лучшем виде напишу Алексей». Двенадцатого отправлена…

Он не стал говорить Ленке, что лексикон не Лешкин. Ни к чему. Хотя… три года не виделись. Но, в любом случае, странно.

– Написал?

– Нет… Паша, да что случилось? – Сестра явственно всхлипнула.

«А мне откуда знать?» – ответ неправильный.

– Погоди, сестренка, не реви. Разберемся. Позвонит – скажи, чтобы мне перезвонил или зашел. Где работаю, помнит?

– Да, Паша…

– Ну и прекрасно. Ну чего ты разревелась? Запрягли парня в работу, химичит с восхода до заката, пирамидон свой штампует, а контора рядом – мало ли почему, это офис, официальный юридический адрес, а завод где угодно может быть, город огромный, – нес околесицу Туманов, гася наметившуюся истерику. – У тебя-то дома как? Рассказывай. Вадим куролесить бросил? – Тумановский зять Вадим Сальников год назад решил закодироваться (вернее, решили), причем имелись все основания предполагать, что решение серьезное.

– Да, почти не пьет, самой не верится… Паш, ты точно узнаешь?

– Конечно, Лен, не переживай на пустом месте… Все, хватит рубли мотать. Найду Лешку – позвоню. Да, стоп – он как прикинут был, мм… в смысле, одет?

– Джинсовый костюм, новый, серый…

Мятый…

– Мы у ЦУМа ему на день рождения купили… Паша, да ты правду скажи…

А правду не скажем. Не знаем… Насилу успокоив сестру и попрощавшись, Туманов нажал рычаг. Пролистал в голове пару страниц, отпустил, набрал номер.

– Резерв проводников?.. Здравствуйте. Из РУВД беспокоят, старший лейтенант Туманов. Будьте добры, посмотрите, поездная бригада…

Пока выслушивал ответ, отрешенно наблюдал, как Жорка исполняет свой коронный номер. Положил лохматую голову на простыню, уставился на хозяина почтительно и преданно. Как бы невзначай пристроил лапу на диван, выждал. Не встречая возражений, подтянул вторую, снова невзначай, снова выждал – вроде все нормально, – подтащил заднюю лапу, вцепился когтями в простыню, начал переваливать на диван немытую, нечесаную тушку. Заработал последней конечностью – еще немного, и… Осуществится заветная мечта.

– Спасибо, – Туманов со вздохом положил трубку, машинально буркнув: – На место.

Глубоко задумавшись, наблюдал, как четвероногий хитрец, испуская человеческие вздохи, с поджатыми ушами плетется в прихожую. Светка Богомолова, кассирша из «Пятерочки», навещающая Туманова через две ночи на третью, этот номер обожала всей душой, ломая Жорке кайф в самый ответственный момент. Порой жалость брала за простодушного приятеля.

Красилина Д.А.

От визита Гульки на душе остался неприятный осадок. Готовка с элементами насилия удовольствия не доставляла. Я убрала колобка в холодильник, сняла халатик и встала в позу «Журавлика» – вытянула спину, уперлась ступней правой ноги во внутреннюю часть левого бедра, отвела правое колено до упора, а глаза закрыла и принялась сохранять равновесие в течение тридцати ударов пульса. Потом приоткрыла правый глаз и посмотрела на изображение в трюмо. Лучше бы не смотрела… Но видимость успокоения появилась. Я надела халатик, выудила из шифоньерки плед и улиткой свернулась на тахте, ощущая острую потребность пошевелить мозгами. Но мысли не клеились. Вместо стройного решения перед глазами вертелась карусель: цыганка с тревожными прогнозами… беспокойство… Гулькины глаза, ждущие ответа… родная мама, никогда меня не понимавшая… Антошка со змеей… дядя Сэм, прячущий взгляд… напрасно проделанный труд… опять цыганка, опять Сизиков, строящий из себя простака, хотя никакой он не простак…

Кажется, уснула. А проснулась от страшного звука, заставившего меня похолодеть. Кто-то вставлял ключ в мою замочную скважину! Нет, это был не сон. С колотящимся сердцем я вылетела из-под пледа, на носках заметалась по комнате. Входная дверь уже изнемогала от скрипа, кто-то шаркнул через порог. Трепеща от ужаса, я отодвинула стекло серванта, схватила баллончик с «Черемухой» (сколько лет он тут!). Стоящий рядом бокал «Люминарк» брякнул о вазочку с карамельками. Я чуть не задохнулась от страха, замахала руками, а ноги мои, наоборот, парализовало, и я неуклюже работающей мельницей застыла посреди комнаты.

Визитер с удивленными глазами возник в проеме.

– Динка, ты чего семафоришь?

В голову мою ударило мощным разрядом.

– Идиот!! – закричала я, швырнула в вошедшего баллончиком и в изнеможении упала на тахту…

Пока я, скрипя зубами, приходила в себя, Ветров заварил на кухне кофе, ехидно похихикивая, притащил поднос с двумя чашечками и устроился рядышком.

– Меня неприятно удивляет твой цветущий вид, – дерзко заметила я.

Ветров продолжал хихикать.

– Сволочь, – со знанием дела продолжила я, принимая в руки дымящийся напиток.

– Давай без эпитетов. Что-то ты сегодня нервная, – оскалился Ветров, пожирая меня глазами с той же цепкостью и напором, с каковыми получасом ранее пожирал Сизиков.

Влипла, очкастая, чертыхнулась про себя я. Ну что им всем надо? От бедной, никому не нужной писательницы?

– И волосы твои… Не пойму я, какого они цвета, – вслух задумался Ветров, критично созерцая мою не так давно перекрашенную в пепел челку.

– Седые… – прохрипела я, возвращая чашку на поднос. – Ветров, откуда у тебя ключи?

Он промолчал. Но улыбнулся загадочной улыбочкой сфинкса и с интересом стал разглядывать то место, где мой экономный в плане расхода ткани халатик плавно перетекал в ноги. Последние были ничем не выдающимися, но, видимо, чем-то его заинтриговали. Решительно фыркнув, я накинула на колени плед. Ветров отвел глаза.

– Надеюсь, ты пришел не рассуждать об эксгумации старых чувств? – ядовито предположила я. – Учти, Ветров, у меня давно прошла к тебе всякая там любовь, так что не надо ворошить старые одеяла. И забудь про свое обаяние – я умею драться. А теперь гони ключи.

И высокомерно протянула ладошку. Он, как ни странно, не заворчал, а с готовностью оторвал от дивана задний карман и извлек из него два ключика, подозрительно похожих на мои. Я приблизила их к глазам. Еще как похожи. Слепочки снимаем, товарищ гэбист. Я подняла суровый взгляд. Ветров глупо улыбался, распространяя вокруг себя амбре дорогого «Кашареля». Когда-то я им восхищалась. Теперь меня трясло от него, как припадочную.

Судя по охотке, с которой Ветров расстался с ключами, у него дома имелась парочка дубликатов.

– А теперь выкладывай, зачем пришел, Ветров.

Ветров заговорил не сразу. В качестве прелюдии он вдумчиво обозрел мои волдыристые обои, пылеглот в углу, бурое пятно на потолке – горькую память о прошлогоднем потопе, подмигивающий видеодисплей и уж в завершение, дабы не выглядеть полным идиотом, вымолвил:

– У меня к тебе три дела. Три желанья.

– Нету рыбки золотой, – аукнулась я.

– Спрячь бивни. Во-первых, мне нужно забрать кое-какие вещи, которые не твои. Во-вторых, должен тебе доложить, что некоторое время не смогу выплачивать Антошкины алименты. Банк крякнул, я на мели. Возможно, вернусь в ФСБ, а возможно, нет – вопрос завис. Не психуй и не выражайся: месяца через три отдам все огулом. Перебьешься как-нибудь? Вот и умница… И третье, – Ветров приблизил ко мне свои красивые глаза и посмотрел прямо в душу. Зачесалась переносица. – Будь добра, объясни, но только честно: зачем в твою квартиру приходил Сизиков?

Некоторые считают, что любовь – скоропортящийся продукт, ее нельзя долго держать в тепле, а нужно почаще помещать в морозильную камеру или в какой-нибудь стылый вакуум. А если поблизости нет ни того, ни другого, то хотя бы периодически помешивать. Это их право. А мы (Дина Александровна) утверждаем обратное – только на тепличных почвах вырастает древо идиллического благоденствия и обоюдной любви. Проверено. За полтора года развода я действительно растеряла высокие чувства к Ветрову и была несказанно рада, что его нынешнее присутствие в подобающей упаковке меня практически не напрягает. Вот раньше – это да! Когда он объявил во всеуслышанье, что устал от моей невротичности, что такую судьбу он видел в изделии мастера Безенчука и вообще пришвартовался к другой – пусть пустышке, но воспитанной и предсказуемой, – я пережила полный распад личности. Когда отчаянным усилием воли я сложилась обратно, то обнаружила себя с Антошкой в новой квартире типовой девятиэтажки у вокзала – трижды суженной, но тоже на шестом этаже. Как потом выяснилось, это была квартира новой цыпы моего нравственного урода. А сам урод продолжал жить на старых площадях, в старом качестве, но в новом окружении. Комбинация, конечно, изящная, но, хоть убей, не пойму, какую выгоду он на ней поимел, кроме еще одной эпиталамы в свою честь. При «случайной» встрече с его юной пассией я обнаружила, что у этой отроковицы ничего нет, кроме глаз. При второй «случайной» встрече я обнаружила, что у нее нет даже глаз, поскольку коровьи гляделки навыкат – это не глаза. При третьей встрече я со злорадством отметила, что моя победительница страдает преждевременным отложением солей, имеет в голове три с половиной слова и решительно не ведает, чем лизинг отличается от минета, травести от трансвестита, а Юпитер с Юноной от «Юноны» и «Авось». На чем и успокоилась, убедив себя, что нет худа без добра, а ренегату отрыгнется. Даже пожелала ему успехов во всем и в сексе отдельно. А тем временем неплохая иномарка Ветрова отрадным образом трансформировалась в горку наличных, осевшую в моем кошельке, и смешную машинку «Оку», на которой он стал ездить (впоследствии жаловался, что, когда садится за руль этого «кабриолет-коктейля», у него возникает забавное ощущение езды на велосипеде). Он ушел из ФСБ и подрядился руководить службой безопасности коммерческого банка «Спарта», имеющего тесные связи с руководством города, а следовательно, опять же с ФСБ. Отсюда я и поняла, зачем ему пудреница на колесах. Для дураков – вот зачем. Чем он занимается в своих клоаках, я никогда не интересовалась. Он приходил два раза в месяц, справлялся о творческих достижениях, метал пироги, возился с Антошкой и, довольный собой, отчаливал, полностью уверенный, что такого папашку, как он, поискать надо. А мне, собственно, его визиты были по барабану. Влияния на Антошку он не имел, нервной дрожи во мне не генерировал – так что я взирала на него сквозь пальцы. В последний раз он появился двадцатого мая – в аккурат за день до «командировки» Антошки в Асино. Сидел молчаливо, казался каким-то усталым, задерганным. Отказался от пирогов. Думаете, я стала спрашивать, что случилось?..

– Динка, не молчи. Зачем приходил Сизиков? – настойчиво повторил Ветров.

Они охладели друг к другу задолго до нашего развода. Отношения поддерживали строго деловые, а в суть их дел я никогда не посвящалась. Но не раз в моем присутствии Ветров проходился по Сизикову живописными оборотами, кровожадно молотя кулаком по ладошке и поглядывая на дверь. Может быть, он забывал, что перед ним всего лишь я? Или намеренно?

– Тебя интересует, спала ли я с ним? – тонко усмехнулась я. А сама в этот момент думала о другом. «Интересно, – думала я. – Он выслеживал меня или Сизикова?»

– Меня интересует все, – нахально заявил Ветров.

– Ну хорошо. – Я пожала плечами. – С твоим Сизиковым я сегодня не спала. А приходил он затем, чтобы спеть Лазаря и пригласить меня на Телецкое озеро.

– Куда-куда? – Ветров остолбенело разинул рот.

– На Телецкое озеро, – отрубила я. – Вот крест божий.

Проштудировав мою честную физиономию, Ветров, очевидно, пришел к выводу, что я не вру. В связи с чем провалился в глухую задумчивость и надолго замолк. Через вечность включился:

– А зачем?

– Ты это у меня спрашиваешь? – удивилась я. – Он сказал, что уезжает в отпуск, но на Кипр рассчитывать не может, поскольку денег у него осталось всего два мешка, то есть совсем мало. Остается Телецкое озеро. Посуди сам, страна маленькая, больше некуда.

– Вот гаденыш, – Ветров восхищенно покрутил аккуратно стриженной макушкой. Вскочил и, погрузив пальцы в джинсовые карманы, стал вышагивать по комнате, как Ленин по Мавзолею.

– А в чем, собственно… – начала было я.

Но тут Ветров остановился и, уперев в меня указующий перст, выразительно прищурился.

– О чем он еще говорил?

– Больше ни о чем, – вымученно соврала я.

Не люблю, когда в меня тычут перстами. Вот, в сущности, и все. Отфыркавшись и забрав какие-то глянцевые книжки (я наивно считала их своими), Ветров удалился, практически не попрощавшись и не оставив полезных инструкций. А я долго еще сидела на тахте, безуспешно пытаясь выудить из головы хоть одну, хоть завалящую идейку.

На следующее утро мною овладела жажда деятельности. Я обзвонила пару десятков знакомых, имеющих отношение к печатному слову, и попыталась приобрести представление о конъюнктуре книжного рынка. О тщета надежд! Мнения расходились, как дороги на перепутье. Одни абоненты заводили длинную песнь из разряда «ни о чем», на середине которой приходилось их тактично прерывать, другие, напротив, вежливо интересовались, неужели мне нечем заняться, и если это так, то почему бы нам не прогуляться с данным имяреком до ближайшего «фаст-фудика» – выпить чего-нибудь доброго, а потом не сбегать на пляж, поскольку погода – самый Ташкент, а на завтра уже обещают обледенение. Лишь один из этих остряков посоветовал что-то вразумительное. Его звали Лев Хокайло, он носил огненно-рыжую бородищу и работал одним из многочисленных редакторов карманного издательства «Лира», паразитирующего на выпуске карманных русско-латинских (и наоборот) словариков. О том, почему наши с ним отношения в обозримом прошлом пару раз выходили за рамки делового эпистолярия, я распространяться не буду.