Дочь оружейника

– Пустите меня, умоляю вас! – проговорила я со слезами.

– Скажи прежде, что ты сделала с гасконцем, который пошел в твою комнату?

Я поняла, что это один из провожавших меня солдат, поставленный на часах, и плакала от отчаяния, что мое бегство не удалось.

– Не плачь, малютка, – говорил солдат, – я тебя не обижу, только я хочу знать, как ты отделалась от помощника судьи, которого трудно надуть. Не отправила ли ты его на тот свет, как дворянина?

Я рассказала ему, что придумала для моего спасения, и он рассмеялся от души.

– Это хорошая штука, и я долго ее не забуду! Но теперь дело в том, чтобы тебе поскорее выбраться отсюда. Гасконец подымет скоро такой шум, что всполошит всех.

И взяв меня за руки, он повел меня через общую залу, где было тоже темно, к двери, выходящей на дорогу, но вдруг в ту же залу распахнулась широко другая дверь и в нее вбежал мой гасконец. Солдат успел толкнуть меня в угол и, загородив меня собой, притворился спящим.

– Тысяча чертей! – бормотал гасконец, отворив дверь на улицу, – проклятая цыганка убежала, надула меня! Что мне делать? Разбудить всех, догнать ее! Нет, надо мной будут смеяться. Лучше пусть подумают, что колдунья вылетела в окно и этот болван часовой прозевал ее… верно уснул… Ну, черт с ними со всеми! Пойду усну.

И он, ворча и бранясь, ушел в свою комнату.

– Браво! – сказал мой новый покровитель. – Теперь нам нечего бояться. Только как он вышел из комнаты, где ты его заперла? Это я узнаю.

Я хотела идти к дверям, но солдат остановил меня словами:

– Ты замерзнешь, малютка, если пойдешь в твоем легком костюме. Погоди минуту, я принесу тебе плащ.

И он действительно принес мне мужской плащ и шляпу, закутал меня как ребенка и сказал, смеясь:

– Это плащ гасконца, он мне должен, и я могу взять эти вещи.

Я поблагодарила доброго солдата и была уже у двери, но он сказал мне:

– Ты успеешь еще поблагодарить меня, я пойду с тобой.

– Как же это? – спросила я с удивлением. – А что скажут ваши товарищи и начальники, когда вы вернетесь к ним?

– Я и не намерен возвращаться, – продолжал он, выводя меня из гостиницы. – Мне надоело быть солдатом, я хочу поискать другого ремесла… хоть музыканта или комедианта.

– Не думайте, что это веселое ремесло, – сказала я грустно, следуя за моим избавителем.

Мы уже были далеко от гостиницы, когда рассвело, и я могла разглядеть моего покровителя. Это был молодой человек лет двадцати трех, простой наружности, добрый и откровенный. Он заботился обо мне как брат и видя, что я устала, нанял телегу, которая ехала в Париж. Через пять дней мы были в столице Франции.

Так как на мне оставались серьги и браслеты, которыми меня украсила цыганка, отправляясь в замок, то я отдала эти вещи доброму моему спутнику Фредерику на издержки дороги, но он не хотел брать их, сказав, что у него есть деньги, и что их достанет на некоторое время. Меня трогало такое бескорыстие, и я готова была любить его, как брата. Не желая быть ему в тягость, я хотела чем-нибудь заняться, но умела только петь и танцевать, и потому, поневоле, должна была отыскать какую-нибудь труппу, чтобы снова сделаться комедианткой.

Мы жили в гостинице, в отдельных комнатах, и я была совершенно спокойна насчет Фредерика, который обращался со мной как с сестрой, но и в нем я должна была ошибиться. Он тоже замышлял погубить бедную девушку, но, не одаренный ни смелостью повесы, ни хитростью развратника, ни самоуверенностью гасконца, забрался в мою комнату, когда меня не было дома, и спрятался в шкафу.

К счастью, мне что-то понадобилось взять оттуда, когда я ложилась спать и, увидев Фредерика, потерявшегося совершенно от смущения, я не испугалась, но чуть не заплакала от досады, что снова могла быть жертвой грубости и насилия.

Он хотел было подойти ко мне, но я остановила его и жестом указала на дверь.

Бедняжка был действительно жалок и не Трогался с места. Я сказала ему строго:

– Ты оскорбил меня, Фредерик. Я тебя любила и уважала как брата, а ты решился на подлость, на злодейство. Неужели ты думал, что Бог, спасший меня столько раз, позволил бы совершиться преступлению? Ты хотел тоже употребить насилие, но я не боюсь тебя, я сумею защититься.

И, сложив руки, я смотрела на него смело, чувствуя, что не я, а он в моей власти, потому что он любит меня до безумия, а я хладнокровна. В этих случаях женщины сохраняют всегда преимущество, особенно если мужчина очень молод и любит искренно.

Фредерик был в отчаянии, он просил прощения со слезами, говорил, что любовь довела его до безумия; он был уверен, что я скоро оставлю его, если поступлю в какую-нибудь странствующую трупу.

– Так ты очень меня любишь? – спросила я с намерением. – Ты не хочешь расставаться со мной?

– Я не могу жить без тебя, Жуанита.

– В таком случае, добрый мой Фредерик, несмотря на твою глупую попытку, я дам тебе средство не разлучаться со мной. Женись на мне.

– Жениться? – вскричал молодой человек с восторгом. – Ты согласишься быть моей женой?

– Да. Если я не люблю тебя страстно, то, по крайней мере, чувствую к тебе дружбу, которая, со временем может превратиться в нежную привязанность. Я не хочу, чтобы ты отвечал мне сейчас; теперь ты готов на все. Подумай до завтра и дай мне ответ, а теперь прощай.

Я протянула его руку, которую он пожал с чувством и, как сумасшедший, выбежал из моей комнаты.

На другое утро он сказал мне, что готов хоть тотчас же обвенчаться со мной.

– Благодарю тебя, Фредерик, – отвечал я, – ты не будешь раскаиваться в своем решении. Я буду хорошая, верная жена. Клянусь над крестом моей матери.

– И ты откажешься от своего ремесла уличной танцорки? – спросил он нерешительно.

– Я бы охотно сделала это, но, к несчастью, не знаю ничего другого. Чем мы будем жить?

– У меня есть еще немного денег на первый случай. Притом у меня родители не бедные. Они содержат гостиницу в тридцати милях от Парижа и будут очень рады, если я вернусь к ним.

– И прекрасно, ступай к ним и объяви о своей свадьбе со мной.

– Но ведь они захотят, чтобы я остался у них и помогал им.

– Тем лучше. Ты потом придешь за мной, и я буду тоже работать в вашей гостинице.

– Неужели ты согласишься, Жуанита? Как я счастлив! Я сегодня же отправлюсь домой, чтобы поскорее вернуться.

Действительно, через час он собрался в дорогу, оставив мне половину своих денег и обещал, что через две недели непременно придет за мной. Но прошло четыре месяца, а Фредерик не возвращался, и я не получала о нем никакого извести. Меня это сильно беспокоило, тем более, что деньги, оставленные им, все вышли, и мне надобно было искать средств к жизни.

В это время я случайно встретилась с одной из прежних моих подруг, которая была замужем за цыганом. Они давали представления, гадали и продавали разные лекарства. Узнав о моем положении, цыган предложил мне ехать с ними из Франции, где их очень преследовали за малейшие проступки, а часто и совершенно безвинно.

Я согласилась присоединиться к ним, только просила, чтобы они проехали через селение, названное Фредериком, где была гостиница его родителей. Я хотела знать, что с ним случилось, и потому уже приняться за прежнее ремесло.

Цыган согласился. Подъехав к селению, я остановила моих спутников и пошла отыскивать гостиницу Фредерика. Встретив старика почтенной наружности, я спросила его, не знает ли он гостиницы, под вывеской коня, и он отвечал мне, что она на другом конце селения. Потом, осмотрев меня, он прибавил с беспокойством:

– А что тебе за дело до гостиницы, моя милая?

– Мне нужно видеться с одним молодым человеком. Не знаете ли вы сына хозяина, Фредерика, который вернулся сюда месяца четыре тому назад?

– Как не знать, – сказал старик. – Фредерик теперь сам управляет гостиницей и скоро женится.

– Женится! – вскричала я. – Это невозможно!

– Отчего же нет, моя милая? – спросил старик, удивленный моим восклицанием. – Я отец Фредерика. И знаю поэтому, что свадьба его назначена на послезавтра; но кто ты? – прибавил он в сильном волнении. – Ты, верно, цыганка, которая околдовала его до того, что он хотел на тебе жениться?

– Да, я Жуанита, – проговорила я грустно.

– Боже мой! – вскричал старик, крестясь и дрожа от страха. – Ты пришла погубить моего сына, увести его от нас. Он готов бросить и невесту и родителей; я это знаю, потому что нам тяжело было удержать его здесь и заставить забыть о тебе. Не делай этого, ради Бога, если ты добрая девушка, позволь ему остаться с нами и жениться на честной, трудолюбивой крестьянке. Не расстраивай счастья целого семейства. Сжалься над нами. Если он увидит тебя, то забудет все и погибнет навеки.

Бедный отец плакал и молился, и я внутренне благодарила Бога, что не чувствую страстной любви к Фредерику и могу отказаться от него и успокоить старика.

– Утрите ваши слезы, – сказала я ему. – Я пришла сюда только узнать, что случилось с Фредериком, но не хочу расстраивать его и вашего счастья. Я уезжаю далеко и, вероятно, не встречусь больше с вашим сыном. Не говорите ему, что вы меня видели, не произносите даже моего имени, и пусть он совершенно забудет обо мне.

– Благодарю тебя! – вскричал старик со слезами радости. – Бог наградит тебя за твое доброе дело, и если я могу помочь тебе… хоть я и не богат…

– Мне ничего не надобно. Если я оказываю услугу Фредерику и доставлю ему счастье, с меня этого довольно. Он спас меня от большой опасности, и я охотно жертвую собой… Прощайте… помните, что я христианка, и помолитесь за меня.

И я побежала к цыганам, не оглядываясь на старика и закричала им:

– Теперь я ваша! Едем скорее дальше!

– Отчего бы не дать нам представления? – заметил цыган. – Селение, кажется, богатое, мы бы собрали на дорогу.

– Нет, здесь я не буду танцевать ни за что на свете, – отвечала я с нетерпением. – Если вы остановитесь здесь, я уйду одна.

Цыган не настаивал, и мы отправились.

С тех пор прошло два года. Мы кочевали по Германии, Фландрии и остановились, наконец, в этой холодной, туманной стране, где нам тяжело было привыкать к суровому климату, но где, по крайней мере, бедных цыган не преследуют с таким ожесточением, как в других местах.

– Бедная Жуанита! – проговорил Франк, с чувством сжимая руку девушки. – Сколько силы и твердости истратила ты в твоей безотрадной жизни! Но неужели ты, до сих пор, не встретила человека, который избавил бы тебя от горького ремесла уличной комедиантки?

– Мне делали много предложений, и честных и бесчестных, но я отвечала всем одинаково, что пожертвую моей свободой только тому, кого полюблю.

– И ты не встречала такого человека?

Жуанита покраснела, опустила глаза и проговорила тихо:

– Встретила… одно слово, одна ласка может заставить меня забыть все мои несчастья, но он… полюбит ли он плясунью, цыганку?

– Полюбит непременно, когда узнает, как добра, чиста и великодушна эта цыганка. Он будет счастлив, будет гордиться тобой.

Жуанита хотела отвечать, но волнение ее было так сильно, что она не могла проговорить ни слова.

«После, – думала она, – завтра, когда я спасу Марию, я скажу ему, кого люблю».

И оставив Франка в своей комнате, молодая девушка вышла и закутавшись в грубый плащ, легла на лавке отдохнуть от волнений.

VII. Поражение

В то время, как Франк и Жуанита готовились похитить Марию, в другом месте происходили в эту же ночь важные происшествия.

Мы оставили Шафлера в его лагере, в Гильверсуме, приготовляющегося к экспедиции против Перолио. Он сговорился с капитаном Салазаром действовать заодно и ждать только возвращения шпиона или Франка, чтобы начать действие. Шпион, оставив Франка перед фермой, где жил Перолио, не знал, что с ним случилось потом, но сам побежал в лагерь Шафлера и рассказал ему об укреплениях и положении неприятеля.

Неизвестность судьбы товарища не удержала молодого начальника. Он собрал свое войско и ночью двинулся в путь. Шафлер должен был напасть на селение Эмн со стороны, занимаемой Черной Шайкой, а Салазар и отряд голландцев обязались явиться с другой стороны, где стояло войско ван Нивельда и ван Рюиса.

Мы говорили уже, что в начале и в конце Эмна были церкви с кладбищами, окруженные стенами и превращенные в настоящие форты. Стены были уставлены маленькими пушками, и палисадами, за которыми скрывались стрелки, не допуская подойти близко к селению. Широкий канал разделял селение на две части, соединенные деревянным мостом. Плотина разделяла лагерь Перолио от лагеря ван Нивельда и ван Рюиса.

Салазар, прибыв в назначенное место, тотчас начал атаку, не дожидаясь, чтобы союзник его сделал то же, и эта поспешность могла нанести ему большой вред.

Пользуясь туманом, он дошел незаметно до Эмна и взял аванпосты, но близ кладбища на него напали сильные отряды ван Нивельда, и со стены загремели пушки. Войско Салазара сильно страдало, но подвигалось вперед, хотя в самом селении могло быть окружено со всех сторон. Но там не было, по крайней мере, пушек.

Между тем отряд голландцев прибыл на барках по каналу, но колья не допустили его высадиться. Тогда нашлись смельчаки, которые доплыли до моста и зажгли его, мешая этим соединиться войскам Перолио и ван Нивельда. Однако, этот подвиг, наносивший вред неприятелю, мог испортить и дело своих, потому что не позволял ван Шафлеру подать помощь расстроенной армии Салазара.

Пушечные выстрелы и колокольный звон разбудили Черную Шайку, всегда готовую к сражению. Все были на своих местах, когда ван Шафлер явился у противоположного кладбища. Туман был так силен, что осажденные не видели неприятеля, но, слыша конский топот и звук оружия, начали стрелять. Ван Шафлер дал приказание сдвинуться всем в сторону и соблюдать тишину, и Черная Шайка продолжала стрелять понапрасну. Когда туман начал исчезать, стрелки Шафлера подошли к стенам и стали бросать горящие стрелы. Деревянные палисады загорелись и нападающие, во главе которых был Вальтер, ворвались на кладбище.

Это нападение было таким быстрым, что воины Перолио отступили, бросили пушки, и всадники ван Шафлера ворвались в селение. Но за церковью их ожидал грозный сюрприз. Вся Черная Шайка стояла в боевом порядке и с криками: «Да здравствует Перолио, смерть треске!» бросилась на неприятеля.

Войско ван Шафлера, не ожидавшее такой сильной атаки, дрогнуло и ряды его начали расстраиваться, но молодой начальник бросился вперед, размахивая мечом и, громко ободряя товарищей. Его пример возбудил храбрость солдат и сражение продолжалось с ожесточением.

Вдруг граф увидел начальника Черной Шайки, которого, несмотря на опущенное забрало, можно было узнать по богатому вооружению и красным перьям на шлеме.

Он бросился к своему врагу и вскричал:

– Защищайся, низкий похититель женщин! Один из нас должен погибнуть! Я давно ищу тебя.

Черный рыцарь, не отвечая, направил свою лошадь с такой силой против графа, что тот едва усидел в седле. Но искусный наездник скоро оправился и напал на противника, который только смеялся под своим забралом и отвечал ударами на удары. Бой был отчаянный. Начальник Черной Шайки ударил, наконец, так сильно по голове жениха Марии, что тот лишился бы жизни, если бы не поднял щита, на который пала вся тяжесть удара. Только белые перья упали со шлема графа и он, не дав опомниться врагу, быстро размахнулся мечом, бросив ненужный щит и, в свою очередь, поразил начальника Черной Шайки. Удар пришелся прямо в плечо, где сходились части лат и раненый, застонав, опустил руку. Шафлер ударил его по плечу и черный рыцарь зашатался и упал с лошади.

Граф остановился на минуту, пораженный такой скорой победой над врагом. Он хотел сойти с лошади и спросить у умирающего, что он сделал с Марией, но обязанности начальника не позволяли ему останавливаться. Падение капитана произвело беспорядок в рядах Черной Шайки, на которую воины Шафлера бросились с криками радости. Бандиты, не зная, что делать, начали отступать, а граф стал их преследовать с ожесточением.

Наконец кто-то вздумал скомандовать, чтобы Черная Шайка соединилась со солдатами ван Нивельда, и всадники поскакали в галоп к мосту. Они не знали, что голландцы уже сожгли его, а туман и темнота были еще так сильны, что в тридцати шагах нельзя было ничего рассмотреть. Масса всадников понеслась во всю прыть сильных лошадей прямо к пропасти, в которую почти все обрушились и погибли в канале, попав на колья и раздавленные лошадьми. Некоторые, видя опасность, хотели вернуться, но это было невозможно: напор был так силен, что не было сил ему противиться. Притом войско Шафлера, следовавшее за бегущими, гнало их вперед копьями, так что, кто не попал в канал, тот погиб от оружия.

Крики, стоны и стук оружия были оглушительны. Солдаты Шафлера рубили беспощадно врагов, которые были поражены ужасом и почти не защищались.

Из всей шайки Перолио, которой в Эмне стояло тысяча двести человек, спаслось едва сто, и то не самых храбрых, попрятавшихся в церкви и домах.

Шафлер не отыскивал их, но довольный смертью Перолио, хотел упрочить свою победу и взять весь Эмн. Для этого надобно было соединиться с капитаном Салазаром, и так как мост не существовал, молодой начальник приказал объехать кругом.

Между тем положение Салазара было очень скверно. Он был окружен многочисленными отрядами ван Нивельда и защищался отчаянно, когда увидел приближение союзника, который напал на удочек, не ожидавших нового неприятеля. Всадники ван Шафлера начали теснить врагов, которые, в свою очередь, отступили, потому что голландский губернатор высадил свой отряд и явился неожиданно позади ван Нивельда.

И с этой стороны победа была решительная, и раненый ван Нивельд сдался голландскому губернатору.

– Мессир губернатор, – сказал ему Шафлер, – кажется, я имею право выбирать себе пленника.

– Все пленные принадлежат вам, граф, – отвечал учтиво голландец. – Вы герой, и сегодняшняя победа принадлежит вам.

– В таком случае, я беру только ван Нивельда. Возьмите ваш меч, мессир, вы свободны.

– Благодарю, граф, я пришлю вам выкуп; назначьте сами сумму.

– Вы однажды заплатили за меня выкуп Перолио, теперь мы квиты.

– Еще раз благодарю, мессир, вы настоящий рыцарь.

– Я только исполняю свой долг, – возразил Шафлер. – Сегодня я окончил мои счеты с Перолио.

– Что вы говорите? – спросил ван Нивельд.

– Я убил начальника и истребил его шайку.

– Вы убили Перолио? Где? Когда?

– Сейчас, в Эмне.

– Это невозможно. Перолио уехал в Амерсфорт, где стоят остальные люди его шайки и вернется только завтра.

– Верно, он приехал раньше?

– Не может быть – он тотчас бы дал мне знать.

– Однако я узнал его по росту, по фигуре, по его латам и вооружению. Правда, лицо его было закрыто забралом, но он командовал войском. Кто же мог быть это, кроме него?

– Вероятно, один из его воинов, нарядившийся в его вооружение, чтобы придать больше храбрости солдатам.

Шафлер впал в раздумье. Действительно, он не был уверен, что поразил своего врага и, желая рассеять сомнения, молча пожал руку ван Нивельда, взял несколько солдат и поскакал опять на другой конец селения. Он не нашел тела начальника Черной Шайки на том месте, где они сражались, а Вальтер, оставшийся тут, сказал, что это был лейтенант Перолио, Вальсон.

Вот как узнал о том оружейник.

Только всадники Шафлера оставили эту сторону селения и отправились на помощь Салазару, как солдаты Черной Шайки, спрятавшиеся во время сражения, вышли из своих убежищ и начали подбирать раненых. Так как, несмотря на смертельную рану, Вальсон еще дышал, то его перенесли в дом Перолио, где был спрятан знакомец наш Фрокар, никогда не участвовавший в битвах. Узнав об истреблении Черной Шайки, он начал собирать вещи Перолио, чтобы бежать с ними.

В эту минуту солдаты принесли бесчувственного Вальсона, и, положив его на постель, пошли за другими ранеными.

Фрокар остался один с Вальсоном, которого ненавидел. Он вспомнил тотчас о ста флоринах, отданных лейтенанту на хранение и которых еще не получал, хотя и заслужил их, похитив дочь оружейника. Монах начал гадать, куда мог спрятать Вальсон эти деньги. Надобно было расспросить об этом умирающего, чтобы сокровище не досталось кому-нибудь другому. Для этого надобно было привести раненого в чувство, хоть на несколько минут. Фрокар расстегнул ему латы, отер кровь с лица и потер уксусом виски и ноздри. Умирающий открыл глаза и черты его выразили сильное страдание. Он пошевелил губами, но звуки не выходили из его горла.

– Что с вами, лейтенант? – спросил монах сладким голосом. Разве можно падать в обморок от царапины?

Раненый собрал все свои силы и прохрипел:

– Воды… ради Бога… каплю… воды.

«А, ты хочешь пить, – подумал Фрокар. – Это предсмертная жажда».

И налив бокал воды, палач поднес ее Вальсону, но не дал дотронуться до бокала.

– Погоди, – говорил он, наклоняясь к самому уху умирающего. – Я тебе дам пить, только скажи прежде, куда ты спрятал мои сто флоринов?

– Не… скажу… – прошептал англичанин.

Фрокар поставил воду дальше; раненый застонал так жалобно, что сам демон сжалился бы над ним.

Фрокар взял опять бокал и поднес его почти к губам умирающего.

– Ну, говори же, мой милый, – дразнил он англичанина, то приближая бокал к его запекшимся губам, то отнимая его. Вальсон страдал в невыносимой пытке, но стиснул зубы и молчал.

Палач заметил, что раненый держит свою руку у левого бока, и догадавшись, что деньги должны быть при нем, поставил воду на стол, сорвал одежду несчастного и увидел на теле его кожаный кушак, порядочно набитый деньгами. Радостный крик вырвался из груди разбойника и он ухватился за кушак, но англичанин так сильно держал свою левую руку на месте, где была застежка, что палач никак не мог оторвать ее.

– Я заставлю тебя выпустить мои денежки, – проворчал он.

И взяв бокал с водой, он поднес его к левой руке умирающего. Англичанин ухватился за сосуд левой рукой, но в ту же минуту правая вцепилась в руку Фрокара и вжала ее с необыкновенной силой для раненого. Взбешенный монах толкнул бокал, уже поднесенный к губам Вальсона; вода пролилась, несчастный застонал отчаянно.

– Надобно кончить эту комедию, – проговорил Фрокар, – мне некогда возиться с этим болваном.

И он уперся коленом в грудь умирающего, чтобы задушить его, но дверь отворилась и солдаты ввели раненого Видаля, которого вытащили из-под лошади с сильными контузиями.

Увидев оруженосца Перолио, англичанин собрал последние силы и проговорил замирающим голосом, прерываемым предсмертным хрипеньем:

– Видаль… возьми кушак… это… тебе…

Видаль подошел к умирающему товарищу, взял из его рук кушак и видя, что Вальсон шевелит губами, наклонился к нему, чтобы расслышать последние слова, но силы того уже истощились, он бросил грозный взгляд на Фрокара и умер.

Палач побледнел от злости; сокровище попало в другие руки, но он решился добыть его во что бы то ни стало. Когда солдаты ушли, и он остался один с Видалем, то предложил свои услуги молодому человеку и хотел помочь ему снять оружие, но оруженосец, ненавидевший Фрокара, грубо оттолкнул его, сказав, что не нуждается в его пособии и сам перевяжет свои раны. Бандит вышел из комнаты, составляя новый план для овладения сокровищем.

«Видаль слаб и ранен, – думал он, – я с ним слажу… он не выйдет живой отсюда».

Фрокар вошел в соседнюю комнату, отделенную от спальни занавеской и не имевшую другого выхода. Только окно выходило на задний двор, но было довольно высоко от земли. Палач приготовил самострел и кинжал и стал за занавеской, дожидаясь, чтобы Видаль обернулся к нему спиной. Эта минута скоро настала.

Оруженосец снял латы и начал перевязывать рану на ноге; Фрокар уже приподнял занавеску, чтобы броситься на свою жертву, как вдруг в комнату вбежали воины графа Шафлера под предводительством Вальтера.

При виде отца Марии фальшивый пилигрим поспешил скрыться, но ему нельзя было даже выскочить в окно, потому что весь дом был окружен неприятельскими солдатами. Не найдя другого спасения, он спрятался в большой сундук, приподнимая по временам крышку, чтобы не задохнуться.

Счастье было для Видаля, что Вальтер узнал его, воины Шафлера не пощадили бы оруженосца Перолио, но оружейник сказал им:

– Оставьте его, друзья, он добрый, честный малый, я отвечаю за него. Только ты должен идти с нами, любезный, – продолжал он, обратясь к молодому человеку, – потому что другие не пощадят тебя.

Когда шум утих, Фрокар вылез из сундука и увидев, что нет ни Видаля, ни кушака, вскричал в бешенстве:

– Меня обокрали! Я разорен! И в этом виноват проклятый англичанин!

И палач бросился к бездыханному трупу лейтенанта Перолио и начал его бить.

Видаль рассказал Вальтеру, что Перолио поехал к бурграфу в Амерсфорт и не мог участвовать в сражении. На вопросы отца и жениха о Марии, он сказал, что молодая девушка, задержанная в дороге болезнью, недавно привезена в Утрехт к Берлоти, и что Перолио еще не видел ее, но хотел отправиться туда, возвращаясь от бурграфа.