Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

В гостинице, находившейся неподалеку, барон Тиссен занимал огромные апартаменты из трех комнат, обставленные антиквариатом с той нарочитой небрежностью, которая стоит дороже самой безумной роскоши. Широким жестом хозяин предложил гостю на выбор коробки гаванских сигар и напитки из бара, а сам начал рассказ:

«Впервые о табакерке с мопсом упоминается во французских хрониках времен королевы-отравительницы Екатерины Медичи. Она страдала приступами жестокой мигрени, и придворный лекарь Жан Нико предложил нетрадиционное лечение – нюханье табака, растертого в порошок. В то время табак, недавно привезенный из Америки, считался растением неведомым и даже ядовитым. Но Медичи нюхательный табак помог. И она решила поделиться новым «лекарством» с одной из своих фрейлин. И так уж случилось, что бедная девушка в ту же ночь почувствовала себя крайне плохо, а к утру умерла. По дворцу поползли слухи, что королева, которую и так все боялись до одури, отравила бедняжку!»

«Так, может, вор искал в табакерке старинный яд?» – ахнул Леблан. «Нет, она пуста! – Барон ловко распахнул золотые створки. – Да и эта табакерка – не та, которую носила с собой Екатерина Медичи. Та была точно такая же, но привезенная из далекого Китая. Во времена Медичи европейцы еще не умели изготавливать фарфор. Только в начале XVIII века, то есть ровно двести лет назад, известный алхимик Иоганн Фридрих Бетгер смог раскрыть секрет изготовления «белого золота». И курфюрст Саксонский повелел создать в старинном замке городка Мейсен первую в Европе фарфоровую мануфактуру. Все производство проходило в атмосфере строжайшей тайны – за разглашение рецепта фарфора полагалась казнь не только предателя, но и всей его семьи. Так вот одной из первых фигурок, созданных в Мейсене, и стала копия табакерки Екатерины Медичи. Саксонские мастера доказали, что их фарфор ничуть не хуже китайского».

Писатель слушал барона, открыв рот от изумления. Он-то всегда думал, что современные миллионеры – чистые неучи. Действительно, зачем им обременять мозги образованием, когда они в любой момент могут нанять себе учителей, консультантов, помощников. Но этот 35-летний сынок «стального короля» обладал настоящей эрудицией. Факты и сведения сыпались из него, как из заправской энциклопедии. Впервые в жизни Леблан услышал, что самыми многочисленными покупателями «белого золота» с конца 1730-х годов были масоны. Когда в 1738 году папа римский запретил католикам вступать в братства «вольных каменщиков», масоны стали объединяться в тайные ложи. Но для того, чтобы узнавать «своих», им понадобился секретный знак, вот они и сделали мейсенские фигурки с мопсом своеобразным паролем. И маленькая табакерка идеально подошла для такой роли. Она помещалась в кармане, и ее можно было вынуть в любой момент, не вызывая подозрений у посторонних.

«Так, может, здесь какая-то масонская тайна и в табакерке могло быть зашифрованное послание?» – встрепенулся создатель Арсена Люпена. «Нет, мой друг! – покачал головой барон. – У собачек, предназначенных для масонов, были масонские символы на ошейнике. У моей же собачки там выгравирована надпись Toujours Fidele, то есть «Всегда верна». Говорят, правда, что похожую табакерку купил в середине XVIII века русский посланник в Саксонии и впоследствии преподнес императрице Екатерине II. Рассказывают даже совершенно невероятную историю о том, что императрица в пику всяким мужским «братствам» создала при своем дворе в Петербурге женский орден. Дамы, которые входили в него, собирались раз в месяц и обсуждали насущные проблемы общества. Представляете, друг мой: под покровом ночи красавицы в старинных одеждах, с драгоценностями на глубоких декольте тайно пробираются в малый салон императрицы и при входе каждая предъявляет вот такую собачку».

«Роскошный сюжет! – Леблан залпом осушил рюмку коньяка. – Однако вы сказали, что русская императрица получила только одну собачку. Откуда же взялись другие?» – «О, русские – мастера на все руки! Через три десятилетия после Бетгера они тоже раскрыли секрет изготовления фарфора. Ну а уж по мейсенскому образцу на Императорской фарфоровой мануфактуре можно было изготовить любые фигурки». – «Но тогда мир должен быть наводнен подобными табакерками!» Барон Тиссен философски прикрыл глаза: «Увы, за полтора столетия все теряется, бьется, пропадает. Тем, чего обычно бывает много, никто не дорожит. Когда полгода назад решили устроить выставку, посвященную мейсенскому фарфору, нашлась только одна подлинная табакерка с мопсом – у меня. Правда, организаторы сообщили, что якобы сохранилась еще парочка экземпляров в небольших частных коллекциях, но на их хозяев так и не смогли выйти».

«Однако, – писатель нервно побарабанил пальцами по инкрустированной поверхности стола, – все эти превосходные истории нам мало что дают. Ведь они не об этой конкретной табакерке, а о ее, так сказать, сестрах-близняшках. А что вы знаете именно о ней?» – «Мой отец говорил, что эта табакерка, изготовленная в 1756 году, некогда принадлежала курфюрсту Саксонии и королю Польши Августу III». Леблан откинулся на спинку кресла: «Что ж – отсюда и начнем!» – «Что?» – не понял барон. «Поиски! Конечно, мой герой Арсен Люпен опросил бы каких-нибудь высокопоставленных родственников по монаршей линии, чтобы узнать семейные предания об Августе III. Но у меня таковых родственников не имеется, так что я пойду в библиотеку и полистаю старинные фолианты – в те времена придворные обожали писать мемуары».

Секретный подарок курфюрста

Неделю писатель просидел на шатких стульях библиотек Сорбонны, Лувра, Версаля. Наконец ему попались записки некоего барона Неймана, подвизавшегося при саксонском дворе. И сведения, содержащиеся в них, оказались столь интересны, что Леблан без предупреждения пожаловал ранним утром в гостиничный номер барона Тиссена.

«Послушайте! – заявил он с порога. – Я натолкнулся на весьма любопытную историю. Оказывается, Август III летом 1756 года пожаловал в Мейсен и решил приобрести подарок своей августейшей супруге. Жену свою, принцессу Марию-Йозефу из знаменитого дома Габсбургов, он обожал, прожил с ней больше сорока лет и нажил аж пятнадцать детей. Но когда курфюрсту было уже под шестьдесят, что-то в их жизни разладилось и он стал заглядываться на одну из молоденьких фрейлин по имени Кристина. Ну, словом, седина в бороду – бес в ребро. И вот, покупая жене в Мейсене табакерку с фарфоровой собачкой, Август решил приобрести такую же и для своей любовницы. А там как раз весьма удачно только что сделали небольшую партию таких вещиц. Но если для супруги курфюрст взял обычную табакерку, то в той, которая предназначалась любовнице, приказал сделать «секрет» и отослать подарок нарочным. Правда, как сообщает саксонский барон Нейман, до возлюбленной курфюрста Августа табакерка так и не дошла: нарочного ограбили по дороге. Вот я и думаю: если в табакерке было секретное отделение, значит, Август в него что-то положил. Какой-то тайный подарок, чтобы, если, не дай бог, табакерка попадет к жене, та ничего особого не нашла. Правда, это пока только мои домыслы…» – вздохнул писатель.

Но тут вдруг дверь гостиной распахнулась, и на пороге возник взволнованный секретарь барона Тиссена: «Ваша светлость, мне только что позвонили устроители выставки. Какое странное происшествие! Оказывается, в небольшом частном музее где-то в Богемии злоумышленник точно так же разбил витрину, но экспонат не тронул, только выбросил на пол. И знаете, что это был за экспонат? Такая же табакерка с мопсом, как и ваша!» – «Значит, мы на правильном пути! – воодушевленно воскликнул Леблан. – В «секрете» одной из табакерок что-то есть. И вор ищет это!»

Взволнованный барон Тиссен вскочил с кресла: «Кажется, я даже знаю, что он ищет!» Через полминуты он уже выходил из своей спальни с журналом, свернутым в рулон. «Пару недель назад Британский музей опубликовал «Хронику особых находок Хабахталя». Сейчас найду!»

Барон начал лихорадочно листать журнал. Секретарь же, повернувшись к писателю, быстро зашептал, объясняя: «Хабахталь – это рудник в Альпах, где добывают изумруды. Говорят, что именно из этих мест был уникальный изумруд размером с голубиное яйцо, который принадлежал еще римскому императору Нерону. А в соборе Зальцбурга до сих пор выставлен огромный камень, найденный в XVII веке. В наше время Хабахтальский рудник находится в концессии у англичан. Вот они и издали «Хронику особых находок».

И тут Тиссен наконец-то нашел нужную страницу: «Вот! Здесь говорится, что весной 1756 года хабахтальские старатели нашли огромный изумруд, и австрийская императрица Мария-Терезия приказала отослать его своему союзнику курфюрсту Августу III в знак августейшей привязанности. Послы должны были вручить камень лично курфюрсту. А тот в это время находился в Мейсене, куда они и отправились». – «Ну а Август, получив изумруд, положил его в качестве подарка в тайное отделение табакерки, такой же, как ваша! – подытожил писатель. – Сколько, вы говорили, барон, осталось этих табакерок в наше время?» – «Три. Но две вор уже обыскал! Остается третья. Но где она? Может, устроители этой парижской выставки знают? Свяжитесь с ними еще раз, Пауль!» – приказал Тиссен секретарю.

Молодой человек кивнул и кинулся выполнять приказание, а барон достал из сейфа свою табакерку. Вдвоем с писателем они еще раз тщательно осмотрели фигурку и пришли к единому выводу: секретное отделение должно было находиться к теле самой собачки – недаром фигурка была полой. Если и вправду в третьей табакерке найдется изумруд, тогда вор станет богачом. Изумруды же – самые дорогие камни в мире!

Но ни подтвердить, ни опровергнуть выводы своего расследования писатель и коллекционер пока не могли. К тому же имя владельца третьей табакерки никто не знал. Так что оставалось одно – ждать.

Прошло три месяца. Выставка в Париже закрылась. Барон Тиссен-Борнемисса увез свою табакерку с собачкой домой в Будапешт. Писатель Леблан уже успел настрочить очередную книгу о похождениях благородного вора Арсена Люпена, не забыв рассказать в ней о похищении старинных драгоценностей. Но однажды в его квартире на Монмартре раздался телефонный звонок. Взволнованный голос барона Тиссена произнес: «Я в Париже. В той же гостинице на Итальянском бульваре. Приходите сейчас же!» И Морис Леблан понял – расследование продолжается.

Барон встретил его с газетой в руке: «Вот недавний номер «Нью-Йорк таймс». Здесь рассказывается о том, как местный фабрикант по фамилии Моррис решил продать доставшуюся ему в наследство коллекцию старинных фарфоровых фигурок. В искусстве он ровным счетом ничего не смыслил, но самоуверенно утверждал, что среди его вещиц находится табакерка с мопсом, которой якобы владела сама Екатерина Медичи. Именно по этой рекламе его и нашел мой секретарь. Но нашел и злоумышленник. Наше предупреждение опоздало: вор ударил мистера Морриса по голове, забрал табакерку и разбил фарфоровую фигурку». Писатель ахнул: «Неужели нашел изумруд?» – «Не исключено. Во всяком случае, в осколках фарфора обнаружилась секретная пружинка. Очухавшийся мистер Моррис сильно оцарапался о нее, пытаясь склеить осколки. Оказалось, посредством пружинки фигурка просто приподнималась над самой золотой табакеркой». – «Значит, мы были правы! Жаль только, что «секрет» нашелся не в нашей собачке! – И писатель, налив себе коньяку, залпом осушил рюмку. – Остается только следить, не всплывет ли изумруд. Вор же будет пытаться его продать».

Леблан оказался прав. Через год на ювелирном аукционе в Амстердаме частному лицу, пожелавшему остаться неизвестным, был продан неизвестный доселе большой изумруд. Продавец заявил, что это старинная семейная драгоценность, и в доказательство предъявил бумагу, из которой значилось, что его предок, барон Нейман, за верную службу был награжден сим камнем саксонским курфюрстом и польским королем Августом III.

«Но вы же можете доказать, что этот «потомок» – банальный вор, укравший изумруд из табакерки мистера Морриса! – возмущенно написал Леблан Тиссену-Борнемиссе. – Это мне, писателю, никто не поверит. Все свалят на творческое воображение. Но вы же – уважаемый промышленник!»

Однако промышленник не стал ввязываться ни в какие разбирательства. Тем более что и объявившийся Нейман, и проданный им изумруд испарились, как будто и не существовали вовсе. К тому же барона больше привлекали иные сокровища – картины старых мастеров. Генрих Тиссен-Борнемисса сполна отдался страсти художественного коллекционирования, особенно после того, как унаследовал отцовский бизнес в Германии. Но при этом он никогда не расставался со своей старинной золотой табакеркой с фарфоровой собачкой, уверяя всех, что это его талисман. В 1932 году, предчувствуя наступление в Германии «нового порядка», барон вывез ее вместе со всей коллекцией в нейтральную Швейцарию, на свою виллу Фаворита близ Лугано. Ну а после Второй мировой войны коллекцию значительно преумножил его сын – барон Ханс Генрих Тиссен-Борнемисса, которому по наследству перешел и отцовский талисман – приносящая удачу старинная табакерка с мопсом. Огромное собрание, ставшее самой большой и самой ценной во всем мире частной художественной коллекцией, в которой представлены шедевры Рембрандта, Дюрера, Хальса, Ван Дейка, Гольбейна, Моне, Ван Гога и других великих мастеров, открыли для публичного посещения. После того как в 1985 году Ханс Генрих в пятый раз женился – на сей раз на испанской красавице Кармен Сервере, носившей в прошлом титул «мисс Испания», он перевез свою коллекцию на Пиренейский полуостров. А в 1992 году продал Испанскому государству за 330 миллионов долларов, что, впрочем, составляет едва ли пятую часть ее реальной стоимости. Ныне «Собрание Тиссен-Борнемисса» занимает большой старинный трехэтажный особняк в центре Мадрида, недалеко от великого музея Прадо.

Великая эпическая мистификация

Вначале 1760-х годов литературный мир Англии облетела невероятная весть: нашлись творения древнего поэта Оссиана. Сей легендарный кельтский бард, как оказалось, жил в III веке н. э. на западном берегу Шотландии и был сыном короля Фингала, правившего в тогдашнем государстве Морвен. Творения Оссиана вот уже пятнадцать веков пересказывались в народе. Частично забывались, но, приобретая заново сложенные строки, все равно возрождались, ибо рассказывали о ратных подвигах, отважных воинах и прекрасных девах. Поэмы были полны мужественного духа, романтики отважных битв и лирических любовных откровений. Удивительно, но эти прекрасные строки ритмизированной прозы никогда до этого не публиковались и – невероятно! – вообще не записывались ни одним литератором. Так что шотландской да и всей мировой литературе необычайно повезло! Неудивительно, что публикация творений древнего поэта Оссиана поразила и читателей, и литературоведов, произведя настоящий фурор.

Джордж Ромни. Портрет Джеймса Макферсона

Появлению же этих, как их окрестили, «Поэм Оссиана» общество оказалось обязано замечательному путешественнику и поэту Джеймсу Макферсону (1736–1796). Именно ему посчастливилось обнаружить древние поэмы, когда он путешествовал по затерянным местечкам Шотландии. Макферсон и до того весьма увлекался древней литературой своей страны. Он был сыном богатого шотландского фермера, который смог позволить себе послать наследника сначала в Абердинский Королевский колледж, а потом и в Эдинбургский университет. Получив образование, Джеймс Макферсон некоторое время работал преподавателем, но быстро подружился с известными исследователями, изучавшими древние языки, – доктором наук Александром Карлайлом и литератором Джоном Хьюмом. Именно эти известные мужи и разглядели талант Макферсона к древним языкам и литературе. Хьюм даже попросил Макферсона перевести со старогэльского языка на современный английский древнюю поэму «Смерть Оскара». И молодой переводчик справился так умело, что Хьюм опубликовал его перевод.

С тех пор Макферсон и сам начал ездить по местам, хранившим древние традиции, и собирать-записывать народные предания и легенды. И вот ему попались поэмы Оссиана – это же шедевр древней литературы! Почти два года Макферсон корпел над переводами поэм со старого «шотландского гэльского наречия», хоть и был отличным переводчиком. Но справился! Умело, красочно и вдохновенно переложил стихи на современный английский язык. И к 1762 году издал целый сборник под длинным названием «Фингал, древняя эпическая поэма, в шести книгах, и некоторые другие стихи, сочиненные Оссианом, сыном Фингала; переведенные с гэльского языка».

Книга тут же была признана шедевром. Ее перевели на все европейские языки. Сам Гете поставил Оссиана рядом с Гомером. Более того, Гете ввел упоминание «Поэм Оссиана» в текст своего «Вертера», а это ставило поэмы уже в разряд культовых вещей мировой литературы. Начались и «подражания великому кельту». Даже русские поэты – Державин, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов и другие – создали немало стихов «из пересказов Оссиана» или «из времен древнего барда». По всему миру люди, зачитавшись великими строками, называли своих детей в честь героев книги. Например, известно, что французский маршал Бернадот, любимец Наполеона, дал своему сыну имя Оскар в честь сына Оссиана. И если учесть, что маршал Бернадот впоследствии стал королем Швеции, то и его сын впоследствии взошел на трон под именем Оскара I. Так древнее имя вернулось на монарший престол.

Макферсон стал мировой знаменитостью, а его деятельность получила солидную финансовую поддержку. За свои заслуги перед культурой Великобритании он был избран членом парламента, прикупил большой участок земли, выстроил дом. Умер в 1796 году на шестидесятом году жизни и был похоронен в Вестминстерском аббатстве рядом с великими сынами Отечества.

Только вот не все литераторы и ученые поверили в подлинность его «находки древней изустной поэмы». Сомнения в подлинности оссиановских текстов периодически возникали еще при жизни Макферсона. Сразу же после публикации «Фингала» английский священник, доктор теологии и истории Уорнер, перечислил ряд странных ошибок в именах героев поэмы, удивляясь, неужели Оссиан не знал, как зовут его родню? Ведь у Макферсона бард называл одни имена, а в древних рукописных списках упоминаются совсем иные. Более того, заметил доктор Уорнер, биография «шотландского кельта» Фингала взята из истории жизни ирландского героя-правителя Финна. Но если же признать, что Финн и Фингал – одно и то же лицо, то в истории Ирландии – Шотландии вообще начинается неразбериха.

В 1766 году историк Чарльз О’Коннер в своем труде «Рассуждения об истории Ирландии» отметил, что Оссиан не знал и мест, где проживал, и где велись сражения, им описываемые. Но ведь их названия тоже сохранились, и о них можно узнать из древних рукописей.

Наиболее рьяные критики требовали, чтобы Макферсон предъявил оригиналы своих записок, которые должны были быть на «гэльском шотландском диалекте», ведь в предисловии книги значится, что именно его записывал Макферсон со слов стариков, живущих на западном побережье Шотландии и сохранивших в памяти все эти старинные поэмы Оссиана. Однако Макферсон тогда в ярости заявил, что поклялся никому не показывать своих записок на гэльском языке, ибо враги его стремятся их уничтожить. Более того, неукротимый и взрывной по характеру, Макферсон счел все нападки и вопросы личным оскорблением и начал вызывать литературных противников на. реальные дуэли. Сам же стал выходить из дома с увесистой палкой для защиты. В общем, всем было показано, сколь трудно издавать гениальные творения. И читательская общественность потребовала от критиков прекратить «разные там расследования».

После смерти Макферсона критики накинулись на его архивные бумаги, но обнаружили только черновики на английском языке. И ни одного варианта на гэльском. Так с чего же он переводил?! Современные же историки твердо считают, что он и не переводил – он сам сочинял гениальные «Поэмы Оссиана». К тому же историки подчеркивают, что Макферсон оказался не сведущ не только в именах и названиях, но и не знал истинных обычаев древних кельтов. Ну а в дневниках Макферсона остались сожаления о том, сколь трудно писать «истинные стихи, но никогда не посчитаться гением». Это же почти признание.

Неудивительно, что ровно через сто лет исследователь гэльских баллад Дж. Ф. Кэмпбелл написал, подытоживая все литературные споры о макферсоновской мистификации: «Ныне я убежден, что ОССИАН Макферсона – великое оригинальное творение, написанное именно в то время, когда и было опубликовано – в 60-е годы XVIII столетия…»

Вот так – великое творение. И точка.

Явление Мадонны

В мире всего около десятка признанных картин великого Леонардо да Винчи. И две из них находятся в зале легендарного петербургского Эрмитажа. Если подняться на второй этаж по бывшей Советской лестнице и повернуть направо, то в зале № 214 можно увидеть ранний шедевр Леонардо да Винчи – «Мадонну Литта». Посетители всегда замирают перед этой небольшой, но прелестной, завораживающей картиной. И мало кто знает, что ее появление в Эрмитаже достойно самого удивительного – авантюрного и любовного – романа.

Сокровища старинного рода Литта

Джулио Литта, командир военного корвета «Пелегрино», более месяца стоявшего на неаполитанском рейде, взглянул на развивавшийся над его кораблем красный флаг с белым крестом и тяжело вздохнул. Еще бы – он давно уже должен был отплыть на Мальту, но все еще медлил с приказом сняться с якоря.

«Не иначе наш капитан влюбился, – шептались между собой бывалые матросы. – Ну да с кем не бывает, дело-то молодое».

Литта действительно был молод. Его огромный рост, загорелое лицо и пышущие румянцем щеки говорили о том, что у этого великана отменное здоровье. А белый восьмиконечный крест, вышитый на груди, извещал любого, что перед ним – рыцарь славного Мальтийского ордена.

В его ряды граф Джулио Ренато Литта Висконти-Арезе вступил еще 8 лет назад, в 1780 году, когда ему едва исполнилось 17 лет. Орден принял его с распростертыми объятиями, ведь Джулио принадлежал к сливкам итальянской аристократии. В его семье объединились два самых богатых и древних рода Милана – Литта и Висконти. А к 25 годам Джулио уже проявил себя отважным воином. Его сделали командором, доверив командование одним из боевых кораблей. Не раз его корвет участвовал в смелых морских операциях, сражаясь с турками и алжирскими пиратами, освобождая из разбойничьего плена захваченных в рабство христиан. Сам глава Мальтийского ордена, Великий магистр герцог де Роган, отличал молодого Литту. Словом, ни о каких печалях и вздохах не могло быть и речи. Но Джулио все-таки вздыхал.

Вот и сейчас он, перескакивая через ступеньки винтовой лестницы, спустился с палубы в капитанскую каюту. У двери, как обычно навытяжку, стоял дежурный: командор ордена мог возить секретные бумаги. Джулио вошел, захлопнув за собой дверь. Если бы только матросы знали, какую тайну он возит с собой!

Дрожащими руками Литта открыл замок походного сундука, достал плотный футляр коричневой кожи, откинул крышку и, как всегда, от восторга затаил дыхание. Вот оно – его сокровище, его картина! Прекрасная юная мать кормит младенца. Ее нежные руки заботливо держат сына, взгляд обволакивает его теплом и лаской. «Мадонна с младенцем» великого Леонардо да Винчи…

О картине не ведал даже Великий магистр. По уставу члены ордена не имели права на предметы личной роскоши. Но эта картина не могла быть роскошью – она была Мадонной. И Джулио, спрятавший ее в сундуке среди одежды, не видел греха в таком утаивании. И когда выдавалась свободная минутка, вынимал картину из кожаного футляра и смотрел. Долго. Пристально. Пока взор не туманился и не начинало казаться, что таинственная Мадонна и ее младенец тоже начинают смотреть на него, Джулио Литту.

Леонардо да Винчи. Мадонна Литта

Откуда картина, написанная Леонардо на небольшой доске, взялась в семействе Литта, доподлинно неизвестно. Существовала, правда, легенда, по которой выходило, что великому художнику позировала одна из красавиц этого старинного миланского рода. Поговаривали, что она была влюблена в Леонардо и тот даже ответил ей взаимностью. Впрочем, за триста лет события прошлого покрылись мраком – быль и небыль смешались.

Но из истории было точно известно, что Леонардо действительно в 1480-х годах жил в Милане. Художнику было лет сорок пять, и он приехал по приглашению правителя города – герцога Лодовико Моро. Уже тогда вся Италия признавала Леонардо великим. Но на службу к Моро он поступил скорее не как художник, а как фортификатор, военный инженер. Милан воевал с французами, и Леонардо создавал проекты по защите города. Говорят, даже пытался создать летательный аппарат и лодку, способную двигаться под водой.

И вот посреди всей этой жестокой военной действительности Мастеру удалось создать картину такой гармонии и возвышенной красоты. Мать и младенец – это ли не вечное продолжение жизни?