Зелёная земля

то есть в прошлое, то есть назад, -

и прогнали своё сновиденье

слишком грозным бряцанием лат.

Я – не всё ль, что Вы прежде любили

и оставили… это ль не я?

Так ловите своей Коломбины

полумаску и ворох тряпья!

Арлекин

Ромб сложи с таким же ромбом,

бубенец – со звуком дробным,

лоб… да хоть и с местом лобным,

а печаль откинь.

Но с десяток старых шуток

собери – и пусть вошьют их

там, где сердца промежуток:

будет Арлекин.

Смех да грех… средневековье,

счастье заперто в подкове,

нет надежды пустяковей,

чем улыбка… эх,

чем улыбка Коломбины,

чем улыбка злой судьбины!

Мы друг друга так любили -

просто смех и грех…

Ромбов плоское мельканье,

вечный праздник на аркане,

правды в вашем Арлекине

нету ни на грош.

До чего ж неладно скроен,

до чего ж наряд нескромен,

но народ пришёл с окраин

и кричит: хор-рош!

Говорила маска маске:

мы нелепы, мы громоздки,

нам оставить бы подмостки

жизни кочевой!

Говорила слёзка слёзке:

мы с тобою просто блёстки,

просто смеха отголоски -

больше ничего.

Тарталья

Вы летали без участья Тартальи,

а Тарталью вы за фалды хватали

и за букли из растрёпанной пакли,

но Тарталью не поймали, не так ли?

С чем мне вас и остаётся поздравить,

ибо всё на белом свете игра ведь -

в догонялки, и особенно в прятки,

и особенно в у-нас-всё-в-порядке.

Ну, в порядке так в порядке – и ладно,

только выглядите вы неприглядно…

но, должно быть, это я с непривычки

или где-то не поставил кавычки!

Вы летали без участья Тартальи,

вы слова свои, как шпаги, глотали,

а Тарталья удалился в аллею

и не в силах был помочь – сожалею!

Но не то чтоб он там был чем-то занят

и совсем не мог вмешаться, мерзавец,

только музыка уже отзвучала -

не потребовалось злого начала:

ибо что же… вы и сами с усами -

и со счастием расправились сами:

поздравляю, Ваша Честь, Ваша Милость, -

у меня бы лучше не получилось!

* * *

Какого чёрта, милое кончерто?

Оставь меня, иди к своим богам!

Душа пережила своё треченто

и кватроченто – и сказала: тщетно,

напрасно, ни к чему весь этот гам.

Забылось всё: как слушалось и пелось

и как игралось ниточками хорд,

как радовалось, как пилось и елось, -

сыта обременительная зрелость

и любит положительный исход,

а всё же, всё же… образы, стрекозы,

и ласточки, и ранняя весна:

глубокие февральские наркозы,

но сразу после – розы-грёзы-слёзы

и древняя, как небо, новизна.

* * *

Два левкоя на балконе -

знаете левкой?

Это облачко такое

и такой покой,

мотылёк такой поблёклый,

розовый такой,

огонёк такой далёкий

в поле за рекой,

поцелуй такой воздушный

из нездешних уст,

дудочки такой пастушьей

узенькая грусть.

Значит, мы простимся вскоре

с нашею тоской!

– Вы о чём?

– Я о левкое -

знаете левкой?

Итак, отказавшись от таинств,

ты хочешь от песни опять,

чтоб – кроме того, что летает, -

могла б ещё и объяснять?

Но нету у песни весенней

ни опыта, ни существа -

и нет никаких объяснений,

а только пустые слова.

И если ты можешь плениться

словами – пленись наконец:

ты арфа, ты райская птица,

ты, как тебя там… бубенец!

И ты подымаешь, как знамя,

как пламя, как пенный бокал,

своё золотое незнанье

навстречу идущим векам.

ГЕРМАНИЯ

Там музыка на дереве росла,

там что-почём совсем не понимали -

однажды в марте или позже, в мае,

какого-то безумного числа.

Там зрели на церквях колокола,

и падали, дозрев, и разбивались,

и говорят, что рядом жил Новалис,

но это очень старые дела.

А новые… запретная страна

отпетая – и сильно виновата,

и ни ответа больше, ни привета,

пал колокол, и лопнула струна.

И всё же… до всего, до нас с тобой,

до всех вокруг – однажды было: детство -

до юности, до этого вот текста,

до памяти с походного трубой,

до – до Второй октавы мировой,

до Чаплина… до всей этой печали!

Что ж… – скрипочки одни, виолончели,

да Бах, да Бог – тогда ещё живой,

да Лорелей (почти палеолит!),

да полчаса покоя nach dem Essen…

Каких потом не досчитались песен,

каких стихов, и сказок, и молитв!

* * *

Апрелем – ветреным, ничейным -

в кашне – завязанном узлом -

тоскует мир по приключеньям,

и забывает о былом,

и ходит быстрыми шагами,

и, оступиться не боясь,

почти что скачет – отвергая

весь список зимних постоянств!

Прощай, классическая пьеска:

нам, стало быть, не удались

единство времени и места,

единство действующих лиц,

прощайте, боги и богини, -

недолог был ваш строгий срок!

Никто, и Некто, и Другие

теперь вступают в диалог -

и мы уже знакомы с каждым,

они теперь в любом из нас -

как знать, что мы сегодня скажем,

а завтра сделаем… как знать!

* * *

Вот так и жизнь: шумнёт, сомнёт

цветок, платок, письмо,

упустит птичку из тенёт,

вздохнёт, всплакнёт – и всё.

Поди поймай её потом

какой-нибудь из линз!

Уже не в фокусе твой дом,

уже другая жизнь

сверкнула и почти прошла -

успеть хотя б за ней,

чтоб, скажем, с этого числа

не пропадало дней,

чтобы каждый день – на цвет и вес -

ты сразу б опознал!

Но нет, рассеянный ловец,

опять ты опоздал.

И за весёлой суетой -

поодаль, стороной -

мелькает хвостик золотой

судьбы – ещё одной.

* * *

А там – что же там… там одно никогда -

такая пустая идея!

Вертятся колёса, струится вода -

и мельница жизни поёт никогда, -

куда же ещё никогдее?

А срок… всякий срок – это несколько строк:

четыре обычно – под ними

подводит черту Иоганн Будденброк:

на нём и закончится, стало быть, срок -

куда ж ещё лишнее имя?

В домовую книгу вписав соловья,

грача и ещё куропатку,

задуматься: что за чужая семья,

и кто из них кто, и какой из них – я?

Возврат – это дело порядка.

Всё кончится там, где оно началось, -

из просто пристрастия к ритму:

и злость, побывавши любовью, во злость

вернётся: домой… – заблудившийся гость,

подмявший в пути маргаритку.

Тому-то и учит нас рифмы урок -

мятущейся странницы, давшей зарок

вернуться однажды к обеду:

и сколько б ни виться верёвочке строк,

а будет петля – и на это есть Бог,

оставивший нас на одной из дорог,

но пообещавший: приеду.

* * *

Окарина на окраине -

на окраине чего?

Окарина на окраине…

на окраине – всего.

Громыхает в кухне супница,

задевая за игру, -

если музыка оступится,

я, наверное, умру.

Ходит дудочка на цыпочках

по обрыву бытия

с горсткой нот своих рассыпчатых,

отнятых у забытья.

О, карина, как я верю Вам

в час, когда почти бегом

сон учёный с плоским веером

бродит по цепи кругом!

Стой, попавшая на удочку

вечной музыки одной,

жизнь длиною в эту дудочку,

в эту музыку длиной!

* * *

В этом возрасте стихи

никакие не стихи,

а такие пустяки!

В этом возрасте слова

никакие не слова,

а крутящиеся лихо

золотые жернова:

не порхай над ними, птаха,

улетай, пока жива!

Размолотят подчистую -

превратишься в золотую

пыль, и все тебе дела…

В этом возрасте хвала

значит больше, чем победа,

братство – больше, чем свобода,

верность – больше, чем любовь,

и смешит любая явь,

хоть никто об этой яви

всё равно судить не вправе

в этом возрасте пока.

В этом возрасте легка

мысль, и речь легка, и память,

и Господь у них – бубенчик,

а отнюдь не кто-нибудь,

ибо, мастер пустословить,

он смешлив и беззастенчив

и, конечно, знает путь!

* * *

И открытку от Вас получить вскоре -

голубую открытку, моя радость:

на одной стороне у неё – море,

на другой стороне у неё – адрес,

и немного любви, и лихой росчерк

«Ваша…» – следует имя, за ним – дата.

Впрочем, имени может не быть – впрочем,

даты может не быть: просто – ког-дата.

Впрочем, может не быть и любви, если

море будет большое, моя радость, -

и любовь не поместится: нет места -

будет море и адрес, хотя адрес

может не уместиться… тогда, кроме

повсеместного моря (вдали – парус),

не придёт ничего… – и само море

тоже может застрять посреди пауз!

Если так, то, пожалуй, моя радость,

мне не нужно от Вас ничего вскоре -

ни к чему, моя радость, мне Ваш парус -

что мне в парусе Вашем, раз нет моря?

МАЛЕНЬКАЯ ТРАГЕДИЯ

Мне заказали музыку: не некто-

одетый-в-чёрное, не чёрный человек -

таких ко мне пока не заходило,

и слава Богу: было б слишком рано, -

но некая бесцветная особа:

не то чтобы учтиво поклонившись,

а просто так – придя и заказав…

произнеся при этом: «Я заказчик».

И что-то было у неё в руке -

конверт какой-то: «Тут вознагражденье», -

она сказала и – вознаградив -

уже хотела было удалиться

куда у них ведётся: восвояси,

но я её немножко задержал

и предложил: «Присядьте, поболтаем:

тут кофе и хороший шоколад».

Присели… «Вот что, дорогой заказчик, -

я произнёс: – Вы, стало быть, не в чёрном,

и это – Ваша первая ошибка… -

Вам с молоком или без молока? -

поскольку, по характеру событья,

Вам следовало бы прийти не в этом…

в чём Вы пришли, но выбрать чёрный цвет:

так делают заказчики, поверьте.

Потом, и это будет во-вторых,

Вы ни вчера ко мне не заходили,

ни поза… – как я думаю – вчера.

Вы только раз пришли: застали дома

и думаете, так оно и надо,

хотя разыгрываемый сценарий

визит предполагает троекратный

с заказом музыки на третий раз.

Очередное Ваше упущенье

в том, что вошли Вы так, как входят в лавку, -

напомню: неучтиво поклонившись,

а словно делая мне одолженье…

заказчики себя так не ведут:

они воспитанны, они смиренны -

и в руки не суют конверт с порога…

возьмите шоколада наконец.

И я Вам так скажу: поскольку, значит,

Вы слишком плохо знаете сценарий,

я музыки для Вас писать не буду -

вот Ваш конверт: вознаградитесь им.

А я… я подожду – пока у двери,

на третий раз, учтиво поклонившись,

появится мой чёрный человек,

единственный и истинный заказчик.

Держите хвост морковкой – и привет!»

КАК ВЕРЁВОЧКА ВИЛАСЬ

1976–1982

Как верёвочка вилась

вензельком неотразимым

по горам и по низинам,

где не раз встречали нас!

Как верёвочка вилась -

то бегом вилась, то шагом,

по горам и по оврагам -

обстоятельно и всласть:

через речку, через мост -

чуть скользя на парапете…

И ничто на белом свете

никогда так не вилось,

и ничья на свете власть,

и ничьи на свете речи

не бывали так сердечны,

как верёвочка вилась!

А любовь была не страсть,

не высоты, не глубины -

мы друг друга так любили,

как верёвочка вилась.

И, когда в последний раз

я исчезну в чистом поле,

ни о чем я так не вспомню,

как верёвочка вилась!

* * *

Тетрадь оставлена в саду -

стихи, промокшие насквозь,

уже совсем нельзя прочесть.

Размыло небо и звезду,

размыло синих ягод гроздь

и всё, что прежде было здесь.

А было несколько имён,

и несколько Любовей к ним,

и сумасшествий, и чудес.

И плавал колокольный звон,

и плавал беспризорный нимб,

и всё, что прежде было здесь.

Чаи гоняли допоздна

и говорили наобум

слова – какие только есть.

И жизнь была ещё нужна -

и смех, и блеск её, и шум,

и всё, что прежде было здесь.

Гадали кто на чём горазд,

пророчествовали о том,

чего не выпить и не съесть.

Лепили из подручных фраз

кто бога, кто корабль, кто дом -

и всё, что прежде было здесь.

Теперь уж не восстановить

ни строчки: тут какой-то бред,

тут дождь навеки промочил

всё-что-имело-место-быть,

но по рассеянности, нет -

по глупости, нет – без причин -

1996

* * *

Старая-старая повесть:

Древний Египет, Китай…

Утро просило: опомнись, -

день говорил: испытай.

Вечер в глухом покрывале

вёл меня в маленький ад -

там меня с толку сбивали

и отпускали назад.

И, в темноте меня бросив,

ветер – фельдфебель, шагист -

в спину бросал мне: философ! -

и добавлял: берегись.

Но, по окраинам мокрым

идучи миром чужим,

тихо твердила: посмотрим! -

милая мудрая жизнь.

* * *

Это Ваши слова – не-печальтесь-пройдёт-

а-печаль-если-прошлая-значит-чужая!

И не помню уже, сколько лет напролёт

я живу с этим знаньем – и не возражаю,

хоть никак не проходит всё то, что должно

проходить, – и, как прежде, то муча, то жаля,

прямо в сердце мне врезано Ваше окно,

и горит, и горит – и я не возражаю.

В том окне всё пируют – и дай-то им Бог

пировать, своих сроков не опережая,

и, бокал подхватив за сверкающий бок,

позабыть обо всём, что я смог и не смог…

Я живу хорошо. И мой сумрак глубок.

И легка моя жизнь, и я не возражаю.

* * *

Старьёвщик-вечер собирает в горсть

нелепые дневные сувениры:

листок породы оторви-да-брось,

брелок с ключами от пустой квартиры,

записка… то есть подпись из неё,

мотивчик – надоедный, хоть не слушай…

Чудесное смешное вторсырье:

дай только срок – оно ещё послужит,

лишь ночь настанет!

И настала ночь,

и я – опять спускаясь в ад из рая -

всё то, что удалось мне приберечь,

кладу перед собой – перебирая

бесценный мой, прекрасный мой утиль:

билетик, кремешок от зажигалки…

А на ботинках серебрится пыль

от нашей с Вами утренней прогулки.

* * *

Когда я вдруг исчезну

в лирическую бездну

и Вам вдруг станет плохо -

Вы напевайте Баха.

Навязчивые мысли

оставив в пыльном кресле,

Вы напевайте Баха

от вздоха и до вздоха.

Забудьте все печали,

пойдите на качели

и напевайте Баха

от взмаха и до взмаха.

А к моему прощайте

себя не возвращайте:

не поминайте лихом,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.