Полная версия
Волга впадает в Гудзон
– Это все или тебе еще чего-нибудь купить по дороге? – ядовито поинтересовался Калина.
– А ты что думал – все работать будут, а ты отсыпаться поедешь? А насчет купить – хорошо бы… Например, пару гамбургеров, а к ним пивка… Все, Калина, приступай!
– Есть!
И Игорь, с самым официальным видом отдав Дубинскому честь, покинул кабинет следователя в еще более мрачном настроении, чем поначалу. И даже не потому, что, на его взгляд, для одного дня на него свалили слишком много забот – да еще после практически бессонной ночи. Прежде всего потому, что придется теперь вилять хвостом перед сестрицей Веркой, чего он терпеть не мог: младшая сестрица была, с его точки зрения, задавакой и нос перед старшим братом драла в первую очередь благодаря своему, видите ли, высшему образованию, которым Игорь, увы, похвастаться тоже не мог…
В тот момент, когда Калина покидал кабинет Дубинского, произошли еще два события, имевшие самое непосредственное отношение к Мансурову, но на первый взгляд никак между собой не связанные. Одно из них представляло собой вроде бы обычный телефонный разговор по мобильной связи, состоявшийся между двумя серьезными людьми, один из которых к тому же занимал вполне солидную должность. Именно он и выступил инициатором звонка.
– Здравствуй… Ты уже в курсе?
– Видел утром по ящику…
– Думаю, нам здорово повезло… Или ты другого мнения?
– Отчего же… Как раз собирался тебе звонить.
– Прекрасно… Итак?
– Мы готовы стартовать в любой момент… В том числе максимально быстро.
– Удачи тебе…
– Взаимно!
На этом разговор был завершен. А спустя минут десять возле окошечка, за которым нес свою службу дежурный офицер, в просторной приемной Мосгорпрокуратуры объявилась сухонькая старушка деревенского вида – в слегка вылинявшем от частых стирок цветастом платье с юбкой «татьянка», модной в начале пятидесятых годов прошлого века, в теплой вязаной кофте современного рыночного происхождения и беленьком туго накрахмаленном платочке. От бабульки веяло за версту характерным «медицинским» запахом, которым поневоле пропитываются работники больниц и даже поликлиник и который не в силах перешибить даже вездесущий аромат «Шанели № 5» – факт, крайне огорчительный для молоденьких медсестер и врачих.
Дежурный с любопытством посмотрел на робко топтавшуюся в некотором отдалении от него старушку и уже открыл было рот, дабы поинтересоваться, не ошиблась ли та дверью, но в этот момент медицинский запах достиг ноздрей проходившего мимо Игоря Калины, по-прежнему погруженного в мрачные размышления о неизбежном общении с высокомерной Веркой. Однако не настолько глубоко, чтобы не среагировать на «аромат», который терпеть не мог с детства – с тех пор как ему всадили первую в жизни прививку.
– Вам, гражданочка, кого? – Калина притормозил возле бабульки, слегка сморщив нос.
– Мне… – Серафима Ивановна растерянно посмотрела на оперативника. – Мне бы главного по покушениям…
– Каким покушениям? – Игорь моментально навострил уши, забыв про неприятный запах.
Сима уже горько сожалела о своем отчаянном поступке и, наверное, сбежала бы под пристальным взглядом этого здоровенного белобрысого детины с сердитыми серыми зенками, но ее остановила мысль о несчастном Коляне и огромной сумме денег, потраченной на такси. К тому же и отпросилась она у главного «за свой счет».
Про такси ей подсказала та самая новенькая медсестра, с которой накануне развлекался доктор, – с дежурства они вышли вместе, и девица, выглядевшая смущенной (видать, не весь стыд еще потеряла), узнав, какая у Симы проблема, сама вызвалась поймать Серафиме Ивановне машину – у той подобного опыта и вовсе не было.
– Сейчас словим, – пообещала она ей, – а там попросите водителя, он вас и отвезет… Таксисты все такие адреса знают.
Впервые в жизни очутившись в такси, Серафима Ивановна уже тогда пожалела о своей дурацкой затее: не с ее рылом-то в калашный ряд… К тому же от запаха, стоявшего в салоне, ее вдруг слегка замутило.
– Так куда тебя, бабусь, везти? На вокзал какой-нибудь, что ли? – поинтересовался шофер – толстый, как боров, краснорожий мужик. И Сима вдруг, неизвестно почему, рассердилась и от этого почувствовала себя увереннее: подумаешь, такси… У самого-то рожа тоже вполне крестьянская!..
– Сам ты «на вокзал», – засопела она. – В прокуратуру мне!
Слово «прокуратура» застряло у нее в памяти еще с ночи, его несколько раз говорила дикторша.
– Да ну?.. Ишь ты, в прокуратуру, – хохотнул водитель. – Так прокуратур-то в городе куча целая, тебе в какую?
– В главную! – не задумываясь, сказала Серафима Ивановна.
– А у нас и главных две, – садистски фыркнул боров. – Генеральная российская и городская московская!
Теперь Сима немного подумала, прежде чем ответить.
– Давай в московскую, – приняла она решение. Справедливо рассудив, что коли покушались в Москве, то в главную московскую ей и надо…
Между тем здоровенный блондин, тормознувший Серафиму Ивановну, вдруг заговорил с ней совсем другим голосом – не сердитым, а каким-то вкрадчивым, что Симе тоже не очень понравилось. Но ничего не поделаешь, сама же сюда и приперлась…
– Так что за покушение? – терпеливо повторил тот.
– Не знаю я, милый, что за покушение, телевизор я вчера не сразу включила, а как мужика зовут, на которого наш Коленька кинулся, не помню, но он важный такой, все время его кажут. Только Кольку-то вы зазря в каталажку сунули…
Блондин молча открыл, а потом закрыл рот, и вид у него, как отметила Серафима Ивановна, сделался ошарашенный. И она от этого осмелела.
– Коленька – наш пациент, больной он весь насквозь, прямо с рождения, а вы его в каталажку! – сказала она строго. И, подумав, добавила: – Уж не знаю, как там так вышло, а только отдавал его наш главный под расписку, чтобы, значит, Коленька маму свою схоронил. И все честь по чести, доктор говорит, бумаги нужные все есть…
– Круто!.. – выдохнул наконец ее собеседник. – А вы-то, бабуль, этому Коляну кто будете?
– Я ему никто, я санитаркой в нашей больнице работаю.
– В какой больнице?
– В Семнадцатой психоневрологической. Коленька у нас уже в третий раз, считай, лежит…
– Та-ак… А фамилия его?
– Ивановы они. – Старушенция пожала плечами и поглядела на Игоря вопросительно. – Так что сведешь меня ко главному-то по покушениям?..
– Еще как сведу!.. – широко улыбнулся Калина и, забыв про телефон внутренней связи, имеющийся у дежурного, извлек из кармана собственный мобильник.
– Дубинский, ты?.. Слушай, у меня для тебя сюрпризец – закачаешься!.. Да нет, скорее приятный, чем неприятный… Сейчас увидишь! Да, по Мансурову… Жди!
Он отключил связь и поглядел на Серафиму Ивановну почти с нежностью:
– У вас, бабуль, паспорт с собой есть? Кстати, разрешите представиться, старший оперативник здешнего ОУВД – Калина Игорь Викторович! А ваше имя-отчество?..
– Серафима Ивановна Кузина я буду… А паспорт у меня всегда при себе!.. – Она на мгновение нахмурилась и снова поглядела на Игоря вопросительно: – А-а-а… Скажи-ка, сынок, нашему-то главному… ничего ему не будет за Коленьку? У нас ведь бумаги есть!
– Ну если бумаги – тогда, конечно, ничего не будет, – заверил ее Игорь. – Это он вас сюда направил?
– Да нет, – Серафима Ивановна отвела глаза. – Я сама по себе… Коляна жалко, как мать померла, совсем один остался теперь. А вы его в каталажку!
– Так мы ж не знали, что он ваш пациент. – Калина мягко подтолкнул Серафиму Ивановну к окошечку дежурного, уже выписывавшего пропуск на забавную бабульку.
– Значит, теперь-то его отпустите? – В глазах посетительницы мелькнула радостная искорка. Обманывать ее Игорь Калина не набрался духа и потому ответил нейтрально:
– А это, уважаемая Серафима Ивановна, не я решаю, а главный по покушениям, к которому мы с вами сейчас и пойдем. То бишь к старшему следователю Владимиру Владимировичу Дубинскому!
4
Александр Борисович Турецкий, старший помощник Генерального прокурора России, только что возвратившийся из длительной, как считал он сам, командировки в Приуралье, пребывал далеко не в лучшем настроении. Ну а если точнее – был по-настоящему зол. Конечно, его слава «важняка», ни разу в жизни не знавшего профессиональных неудач, в определенной степени была, как выражался он сам, «мифологизирована» – не столкнуться с неудачами в его профессии было просто нереально. Однако чувство неудовлетворения от очередного расследования, которое возглавлял Турецкий, в практике Сан Борисовича действительно являлось редкостью. А сейчас именно его-то он и испытывал, вернувшись в столицу из большого индустриального города, расположенного «между Волгой и Уралом».
Его бессменный шеф и давний друг Константин Дмитриевич Меркулов, в кабинете которого и расположился вместе со своим паршивейшим настроением Турецкий, посматривал на подчиненного с сочувствием, пока что помалкивая – то есть давая возможность Александру Борисовичу выговориться.
– В общем, Костя, скажу я тебе то, что уже говорил не раз: за какое предприятие ни возьмись, везде обнаруживаешь одно и то же – столь вопиющие нарушения в процессе приватизации, что фактически всех сегодняшних владельцев заводов, газет, пароходов одним махом, чтоб долго не мучиться, можно брать и сажать в одну камеру. Если бы по прежним временам – половина статей, по которым руки чешутся их провести, вообще расстрельные были.
На этом месте Меркулов, знавший темперамент своего товарища по оружию, счел необходимым внести в разговор собственную лепту:
– Ну это ты, Саня, уже хватил, как говорится, через край. Кстати о приватизации и приватизаторах: телевизор-то ты там успевал смотреть? Я имею в виду новости…
– А-а-а, ты имеешь в виду это дурацкое покушение на Мансурова? Да, видел случайно… Надеюсь, нас чаша сия миновала?
– Миновала-миновала, – усмехнулся Константин Дмитриевич. – Горпрокуратура занимается… Да?
Последнее было сказано им в телефонную трубку, один из аппаратов на столе Меркулова в очередной, вероятно, не менее чем в пятый раз за разговор прервал общение начальника с подчиненным.
Александр Борисович с раздражением посмотрел на телефон, затем перевел взгляд на лицо Константина Дмитриевича и насторожился: весь диапазон мимики Меркулова был им за долгие годы изучен не хуже, чем таблица умножения. И то, что он увидел сейчас, без слов свидетельствовало: случилось нечто не просто серьезное, а, можно сказать, из ряда вон. И свидетельствовали об этом не краткие реплики, которые его шеф изредка произносил, отвечая невидимому собеседнику, а на глазах побледневшее лицо Меркулова, сурово сдвинувшиеся седые брови, сжимавшиеся почти в ниточку в паузах губы.
Наконец трубка легла на место и оба собеседника посмотрели друг другу в глаза. Турецкий молча ждал, Константин Дмитриевич, прежде чем заговорить, тоже сделал паузу.
– Вот и не верь после этого в сглаз, – произнес он наконец.
– Ты это о чем? – осторожно поинтересовался Турецкий.
– Я это о Мансурове… Похоже, сия чаша нас все-таки не миновала, Саня… Ни меня, ни тебя…
Загородные дома Мансурова и Томилина, построенные ими в одно и то же время в начале девяностых, располагались по отношению друг к другу, с точки зрения Всеволода Ивановича, весьма удобно. Его, как он называл собственный особняк, «хата» – ближе к московской трассе, мансуровская – в глубине поселка. Поэтому, когда Ренат ночевал с семьей, он, прежде чем выехать в столицу, звонил своему заму. Тот в свою очередь предупреждал собственного водителя, и к тому моменту, как машина и эскорт Рената Георгиевича оказывались в зоне видимости Томилина – перед небольшим мостом через местную речушку, больше напоминавшую ручей, Томилин уже ждал своего шефа, готовясь сесть в его «лендровер». Его собственная «десятка», которую он предпочитал любым иномаркам, до самой столицы следовала порожняком – следом за джипом с мансуровской охраной. Таким образом утреннее совещание руководителей «Россвияжэнерго» начиналось, а порой и завершалось еще до прибытия их в головной офис фирмы.
Погода в утро второго дня после покушения на Мансурова выдалась удивительно ясной, свежей и теплой, совершенно не соответствующей уже почти наступившему сентябрю. Именно по этой причине Всеволод Иванович в обществе своего охранника вышел немного раньше, чем требовалось, чтобы подождать своего шефа на свежем воздухе, полюбовавшись не только чистейше-синим небом, но и нарядными купами деревьев подступавшего к дороге леса: на все еще густом темно-зеленом фоне крон то тут, то там светились пока редкие золотисто-желтые и алые пятна начавшей менять окраску листвы.
В свое время Томилин, выросший в давно исчезнувшей подмосковной деревушке, потому и выбрал для своего дома именно этот участок, что соседские постройки были отсюда почти не видны. Если смотреть с определенной точки, можно было вполне даже представить, особенно ранним утром, когда поселок еще спал, что находишься действительно в лесу, в куда большем отдалении от цивилизации, чем на самом деле. Подобное начало дня, как бы недолго ни длилась иллюзия, не просто вызывало у Всеволода Ивановича легкую, приятную ностальгию по деревенскому детству, но и всегда давало заряд хорошего настроения на предстоящий день.
Сегодня, однако, с упомянутой иллюзией ничего не получалось: в знакомый лесной пейзаж, несмотря на ранний час, вписалась чужеродная деталь, заставившая Томилина нахмуриться.
За мостиком, собственно говоря, проходила основная трасса, ведущая к столице, по которой днем сновали машины в обе стороны. Дорога, ведущая к «хате» Всеволода Ивановича, ответвлялась от нее в сторону мостика через ручей, затем некоторое время шла по поселку, превращаясь в его окраинную улицу, после чего вновь закруглялась в сторону основной трассы и вливалась в нее. От остального мира поселок в этом месте отделяли вторые, как их называли местные, «околичные» ворота, разумеется охраняемые не менее строго, чем центральный въезд-выезд.
Ну а чужеродной деталью, испортившей Томилину пейзаж, была обыкновенная машина – довольно-таки потрепанный синий «субару», немного кособоко припаркованный на обочине шоссе чуть дальше развилки. По его виду Томилину отчего-то показалось, что он, во-первых, пуст, хотя стекла у машины были тонированные, во-вторых, что стоит здесь давно и стоять намерен еще долго.
«Странно, – подумал Всеволод Иванович и даже слегка пожал плечами, – если мужик сломался по дороге в Москву, почему, вместо того чтобы вызвать эвакуатор, бросил машину на дороге?..» Но в следующую секунду он начисто забыл про синий «субару», поскольку из-за ближайшей купы деревьев, крайней к мостику, показался нос головного джипа Мансурова, тут же, на повороте на развилку, сбросившего скорость: впереди у джипа был мостик, не считавшийся надежным у владельцев иномарок и действительно требующий пусть и не срочного, но ремонта.
Водитель Томилина при виде эскорта привычно завел движок, и это было кажется, последнее, что зафиксировало сознание Всеволода Ивановича перед разразившимся на его глазах кошмаром…
Взрыв, как запомнилось ему, прогремевший на какой-то почти ультразвуковой, запредельной по громкости частоте, раздался в тот момент, когда серебристый «лендровер», тоже вслед за джипом медленно, достиг мостика. Не верящий своим глазам Томилин с замершим сердцем, в остановившемся времени и сгустившемся пространстве видел, как неестественно медленно начали вначале рассыпаться в мельчайшие осколки передние стекла мансуровской машины, как под комьями вздыбившейся выше верхушек леса земли и сам «лендровер» словно разломился (или выгнулся?) надвое, потом почти мгновенно смешалось все: земля, черно-серые клубы дыма, закрывшие от окаменевшего на месте Томилина и машину, и лес, и мостик, и трассу, и сквозь эту мешанину грязи, грохота, явственно прорывающегося сквозь них отчаянного женского визга, пробился еще один жуткий, смертоносный звук – автоматная очередь, одна… вторая.
Следующее, что понял и осознал Томилин, – свой собственный крик и то, что он, задыхаясь, не мчится даже, а летит туда, в сторону все еще осыпающейся с неба земли, опережая собственного охранника, видя перед собой пятнистые спины высыпавших из первого джипа ребят Мансурова. На какое-то мгновение сердце все-таки подвело его, потому что в лицо Всеволоду Ивановичу словно выплеснулась чаша с тьмой, а когда он отряхнул с себя ее липкие, пахнущие гарью брызги, понял, что находится в крепких объятиях своего охранника, и тут же попытался вырваться:
– Виктор, пус-ст-ти, – то ли прошипел, то ли прохрипел Томилин, но железная хватка Виктора сделалась еще жестче.
– Нет, Всеволод Иванович, нельзя… ему вы все равно уже не поможете, а там вполне может быть еще одна закладка… Нет!..
Ренат Георгиевич Мансуров, как выяснилось, погиб не от взрыва, уложившего на месте и водителя, и сидевшего на переднем пассажирском сиденье Лаврова. Его убили – так же как и находившегося рядом с шефом Сергея Качарова – из «клина». Автоматные очереди Томилину не послышались, они прогремели реально, в момент когда вслед за передними стеклами «лендровера» вылетели задние, со стороны расцвеченного первыми красками осени лесного массива. Стреляли подло – со спины, со знанием дела. Оба, и Ренат Георгиевич Мансуров, и его личный телохранитель, погибли мгновенно, как зафиксировали прямо на месте прибывшие на место трагедии в самые сжатые сроки судмедэксперты, пули обоим жертвам попали точно в затылок. Четвертое покушение на главу «Россвияжэнерго» достигло цели. Не могло быть ни малейших сомнений, что за ним стояли высококлассные профессионалы…
Томилин, так и не сумевший вырваться из рук Виктора, уже не видел, что именно происходит возле искалеченного «лендровера», который от него заслонили спины людей, высыпавших из обоих джипов, которые каким-то чудом практически не пострадали. Его взгляд, растерянно шаривший по сторонам, метнулся в сторону развилки, затем трассы… И Всеволод Иванович вдруг понял, что синий «субару», показавшийся ему пустым, больше не стоит на обочине: незнакомая машина исчезла, словно ее и не было там никогда.
– «Субару»… – пробормотал он.
– Что вы сказали? – Виктор слегка ослабил хватку.
– Ты должен был видеть – там, на обочине… Он исчез! Ты видишь? Исчез!
Виктор недоуменно проследил за взглядом шефа и вдруг сообразил, что тот имеет в виду, и едва не выпустил Томилина из рук.
– Ёханый бабай! Точно… Видел я там какие-то колеса… Вот это фишка!..
– Это был «субару». Синий, я помню… Я видел… Надо сказать!
– Скажем! – заверил его охранник. – Скоро приедут менты, вот им и скажем, а сейчас, Всеволод Иванович, пойдемте-ка в дом: видок у вас не приведи господи…
– Никуда я не пойду! – попытался воспротивиться Томилин, но его Виктор был из тех упрямых до тупости профи, всякое сопротивление которым бесполезно.
– Уволю! – уже исключительно для проформы рявкнул Всеволод Иванович, влекомый железной лапой охранника в сторону «хаты».
– Уволите-уволите, – спокойно согласился с ним тот. – Вот только до дома дойдем – сразу же и уволите!..
Сформированная в срочном порядке оперативно-следственная группа, возглавил которую Александр Борисович, собралась в его кабинете поздно вечером. Вместе с ним на сей раз руководство делил начальник Первого департамента МВД России, старый друг Турецкого Вячеслав Иванович Грязнов, в просторечии – Грязнов-старший, поскольку младший, его родной племянник Денис, глава ЧОПа «Глория», также имелся в наличии. И сам Денис, и его сотрудники изредка даже помогали негласным образом и дядюшке, и Александру Борисовичу в расследованиях – в случае если официальными операми по каким-либо причинам обойтись было невозможно…
Турецкий, закончив писать что-то в своем пухлом и потрепанном от частого употребления блокноте, поднял голову и оглядел собравшихся, у большинства из которых был крайне утомленный вид. У кого-то – потому что почти весь день провел на месте трагедии, кто-то попал в кабинет Сан Борисыча прямехонько с ночного дежурства. У следователя Мосгорпрокуратуры Владимира Дубинского, занимавшегося в данный момент первым покушением на Мансурова, глаза, например, были красные, и он явно боролся с почти непреодолимым желанием хотя бы на пару минуточек их прикрыть.
Александр Борисович Дубинскому сочувствовал, но не пригласить его сюда просто не мог. О деталях первого покушения остальные члены группы толком проинформированы не были, а эта информация могла стать необходимой любому из присутствующих в процессе расследования убийства. В полном объеме ею владел только Дубинский…
Самой свежей и, как всегда, хорошенькой выглядела Галя Романова – оперативник Первого Департамента МВД, вошедшая в группу Турецкого вместе со своим старшим коллегой Володей Яковлевым. Володя в свою очередь ухитрялся выглядеть одинаково всегда: немного вальяжный, всегда словно чуть-чуть сонный, тщательно прячущий за тяжелыми веками взгляд умных серых глаз. По его круглой, добродушной физиономии трудно было догадаться, что практически весь сегодняшний день он провел на месте взрыва, вникая в каждую деталь, ползая вместе с остальными по пыльной дороге и ближайшему лесу, выковыривая из покореженного «лендровера» попавшие в него пули, отыскивая гильзы, – и вообще, почти до самого заката он проводил вместе с местными областными операми все необходимые оперативные действия.
Стоило добавить к этому и опросы свидетелей, чтобы понять ту степень усталости, какая должна была владеть сейчас Яковлевым и представлявшим там, на месте, Генпрокуратуру Валерием Померанцевым, одним из лучших следователей из находившихся в распоряжении Турецкого. Валерий, в отличие от Яковлева, именно уставшим и выглядел.
Размышления Александра Борисовича о членах предоставленной ему команды прервал звук открывшейся двери, и все присутствующие, кроме него самого, попытались встать, но были остановлены обоими вошедшими, которые дружно замахали на подчиненных руками: как Константин Дмитриевич Меркулов, так и Вячеслав Иванович Грязнов.
– …Так что, Слава, – на ходу завершая их беседу, проговорил Меркулов, – ничего из этого, к сожалению, не получится.
– Из чего ничего не получится? – поинтересовался Турецкий, дождавшись, когда оба протиснутся к его столу и рассядутся на приготовленных для них стульях.
– Да вот, – Слава Грязнов кивнул в сторону Меркулова, – твой шеф горько сожалеет, что оба дела по Мансурову нельзя в одно объединить.
– Нельзя, – кивнул Турецкий и с интересом посмотрел на Константина Дмитриевича, – статья сто пятьдесят третья УПК РФ не позволяет, поскольку преступления совершены явно разными лицами. Этот, который с ножом, при всем желании не мог отличиться сегодня, поскольку все еще находится в КПЗ.
– Вот и я говорю, – сердито перебил его Меркулов, – как, спрашивается, соблюдать законность, если сам же закон мешает это делать?!
– Но, Костя, – усмехнулся Сан Борисович, – почему ты, собственно говоря, так убежден, что в обоих случаях заказчик один и тот же?..
– А ты сам разве в этом не убежден? – Брови Меркулова слегка округлились. – А то, что потерпевший один и тот же, это что, случайное совпадение, что ли?!..
– Ну чего ты злишься? – Турецкий примирительно пожал плечами. – В совпадения я верю не больше, чем ты. Но ведь всякое случается, верно?
– Короче, – сухо бросил Меркулов, – забираешь оба дела себе, как договаривались, коли объединить их в одно нельзя…
– При одном условии, – поспешно ответил Сан Борисович.
– Что еще за условие?
– Дело забираю, но вместе со следователем…
– То есть?
– С его работой, Костя, я ознакомился еще в первой половине дня. – Турецкий кинул быстрый взгляд в сторону Дубинского, все-таки прикрывшего на минутку глаза. – Во-первых, парень в материале. Во-вторых, насколько я успел понять, мужик головастый… Почему – сейчас говорить не стану, подождем результатов экспертизы этого антикварного орудия убийства…
– Антикварного? – недоуменно переспросил Меркулов.
Александр Борисович в ответ улыбнулся и, покопавшись в бумагах на своем столе, извлек одну из них, но Константину Дмитриевичу ее не передал, использовав для себя в качестве шпаргалки.
– Вот послушай. – Он незаметным движением подхватил со стола очки и нацепил их на нос. – Полагаю, ты в курсе, что в райской стране Испании была целая куча революций? Погоди, Костя, дай сказать, а то я и без твоей помощи запутаюсь. Из всех экспертиз, назначенных Дубинским по кинжалу, которым некий Иванов Николай Викторович, пациент психоневрологической больницы номер семнадцать, пытался заколоть Мансурова, одна дала результат сразу. Помнишь старика?..
– Какого? Ювелира?
– Точно. Его, оказывается, не только мы к делам привлекаем! Словом, данный кинжальчик произведен в далекой Испании, в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века в рамках школы знаменитого тамошнего оружейных дел мастера Гарсиа Эспартера – любимца короля Альфонса Двенадцатого, возведенного на престол в результате очередной революции в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году! – Последнюю фразу Турецкий зачитал и с облегчением снял очки. – Но отнюдь не самим Эспартера, тем более что сделан он гораздо позже. Подделка, одним словом, но все равно антиквариат.