Отмороженный

– Вам нравится мой телевизор? – спросил меня Горюнов.

– Ничуть! – поспешно сказал я, испугавшись, что он мне его вдруг возьмет и подарит. А я не буду знать, как от такого подарка отделаться. – Слишком велик для небольшой комнаты. Приковывает все внимание…

– Моим друзьям он нравится, – пожал хозяин плечами. – Кофе, джин с тоником?

– Ни то, ни другое, – покачал я головой, ища, где бы сесть.

Все кресла были чем-то заняты. Джинсы, мятая рубашка, какие-то недопитые стаканы. Бордель, а не квартира помощника заместителя министра обороны.

Он перехватил мой взгляд.

– У меня кавардак, простите, потому и предлагал вам встречу в ночном клубе – единственное место, где приятно пообщаться. В другой комнате еще хуже, все собираюсь сделать ремонт.

Он торопливо наводил порядок. Уборка состояла в том, что он сваливал вещи с кресел на покрытый какими-то пятнами светлый палас.

Я сел наконец в кресло. Кажется, уже понял, как следует вести себя с этим молодчиком. Как не дать ему себя огорошить. Главное, не ждать, что он еще выкинет, и ничему не удивляться.

– Стало быть, к армии вы имеете косвенное отношение? – спросил я.

– Не совсем так… – рассеянно произнес он, уставившись на очередное пятно на кресле, образовавшееся, когда он опрокинул один из стаканов.

– Может, объясните все-таки, о чем будет разговор? – спросил я.

– Одну только минуту! – Он прижал руки к груди. – Никак не мог ее выпроводить. С другими проще. Утром встанут, сварят кофе, помоют полы, посуду и тихо уйдут, чтобы не разбудить. Ох уж эти девочки из ночных клубов! Все такие разные… Вы, кажется, спросили, служил ли я в армии?

– Именно так, – подтвердил я. – Начнем хотя бы с этого.

– Это было мое условие, которое я поставил Геннадию Матвеевичу, когда он предложил мне пойти к нему в помощники, – сначала я должен уволиться из рядов вооруженных сил. Я ведь прошел славный путь – от рядового до прапорщика.

4

Марк Аврелий сказал: наша жизнь есть то, что мы думаем о ней. Сергей Горюнов полагал, что жизнь с ним играет, вернее, заигрывает подобно девице, которая прекрасно осознает, чем закончатся ее отнекивания и отпирания, и только хочет потянуть время.

Рано или поздно он должен обрести свою счастливую планиду.

Так было, когда поступил в Московскую консерваторию. Говорили, будто у него прекрасный голос, что он артистичен, пластичен и непосредствен. Ему предрекали блестящую карьеру оперного певца.

Но плохо, когда все само и сразу плывет тебе в руки. Одно начинает мешать другому. Девчонки так и липли к нему, перспективному, но он сразу наметил для себя Леночку с параллельного курса – тоже вокал, дочка проректора. Не сказать, чтоб особенно чем-то выделялась среди однокурсниц, кроме знатного происхождения. «Ни кожи ни рожи, а туда же!» – сам слышал такие разговоры здешних красавиц, фыркающих за его спиной, когда он направлялся к Леночке с цветами.

Он следовал принципу: не мешай водку с портвейном, а карьеру с любовью. В Леночку вполне можно было не влюбляться. Другое дело – ее папа. Вот на кого Сережа смотрел влюбленными глазами, когда сидел у них за столом и папа рассказывал околотеатральные сплетни. Потом папа шел спать, похлопав его по плечу.

Сережа понимал, что насчет кожи и рожи у него те же проблемы. Но мужчина, хоть чуть-чуть отличный от павиана, смело может считать себя красавцем, – успокаивал он себя каждое утро перед зеркалом, давя прыщи возле носа и на подбородке. Он знал себе цену. И потому был целеустремлен.

Так вот, когда папа-проректор отправлялся баиньки, а мама, устав подливать чай будущему зятю, начинала позевывать и выразительно поглядывать на часы, глаза Леночки стыдливо опускались, а ее оформившаяся грудь при этом начинала подниматься. Когда он уходил, Леночка долго прижималась к нему, выясняя, так же он любит ее, как вчера, или чуть больше?

Это случилось на Леночкин день рождения. Папа отошел ко сну раньше обычного, да и мама, разрумянившись от французского шампанского, стала мужественно бороться со сном уже за тортом.

Леночка исправно опустила глазки, будто следя за тем, насколько при этом поднялся ее бюст, потом, провожая жениха, вдруг придержала его за руку и прижала пальчик ко рту. Ее глаза горели, губы полыхали. Сквозь призму шампанского «Вдова Клико», о котором Сереже до сих пор приходилось только слышать, она выглядела почти сексуальной.

Придержав его одной рукой, она другой открыла входную дверь, продолжая не отпускать от себя суженого, уже видевшего себя солистом «Ла Скала».

Было слышно, как тикают напольные часы и скрипит кресло под грузом старавшейся из него выбраться будущей тещи. Выждав еще немного, Леночка вернулась в гостиную. Мамы уже не было. Она заглянула в родительскую спальню. Мама спала, прижавшись носом к волосатой груди храпевшего папы.

Леночка подумала, что другого такого случая у них не будет. Будучи чистюлей, она брезговала койками в общежитии, которые в подобных случаях снимали у подруг ее однокурсницы. Подружки уже заждались от нее подробностей. Никто не верил, что между ней и Сережей ничего такого не было. Сами в курилках и на междусобойчиках говорили исключительно про «это». А ей сказать было нечего. К тому же она стала замечать, что Сережа вольно или невольно стал все чаще поглядывать на Лилю Фахрутдинову, первую красавицу их курса, коей строгое магометанское воспитание не помешало считаться самой горячей и сексуальной девушкой, готовой переспать со всеми профессорами и деканами, не говоря уж о наиболее талантливых студентах.

Свои зачеты и экзамены Лиля сдавала, как правило, позже всех, на квартирах и дачах преподавателей. Они были к ней придирчивы и строги, и Лиля часто попадала в безвыходное положение – конец сессии, и провал на экзамене грозил исключением.

Леночке надоело слыть белой вороной. Ей тоже хотелось что-нибудь рассказать своим сверстницам. Похвастать победой над самым перспективным и подающим большие надежды. Она хотела испытать то, о чем ее однокурсницы любили рассказывать с придыханием – о нестерпимой боли, сменившейся столь же нестерпимым блаженством. А пока что они подозрительно смотрели на нее, помалкивающую. Что она из себя строит? Всего и привлекательного – вышеназванный папа, ведающий распределением. И как-то Лиля, подмигнув подружкам, предложила ей свои услуги. Мол, если сомневаешься в нем, как в мужчине, она готова его проверить. Рискнуть собой для подруги. Все засмеялись.

И вот настал этот момент. Или сейчас, или никогда. Вчера было еще рано, завтра будет поздно. Значит, сейчас в самый раз.

Сережа все понял по ее взгляду. Ему-то как раз представлялось, что рановато. Он, похоже, уже застолбил себе место в этой огромной московской квартире в центре города, так что спешить было некуда.

Ничего подобного ему в его славном городишке Тейково даже не грезилось. Поэтому теряться не стоило.

Не мог же он ее оттолкнуть сейчас, когда она уже, что называется, была готова? И он раскрылся, как бутон, готовый принять пчелу, чтобы его опылили. Или что-то в этом роде. Сравнение он подберет потом. Когда ему откажут от дома.

Была не была!..

Потом это повторялось как по заданной программе. Алгоритм был опробован и в изменениях не нуждался: она его провожала до двери, дверь хлопала, они слышали шаги ее матушки, отходящей ко сну, и на цыпочках возвращались.

На курсе все сразу сообразили, что к чему. Леночка хорошела на глазах. Сережа выглядел осунувшимся и невыспавшимся. Ну слава Богу! Теперь-то расскажешь? И Леночка рассказывала, делилась подробностями. Оказывается, у него тоже до нее никого не было. Так что учились искусству секса одновременно. Изучали позы по запрещенному пособию для начинающих, вывезенному из братской Индии.

Так продолжалось, пока Леночка не сказала ему, что, похоже, залетела. Кстати, предохранялись они с помощью новейших достижений мировой медицины. Один только раз он опробовал отечественное резинотехническое изделие – и на тебе! По крайней мере, стало понятно, отчего у нас рождаемость к тому времени была выше, чем в развитых странах.

Сережа озадаченно уставился на нее. Он вдруг понял, что на самом деле больше всего на свете любит свободу. И ненавидит пеленки. Значит, прощай оперная карьера? Так или иначе, с ней придется распроститься. Слишком далеко все это зашло. А у него помимо голоса достаточно прочих несомненных достоинств.

Он даже не раскрыл рта. Леночка все поняла и заплакала. Вернее, сначала дала ему пощечину. А может, все произошло одновременно?

Какая теперь разница.

А в ближайшую сессию экзамен по сольфеджио принимал сам проректор. Сережу он не спешил вызывать, упорно не замечая его вытянутой руки. Кажется, все были уже в курсе и переглядывались с блудливыми улыбочками. Животик-то у дочки с каждым днем все заметнее. Надо что-то срочно предпринимать. Папаша и предпринимает…

Он вызвал Сережу, когда они остались вдвоем в аудитории. Леночка ушла предпоследней, не поднимая глаз, получив пятерку, поставленную заботливой папиной рукой.

Когда несостоявшийся тесть стал задавать свои вопросы, Сережа сразу сказал: это не по программе. Проректор настаивал. Сережа собирался делать только то, что касалось сольфеджио, то есть петь упражнения, в которых вместо слов произносят ноты.

Проректор любовно вывел в его зачетке жирную двойку.

– Можете жаловаться, молодой человек. На переэкзаменовке вы получите единицу. Это я вам обещаю.

– Смеетесь, профессор? – пожал плечами неуспевающий студент. – Мне на вас жаловаться? Жизнь удалась, когда жалуются на тебя. И совсем плохи дела, если жалуешься ты. Придет время, я поставлю вам единицу за поведение. И вы еще будете просить у меня прощения.

Проректор натужно засмеялся, потом осекся. И только посмотрел вслед Сергею, не забывшему хорошенько хлопнуть дверью.

Что-то напугало проректора. И потому он очень постарался, чтобы приказ об отчислении уже назавтра лежал у него на столе. И все равно опоздал.

Студент Горюнов опередил его. Написал заявление с просьбой об отчислении, доложили проректору. Хочет забрать документы.

Подумав, проректор позвонил в райвоенкомат по месту жительства строптивца. В столице он не прописан, ответили ему. Снимает комнату. Не жалея времени и нервов, проректор дозвонился до далекого Тейкова. Так, мол, и так. Отчислен студент такой-то. Отсрочке от службы в армии более не подлежит. Там удивились такой оперативности, но приняли к сведению. И когда Горюнов вернулся на малую родину, его уже ждала повестка из военкомата.

5

От Горюнова я поехал прямо на Пушкинскую, к Меркулову. Я был не в себе. И желал знать, в курсе ли он насчет просьбы генерала Тягунова, как изложил ее мне разбитной помощник.

Меркулов слушал меня, сочувственно кивая. Привычно помассировал ладонью левую сторону груди. Наверное, он понял это все по-другому.

– Не понимаю, в чем твоя проблема, – сказал он. – Генерал хочет, чтобы ты нашел его сына, майора Тягунова, пропавшего в Чечне. Никто не говорит, будто ты должен все бросить и мчаться в Чечню. На тебе около десятка дел, если не ошибаюсь…

– Не ошибаешься, – угрюмо сказал я.

– Саша, пойми, мне этот генерал тоже малосимпатичен.

– Мягко сказано, – перебил я. – Там, в Чечне, такое творится, люди в грязи, крови, вшах, а он особняк себе строит.

Костя поморщился. Все-таки начальник. Знает, что мне его не обойти, и поэтому не терпит, когда его перебивают. Знает, что я ему это прощаю – из любви к нему.

– Я тоже не целую его портрет перед сном, – сказал Костя. – Речь не о нем. Речь об офицере Российской Армии Павле Тягунове, без вести пропавшем в Чечне.

– Вот и объясни мне! – завопил я, руки к груди. – В Чечне люди пропадают каждый день. И этим занимаются военные дознаватели, а не Прокуратура России. Почему надо мне, следователю Генпрокуратуры, заниматься несвойственным делом и искать именно его, а не кого-то другого? Чем они, другие, провинились? Тем, что их папы не замминистра?

Он вздохнул и показал глазами на потолок. Ясно, не сам придумал. Папа, а может, сам министр позвонил генеральному, тот отреагировал… И возбудил дело по факту исчезновения офицера Российской Армии. А расследовать важные дела должны «важняки».

– Во-первых, ты не спросил меня, почему сын замминистра обороны воюет в Чечне.

– Тут прокол, – согласился я. – Что-то здесь не так.

– Пропали без вести многие, но это не значит, что не следует никого искать, исходя из категории равенства.

– И это в точку, – снова кивнул я. – Попахивает откровенной демагогией. Что есть, то есть. Обещаю искоренить из своего сознания.

– Вот его личное дело, – Костя протянул мне серую папку. – Взгляни, полистай, не морщись.

Я и не думал морщиться. Взял, полистал, как велело руководство. Фотография. Открытое, мужественное лицо. Такого действительно хотелось спасать. Награды… Всего-то двадцать три года. И уже майор. Впрочем, в Чечне не только пули летают, но и офицерские звездочки. Уж кому как повезет. Кому пуля в грудь, кому звездочка на погон.

Впрочем, и капитана он получил как внеочередное звание. Закончил высшие курсы переподготовки при Министерстве обороны. Благодарность как лучшему курсанту. Хорошо водит танк. Что еще? Мастер рукопашного боя. Ничего себе генеральский сынок! Взял бы на перевоспитание папашу. Ради одного этого стоило бы его найти…

– И потом, старик убит горем, – продолжал Костя. – Всячески отговаривал сына. Мол, безрассудно смел и отчаян.

– Мне действительно жаль тех, кто погиб там, в этой Чечне! – отрезал я.

– Их не вернешь, – печально сказал Костя. – А тут хоть какая-то надежда. Ладно, не хочешь – как хочешь. Розыск майора Тягунова отменяем. Тем более есть для тебя другое срочное дело. Про убийство банкира Салуцкого слышал?

– Но там уже кто-то работает? – Я оторвал взгляд от папки.

– Кому там работать, Саша! Молодые специалисты, стажеры, студенты – следователи прокуратуры…

– Это у меня ты просишь сочувствия! – воскликнул я. – Ты мне сколько платишь, не забыл?

– Не я тебе плачу, Саша. Я только пла́чу, когда вижу, как разваливается наш Российский следственный аппарат. И если бы дело было только в деньгах. Многие ребята-следователи не в состоянии составить сносный план следственных мероприятий по делу, представляешь?

– Представляю, – вздохнул я.

Костя махнул рукой. Он-то понимал: когда на тебе столько следственных дел и добрая половина из них – висяки, то не знаешь, за что хвататься в первую очередь. Там убили телезвезду. Там шлепнули заезжего вора в законе. Или вот недавнее дело об убийстве заместителя министра экономики. Конечно, преступники должны быть найдены и наказаны по закону. Но и жертвы, как говорит наука виктимология, тоже не сахар. Они сами спровоцировали финал своего бытия на грешной земле.

Все это я высказал Косте в афористичной форме.

– Поплакали – и будет, – сказал Костя. – Мы с тобой этот мир не переделаем. Все несовершенно, потому что совершенствуется. Идет процесс в обществе. Ну как, берешься?

– Это ты про что? – спросил я. – Про банкира или про сына генерала Тягунова?

– От майора ты уже отказался. Забудем. Я тебе про него ничего не говорил, усек? – наклонился он ко мне через стол.

– Ну вот, уже обиделся. Ладно, беру банкира. Как его – Салуцкий? Кстати, странно, что прокурор Москвы поручил это дело зеленым следователям, почти студентам. Тебе не кажется?

– А кому поручать? – горестно спросил Костя и махнул рукой. – Штат прокуратуры не укомплектован, приходится набирать студентов с последнего курса, а иногда и практикантам поручать сложнейшие дела. Ну все? Не до тебя. Через час у генерального совещание. На нас уже десяток банкиров висит. Одним больше, одним меньше… Ты все понял?

Я вышел от него, стараясь вспомнить, что знаю либо слышал о Салуцком. Об этом деле что-то показывали по телевизору, если не ошибаюсь…

Его убили, когда он выходил из своей машины среди бела дня возле его банка. Выстрела никто не слышал. Свидетелей было полно. Хотя что значит – свидетели? Убийцу не видел никто.

А потом эксперты НТО сказали, будто стреляли с другой стороны Садового кольца. Пуля калибра 7,62 миллиметра. Скорее всего, снайперская винтовка Драгунова.

– Именно так, – сказал, не скрывая облегчения, новоиспеченный следователь межрайонной прокуратуры Володя Фрязин, когда я принимал от него дело. – Выстрел был произведен с другой стороны улицы. Криминалисты, оперы МУРа и свидетели были едины в том мнении, что пуля попала в спину.

– А есть свидетели, – спросил я, – которые видели, откуда и кто стрелял?

Он явно смешался. О том, что свидетели бывают разные в подобной ситуации, он как-то не подумал. Про это они не проходили. Черт знает чему их там учат.

Он не понимал еще, что степень важности свидетелей бывает разная. По нашему уголовно-процессуальному закону любой человек, допрошенный по уголовному делу, – свидетель. Но польза от многих свидетелей – нулевая. Доказательственное значение таких показаний ничтожно.

Это убийство выпадало из ряда. Обычно банкиров убивали в подъездах, наверняка при посадке в лифт или при выходе из оного. Этим наши лифты напоминают самолеты – самое опасное взлет и посадка. Тот, кто стрелял с другой стороны Садового, – настоящий снайпер, ничего не скажешь. И очень уверен в себе.

Правда, не совсем понятна мотивация тех, кто его нанимал. Тот, кто это совершает в подъезде, больше рискует сам, но исполнение – сто процентов. Здесь, в толпе, надо выждать, когда цель никто не загораживает. Или этот кто-то хочет изменить почерк? Такое тоже бывает. Во всех детективах ищут сходства почерка. На том будто бы и попадаются. Значит, насмотрелся, начитался киллер подобных историй, голова опухла, а ночью осенило: изменю-ка я почерк! Не в подъезде, а с крыши из снайперской винтовки с глушителем. Пусть ломают головы. Где вот только найти этого умельца?

Уже дома, после ужина, я позвонил Славе Грязнову, временно исполняющему обязанности начальника Московского уголовного розыска.

– Наш общий приятель задал мне задачу, – пожаловался я. – Представляешь, сначала хотел, чтобы я нашел генеральского сынка, пропавшего в Чечне, а потом подсунул мне дохлое дело об убийстве банкира Салуцкого. Пусть твои ребята пошарят по сводкам и компьютерным файлам: нет ли чего подобного в последнее время? И что-нибудь на убиенного воротилу бизнеса.

– Для него нет большего удовольствия, чем ткнуть нас с тобой носом в какое-нибудь дерьмо, – поддакнул Слава.

– Вот-вот, – сказал я. – Ну ладно, ритуальные причитания закончили. Давай к делу. Что ты слышал про Салуцкого? Хоть по телевизору видел, как его кокнули?

– Смотрел и радовался: не нам перепадет этот дохляк.

– Теперь тебе радости прибавилось, – заметил я.

– Что, дело попало к тебе? – хмыкнул Слава. – Это считай что и ко мне. Взвалишь на меня всю грязную работу. В первый раз, что ли.

– Отмоешься, – сказал я. – Когда заберут тебя с Петровки в МВД. Каким-нибудь начальником управления станешь на Огарева. По телевизору покажут.

– Нечего мне там делать, – сказал он с чувством. – Наверное, я вам всем надоел своим занудством. Только по телефону меня спокойно и воспринимаете.

– А там будешь прятаться от нас по министерским кабинетам.

Через пару минут мы устали препираться, и я положил трубку. Слава такой, ему дай поработать в коллективе единомышленников, чтобы было кому поныть, с кем поспорить.

6

Утром я взял с собой начинающего следователя Фрязина и пару девчонок-практиканток с последнего курса и велел им прочесать дом напротив места, где убит Салуцкий. Судя по входному отверстию в голове потерпевшего, стреляли откуда-то с крыши восьмиэтажного дома с другой стороны трассы, впрочем, об этом я уже говорил.

Сам я остановился возле офиса банка, где Салуцкий председательствовал. «Лютеция». Название ничего не говорило, хотя о чем-то напоминало. А раз напоминало, то у Славы должна найтись зацепка.

Хоть какая-то.

Почему убивают именно банкиров? Политиков – не трогают. Хотя кое-кому стоило бы влепить. Банкиры более безответные? Или являются хранителями, подобно господину Савранскому, неких коммерческих тайн?

За что их убивают? Кстати, поговорить об этом не мешало бы с Борисом Львовичем. Имя-отчество Савранского я прочитал на визитке, которую он мне сунул, когда я уходил. Кстати, почему-то невозможно представить, чтобы кто-то покусился на драгоценную жизнь Савранского.

Невозможно – и все! Ничем не могу объяснить. На мой взгляд, он может ходить без телохранителей, где ему вздумается. Те, вроде Салуцкого, носят на челе печать смерти. Они могут окружить себя толпой телохранителей, надеть бронежилеты из уральской стали – и все без толку. Замочат, когда захотят.

Так размышлял я, пока не вернулся Володя Фрязин.

– А где девушки? – спросил я. – Ты разве был не с ними?

Он озабоченно пожал плечами. Сообщил, что взял на себя два подъезда, а девушкам досталось по одному. Он полагал, что они уже здесь.

– Будем ждать, – сказал я. – Или пойдешь их искать?

Только этого не хватало. Берут на юрфак каких-то девчушек. Сидят сейчас где-нибудь в кафетерии, спасаются от промозглой сырости горячим бразильским кофе и выжидают, когда можно явиться, запыхавшись, и доложить, будто никто ничего не видел. Не всем, конечно, быть Шурой Романовой, бывшей начальницей второго отдела МУРа, с которой мне довелось работать. Она бы душу вытрясла из жителей того дома. Сами бы потом удивлялись, откуда они, оказывается, столько знают.

Мы ждали их еще полчаса.

– Все ясно, – сказал я, скрипнув зубами. – Пошли. Будем искать твоих подруг. Хотя нам следовало бы заниматься совсем другими поисками.

Фрязин виновато понурил голову. Распекать его времени не было. Вот-вот снова пойдет дождь. Все-таки осень, холодно и рано темнеет.

Подойдя к переходу, я еще раз взглянул на дом, откуда предположительно стреляли в Салуцкого. Из квартир – вряд ли. Скорее из того слухового окна. Или рядом. Интересно, туда кто-нибудь заглядывал?

Мы нашли девушек в первом подъезде на втором этаже у первой же двери возле лифта. Сначала на наш звонок там не хотели открывать, но мы слышали чьи-то голоса, которые потом смолкли.

Я настойчиво продолжал звонить.

– Откройте! – крикнул я. – Милиция, прокуратура!

Из соседней двери выглянула старушка.

– Вы по нашему заявлению? – спросила она. – Уж сколько мы их писали. Слава Богу, пришли наконец! Все время там кто-то останавливается. Прямо гостиница какая-то. Один съехал – трое приехали! И все время шумят, спать не дают. Прежний ничего был, тихий, а энти только бутылки в окно выбрасывают да девок водят…

Дверь наконец открыли. Девушки – Люда и Света – были там.

– Ой, товарищ Турецкий! – схватилась за голову Люда. – Вы нас ищете? Мы говорили им, а они: ничего, ничего, посидите, все вам расскажем и покажем. И не отпускают. Представляете?

«Они» – это два молодчика из Киева, приехавших к москалям по торговой части. Гарные хлопцы, на которых пахать бы и пахать при отсутствии бензина на просторах их родины.

Я с грозным видом повертел в руках их паспорта. Оба женаты. По паре хлопчиков, сыновей. Оттягиваются в столице бывшей колонизационной империи.

– Слушаю, слушаю, – сказал я, не возвращая паспортов. – Вы же хотели что-то рассказать сотрудницам Генпрокуратуры. Или просто решили их насильно задержать? Вам перечислить статьи Уголовного кодекса, которые вы нарушили?

Они переглянулись.

– А о чем рассказывать? – робко, покраснев, спросил тот, что был помоложе, Микола.

– Сколько вы здесь проживаете? – спросил Володя. – С какого срока?

Нормальный вопрос. Посмотрим, что ответят.

– Да с неделю… – переглянулись они. Что характерно, куда-то подевался их акцент, на котором они поначалу настаивали. Должно быть, со страху. Девицы наши тоже хороши. Нет чтобы сначала проверить документы, хотя бы насчет семейного положения. Уж если не по службе, то хотя бы из женского любопытства. Так нет, сели с ними пить. Уже пропустили, судя по разрумянившимся личикам, по паре «рюмок чая».

Может, хотели таким образом развязать им языки? Вот и воспользуемся.

– Точнее, – жестко приказал я. – С какого числа?

– С понедельника? – переглянулись они. – Вроде да. Точно, днем прибыли.