Карл Великий. Основатель империи Каролингов

Гарольд Лэмб

Карл Великий. Основатель империи Каролингов

Из старых сказаний мы узнаем о подвигах героев…

Здесь вы прочтете о борьбе отважных людей.

Песнь о Нибелунгах

Предисловие

Его звали Карл. В течение многих поколений после его смерти люди помнили его как Карла Великого и прозвали его Шарлеманем.

Это имя, помимо своей необычности, начинало символизировать нечто особенное. Шарлемань, в отличие от большинства других королей, похоже, принадлежал не одной нации, а всем нациям Западной христианской Европы, поскольку к концу своей жизни ему удалось объединить эти народы в одно сообщество христиан. Сделав это, он вселил в них надежду.

В его время цивилизация и среда человеческого обитания вырождались. С уходом римских легионов упорядоченная жизнь – тот механизм, что поддерживает нас сегодня, – медленно уходила из варварских народов (наших предков) Атлантического побережья. Некоторые из них, например визиготы и лангобарды, переселились в распадающуюся Римскую империю, сохранив при этом воспоминания и кое-что из предметов роскоши исчезающей цивилизации. Но франки, народ Шарлеманя, слишком поздно появились на сцене.

Они очутились в лесной глуши, где правила грубая сила. Область, в которой они обосновались, располагалась между реками Луарой и Рейном. Их все пугало – видения ведьминого шабаша, ночные скачки дьявола по лесам. Некоторую надежду в них вселяли предсказания миссионеров, вроде ирландца Колумбана[1], обещавших спасение их душ и возможное второе пришествие на землю Иисуса Христа.

Франки были людьми, наделенными достаточной физической силой, вели свое происхождение от германских племен, имели богатые боевые традиции – знали сагу о герое Беовульфе[2], оторвавшем руку у чудовища Гренделя, которого нельзя было поразить никаким оружием. Но при всем том они были привязаны к земле и зажаты в своем уголке Европы еще более дикими и необузданными племенами славян и восточных кочевников. Кроме того, они были отрезаны от моря, где властвовал мощный флот города Константинополя, сохранившего греко-римскую культуру. За морем набирал силу враждебный им ислам, религия арабов. Во мраке VII века казалось, что мир франков гибнет, и многие полагали, что конец наступит в 1000 году от Рождества Христова.

Гораздо большую опасность, чем физическая смерть, представляли медленное угасание разума, отсутствие письменности, разрушение универсального латинского языка, переход на различные местные диалекты и потеря идеалов. Местные уроженцы, выжившие в Римской Галлии, утратили свои древние навыки, а франки, их хозяева, понятия не имели о цивилизованном государстве, где император правил людьми по закону. Они были верны избранным племенным вождям; одному из них, Дагоберту, удалось объединить раздробленную нацию; Карл Молот, вождь, воитель, после битвы при Пуатье оттеснил мусульманских захватчиков из Галлии на юг и собрал средства, конфисковав церковное имущество; его сын, Пипин Короткий[3], пытался окончательно закрыть арабам доступ в Южную Галлию, одновременно сплачивая своих франков в нацию, способную править другими.

Но только Карл, внук Молота и сын Пипина Короткого, получил прозвище Великого, его владычество стало владычеством империи Каролингов, а попросту империи Карла, отличавшейся от других империй.

Потом на Западе произошло нечто совершенно уникальное. Память об этой исчезнувшей империи сохранилась на века; она стала силой, создавшей новый мир на Западе. Карл сам стал легендой, легендой Шарлеманя, разросшейся и распространившейся по всем христианским землям. Это была не просто память о воображаемом золотом веке или необычайном монархе. Это было нечто, принадлежащее всему человечеству. В течение короткого периода времени этот правитель вел людей к невообразимым достижениям, которые были затем для них утеряны. Память о нем, если можно так выразиться, покинула стены дворцов и церквей, поселилась в простых жилищах и стала путешествовать по дорогам. Карла воспевали в песнях и балладах. И в течение последующих четырех столетий эта память влияла на события в мире.

Глава 1

СТРАНА ЛЕСОВ

Помолившись апостолу, святому Фоме, он впервые в жизни в 753 году н. э. отправился в самостоятельное путешествие. Снег и грязь покрывали тропы.

До сих пор ему не приходилось командовать вооруженным отрядом, равно как и владеть лесами или полями под своим именем. Ему было 11 лет. Высокий рост, широкие плечи и кисти выдавали в нем недюжинную силу. Темные волосы у него были коротко пострижены, он обладал пронзительным голосом.

Обычно его называли сыном Пипина Короткого. Те, кто по каким-либо причинам ненавидел его, звали мальчика Кёрлом[4]. Это прозвище подходило ему, хотя настоящее его имя было Карл.

Он сразу же заявил, что, невзирая на снег и непогоду, собирается как можно быстрее завершить рискованное путешествие и встретить странников, спустившихся с Альп в страну франков. Набросив овчину поверх кожаной туники, он покинул двор своего отца в Тионвилле. Подросток забыл взять подарки для незнакомых путников, но позаботился о лошадях для своего отряда. Его сопровождали Керольд, воин в полном вооружении, и компания лесничих – с ними он только позавчера охотился на оленей. Не имея под своим началом ни подданных, ни знати, упрямый юноша ничем не отличался от своих друзей-охотников, с которыми болтал, выпивал и купался, когда пригревало солнце.

Когда он вместе со своим отрядом отправился в путь по размытой грязной тропе и исчез в снежной мгле, кое-кто из провожающих рассмеялся и весело заметил, что Кёрл отправился встречать святого отца, посланца самого папы из собора Святого Петра, так, словно собрался поохотиться на оленя. Сам Пипин ни единым словом не выразил ни упрека, ни похвалы своему сыну. У сурового Пипина вошло в привычку держать своего первенца при себе и наблюдать за ним, а не поучать сына или давать ему советы. Никто толком не мог сказать, хорошо это было или плохо для подростка.

В результате бешеной скачки, периодически меняя седла на усталых, проваливающихся по колени в грязь лошадях, принц Карл со своими товарищами очень быстро одолел расстояние в 30 лиг[5] и очутился у постоялого двора. Он был рад путешествовать в одиночку, без сопровождения аббата Фулрада или главного конюшего, которые наверняка досаждали бы ему своими советами и заботой. Это была первая важная миссия, доверенная ему отцом.

Во время своего путешествия они весело пели. Пар от заморенных лошадей превращался в туман. Шестеро его спутников радовались, глядя на веселого юношу.

Он говорил, что Арнульфингам, как правило, сопутствовала удача. Это повелось с того случая, когда Ар-нульф, родоначальник династии, поставил на кон свою судьбу. Он бросил свое кольцо с печаткой в реку Сену и сказал: если оно вернется к нему обратно, это будет означать, что ему на роду написано править своим народом. Что ж, кольцо исчезло в волнах реки. Прошли годы, и в один знаменательный день Арнульфу на обед подали рыбу. Когда ее разделали, из брюха выпало кольцо. Не иначе как сам Бог приложил к этому руку.

– На пути встретилась река, и не было брода, – рассказывал воин Керольд. – И тьма опустилась на землю. Когда Карл очутился на берегу реки, его опередил белый олень. Он прыгнул в воду, и его рога отсвечивали на солнце золотом. Карл последовал за ним, и в реке действительно показался брод. Те, кто последовали примеру Карла, едва ли замочили свои ступни.

Множество историй, рассказанных о Карле, связаны с реками и охотой. Ему нравилось слушать, как его друзья повествуют о его удаче, поскольку сам Карл не обладал ни опытом, ни мудростью.

Итак, когда, преодолев расстояние в 30 лиг, отряд подъехал к постоялому двору, юноша решил, что удача действительно сопутствовала ему. У стогов сена и в самой конюшне сгрудилось много лошадей, поэтому создавалось впечатление, что на постоялый двор прибыли преподобные посланцы из Рима.

Однако у дверей постоялого двора их встретил сеньор Окер – военачальник, неоднократно бывавший в Риме по приказу своего короля Пипина.

– Далеко ли твой отец? – спросил он, узнав в юнце долговязого Карла. Ловкий, резкий на язык придворный, он не счел нужным наградить Пипина каким-либо титулом.

– Отца со мной нет. Он послал меня встретить Стефана, святого отца из Рима. Где он?

Окер нахмурился. Внимательно посмотрев на юношу, он объяснил, что папа Стефан и сопровождающие его лица из собора Святого Петра преодолели немалые трудности, пересекая горный перевал, и в настоящее время не спеша путешествуют, покинув обитель Святого Морица. Один из них умер в этом монастыре.

Окер, оккупировавший со своими людьми постоялый двор, не собирался уступать жилище Карлу и его спутникам. Подростку же он высказал коротко и ясно, что не подобает королю франков посылать своего юного сына встречать папского посланца во главе отряда лесных людей без всяких подарков.

На это юноша отреагировал резко и гневно, заявив, что не собирается квартировать на постоялом дворе, где Окер расположился с таким комфортом. Ему предстоит встретить посланцев папы, и он не собирался отказываться от своей миссии.

Окер вернулся к очагу и проворчал:

– Кёрл.

Снег затуманил небо и морозил пальцы вооруженному отряду. Усталые лошади брели, спотыкаясь, с сожалением покидая теплые конюшни и стога сена. Керольд и лесные жители молчали, поскольку были преданы Карлу душой и телом.

На землю спустились сумерки, отряд окутала лесная мгла, и люди спешились, чтобы отдохнуть. Карл не мог подыскать места для ночлега, но он никогда в жизни не остался бы ночевать вместе с Окером. Ему не позволяла сделать это его гордость.

Неожиданно юноша рассмеялся и заметил:

– Пора бы, дорогие друзья, появиться тому белому оленю и снова указать нам путь.

После этих слов его спутники с большей охотой двинулись в путь, ободренные веселой речью Карла. Это было похоже на путешествие во тьме египетской, как вдруг один из всадников заметил впереди огонь, и все решили, что это горит очаг в усадьбе.

Но впереди у них на пути виднелись еще огни. Оказалось, что это факелы движущегося отряда. Карл и его спутники осадили лошадей, потому что их было недостаточно, чтобы противостоять такому большому количеству людей – это могли быть мародеры.

И тут Керольд выругался:

– Олень или не олень, но разрази меня гром, если это не преподобный посланец святого Петра!

Так оно и вышло. Эскорт папы, застигнутый врасплох темнотой, осторожно пробирался по дороге в поисках пути к какому-нибудь убежищу. Взволнованный Карл забыл про собственную усталость. То, что они встретились в темноте с папой, – редчайшая удача!

Когда встречные путники узнали, что он обещает им радушный прием и гостеприимство франков, они подвели Карла к закутанной фигуре на белой лошади. Карл услышал усталый голос, спросивший его, где находится сам король.

Слезая с коня и запинаясь от волнения, Карл попытался объяснить, что король Пипин ожидает святого посланца Рима в теплом просторном зале в Тионвилле. Не зная, что еще сказать, он с беспокойством ждал ответа. Чей-то посторонний голос повторил его сбивчивое объяснение на четкой книжной латыни.

Очевидно, закутанные римляне почувствовали неладное оттого, что Пипин лично не явился встретить их. Напрягаясь, чтобы понять незнакомую речь, Карл осознал, что это было резкое приглашение ему и его спутникам подъехать и поприветствовать этого Стефана. Голос самого Стефана еле слышался: святого отца сильно утомили ветра и холод горных перевалов.

Тут Карл вспомнил, что не привез с собой никакого подарка. Краска стыда залила его лицо.

– Святой отец, – пронзительно воскликнул он, – я бы привез вам в подарок прекрасные ткани и дорогие изделия из золота, но у меня ничего нет, кроме охотничьего оружия и нескольких книг!

Белое усталое лицо в меховом капюшоне нагнулось поближе к Карлу, чтобы повнимательней рассмотреть подростка.

– Храбрый мальчик, – произнес путник, – зачем говорить о подарках? Достаточно того, что ты, Карл, глубокой ночью проехал сквозь лесную чащу, чтобы встретить нас и предоставить нам кров.

Карла успокоило то, что великий посланец Рима ясно и четко произнес его имя так, что оно не прозвучало как приглушенное Кёрл, а, наоборот, как звон колокола – Carolus.

Он никогда не забудет этого благословения, и, проезжая мимо воинов с копьями, Карл не переставал думать об этом, и стыд оставил его. И затем он начал смеяться, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во весь голос. От его отряда отделился Керольд и, подъехав к Карлу, прошептал:

– Что на тебя нашло?

– Мне пришло в голову, – выдохнул Карл, – как мы выгоним благородного Окера из его уютного гнездышка в ночь на холод, чтобы освободить места для отдыха всем этим епископам, пресвитерам и писцам.

Его смех громко звенел над тихой заснеженной дорогой.

Эта первая миссия Карла закончилась после Рождества, обозначившего начало 754 года. Когда он заметил наконец дым над мокрыми крышами Тионвилля, у дороги их ожидали архикапеллан Фулрад в своей мантии и коннетабль в доспехах в полном вооружении.

Потом Карл увидел разрушенную арку старых римских ворот и стоявшего рядом отца в новой небесно-голубой мантии, опоясанного мечом с золотой крестообразной рукоятью. К удивлению Карла, Пипин слез с седла, подошел по грязи к лошади папы, взял ее под уздцы и провел сквозь ворота. Он проделал это как простой грум.

– За все, что делает этот Пипин, – пробормотал Окер, – кое-кто заплатит.

Карл щелкнул пальцами в знак пренебрежения к этим уничижительным словам.

Однако, когда все они прошли через толпу феодалов, как светских, так и церковных, в теплый просторный зал и зашли в часовню, чтобы возблагодарить Господа за благополучное окончание долгого зимнего путешествия Стефана, случилась странная вещь.

Усталый путник, сам папа римский, преклонил колени на ступенях алтаря перед Пипином.

– Король Франкского государства, – воскликнул старик, – во мне ты видишь просителя! Я не приму твоей руки, чтобы подняться, до тех пор, пока ты не поклянешься оказать мне помощь против моих врагов.

Возможно, он слишком устал, возможно, это был просто пожилой и расстроенный человек, но из его глаз по впалым щекам катились слезы. Карлу хотелось посмотреть, как его отец будет поднимать Стефана.

Пипин, однако, стоял неподвижно, выпятив квадратный подбородок. В его теле ощущалась сила, а в мыслях – осторожность. Какое-то мгновение плачущий церковник и задумчивый воин смотрелись как две мозаичные фигуры рядом с алтарем. Эта картина навечно запечатлелась в памяти Карла.

Затем, не произнося ни слова, Пипин протянул руки и поднял старого Стефана с колен.

Исполнив возложенную на него миссию, Карл вернулся к обычной жизни во дворце, где у него пока не было других обязанностей, кроме как проводить дни в качестве внебрачного сына Пипина.

Пипин Короткий не был рожден правителем. Как и все его предшественники из клана Арнульфингов, угрюмый молчаливый дворянин был управляющим или, как их тогда называли, мажордомом королевства. Он был первым среди пэров Франкского государства, которые до сих пор хранили верность истинному королю, последнему в династии Меровингов[6].

Действительно, Пипин твердой рукой управлял государством, в то время как последний Меровинг ежегодно просто приезжал на сейм в традиционной повозке, влекомой парой флегматичных волов, которыми правил длинноволосый крестьянин. На сейме толстый рыжий трутень Меровинг стоял лицом к лицу с собравшимися и давал свое согласие на то, что они уже сделали или собирались сделать.

За два года перед этим лорды государства франков могли бы собраться вместе и выбрать мажордомом другого человека вместо Пипина. Однако Пипин, главный среди них, имел за спиной мощную гвардию; каждый год он водил армию франков в военные походы. Он твердо держал в руках эту силу, потому что знал, как ею управлять. Поэтому он отправил Фулрада послом в Рим, чтобы спросить у папы римского: «Почему бы ему, Пипину, который обладает всей властью в королевстве, не иметь также и соответствующий титул?» Папа согласился.

Вот почему последнего Меровинга, почти забытого Хильдерика III, отвезли не на ежегодный сейм, а в лесной монастырь. Его оторвали от комфортабельной усадьбы, вкусной еды и женщин, посадили в повозку и увезли, чтобы остричь его прекрасные рыжие волосы. Сейм провозгласил Пипина королем, отец Бонифаций возложил на его круглую темную голову корону из чеканного золота, и вот уже в течение двух лет Пипин правил как настоящий король.

Однако великие магнаты вроде Окера никогда не поддерживали его притязаний на трон. Они помнили, что он один из них. В силу необходимости, но очень неохотно они подчинились, поскольку Пипин, сын прославленного воителя Карла Мартелла (Молота), успешно правил людьми.

В эти нелегкие дни, когда казалось, что христианский мир погружается во мрак и дни его сочтены, франки вспоминали далекое золотое время, когда первые Меровинги привели их с побережья, когда золота было предостаточно, когда активно использовались торговые пути, проложенные еще во времена Римской империи.

Карла никто этому не учил. Он узнал об этом из обрывков историй, рассказанных в седле, или из перешептываний, доносившихся до одиннадцатилетнего подростка, часами простаивавшего за спиной отца. От заутрени и до обедни Пипин не отпускал его от себя, заставляя выслушивать просьбы и жалобы людей, ждущих королевской милости. Это была суровая школа.

Его мать настаивала на изучении священных книг. Только в сонные, послеобеденные часы и до того времени, как отправиться спать, мог Карл обращаться к этим книгам под руководством дьяконов, обучавших мальчиков в дворцовой школе. Поскольку дьяконы имели склонность к мясу и вину, то наука чисел и изучение физических явлений сводились к вопросам и ответам.

– Если вы собрали тридцать каштанов и каждый день съедаете по пять штук, то на сколько дней недели хватит каштанов? До того дня, когда Бог отдыхал, то есть до воскресенья.

Что такое свет? Факел, который все показывает.

Все, что мальчикам требовалось знать, – ответы на эти вопросы. Занимаясь риторикой, они громко читали священные книги:

– «Плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу с украшениями и доставлял на одежды ваши золотые уборы».

Они читали о том, как погиб Саул и какая участь постигла город Содом.

Но эти ответы на вопросы и чудесные события, описанные в книгах, по мнению подростка, не имели ничего общего с суровой, давящей обстановкой на приемах отца.

Помимо занятий в школе, он тренировал умение обращаться с оружием. Оружие вручил ему его дядя Бернард. После того как Фулрад благословил оружие у алтаря, подросток, опустившись на колено, принял в свои руки железный щит, длинный меч с поясом и легкое копье из ясеня. Теперь летними вечерами старый фехтовальщик, служивший у коннетабля, обучал его обращаться с мечом, щитом и тяжелым кривым ножом, которым пользовались, чтобы парировать удар или нанести ответный. Будучи долговязым, подросток легко мог держать щит на отлете от лошади; он хорошо держался в седле, крепко сжимая ногами бока лошади; но он был слишком неловок, чтобы на полном скаку точно метнуть шестифутовое копье в мишень.

– Пусть выбежит медведь, – кричал он своему наставнику, – и ты увидишь, как я свалю его дротиком!

Его охотничье снаряжение, состоявшее из метательных дротиков и небольшого лука с длинными и короткими стрелами, было привычно его сильным рукам и придавало ему уверенности. Однако тяжелый стальной наконечник боевого копья трудно было бы всадить в нападающего медведя.

– Да, – проворчал закаленный в битвах ветеран, – но у медведя, ваша честь, нет щита.

Это рассердило Карла, знавшего, что он не уступит самым быстрым всадникам. Понаблюдав, как юноша практикуется со своим вооружением, Бернард, командовавший рекрутами из восточных франков, молча, как Пипин, покачал головой. Затем потер свой подбородок, сказал:

– Юный друг, у тебя есть сноровка, но нет умения.

– Если ваше превосходительство даст мне задание, я его выполню.

Серые глаза Бернарда выразили укор подростку за его темперамент.

– Это больше чем просто задание! Норманну не нужно задание, чтобы управлять судном. Возьмем гунна, он рожден для седла.

– А разве франк…

– Франк рожден для леса.

Когда Карл оставил позади последние поля с фруктовыми и ореховыми деревьями и въехал в лесной полумрак, он сразу стал осторожен и одновременно спокоен. Он мог идти по следу оленя через самую густую дубраву. Боковым зрением подросток примечал белок, скачущих по деревьям, и быструю смену света и тени там, где украдкой пробирался барс. Охотничьи собаки, мчавшиеся по склонам холма, восторженно приветствовали его.

На такой лесной тропе Карл был знатоком своего дела. Едва уловимые шорохи приводили его к пасущемуся оленю или медведю. Он чутьем выдерживал направление, уверенный в том, что всегда выйдет куда надо. Если Карл решал провести ночь в лесу, он всегда мог отыскать ручей и развести костер.

Леса широко разрослись. Темные горные ели заполонили распаханные земли в долинах, так как веками никто не противостоял их распространению. Часто в лесной чаще подросток натыкался на каменную кладку покинутых деревень.

Его охотники верили, что в этом лесу до сих пор разъезжает Черный Всадник, а на холмах в новолуние можно увидеть костры ведьминого шабаша. Из глубины ручьев, там, где лавр оплетал ветви раскидистых дубов, смотрели русалки, особенно осенью, когда полная луна висела в небе, как маяк.

Тем летом Карл обнаружил, что было в мыслях у Пипина, когда тот подавал руку и обещал помочь умоляющему Стефану. После сейма «майского поля» королевский двор переехал в Париж. Туда Карл отправился с радостью, потому что в реке Сене водилось много кефали и другой крупной рыбы.

Могущественные феодальные сеньоры поехали со спокойной душой, так как в своих поместьях они закончили вспашку и сев. Пипин со своей семьей поселился в заброшенном дворце Юлия Цезаря на холме рядом с островом Париж. Когда-то короли династии Меровингов хотели возвести на этом месте великий город Париж. Особенно этого хотел похороненный здесь Дагоберт. Но более грубые Арнульфинги, возможно, потому, что не хотели идти по стопам других королей, забросили этот остров. Остров зарос ежевикой и был более известен под римским названием Грязный.

Впервые в жизни у Карла имелась своя комната в этом дворце римлянина Юлия Цезаря. Епископ Фулрад, живой и энергичный, радуясь приезду королевской семьи, рассказал Карлу, что очень давно в этом самом месте римские войска провозгласили Юлия Цезаря императором. В отличие от отца Фулрад гораздо лучше старался объяснить подростку дела давно минувших дней! Пипин, вечно занятый, если только не размышлял о чем-нибудь, становился нетерпелив, когда Карл не понимал таких вещей.

Это значило для подростка гораздо больше, чем мозаичный пол, на котором он спал и который вызывал у него неприятные ощущения даже через ночную одежду.

Впрочем, он всегда мог вылезти ночью через пролом в стене и растянуться на мягкой траве, слушать журчание реки и наблюдать за рыболовными лесками, которые Карл с другими ребятами ставил на ночь, до тех пор пока лучи взошедшего солнца не разгоняли туман с реки.

В добавление к одинокой пышности его комнаты и суете Фулрада вид платья его матери предупредил Карла о готовящейся церемонии. Это была не просто новая одежда для зала или верховой езды, а переливающееся шелком и золотой нитью одеяние, туго облегающее шею и плечи и широким куполом спадающее к ногам. И хотя ходить в нем было трудновато, она сияла от радости и, примерив платье, гордо выступала в нем, а прислужницы хлопали в ладоши. Несмотря на то что в ее жилах не текла благородная кровь, Карл думал, что в этом новом облегающем платье его мать, Бертрада, выглядит настоящей благородной дамой.

Когда он восхищенно закричал, Берта, как ее называл Карл, преклонила колено и склонила голову, словно доставляя удовольствие могущественному человеку. Она понимала, что он чувствует.

На первых порах Карл не придавал значения своему рождению, поскольку Берта была любимой наложницей его отца, который и женился на ней спустя несколько лет после рождения мальчика. Люди посмеивались, глядя на Карла, идущего в свадебной процессии к алтарю.

Но в последние два года подросток обратил внимание – он всегда быстро замечал подобные вещи, – что никто больше не шутил и не смеялся. Керольд объяснил ему, что если Пипин истинный король, то должна быть разница между отпрыском любовницы и сыном королевы. Карл решил, что это не так важно. Однако, возможно, это тесней сблизило сына с энергичной требовательной матерью. Берта всегда была готова принять его сторону в ссоре с отцом, словно чувствуя, что следует уравнять баланс сил. Наоборот, его отец никогда не стал бы потакать Карлу. Пожалуй, Пипин очень сильно любил ребенка, рожденного в законном браке. Карломану было всего три года, и он всех восхищал своим веселым нравом.