Троянская война

Фетида в отчаянии хотела обмануть судьбу. Когда ее сын был еще младенцем, она отнесла его на серые грязные берега реки Стикс, которая протекала в царстве мертвых. Фетида опустила младенца Ахиллеса в бурные воды Стикса, куда даже духи не осмеливались войти, чтобы дать его телу бессмертие. Никакое оружие не могло бы теперь убить его. Богиня держала младенца за пятку, погружая его в воды Стикса, и лишь пятка осталась его уязвимым местом.

Не удовлетворившись этим, Фетида не прекратила попыток сделать своего сына бессмертным. Тогда ее остановил Пелей из опасения за жизнь ребенка, который не понял, что она делает. Фетида в гневе оставила своего мужа и вернулась в темные глубины моря. Она продолжала ревностно следить за жизнью Ахиллеса и, чтобы не пускать его на войну, в конце концов отправила его ко двору царя острова Скироса, чтобы он рос среди его дочерей. Здесь Ахиллес жил в уединении и из-за своей молодости и красоты очень походил на девушку, когда был одет в женское платье. Без посторонних глаз он мог скакать верхом и бегать или метать копье, но, когда он выходил среди принцесс и царь говорил: «Вот мои дочери», никто не мог бы отличить Ахиллеса, хотя все знали, что одной из принцесс был он.

Агамемнон отправил гонца, чтобы призвать Ахиллеса, но царь сказал:

– У меня только дочери.

И как посыльный ни старался, не мог понять, к которой из девушек ему следовало бы обратиться. Они все покраснели и смотрели на него удивленно. Ахиллес, который был тайно женат на одной из принцесс, Деидамии, дал слово жене и матери, что не выдаст себя. Поэтому он молчал, хотя сам горел желанием отправиться на войну.

В конце концов Агамемнон обратился к Одиссею, который придумал, как хитростью узнать правду. Он переоделся странствующим купцом, а не послом, и попросил позволения показать свои товары в царском дворце. Сначала Одиссей выложил драгоценные украшения: булавки, гребенки, браслеты – только женские безделушки и слишком дорогие для обыкновенных девушек. Поэтому в большой зал пришел слуга, посланный дочерьми, и попросил купца отнести его товар в покои принцесс. Слуги собрали украшения и коробки и все, что еще не было распаковано, и проводили купца по внутреннему двору туда, где ждали принцессы.

Одиссей внимательно рассматривал девушек, когда те, щебеча, восхищались его товарами. Каждая выбирала булавки и драгоценности, примеривала их, прохаживалась, надев их поверх платья или воткнув в прическу; и все же лукавому наблюдателю показалось, что одна из них выказывала меньше рвения, чем другие. Тогда он небрежно расстегнул перед ними еще один баул. В нем лежало еще больше украшений, еще больше редких вещиц, чем прежде, но среди них был и изумительный меч, такой, о каком любой мужчина мог бы всю свою жизнь мечтать, но так никогда и не получить.

Подошедшая третьей принцесса не могла отвести глаз от сверкающего меча. Она брала другие вещицы и играла с ними, но всегда находила предлог, чтобы положить их назад. Ее пальцы украдкой прошлись по лезвию к рукоятке, когда она думала, что торговец не видит. У двух других принцесс отложенные безделушки росли горой, но третья так ничего и не выбрала. Наконец купец сделал вид, что собирается уходить, и принялся складывать свой товар.

– Я должен идти, – сказал он, – но, возможно, в следующем году я снова приеду и привезу вам еще больше сокровищ. А вот третьей принцессе мой товар пришелся не по вкусу. Неужели здесь нет ничего, что она могла бы купить?

Третья принцесса заколебалась, однако решила рискнуть.

– Есть, – сказала она ясно, – я куплю меч.

– Ты получишь его в подарок, – сказал купец, – царскому сыну от царя. Ведь ты, должно быть, Ахиллес, а я – Одиссей и приехал к тебе с посланием.

Таким образом хитроумный Одиссей выполнил возложенное на него поручение, а Ахиллес был рад, что его обнаружили, потому что мечтал о больших приключениях. Он собрал своих людей и отправился в Авлиду, но его мать-богиня плакала, провожая сына в поход.

Ифигения

Агамемнон со своим войском встал лагерем в Авлиде. Черные корабли были оставлены выше отметки морских водорослей, кружащихся перед заливом. На некотором расстоянии от берега суда прибывших последними качались на якоре, их весла – под скамьями, а прямые паруса тщательно сложены. На бесчисленных дымных походных кострах воины варили смолу, плавили металл, жарили целые воловьи туши или приносили жертвы бессмертным богам. Ветер дул устойчиво с моря, разнося звуки лагерной стоянки далеко по нагорью, где пастухи могли слышать скрип тележных осей, стук молотков оружейников, мычание коров и невнятные крики людей. Каждый день прибывали новые силы, пока не стало казаться, что греческим воинам никогда не будет конца.

Главными среди героев были Ахиллес и Одиссей, однако имелись и другие почти равной им известности. С равнины Арголиды, где разводили лошадей, прибыл Диомед, возничий колесницы. Гигантский Аякс, принц с острова Саламина, носил щит из семи слоев лошадиной шкуры, украшенный бронзой. Щит прикрывал своего могущественного владельца с головы до ног, а Аякс размахивал им с легкой непринужденностью, хотя никакой другой человек не мог бы его поднять. С ним был его сводный брат Тесей, лучник, сын одной троянской принцессы, которую давным-давно похитил их отец. Второй Аякс, сын Оилея, был знаменитым копьеметателем и самым быстрым бегуном в войске после Ахиллеса. Самым уважаемым был седобородый Нестор из Пилоса. Он до сих пор командовал своим войском, хотя и имел взрослых сыновей-воинов.

Вот каковы были величайшие из вождей, однако, кроме них, прибыли еще сотни воинов. Самая могущественная экспедиция, которой еще не видел мир, была наконец подготовлена и ожидала лишь перемены ветра.

Но попутный ветер не спешил им помочь. День за днем он неизменно дул с востока. Запасы продовольствия были распакованы и съедены. Люди, наскоро расселенные в грубые жилища, покрытые дерном, начали роптать. Некоторые из царей открыто призывали отправиться назад по домам.

– Такой штиль, – говорили они, – знак недоброжелательства богов.

Дело усугублялось еще и тем, что они, к собственному неудовольствию, нашли Агамемнона заносчивым и надменным.

– Лучше быть подальше от властителей, откуда те не смогут предъявлять нам никаких требований, – утверждали недовольные.

Агамемнон, который слышал роптания, понимал, что среди его войска разброд и шатания. Если его армия разойдется по домам до того, как выступит в поход, его авторитет будет подорван, а сам он станет посмешищем всей Греции. Пока воины все еще держатся вместе, необходимо, чтобы ветер переменился. Царь разыскал Калхаса, предсказателя, который понимал настроение богов и умел предвидеть будущее.

– Ты должен подсказать мне, как получить попутный ветер, – сказал он.

Калхас пообещал дать ответ. Он провел много времени у алтаря, молясь и принося жертвы, прежде чем вернулся с печальным видом к царю.

– Нам действительно боги не благоволят. Будет лучше, если мы вернемся домой, – заявил он.

Агамемнон вскочил в негодовании.

– Это невозможно! – отрезал он и с силой ударил жезлом о землю. – Если даже ни один из нас не вернется, мы все же должны отплыть. Дай мне попутный ветер и надежду на славу! Пусть это будет стоить мне всего моего царства и даже жизни!

Старик в задумчивости неспешно теребил бороду.

– Это и в самом деле будет стоить человеческую жизнь, – ответил он. – Цена слишком высока, о царь! В последний раз говорю: распусти войско и отправляйся домой.

– Никогда! – с горячностью возразил Агамемнон. – Никогда! Ты думаешь, что это – игра, которую я могу прервать, когда пожелаю? Я поставил все на эту ссору, и если потерплю неудачу теперь, то лишусь всего. Скажи, какое бесценное сокровище могут потребовать от меня боги?

– Твою дочь Ифигению, – ответил прорицатель, вперив взор в землю.

Царь презрительно рассмеялся от облегчения.

– Я отдам ее богам с готовностью, – заявил он. – Я подумывал выдать ее замуж, как подобает, но боги могут сделать ее жрицей, если такова их воля.

– Ее нужно будет принести в жертву на алтаре Артемиды, – объяснил Калхас, – такова цена попутного ветра.

Агамемнона передернуло от ужаса. Его веселая молодая дочь – человеческая жертва! Отец вынужден пойти на такое! Никакая слава в мире не сотрет подобный грех.

– Это невозможно, – отрезал он. – Мы будем ждать здесь. Рано или поздно ветер переменится.

Ветер не изменялся, а спустя некоторое время и остальные вожди узнали ужасную весть от Калхаса. Многие, скорые на язык, тут же сказали, что все они предлагали свои жизни царю, а он-де не может пожертвовать одной-единственной жизнью. Хотя они и не желали смерти девушки, но были рады возложить вину на Агамемнона за роспуск войска.

В конце концов царь понял, что должен взять на себя либо неудачу, либо величайшее из преступлений. Агамемнон искренне любил свою дочь, но для него она значила меньше, чем его гордость. Он отправил посланца, чтобы тот привез Ифигению в лагерь.

Бедная девушка приехала, горя нетерпением и облаченная в свои лучшие одежды, ведь Агамемнон распорядился сообщить ей, что устроил ее помолвку с Ахиллесом. В этом, однако, царь несколько переусердствовал, поскольку его жена, Клитемнестра, настаивала на своем присутствии на свадьбе дочери.

Клитемнестра был сестрой Елены и гораздо более гордой, хотя и не такой красивой. Теперь ею овладел гнев на Агамемнона, столь же сильный, сколь боль от потери своего ребенка. Сама же девушка, сначала ошеломленная известием, проявила достойную удивления храбрость. И все упреки, которые жертва оставила невысказанными, обрушила на Агамемнона разъяренная мать.

– Я отомщу тебе, даже если этого часа мне придется ждать десять лет! – рыдала она.

Агамемнон отвернулся от нее, ничего не ответив. Он принял решение, и его гордыня не позволяла ему думать о женских угрозах, хотя ему была известна жестокая натура своей царицы. Его, возможно, больше тронули бы мольбы Ахиллеса, который расчувствовался от такой самоотверженности молодой девушки и готов был отказаться от своих надежд на славу и просить оставить ей жизнь. Однако не такой у царя был характер, чтобы смириться с неудачей, и Агамемнон скрепил свое сердце.

Ифигению привели к жертвеннику. Нож палача поднялся и опустился. Только боги знали, что то, что казалось безжизненным телом девушки, в действительности было телом оленя, ведь Артемида могла требовать, но в действительности никогда не приняла бы такое подношение. Богиня подхватила Ифигению на руки и отнесла ее в далекую Тавриду, чтобы сделать ее там жрицей.

Тело лежало на алтаре. Люди отвлеклись от жертвы посмотреть, не изменился ли ветер. Мгновенно все перемешалось, когда все радостно бросились к своим кораблям, топя память о содеянном в мыслях о будущей славе. Флот выступил из Авлиды, но герои вступили в войну, хотя и победоносную, но печальную из-за совершенного преступления. Небольшая урна с пеплом – вот все, что вернулось в многочисленные дома тех, что пали в сражении. А еще больше утонуло в морях.

Десять лет прошли медленно. В Итаке царица Пенелопа по ночам плакала об Одиссее, своем муже. В беспокойном царстве мирмидонян Пелей безуспешно боролся за порядок, тоскуя о помощи своего сына. В Микенах мрачная Клитемнестра точила острый топор для своего мужа. Народ Агамемнона с нетерпением ждал возвращения своего царя, и Клитемнестра тоже выжидала момента триумфального возвращения мужа, укрепляясь в своем решении убить его.

Часть первая

Начало

Троянские принцы

Часовые стояли на башнях врат Трои, смотря со стен на далекое море. Во внутренних дворах принцев, по всему городу люди были заняты тем, что приводили в порядок оружие. Маленькие мальчики подносили взрослым инструменты, бегали за салом для ремней или собирались стайкой, чтобы послушать историю какого-либо интересного предмета, принесенного для ремонта. Одни лишь принцы отсутствовали, собравшись в высоком зале Приама, чтобы уточнить свой ответ послам приближающихся греков.

Приам со стариками сидел в центре зала, а его пятьдесят сыновей и их кузены располагались по обе стороны. Старый Антенор держал жезл говорящего, но молодые люди не желали его слушать. Они вытянули ноги и откинулись на спинки кресел с неприкрытой дерзостью или оборачивались, чтобы переговорить друг с другом. Парис шутил с окружающими и беззаботно смеялся. Антенор обратился к нему, белый жезл задрожал в его руке от негодования.

– Ты говорил нам, что грекам до нас не доплыть, – заметил он с уничтожающим презрением.

– Я утверждал, что Менелаю их не собрать, – парировал Парис, почесывая ногу. – Он и не собрал. Его брат Агамемнон ведет войско.

– Какая разница, если они уже здесь?! – воскликнул старик.

– Только в том, – ответил Гектор, предводитель братьев, неторопливо поднимая голову от скрещенных рук, – что греки приплыли сюда не просто за Еленой, иначе их привел бы сам Менелай. Неужели ты думаешь, что такая мощная армия послушно отправится домой без сражения, после года подготовки к войне?

– Мы только что выслушали Менелая, – сказал Антенор. – Он требовал только Елену и удовлетворения за нанесенное оскорбление.

– Менелай – глупец, – отрезал Гектор. – Он не видит дальше собственного носа. Троянские принцы! Настоящий посол Агамемнона – Одиссей, которого вы только что слышали. Хотя он и изумительный оратор, вы не должны обманываться, ведь из его слов ясно, что война уже началась. Несколько месяцев назад наш отец Приам разослал гонцов во все города страны и на острова, прося их поддержать нас. И вот греческий флот напал на них. Многие города подверглись осаде, а цариц взяли в плен ради выкупа. Фиванский царь и его семь сыновей героически погибли за наше дело. Люди умирали за нас, троянских вождей, и мы не можем теперь отказаться от войны.

– Горька твоя печаль о Фивах, – смело отвечал Антенор, – но смотри, не навлеки такую же участь и на Трою. Даже при том, что Андромаха, твоя жена, потеряла отца и семерых братьев в Фивах, тебе не подобает призывать к войне в отместку за свои личные потери.

Послышались гневные восклицания принцев, пока Гектор, покраснев от невысказанной ярости, стоял и пытался обрести самообладание.

– В такие времена людей обидеть легко, – сказал он наконец. – Лишь за несколько минут до этого Полидамас здесь объявил, что я тороплю войну, потому что надеюсь покрыть себя славой как самый великий из вас всех воин. Если бы не день траура в моем доме, вы оба раскаялись бы в сказанном. Но так и быть, я не буду больше ничего говорить, пусть решают собравшиеся здесь принцы.

Он уселся и снова спрятал лицо в ладонях, а в это время со всех сторон послышался гомон негодования, исходящий от принцев.

– Говорю же, мы погибнем так же, как Фивы! – старался перекричать шум Антенор. – Само имя троянцев исчезнет с лица земли!

– Этому никогда не бывать! – заявил серьезный молодой Эней, сын богини Афродиты от Анхиса, который доводился царю кузеном. – Моя мать предсказывает, что от меня произойдет великий народ и что он будет править самими греками и всеми остальными народами, живущими даже у столбов Геракла, которые находятся на краю света.

– Пусть даже и так, – кричал жестокий молодой Троил, – а я со своими братьями, которые доводятся сыновьями Приаму, буду править тобой в Трое.

Он положил руку на свой меч и пожирал взглядом Энея, который с вызовом смотрел на него.

Старый Приам сделал знак Антенору, и председатель собрания уселся с хмурым видом, а царь в это время медленно поднялся на ноги. Старик держался с большим достоинством, ведь он был царем вот уже пятьдесят лет. Даже два готовых сцепиться юнца отвернулись друг от друга, а ропот и перешептывания собравшихся стихли.

– Давайте не будем ссориться и гадать о будущем, – начал наконец Приам в неспешной манере, присущей всем старикам, которым трудно повышать голос, чтобы их услышали. – Наша судьба еще находится в урнах Зевса, и никакой смертный не может знать, какой она будет. Наш ответ этим двум послам касается теперь нас, и я говорю – война должна быть. Гектор торопит развязать войну ради своей жены, да у нас просто нет другого выбора. Вы все знаете, что греки уже осаждали Трою прежде в моем детстве, убили моего отца и увели мою сестру с собой в рабство. Поэтому я недолюбливаю греков, но все же, когда прибыли первые послы от Менелая, я просил тебя, Парис, вернуть Елену мирно. Ты тогда сказал, что Менелай не может собрать армию и что для нас будет позором уступить его угрозам. Мы бросили ему вызов, и послы отправились по городам нашего союза, чтобы весь Восток принялся готовиться к войне. Теперь война у нашего порога. Давайте разобьем греков наголову и не оставим ни одного воина из армии Агамемнона, чтобы тот не мог возвратиться домой и хвастать о своих победах.

– Война у нашего порога! – нетерпеливо повторяли принцы, но старики вокруг царя сидели молча и с серьезным видом.

– Гектор! – обратился Приам к своему сыну. – Мы устроим сражение на берегу или позволим грекам высадиться и встретим их на равнине у наших ворот?

Гектор снова поднял свою великолепную голову и вперил взгляд своих ярко-синих глаз в царя.

– На берегу, – сказал он быстро. – Позже, если им удастся всеми силами высадиться на сушу, мы уничтожим их на открытой равнине. Позади Трои находятся чащобы Идских гор, так что осада нам не грозит, потому что они не осмелятся окружить нас, в противном случае мы их сильно удивим. Они должны стать лагерем на берегу около своих судов, ведь если мы сумеем их сжечь, им не на чем будет спастись, и они все погибнут.

Принцы одобрительно кричали и стучали мечами о свои панцири, ведь многие пришли на совет уже в полном военном облачении. В зале поднялся такой шум, что некоторое время они не слышали рева труб. Часовые на башнях у врат города подняли тревогу. Темное море уже пестрело парусами, бесчисленными, как лепестки вишневого дерева, несомые ветром. Народ поспешил к стенам и крышам зданий, а в это время в воздух поднялся шум тысяч голосов.

Храмы богам стояли тесной группой в цитадели, которая представляла собой небольшую крутую возвышенность в центре города. Там находилась скромная деревянная святыня Афины – Палладий, ее изображение, грубо вырезанное и невероятно старое, и все же ценимое выше других. Его считали упавшим с неба, и легенда гласила, что, пока Палладий находится в цитадели, Троя выстоит. Рядом располагался храм Аполлона, выстроенный гораздо позднее из белоснежного мрамора с колоннадой вокруг.

Когда принцы, поднятые шумом, поспешили наконец из зала дворца Приама, жрица Аполлона вышла из тени храмовых колонн – стояла и смотрела на них.

Бледная, словно мраморная статуя, жрица казалась крошечной фигуркой, одетой в снежно-белые одежды. Пепельно-белые волосы свободно струились по ее плечам из-под шерстяной полоски, которая служила отличительным знаком ее священной миссии. Кассандра, став жрицей, превратилась в вечную невесту Аполлона и посвятила свою жизнь ему, который наградил ее даром предвидения будущего. Позднее она захотела нарушить свои клятвы и выйти замуж, но Аполлон в наказание за это добавил проклятие – Кассандре никто никогда не верил.

Принцы помоложе побежали бегом через площадь к воротам, а Кассандра с безразличием дала им пройти, ведь пророчество, которое переполняло ее, предназначалось не для них. За ними несколько медленнее шла группа старших, среди которых возвышалась над остальными крупная голова Гектора. Внезапно Кассандра принялась рвать на себе волосы, крича, словно умалишенная.

– Смотрите! – кричала она, указывая в пустоту. – Труп Гектора волочит за собой в пыли греческая колесница. Смотрите, наши враги смеются! Троя в огне! О, горе мне! Агамемнон, жестокий Агамемнон! – снова и снова вопила она, пока Гектор подзывал храмовых служек, которые прибежали на крики своей хозяйки.

– Отведите ее в храм, – строго приказал он. – Обращайтесь с нею любезно, но держите взаперти, пока она пребывает в безумии. Не к лицу дочери царя с дикими криками бегать по улицам. Она слишком нежна для войны, и ужас вызывает у нее дикие видения. Конечно, с нашей победой ее ум оправится.

Гектор спокойно повернулся, чтобы уйти, хотя на сердце у него было тяжело от безумия сестры. Кроме того, в своем меланхоличном настроении он тоже увидел свое будущее, которое показалось ему ужасным, сверх всяких человеческих представлений. Но было слишком поздно пойти на мировую с честью, поэтому он улыбался, пока шел к валу, чтобы все видели, что их предводитель с радостью хочет посмотреть на своих врагов.

Самый первый

Лаодамия стала супругой совсем недавно, и большой дом, который возводил ее муж, был еще не достроен. Зал едва только успели покрыть крышей, а склады и навесы для скота еще не были и начаты. Однако ее покои были закончены, хотя детали большой разборной кровати, которая будет стоять там, были сложены у стены. Протесилай собственноручно украсил ее картинами, красиво инкрустированными золотом и слоновой костью, и теперь его молодая жена не позволит ни одному ремесленнику здесь прикоснуться к ней. Пока же она все еще спала на грубом соломенном тюфяке, второпях постеленном для нее, когда они с Протесилаем поженились.

Ночь стала для нее самым счастливым временем, потому что она могла мечтать о своем муже. Прежде чем он отплыл в Трою, Лаодамия приказала снять с его лица восковую маску и искусно ее раскрасить. Теперь она заставила художника закончить всю фигуру, на которую надела одежду Протесилая. При тусклом свете в самом темном углу комнаты ей иногда казалось, при беглом взгляде, что это действительно ее муж. Лаодамия суеверно считала, что если ей так покажется на закате, то ночью она увидит мужа во сне. Иногда примета сбывалась, но видение всегда было тягостным и приносило повергавшее в ужас чувство печали. Ей в голову приходило много слов, но она так и не могла выбрать, что сказать. Лаодамия пристально вглядывалась в него, а он в нее в отчаянном, болезненном молчании, пока короткая ночь не заканчивалась и она не оставалась снова в одиночестве.

Царь и царица были ласковы с их странной, грустной невесткой, но им казалось, что они едва понимают ее. Дело в том, что они были стары и знали, что время идет, хотя и медленно. Через год или два, когда Троя будет взята, их сын снова вернется к ним. Для Лаодамии же годы, что были впереди, казались такими черными и длинными, что она не могла представить, что они все-таки минуют. Как ни старалась, она не могла убедить себя, что время счастья может вернуться.

А пока она долгие часы проводила в своей комнате в слезах или молча бродила по незаконченным внутренним дворам своего дома. Она убрала свои богатые наряды с яркими вытканными узорами и облачилась в белое, словно простая рабыня или вдова. Старики родители качали головами, встревоженные ее худыми костлявыми плечами и заострившимся лицом, которое казалось таким же белым, как и ее одежды.

Наконец в те длинные недели, пока суда греков стояли в Авлиде, Лаодамии приснился другой сон. Ей привиделось, что у нее отросли крылья морской чайки и она полетела над океаном, чтобы соединиться со своим возлюбленным, хотя и не знала, где тот находится.

Она нашла любимого стоящим на носу его корабля в полном боевом облачении. Его лицо выглядело странным и горело нетерпением, и он не подал вида, что заметил ее, когда она пролетела у него над головой с жалобным призывом, потонувшим в скрипе весельных уключин и громких людских криках. Протесилай прикрылся щитом, когда мимо просвистел камень.

Теперь Лаодамия увидела, что в море теснилась тысяча судов. Вода стала от них черной. Когда они приближались к суше, их длинные весла ползали по поверхности, словно лапы жуков.

На берегу пращники трудились, как сумасшедшие, осыпая корабли залпами камней вместо приветствий.

Однако защищавшиеся щитами копьеносцы встали стеной, заградив собой гребцов, чтобы корабли могли пристать к берегу.

Многочисленные ряды воинов у кромки воды сдвинулись и разомкнулись при громком крике: «Гектор!» – и великан вышел вперед в сверкающем панцире. Он казался громадным – семь футов от гребня из рыжего конского волоса на шлеме до ремешков его сандалий, – весь закованный в бронзу. Его огромное копье пожаром горело на солнце. Его громогласный призыв был слышен сквозь шум:

– Смерть первому, ступившему на землю!

– Смерть первому! – вторила толпа, стоящая за ним, и потрясала лесом копий.

Пращники прекратили осыпать наступавших камнями, чтобы не ранить своих, когда завяжется сражение. Теперь и скрип весел тоже затих, поскольку корабли в замешательстве спутали порядок, ведь никто не желал причалить к берегу первым. Во внезапном затишье резко разносились крики перепуганного кормчего.