Война разведок. Тайные операции спецслужб Германии. 1942-1971

Райнхард Гелен

Война разведок. Тайные операции спецслужб Германии. 1942 – 1971

Посвящаю всем моим сотрудникам

Введение

Кто освобождается от каждодневных забот, связанных с исполнением профессиональных обязанностей, и уходит, наконец, на заслуженный отдых, получает достаточно времени, чтобы окинуть мысленным взором свой жизненный путь. И тогда твоя жизнь предстает перед тобой со всеми взлетами и падениями, прямолинейными путями и окольными тропами, которые оказались, как выяснится впоследствии, неизбежными. И ты приходишь к однозначному выводу: в каждой биографии есть черты, характерные лишь для данной личности – единственные и неповторимые – и в то же самое время тесно переплетающиеся с тем общим, что присуще любому человеку. И они-то эти, черты, превращают личность в индивидуальность.

Будучи молодым офицером, я упорно проявлял нежелание дальнейшего изучения иностранных языков и совершенствования тех знаний, которые приобрел в школе. Объяснялось это тем, что я не хотел, чтобы меня, как офицера генерального штаба, направили на службу в отдел «1-Ц», занимавшийся изучением войск противника, и тем более – в разведку. Как и большинство моих сослуживцев, я стремился получить назначение на командную должность. Но судьбою мне было уготовано – и за это я ей очень благодарен – служить именно в подразделениях, занимавшихся изучением и оценкой иностранных армий и разведывательной деятельностью. Особенности эпохи, несомненно, отражаются на поведении и характере любого человека. На него влияют не только общественная атмосфера, но и крупные события – война, перемещения народов, гибель государств. На формирование личности влияют также внутренняя устойчивость натуры, твердость характера. В моем случае это связано с избранной профессией – солдатским ремеслом. Ведь офицер генерального штаба такой же солдат, как и самый последний рядовой.

Конечно, становлению моего внутреннего «я» способствовали и многие другие факторы. Это и воспитание в родительском доме, учеба в школе, вступление в рейхсвер[1], получение звания лейтенанта… Но самая значительная веха на моем жизненном пути – назначение 1 апреля 1942 года начальником отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба.

Начавшийся с этой даты отрезок жизни стоит того, чтобы о нем вспомнить и рассказать. Именно тогда, кстати сказать, без всякого моего вмешательства, судьба ввела меня в необычный и неповторимый мир – мир разведки. С этого дня мне пришлось отвечать за ответственный участок секретной деятельности, имевшей исключительно важное значение для безопасности моей отчизны.

Суть деятельности разведывательной службы, наряду с обработкой и оценкой огромного фактического материала, состоит и в прогнозировании будущего. Опытный аналитик может предвосхитить направление развития истории. В обозримом будущем такое предвидение станет еще более возможным, поскольку в его распоряжении ныне имеется огромное количество фактов, которые определяют не только сиюминутную ситуацию, но и указывают направление всеобщего развития.

Естественно, такой вывод не напрашивается сам собой и не падает словно спелое яблоко к вашим ногам. Он – результат большого числа отдельных умозаключений, сделанных исходя из эрудиции и общего кругозора, точного знания положения дел в своей стране и в других государствах и особенно у потенциального противника, которые после тщательной оценки образуют единую мозаичную картину.

Чтобы проделать такую тяжелую и кропотливую работу, необходимо иметь соответственно подготовленный, обученный и целенаправленно организованный аппарат, состоящий из высококвалифицированных специалистов, способных правильно и своевременно выделить, оценить и соотнести отдельные факты и явления, определяющие положение дел и ситуацию в целом. Это – задача внешней разведки, которая, как считают англичане, должна быть важнейшим инструментом, определяющим основные направления внешней политики государства.

В англосаксонском мире, как и в Советском Союзе, не возникает споров о необходимости создания подобной организации и ее задачах. Более того, служба в ней рассматривается, в особенности в Англии, не как сомнительное и даже пользующееся дурной славой дело, а как весьма достойное занятие. Она, эта служба, считается «бизнесом джентльменов», заслуживающим уважения всей нации, и ее не смешивают с бульварными похождениями Джеймса Бонда.

В Германии же как раз все наоборот: необходимость такого государственного инструмента первостепенной важности до сих пор серьезно не воспринимается широкими кругами общественности. Разительный пример – не в последнюю очередь появившаяся в 1971 году серия публикаций о Федеральной разведывательной службе (ФРС) в одном из популярных немецких журналов. Правда, большое число больших и малых неточностей вызвали глубокое сомнение в серьезности и достоверности материала. Ни в одной другой стране, кроме Германии, вплоть до последнего времени не появлялось столько публикаций, содержащих грубый вымысел и даже направленную дезинформацию о таком важном государственном учреждении, как ФРС. Любая разведывательная служба, чтобы стать эффективной, нуждается в поддержке и защите, и прежде всего в соблюдении строгой секретности. Лишь парламентские комиссии, которым поручен контроль за деятельностью разведки, могут иметь туда доступ.

Подчас понимаемый неправильно принцип «полной свободы прессы» может привести к его ложному истолкованию. А последствия будут самыми нежелательными: вокруг разведывательной службы возникнут кривотолки, которые приведут лишь к затруднению ее деятельности и компрометации сотрудников. Такое недопонимание приведет к тому, что разведывательные задачи останутся невыполненными. Основываясь на личном многолетнем опыте и обмене мнениями с руководителями дружественных нам служб, могу утверждать, что я ничего не преувеличиваю и не одинок в подобных суждениях.

Это убеждение укрепило мое решение написать воспоминания, посвященные созданию и развитию немецкой разведывательной службы после 1945 года. Одновременно я усмотрел возможность выразить в своих записках благодарность всем моим гражданским и военным сотрудникам. Ведь это в первую очередь к ним относятся слова, сказанные в свое время Шлифеном[2]: «Офицеры генерального штаба имен не имеют». Без их самоотверженной поддержки все мои усилия были бы напрасны, а деятельность разведывательной службы оказалась бы безрезультатной.

Глава I

ОТДЕЛ «ИНОСТРАННЫЕ АРМИИ ВОСТОКА»

1 апреля 1942 года я был назначен начальником 12-го отдела генерального штаба – отдела «Иностранные армии Востока», то есть того подразделения, которое занималось изучением положения дел нашего главного противника – Советского Союза. Назначение было произведено в связи с тем, что начальник генерального штаба генерал-полковник Гальдер[3] счел целесообразным заменить руководителя отдела еще до начала запланированного наступления немецких войск в направлении Волги и Кавказа. Выбор его пал на меня, по-видимому, потому, что я с конца 1939 года до начала октября 1940 года был его порученцем, а позднее, вплоть до моего назначения на новую должность, служил в оперативном управлении и принимал участие в разработке предстоящей операции. Мне были известны во всех подробностях задачи и состав привлекаемых сил и средств, а также промежуточные и конечная цели планирования.

Обстановка на начало апреля 1942 года характеризовалась тем, что нам удалось на всех участках групп армий «Центр» и «Юг» стабилизировать фронт, прорванный в зимние месяцы. Контрнаступление русских привело на отдельных направлениях к оставлению нами значительных территорий. Имелись существенные потери в снаряжении и боевой технике. Но самым тяжелым было, пожалуй, то, что немецкий солдат после двух лет побед впервые столкнулся если и не с поражением, то с мощными контрударами противника. А это повлекло за собой опасные психологические последствия, хотя вина за случившееся падала в первую очередь на погодные условия – непролазную грязь и морозы до минус 56 градусов, а также на нехватку, особенно вначале, зимнего обмундирования и сильно поредевший боевой состав частей и подразделений.

Не только по соображениям психологического порядка было необходимо как можно быстрее восстановить нашу инициативу, проведя новое мощное наступление. Предсказанные отделом «Иностранные армии Востока» советские контрудары в середине ноября 1941 года показали, что Сталин в случае необходимости пускал в дело дивизии с Дальнего Востока, чтобы выровнять положение на своем западном фронте. Зимние сражения показали также, что русские способны к импровизации. Каждая передышка давала возможность Советам восстанавливать подорванные летом 1941 года силы и оттягивать до бесконечности решающее сражение. Вместе с тем у нас самих возрастала опасность ведения войны на два фронта. Ибо самое позднее начиная с 1943 года необходимо было считаться с возможностью начала наступательных операций в Европе крупных американских сил. Таким образом, уже в начале 1942 года Гитлер оказался в таком же положении, как и верховное главнокомандование немецкой армии во время Первой мировой войны. Точнее говоря, обстановка напоминала февраль 1917 года.

Во время моей службы в оперативном управлении мы получили задание исследовать, где и какими силами можно было провести новое крупное наступление. При этом выяснилось: вермахт и военная промышленность, несмотря на все усилия, не в состоянии восполнить потери в живой силе и технике, чтобы обеспечить переход в наступление на всем протяжении гигантского фронта, протянувшегося от Крыма до Ленинграда, даже если бы мы пустили в дело дивизии, сформированные для действий против Великобритании. Поэтому пришлось ограничиться наступательными операциями более узкого масштаба: отражение контрударов противника прежде всего в Крыму и под Харьковом, овладение Ленинградом, чтобы вывести из строя Балтийский флот и установить, наконец, прямую и прочную связь с финнами.

Все имевшиеся в нашем распоряжении силы и средства должны были использоваться для наступательных операций лишь там, где русские будут вынуждены перейти к решительным действиям. По мнению генерал-полковника Гальдера, таким направлением могла быть только Москва. Овладение советской столицей, наряду с воздействием психологического характера, повлекло бы парализацию не только политического центра страны, но и главного транспортного узла коммунистической империи, что привело бы если и не к потере возможности ведения Советами дальнейших военных действий, то значительно усложнило бы их. Однако по этому вопросу между Гитлером и Гальдером возникли серьезные разногласия. Фюрер настаивал на ударе в направлении Сталинграда, чтобы лишить русских возможности пользоваться Волгой – главным водным путем – и захватить Кавказ. Он аргументировал свои доводы тем, что оккупация нефтеносных районов будет иметь решающее значение для дальнейшего хода войны. В противном случае снабжение Германии горючим и смазочными материалами через шесть месяцев будет полностью парализовано. Однако это утверждение оказалось неверным, поскольку и без кавказской нефти мы смогли вести боевые действия еще в течение двух с половиной лет.

В отношениях между Гитлером и Гальдером не обошлось без напряженности и в 1940 году во время военных действий на Западе. Они еще более ухудшились в 1941 году, когда Гитлер настоял на том, чтобы основной удар перенести в августе на юг – в направлении Клева. Правда, это решение привело к крупнейшему во всемирной истории сражению на окружение войск противника в битве за Киев. Тогда к нам в плен попали почти два миллиона советских военнослужащих. Но эти «канны» оказались лишь пирровой победой, следствием которой, как и опасался Гальдер, явилась неудача под Москвой, что привело к затягиванию военной кампании со всеми вытекающими отсюда нежелательными последствиями. Разногласия по поводу ведения боевых действий 1942 года обострили до крайности отношения между Гитлером и Гальдером. Дело в конце концов окончилось разрывом: 24 сентября 1942 года начальник Генерального штаба был уволен в отставку по собственной просьбе. Вот что говорил сам Гальдер по этому поводу: «Я буду возражать Гитлеру до тех пор, пока он меня не отпустит, ибо никакими деловыми аргументами его уже не убедить».

Личные прошения высших руководителей вермахта об отставке Гитлер всегда отклонял, но просьбу Гальдера удовлетворил.

Главную роль в том, что Гитлер принял решение развернуть летом 1942 года наступление на юге России, сыграли экономические доводы, но никак не военные и политические соображения, требовавшие отказа от проведения эксцентричных операций в глубине огромной советской территории. Отрицательным фактором было и то обстоятельство, что на южном направлении, за Доном, имелась явно недостаточная сеть шоссейных дорог и лишь один железнодорожный путь, что никак не обеспечивало нормальное снабжение немецких войск. Но Гитлер проигнорировал и эту объективную реальность.

Понятно, что в таких условиях было очень важно заставить противника еще в начальной стадии операции ввязаться в бой и разбить его наголову. А отсюда вытекала необходимость, чтобы вверенный мне отдел как можно раньше представил руководству полные и достоверные данные о положении войск противника и его текущих и долгосрочных планах.

Таким образом, в силу своих новых обязанностей мне пришлось возглавить службу «1-Ц»[4] всего Восточного фронта. К этому с первых же дней моего вступления в должность добавилась еще одна задача: оценивать потенциал нового мощного противника – Соединенных Штатов Америки и их сухопутных сил.

В мирное время наш отдел должен был, взаимодействуя с другими службами генштаба, составлять по возможности максимально полную картину военного и военно-промышленного потенциала, а также состояния вооруженных сил восточноевропейских государств. Вместе с тем руководство должно было располагать информацией и о том, с какими географическими, природными и метеорологическими условиями ему придется считаться. Эта информация передавалась и в войска. Особое значение придавалось получению данных о боевом духе войск предполагаемого противника, которые закладывались в основу, как мы сказали бы сегодня, психо-политического анализа. Сведения, которыми мы располагали о советских солдатах еще в мирное время, были полностью подтверждены в первый же год восточной кампании. Предсказанные твердость и выносливость русского солдата, его нетребовательность и невзыскательность в отношении материальных условий позволяли Красной Армии вести боевые действия даже в случаях, когда сражение было уже проиграно. Подтвердилось и предположение, что кадровый состав командного звена хорошо подготовлен в идеологическом плане, чего нельзя сказать о большинстве командиров, призванных из резерва. В случае серьезных поражений, которые потерпят Советы, мы не без оснований прогнозировали рост числа перебежчиков.

Ныне совершенно очевидно: так называемый приказ о комиссарах[5], против введения которого безуспешно выступали главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич, Гальдер и различные управления и службы генерального штаба, в особенности отдел «Иностранные армии Востока», объективно препятствовал массовой сдаче русских в плен: они боялись попасть к немцам, считая, что их сразу же уничтожат. На самом деле в очень многих случаях этот приказ на фронте не выполнялся. Здравый смысл наших офицеров и солдат протестовал против такого распоряжения, нарушавшего положения Гаагской конференции о военнопленных и вступавшего в противоречие с их совестью. Тысячи комиссаров и политработников попадали в плен, и многие из них становились убежденными сторонниками власовского движения. Приказ о комиссарах имел роковые последствия в психологическом плане для самих немецких вооруженных сил. Его неисполнение влекло за собой строгие наказания солдат и младших офицеров. Чтобы избежать штрафных санкций, полевые командиры искажали свои донесения, чтобы скрыть истинное положение с военнопленными на своих участках фронта. Высшее командование таким образом вводилось в заблуждение, а воинская мораль падала.

В мирное время, чтобы получить полное и точное представление о советских вооруженных силах, использовались все возможные источники информации – данные внешней разведки и контрразведки, а также донесения военных атташе и сведения министерства иностранных дел. Само собой разумеется, использовались и материалы открытой печати, из которых, несмотря на строжайшую цензуру советских властей, путем тщательного анализа можно было извлечь интересующие нас факты.

Кстати, такой метод применялся и для изучения других стран и регионов. Так, например, план вооружений США, подготовленный для первого чтения в конгрессе лишь в восьми экземплярах, в результате скрупулезной обработки американской прессы стал нам известен уже весною 1942 года. Генерал Видемайер, учившийся в 1936-1938 годах в немецкой военной академии в Берлине, пожалуй, один из наиболее одаренных в оперативном отношении американских военачальников Второй мировой войны, рассказывал мне в 1960 году, что вашингтонскому правительству так и не удалось выяснить, каким образом совершенно секретные документы попали тогда в печать. В то время Видемайер был заместителем начальника оперативного управления вооруженных сил США. Во всей этой истории ему пришлось пережить самые тяжелые часы в своей жизни, но он был полностью оправдан в ходе расследования. Генерал очень красочно обрисовал мне этот эпизод, упомянув о возникшем тогда подозрении, что источник утечки информации находился в ближайшем окружении президента Рузвельта.

Несмотря на все трудности, вызванные строгими контрразведывательными мерами Советского Союза и запретом фюрера на ведение разведки в СССР нашей службой после подписания пакта между Гитлером и Сталиным, моему предшественнику все же удалось получить довольно полную картину реальной советской военной мощи, детальные сведения о театре военных действий и планах развертывания Красной Армии. На их основе был разработан план «Барбаросса», который лишь уточнялся в ходе дальнейших событий.

Оценка обстановки, сделанная отделом «Иностранные армии Востока» вскоре после моего вступления в должность, то есть по прошествии почти десяти месяцев после начала войны против Советского Союза, нашла отражение в докладах, которые я сделал слушателям военной академии в июне и сентябре 1942 года.

«Военная мощь России и объем выпуска вооружений в начале 1942 года» – тема моего первого доклада. Мне представлялась возможность сделать сообщение представителям высших штабов по всем казавшимся мне важными проблемам и выводам нашего отдела. Я исходил при этом из того, что мои высказывания будут доведены до сведения широкого круга офицеров. Это было особо необходимо в то время, поскольку Гитлер имел обыкновение игнорировать неприятные для него известия и запрещал даже говорить о них. Мне приходилось пользоваться тщательно продуманными формулировками, чтобы обрисовать истинное положение вещей и вместе с тем не вызвать подозрений в «пораженчестве» со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями.

По имевшимся в моем распоряжении документам и данным я изложил слушателям примерно следующее.

В июне 1942 года на основе поступившей информации можно было дать довольно точную оценку советского военного потенциала, каким он был в конце весны 1942 года. Наряду с данными, поступившими по разведывательным каналам, а также сведениями, добытыми войсками, мой отдел использовал и открытые, в том числе и статистические, материалы о Советской России для оценки военной мощи Москвы.

Для анализа численности и состава населения Советского Союза были взяты данные проведенной в 1939 году переписи. Это давало возможность более или менее точно определить людские ресурсы, имевшиеся в распоряжении советского военного командования.

С началом войны, на основе эмпирической формулы, исходящей из расчета мобилизационной квоты в пределах до десяти процентов от общей численности населения, можно было предполагать, что численность вооруженных сил противника составит примерно 19 миллионов человек, если русским удастся провести полную мобилизацию всех своих людских ресурсов. Это предположение было впоследствии подтверждено расчетами, досконально учитывавшими все детали.

Из общего числа населения Советской России на весну 1942 года мы в своих расчетах вычли жителей потерянных ею территорий и потери в людях в результате военных действий. В ходе войны вермахт оккупировал наиболее густонаселенные районы Советского Союза с примерно одной третью всей численности жителей, то есть около 66 миллионов человек.

Правда, в эти расчеты не были включены жители районов, уже призванные в ряды Красной Армии, а также находившиеся в ее кадрах. Однако на основе данных министерства по вопросам оккупированных восточных территорий можно было с достаточной достоверностью полагать: примерно одна треть мужчин, считавшихся военнообязанными в начале войны, уже не могла быть призвана отсюда в Красную Армию. Теоретически население Советов сократилось на 22 миллиона человек (одна треть от 66 миллионов жителей оккупированных нами территорий) и составило примерно 177 миллионов. Это количество людей, оставшихся в распоряжении советского правительства, мы и учли при оценке тогдашних военных возможностей противника.

Для определения структуры населения страны пришлось также использовать данные переписи 1939 года, поскольку имелись лишь сведения о ежегодной смертности по всему населению в целом без распределения по возрастам и отдельным народностям Советского Союза. Данные эти мы сочли вполне приемлемыми, так как наиболее многочисленный контингент 1924 года рождения (период так называемого нэпа) в своей значительной части к тому времени еще не был призван в армию, а численность населения Советской России в старых границах, то есть без учета прибалтийских республик и аннексированной части Польши, составила около 96 процентов всех рассматриваемых людских ресурсов.

Чтобы наши расчеты были максимально реальными, следовало учитывать определявшие в те годы структуру населения Советской России два следующих фактора:

а) русский народ в то время был молодым. Почти половину населения составляли люди моложе 20 лет (в Германии для сравнения – менее одной трети). Вместе с тем высокая ежегодная смертность, составлявшая 1,7 процента (в Германии – 1,2 процента), а также последствия русско-японской, Первой мировой, гражданской и русско-польской войны привели к резкому переходу к старшим возрастам. А это означало, с одной стороны, что относительно большое число жителей имело призывной возраст (в последующие годы количество призывников будет еще увеличиваться), а с другой – возможность призыва в армию старших возрастов была значительно меньшей, нежели в Германии;

б) процент женщин в России был необычно высоким (более 52 процентов), что объяснялось не только последствиями прошедших войн, но и особенностями советской системы, при которой смертность среди мужчин была значительно выше, чем у женщин. Это необходимо было учитывать при расчете призывных возрастов (количество мобилизованных вследствие этого уменьшается). Положительной же стороной можно было считать возможность более широкого привлечения женщин на различные работы.

По полученным нами сведениям, а также документам, полностью призыву подлежали мужчины в возрасте от 18 до 45 лет. Из некоторых данных следовало: частичной мобилизации подверглись 46– и 47-летние мужчины.

В своем докладе я упомянул также о том, что, в соответствии с опубликованным 18 сентября 1941 года приказом народного комиссара обороны, с 1 октября мужчины в возрасте с 16 до 50 лет были обязаны проходить вневойсковую военную подготовку. Конечно, в войсках находились в ограниченном количестве представители и других возрастов – в качестве добровольцев или старослужащих, но это не меняло общую картину.

Призыву, таким образом, подлежали 35 миллионов мужчин, из которых – по немецким законам и положениям о годности, поскольку другими данными мы тогда не располагали, – к службе в армии отбиралось около 28 миллионов. Использование в наших расчетах немецких положений о годности было, по всей видимости, вполне оправдано (к тому же в ходе войны большинство ограничений было практически сведено на нет), поскольку состояние здоровья людей в России, как было доказано документально, было значительно хуже, чем в Германии. Да и этот недостаток, с учетом того, что Советская Россия вела тотальную войну, можно было практически не принимать во внимание.

Из общего числа 28 миллионов годных к военной службе человек мы вычли забронированных. По нашему собственному опыту, они составили 11 миллионов (исходя из оставшихся в распоряжении Советов 177 миллионов жителей). На самом деле в неоккупированных нами районах Советской России с населением 130-140 миллионов человек число забронированных годных к военной службе мужчин составило от 9 до 10 миллионов.