Приговор приведен в исполнение

– Точно так!

Двери в кабину распахнулись, пропуская начальника смены. Офицер, склонившись к девушке, что-то быстро прошептал ей на ухо. Белобрысая прапорщица, моргнув, подняла глаза, пожирая взглядом Святого. В ее глазах блеснули искорки любопытства, а паспорт перекочевал к старшему по званию.

«Кажется, влип, – решил Святой. – Сейчас закружится карусель. Где же облажался гравер? Какую закорючку повернул не в ту сторону?»

Въедливо изучив разлохмаченную книжицу, начальник пограннаряда с ехидцей в голосе заметил:

– Господин Коноплев, где вы паспорт храните? В холодильнике или в духовке кухонной плиты?

Прапорщица коротко хихикнула, поднеся к губам сжатый кулачок. Ее скудная челка рассыпалась слипшимися сосульками.

– Простите, не понял? – Святой, выражая искреннюю заинтересованность, придвинулся к стеклу кабины.

– Бережнее с документами надо обращаться. Посмотрите…

Нагнувшись так, что половина лица стала невидимой для людей с зелеными погонами, Святой, скорчив скорбную физиономию, разглядывал развернутый документ, прижатый к стеклу.

Отвратительное пятно, вобравшее в себя все цвета радуги, походило на клеймо, оставленное нечистоплотным животным, опорожнившимся на бумагу.

«Перестарался гравер с маскировочной мазней. Нагадил лишнего», – выругался про себя Святой.

Занудливо растягивая слова, пограничник продолжал нравоучение:

– Паспорт, между прочим, основной документ, удостоверяющий вашу личность. В следующий раз, господин Коноплев, мы будем вынуждены не пропустить вас. Потрудитесь обменять паспорт на новый и хранить его в надлежащем месте.

Демонстративно шлепнув книжицу на стол, офицер удалился. Клацнул механизм штампа, оставившего фиолетовую отметку контрольно-пропускного пункта. Дорога из России была открыта…

Когда самолет выруливал на взлетную полосу, прапорщицы, пользуясь перерывом, судачили за чашечкой кофе, расслабляясь перед очередным оформлением.

– Вздрючил майор мужика журналистки! – прихлебывая ароматный напиток, делилась блондинка. – Отчитал, как пацана, а тот даже слова поперек не сказал. Стоял навытяжку перед Петровичем… Без выпендрежа…

Гул турбин взмывающего в небо «Боинга» проник через стены служебного помещения. Прапорщица, сделав паузу, похрустела печеньем. Толком не прожевав, она прошепелявила набитым ртом:

– Классного парня Угланова себе отхватила. Только зря отпускает его шастать по курортам. Перехватят в два счета…

Городок с домами под черепичными крышами сразу очаровал Святого. Старая часть Сан-Стефано-дель-Сантино, еще сохранившая средневековый колорит, казалась иллюстрацией из книги сказок: узкие, мощенные стертым тысячами подошв камнем улочки, цветники на балконах, прикрытых пестрыми тентами, источники воды, обложенные плитами пожелтевшего мрамора, овощные лавки с говорливыми продавцами, нахваливающими товар. Курорт на востоке Абруцци, исторической провинции Италии, был идеальным местом для изгнанника. Затерявшись среди туристов, можно было спокойно прогуливаться, не дергаясь при встрече с полицейским из-за давно просроченной визы. Владелец крохотной гостиницы не лез с расспросами, неизменно высказывая восхищение мудрым решением постояльца продлить свое пребывание.

По утрам Святой просыпался с тяжелым чувством неопределенности. Он распахивал окно, усаживался на подоконнике и созерцал черепицу крыш, покрытую зеленоватым налетом. Выпив кофе, который ему, как уважаемому клиенту, дочь хозяина приносила в комнату, Святой отправлялся на пристань. Чтобы бросить якорь в Сан-Стефано-дель-Сантино, требовалась основательная зацепка. Стопка банкнот уменьшалась в объеме. Срок визы истек. Вынужденное безделье – худший вид пытки для деятельного человека – действовало на нервы. Первоначальная расслабленность и давно забытое чувство покоя сменялись хандрой.

Святой устраивал заплывы на длинные дистанции, доводя себя до полного изнеможения. Возвращаясь, долго отлеживался в укромном уголке дикого пляжа, куда забредали только влюбленные парочки. Однажды, направляясь в гостиницу после изнурительного морского марафона, Святой вдруг передумал и решил повременить с ужином. Бесцельно поплутав по улицам старого города, он вышел к собору. Вечерело. Туристы заполнили уютные ресторанчики и пиццерии. Оркестрики, капеллы, музыканты-одиночки наяривали то зажигательные, то меланхолические мелодии, отрабатывая гонорары, заплаченные хозяевами заведений.

Святому хотелось тишины. Массивные двери собора, покрытые резьбой, изображающей сцены из Библии, были открыты. Зайдя внутрь, Святой постоял минуту, давая глазам привыкнуть к полумраку. Несколько набожных прихожанок, молившихся под сводами храма, оторвавшись от разговора с небесами, оглянулись на пришельца и тут же вернулись к своему занятию. Высказав Богу свои просьбы, женщины одна за другой покидали собор. Из неприметной двери возле алтаря вышел храмовый служка, горбун неопределенного возраста, недовольно фыркнул на задерживающегося посетителя и по-крысиному юркнул обратно.

Пройдя сквозь колоннаду, Святой осмотрел могилы местных феодалов, захороненных в нишах стен, надгробные плиты с барельефами и скорбными эпитафиями напоминали о бренности жизни. У саркофага, стоявшего перед одной из ниш, Святой остановился, пытаясь разобраться в надписи. Какой-то представитель знатного рода, носивший титул графа, пал в расцвете лет на поле сражения. Его статуя в рыцарских доспехах возлежала на крышке саркофага, высеченная из темно-серого мрамора. Каменные руки графа сжимали рукоять двуручного меча.

– Простите, – Святой обратился к горбуну-служке, вынырнувшему из-за колонны, – вы говорите по-английски?

Горбун вжал подбородок в грудь:

– Немного…

– Я скверно знаю латынь. Переведите мне окончание эпитафии! – Свою просьбу Святой подкрепил купюрой в пять тысяч лир.

Подобревший служка, видимо, выучивший наизусть все надписи на усыпальницах, дребезжащим голоском пробубнил на плохом английском:

– После смерти от нас ничего не остается, кроме чести.

Тысячеголосое эхо под куполом повторило фразу:

– …ничего не остается, кроме чести…

Горбун посторонился, уступая дорогу странному экскурсанту, продолжившему осмотр в глубокой задумчивости. Святой шел, повторяя про себя запавшие в душу слова, согревающие сердце. Он многое потерял: друзей, имя, оболганное продажным правосудием, но только не честь. У алтаря, в восточном приделе храма, Святой сбавил шаг перед статуей патрона города великомученика Стефана. Каменотес, трудившийся над изображением небесного покровителя лет семьсот тому назад, не был слишком искусным скульптором. Великомученик получился насупленным, с грозно выпяченным подбородком и совершенно не смиренным выражением лица. Мимоходом бросив взгляд на статую, больше похожую на памятник разбойнику-барону или предводителю кровавого крестового похода, чем на образ пострадавшего за веру праведника, Святой тихо, словно немного стесняясь своего панибратского обращения к святому великомученику, прошептал:

– Хоть бы ты помог, приятель. Мы же с тобой вроде как тезки. Только ты на небесах, ближе к Господу, а я на грешной земле.

Перекрестившись по-православному, Святой направился к дверям собора, сопровождаемый горбуном, что-то лопочущим скороговоркой. Ступая по холодному каменному полу, рассеченному полосой света, струившегося из приоткрытого проема дверей, Святой не мог отделаться от ощущения, что статуя великомученика смотрит ему в спину.

На следующий день он познакомился с Дэвидом Стерлингом.

Вообще-то отношение в Сан-Стефано-дель-Сантино к русским (а таковыми считали любого туриста из стран, некогда составлявших Советский Союз) было особенным. Их уважали за грандиозные траты в эксклюзивных магазинах, удивлялись чудовищному количеству спиртного, выпиваемому в один присест, побаивались за разгульный нрав после возлияний. В свод устных преданий городка молва записала ставшую легендарной драку, когда представитель далекой России, повздорив в ресторане с перебравшими скандинавами, за три минуты нокаутировал шесть человек. Пока официанты вызывали полицию, русский выскочил на улицу, купил у зеленщика тележку, утрамбовал на нее скандинавов и увез к себе в отель. По слухам, недавние противники прониклись к россиянину таким уважением, что несколько суток не выходили из номера и беспробудно пили, закусывая спаржей, апельсинами и прочим ассортиментом тележки зеленщика.

Впрочем, такие воспоминания оставила первая волна туристов, нахлынувшая из меняющей свой облик страны. Затем состоятельные русские, быстро разобравшиеся, что к чему, перестали отличаться от европейцев, хотя экстравагантных типов, швыряющих щедрые чаевые официантам, среди них по-прежнему хватало.

Все вышесказанное не относилось к нелегальным эмигрантам, желающим подзаработать. Этот сорт людей, без скидки на национальную принадлежность, местные откровенно не любили, находя их нахлебниками, повинными в безработице. Албанец ли, югослав или иной чужеземец из какой-нибудь нищей страны мог получить исключительно грязную работенку с мизерной оплатой у скупого хозяина, желающего сэкономить на дешевой рабочей силе в обход закона.

Со Святым англичанин повел себя иначе, по-джентльменски. Для начала он наведался в мэрию и побеседовал по-дружески с ее главой. Затем нанес визит вежливости начальнику карабинеров, намекнув на нежелательность слишком придирчивой проверки документов у своего нового помощника.

Почетному гражданину Сан-Стефано-дель-Сантино никто из представителей власти не отказывал. У стражей порядка хватало проблем с ворами-гастролерами, с осевшими на побережье албанцами, сбивающимися в бандитские шайки, а также с продавцами «дури», бесперебойно снабжающими ею почитателей наркотического кайфа. Мэр города, пропустив со Стерлингом по стаканчику вина пятилетней выдержки, выбор одобрил:

– Русские порядочнее, чем эти дикари-албанцы или вороватые румыны. Но почему бы вам не нанять югославов? Они такие покладистые…

Первое время старик приглядывался к Святому, доверяя исполнение мелких поручений вроде ремонта крыши виллетты, чистки бассейна, мойки машины, которую, несмотря на преклонный возраст, англичанин водил сам.

Постепенно они привыкали друг к другу – два человека, принадлежавших к разным мирам. Вечерами Стерлинг приглашал Святого на бокал коньяку, превращая эту процедуру в настоящую церемонию. Он регулировал кондиционер, доводя температуру в помещении до двадцати одного градуса по Цельсию, накрывал стол зеленой скатертью, а если темнело, заменял ее на белую, выставлял бокалы из тончайшего стекла, напоминающие тюльпаны с распустившимися лепестками. Плеснув на донышко «Курвуазье», старик смотрел через идеально прозрачное стекло, оценивая цвет напитка, а затем вдыхал аромат крепкой жидкости, освобождающейся из стеклянной неволи. Спустя минуту Стерлинг делал маленький глоток, смакуя коньяк.

Присутствовавший при этой церемонии Святой каждый раз вспоминал ветеранов своей Родины – бедное, забытое старичье, получавшее убогие подарки ко Дню Победы, продающее за гроши ордена и медали, добытые кровью, влачившее жалкое существование в ожидании смерти как избавления от постылой жизни, недостойной победителей. От таких мыслей на душе становилось тошно, и Святой залпом опрокидывал коньяк, после чего следовала целая лекция Стерлинга о способах получения максимального удовольствия при употреблении божественного напитка.

Блаженно жмурясь, старик бормотал:

– Начинайте дегустацию глазами, полюбуйтесь цветом, прозрачностью и чуть маслянистой консистенцией коньяка. Повертите бокал в руках, заставляя улетучиваться нежный аромат. Когда ваше обоняние утонет в нем, настанет черед для губ и языка. Наслаждайтесь букетом.

Не желая обижать своего покровителя, Святой следовал указаниям англичанина, признавая его правоту в области вкуса. Потом наступал черед неторопливой беседы обо всем на свете. Человек с богатым прошлым, Стерлинг, сохранивший живой, острый ум и интерес к окружающему миру, нашел в Святом достойного собеседника, умеющего слушать.

Воспоминания – страсть пожилых людей, особенно если их прошлое было наполнено яркими событиями, рискованными ситуациями и встречами с неординарными людьми. Дэвиду Стерлингу было чем поделиться. Более того, именно в событиях полувековой давности Святой обнаружил причину странной для англичанина симпатии к русским. Предшествовала этому банальная перестановка мебели в достаточно скромном для состоятельного человека жилище.

– Дружище, помогите передвинуть чертов гроб. – Мистер Стерлинг подпирал плечом высоченный, до потолка, шкаф из красного дерева, занимавший четверть комнаты.

Святой запротестовал:

– Вдвоем нам не справиться. Надо позвать кого-нибудь.

Критически осмотрев антикварную мебель и упершись руками в стенку шкафа, он все же попытался сдвинуть его с места.

– Не поддается!

Старик порывисто распахнул дверцы и принялся доставать вещи.

– Сейчас разгрузим! – приговаривал Стерлинг, вышвыривая костюмы и висевшие на плечиках рубашки.

Посередине комнаты рос холм из одежды. Святой, зная, что упрямого старика бесполезно отговаривать, молча наблюдал за опустошением хранилища. Внезапно англичанин будто натолкнулся на невидимое препятствие и замер в глубине шкафа, скрытый до поясницы дверцами и стенками.

– Мистер Стерлинг… Что-то случилось? – Святой подошел поближе.

Старик не отвечал, что-то рассматривая в сумрачных недрах громоздкого шкафа. Наконец он зашевелился, громко чихнул, наглотавшись пыли, и с величайшей предосторожностью извлек парадный мундир оливкового цвета. Встряхнув френч, Стерлинг развернул его лицевой стороной к Святому. Под левым карманом пестрел прямоугольник орденских колодок. Англичанин расстегнул потемневшие латунные пуговицы, снял мундир с плечиков, бережно уложил на стул. Под оливковым френчем скрывался полиэтиленовый мешок, которым обычно заботливые хозяйки укрывают шубы от моли. Подрагивающими руками, выдающими волнение, старик снял шуршащий мешок. Внутри него оказалась неказистая, выгоревшая на солнце роба, сменившая окраску хаки на почти белую. Куртка напоминала Святому «афганку» – полевую форму одежды в российской армии. Он коснулся выбеленной солнцем и потом ткани, понимая, что прикасается к истории.

Заштопанная в нескольких местах широкими мужскими стежками, куртка явно побывала не в одной передряге. Судя по отношению хозяина – Стерлинг смотрел на нее затуманенными воспоминаниями глазами, игнорируя парадный мундир с пестрыми ленточками регалий, – эта истрепанная одежда давно стала реликвией.

На правом боку Святой разглядел застиранное бурое пятно, оставленное кровью. Вспоротая, по-видимому, осколком ткань была зашита черными суровыми нитками. Точно так же пришит поблекший нарукавный шеврон: орел, заключенный в круг, распростер крылья над автоматом «томпсон» – оружием британских парашютистов, а внизу под ним композицию дополняли два вертикально стоящих снаряда. Над кругом располагалась дуга, составленная из букв, идущих вслед за одной-единственной цифрой.

Святой бережно подхватил рукав куртки, переместив ладонь под шеврон. Напрягая зрение, он прочитал вслух:

– «Намбер уан Лонг Рэйндж Демолюшн Скуадрон…» Номер один Истребительный отряд дальнего действия. – Святой машинально перевел надпись на русский язык.

Читая немой вопрос в глазах своего молодого собеседника, Стерлинг аккуратно сложил куртку, жестом попросил следовать за ним. Перейдя в комнату, служившую гостиной, он приспустил жалюзи, придвинул плетеное кресло к круглому столу, на который выставил пузатую бутылку. Нарушая железный распорядок – до ужина англичанин не брал в рот крепких напитков, – Стерлинг разлил коньяк, но вопреки обыкновению не стал дегустировать, а выпил в русском стиле, одним глотком.

Откинувшись на спинку кресла, старик уперся взглядом в потолок. Выдержав паузу, он заговорил:

– Знаешь, как по ночам холодно в пустыне?! Холод пронизывает до костей даже под шерстяным одеялом… Я оказался в Египте после рождественских праздников, в самом начале сорок второго года. Зеленый, необстрелянный юнец, воображавший войну романтическим приключением с погонями и перестрелкой. – Стерлинг пригубил коньяк. – Наше положение было паршивым. Мы, попросту говоря, драпали, как перетрусившие крысы, и гибли под гусеницами германских танковых дивизий…

Любимец Гитлера, командующий Африканским корпусом генерал Роммель, чехвостил наши войска в хвост и в гриву. Его танки рвались через Ливийскую пустыню в глубь Египта, намереваясь затем пробиться через Палестину в Ирак, куда шли на соединение немецкие армии, захватившие Северный Кавказ и юг России.

Пальцы Стерлинга вычерчивали схемы, направления ударов, разорванные немцами оборонительные линии. Со стороны он мог показаться безумным художником, воплощающим на поверхности стола свои буйные фантазии.

– Мы испытывали панический страх перед Роммелем. Солдаты запугивали друг друга легендами о Лисе Пустыни, танки которого появлялись внезапно и неуклонно выполняли намеченное, а когда отходили, по сторонам дороги, прикрывая их, стояли эти ужасные пушки восемьдесят восьмого калибра! Низкие, отлично замаскированные среди барханов за сухими кустами, они прошивали снарядами броню наших танков, как лист бумаги. Танки горели, словно спичечные коробки! – Стерлинг передернул плечами, взволнованный воспоминаниями.

Завороженный рассказом, Святой не перебивал, представляя пустыню, кровь на песке, объятые пламенем машины, атакующих солдат.

Старик опустил голову и, казалось, задремал, но его ладонь разглаживала нарукавный шеврон хлопчатобумажной куртки, которую он держал на коленях.

– Там, в Египте, я стал солдатом самого удивительного подразделения Второй мировой войны – Частной армии Попского, истребительного отряда номер один!

Стерлинг усмехнулся, поднял бокал:

– Выпьем, Дмитрий, за моего командира, самого потрясающего человека, с которым мне приходилось встречаться! За Александра Пенякова. – Фамилию он произнес с чистейшим русским произношением.

Святой поддержал тост. Пригубив коньяк, он приготовился слушать дальше, предчувствуя что-то необычное.

Англичанин говорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Я познакомился с Александром в Кабрите, провинциальном городишке, провонявшем верблюжьей мочой. Меня направило туда командование. Какой-то бельгиец российского происхождения захотел прижать хвост Лису Пустыни и просил поддержки при формировании добровольческого отряда. Сведения о Пенякове имелись самые скупые: после революции его родители бежали из России, осели в Бельгии. К середине тридцатых годов Александр перебрался в Египет, купив там плантацию сахарного тростника. Когда немцы вторглись в Египет, добровольцем вступил в британскую армию. Настоящий сорвиголова! Отчаянно смелый, с фантазией, он был прирожденным коммандос! Талантов Александру было не занимать! – Стерлинг, отбросив английскую сдержанность, не скрывал своего восхищения. – Командование дало согласие на создание небольшого мобильного диверсионного отряда. К моему прибытию Александр уже набрал одиннадцать арабов, отлично знающих местность, храбрых и преданных ему лично. Я стал тринадцатым солдатом Частной армии Попского.

Мы отличились в первых же рейдах. О нас заговорили повсюду: в штабах, в офицерских ресторанах Каира, в солдатских палатках. Но фамилия Пеняков труднопроизносима для англичанина. Радиотелеграфисты упрощали ее, говоря: «Попский». Официально отряд именовался, как указано на шевроне, – Номер один Истребительный отряд дальнего действия. Вскоре полковник Хаккет из Ставки главкома британских войск на Ближнем Востоке в шутку назвал наш отряд Частной армией Попского. С легкой руки полковника название прижилось, и даже командование его приняло.

Святой заметил:

– Лихой был командир, если отряд Частной армией окрестили.

Стерлинг охотно согласился:

– Чертовски храбрый! Арабы Александра боготворили, и я старался не отставать. При проведении одной акции к югу от Марета швабы накрыли нас с воздуха. Четыре джипа уничтожили, но мы чудом избежали смерти. Мы прошли по пустыне двести километров, питаясь змеями и кожей собственных ремней, делая в день по пять глотков воды, которой катастрофически не хватало. Командир экономил на себе, делал только три глотка. Нас записали в мертвецы. Готовили приказ о посмертном награждении. А мы, стиснув зубы, шли за командиром по раскаленной каменистой пустыне и верили ему. Когда мы вышли к кочевью бедуинов, то походили на вылезшие из саркофагов мумии. Кожа да кости, ни фунта мяса. – Англичанин расхохотался. – Мы отплатили швабам звонкой монетой. Двадцать рейсов за линию фронта, сто пятнадцать самолетов, уничтоженных на полевых аэродромах! Александр придумал гениальную тактику молниеносного удара. Он приказал снять с джипов все ненужное и заменить на канистры с водой и бензином, ящики с патронами и взрывчатыми веществами. На каждый джип установили по два пулемета, позаимствованных у «Гладиаторов»[1]. Езда на автомобиле с рессорами, жесткими, как камень, по бездорожью при температуре пятьдесят градусов – настоящий кошмар! Главное – уберечь ноги, не разбить колени о края ящиков. Обычно мы атаковали ночью, не давая немцам сориентироваться в количестве нападающих. Потом быстро уходили в пустыню. Роммель назначил за голову Александра высокую цену – Железный крест, кирпич рейхсмарок и отпуск в фатерлянд… – Старик снова залился раскатистым смехом. – Командир бредил мечтой – снять шкуру с Лиса Пустыни. Мы готовили налет на штаб фельдмаршала, ставили магнитные мины под носом у немцев. Но не судьба!.. В мае сорок третьего африканский корпус капитулировал, а нас перебросили в Италию. Частная армия Попского полным составом на шести джипах высадилась в порту Таренто.

– Пеняков дожил до конца войны?

– Последние месяцы были для Александра неудачными. Он подорвался на мине уже после капитуляции немцев. Противотанковый фугас взорвался под правым передним колесом джипа. Обидно погибать в конце войны.

– Погибать всегда довольно-таки паршиво! – невесело усмехнулся Святой, гася горечь своих воспоминаний доброй порцией коньяку.

Стерлинг в знак согласия склонил почти лысую голову со смешным венчиком седых волос, сохранившихся на висках и затылке. Помолчав – паузы в разговоре становились все продолжительнее, и Святой подумал, что не следует позволять старику пить слишком много, – он, словно подводя черту под разговором, сказал:

– Все, что ни делается, к лучшему! Нужно хотеть жить и уметь в нужный момент умереть. Вы, русские, люди крайностей. Любите действовать, как у вас говорится, на полную катушку. Я не представляю Александра тихим стариканом, играющим в гольф или пишущим героические мемуары. Это у нас, англичан, холодная, как воды Темзы, медленно текущая по венам кровь. А у него под кожей струилась вулканическая лава. В послевоенном мире Александр свихнулся бы от скуки. Снова растить сахарный тростник или проводить вечера за партией в бридж… – Стерлинг скривил рот в саркастической улыбке. – Нет!.. Он умер командиром своей Частной армии. И до сих пор мне его чертовски не хватает!

В глазах старого англичанина предательски блеснула влага. Пальцы мяли ткань куртки. Подбородок клонился к груди.

«Удивительно устроен человек… – размышлял Святой. – Всего у него в достатке: процветающий бизнес, обеспеченная достойная старость, всеобщее уважение, безоблачное небо над головой, а тоскует по военным временам. Может, потому, что тогда он был нужен? Страдал, умирал от жажды в раскаленных песках Ливийской пустыни, недосыпал, стрелял во врага и сам боялся быть убитым, но жизнь его имела смысл, радовала победами и была настоящей. А сейчас она похожа на надоевший леденец – вроде бы сладко, но удовольствия все меньше и меньше. Так и со мной… Наконец-то достиг относительного спокойствия. Причалил к райскому берегу. Живу благодаря сентиментальной привязанности старика, как у Бога за пазухой, а на душе тошно. Что ж, такое состояние, наверное, типично для изгнанника, бежавшего из страны с поддельным паспортом. Но я вернусь. Я обязательно вернусь!» – повторял про себя Святой, не подозревая, что смутное желание уже начало осуществляться, что уже выстраивается цепь событий, первым звеном которой стало знакомство со старым англичанином.

В разгар сезона виллу Стерлинга арендовал новый клиент. Супружеская чета из России заблаговременно предупредила о своем приезде, прислав уведомление по факсу. Приняв сообщение, англичанин поспешил обрадовать Святого:

– Скоро познакомишься с русским Рокфеллером. Это правда, что все ваши бизнесмены связаны с мафией?

– Нет, просто в России сложно разобраться, кто бизнесмен, а кто мафиози, – с верой в правоту своих слов ответил Святой.

Клиент и впрямь наклевывался знатный.

Сведения о Платоне Петровиче Бодровском Святой почерпнул из средств массовой информации. Промышленный магнат, удачливый финансист, ловкий делец, проворачивающий многомиллионные сделки, он сколотил поражающую воображение империю. Ее становым хребтом были предприятия добывающей промышленности, ряд горно-обогатительных заводов, нефтяные месторождения в Тюмени и комбинаты по переработке черного золота, терминалы в черноморских портах и приписанные к ним нефтеналивные танкеры. Свои владения, как и положено императору, господин Бодровский постоянно расширял, прикупая то банк, то очередной завод.