Следствие ведут дураки

Кондратий Жмуриков

Следствие ведут дураки

ПРОЛОГ С ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВОМ И ЖИЗНЕОПИСАНИЕМ

Серовато-желтое пятно люстры уродовало затененный, в дымных световых разводах, потолок и казалось липкой бесформенной рыбой-прилипалой, присосавшейся к громадному корпусу кита. Пятно испускало тревогу и страх.

Перед глазами мельтешили бегающие желтые человечки на обоях.

– И что теперь с нами будет? – хрипло спросил маленький щуплый паренек с белым лицом и неподвижным мутноватым взглядом, в котором застыло плохо сознающее само себя отчаяние. – Что с нами будет, папа? В расход?

И, вытолкнув эти скомканные, раздавленные слова, Ваня Астахов положил голову набок, как петушок, заранее готовящийся к тому, что ему свернут шею и пустят на откуп гастрономическим воротилам.

– Я тоже так думал, – сказал Астахов-старший. – Но теперь думаю иначе. Ты можешь оставить себе те деньги, которые получил в качестве взятки. А вот восемьдесят тысяч долларов от Останевского придется вернуть. Паспорта ты получишь завтра. Ну что ж… уезжай за границу, как хотел. Но помни, дорогой сын. Назад тебе дороги нет. Я рассказал тебе все это, потому что убедился – ты вовсе не такой дурачок, как я думал.

Ваня откинулся назад, перенеся упор на руки, отведенные за спину. В этот момент его пальцы коснулись чего-то холодного, металлического.

Ваня конвульсивно сжал кулак и только тут понял, что его рука сомкнулась вокруг рукояти пистолета. Астахов-младший даже не вздрогнул, хотя прохладный металл обжег руку, словно раскаленное клеймо; более того, в открытой всем сквознякам голове Ивана не забрезжило и смутного ищущего недоумения: а откуда, собственно, за его спиной оказывается пистолет, который так удобно и с такой готовностью укладывается в ладонь?

Нет. Ничего подобного не трепыхнулось в бедной извилинами буйнопомешанной головушке Иванушки свет-Астахова, потому что в последнее время он настолько привык к ладно пригнанным одно к другому, как фигуры в «Тетрисе» – и самым невероятным! – обстоятельствам, что потерял младенческую способность удивляться так же неподдельно, как, скажем, дикий басмач, впервые в жизни увидевший шайтан-арбу, в просторечии – паровоз.

– Твоя щедрость, папа… – с гортанным придыханием выговорил Иван. – Твоя щедрость, папа, не знает границ. Ты даже представить себе не можешь, какую честь ты мне, дурачку, оказываешь.

– Молчи, идиот, – холодно сказал отец, Александр Ильич Астахов, презрительно щуря холодные светло серые глаза и довольно нервно проводя ладонью по высокому, с залысинами, почти совершенно лишенному морщин лбу. – Не заставляй меня передумывать. Завтра ты получишь билеты на рейс в любую точку земного шара. В один конец. One way ticket, как говорят англичане. Я сказал. Все.

– А можно ответную щедрость? – тихо выговорил Иван, морщась так, как будто тугим обручем мучительно перехватило грудь и замутило, затемнило дыхание. – Я тоже предложу тебе билет. В один конец. One way ticket, да?

И Ваня Астахов, как в замедленной съемке выведя из-за спины руку с пистолетом – как будто сам завороженный губительностью и жутью того, что должно быть содеяно через секунду, – дважды выстрелил в перекосившееся гневом и изумлением лицо Александра Ильича.

…Впрочем, нет. Это завороженному собственными отчаянными действиями Ване показалось, что он выстрелил прямо в лицо своего отца. Но со стороны все происшедшее выглядело совершенно по-иному и, как ни парадоксально то звучит – существенно комичнее.

Первым выстрелом Иван Саныч разбил вазу, стоявшую на полке за спиной Астахова-старшего.

Ваза взлетела на воздух, вздымилось мелкое хрустальное крошево, несколько крупных осколков вычертили живописные траектории, буйно разлетаясь в полном соответствии с наезженной схемой: «кто во что горазд» – в дверь, в окно, в потолок, в шею и затылок Александра Ильича.

Точно так же в полном соответствии со своими именем и динамическими принципами равновесия, заложенными в игрушку Ванька-встанька, от первого выстрела Иван Саныч качнулся назад, зажмурил глаза и вторым, уже конвульсивным, движением вторично вдавил курок. Бабах!!

…Второй выстрел оказался самым метким в жизни гражданина Астахова-младшего, хотя он сам того и не хотел и метил совсем не туда, куда угодила пуля.

А пуля – пуля угодила в люстру и срезала ее у самого основания, в результате чего ветвистое, как рога сохатого, сооружение из металлического каркаса и псевдохрустальных пластинок рухнуло прямехонько на голову многострадального папеньки, Александра Ильича.

Ваня выронил пистолет и, не в силах заставить себя посмотреть на отца, упал на диван даже раньше, чем оглушенный и изумленный Александр Ильич.

А тот некоторое время стоял, остолбенело прикладывая пальцы к поцарапанной шее, коронованный упавшей люстрой – а потом перегнулся вперед и упал на пол.

Коротко взвыли половицы, а потом за дверью образовались приближающиеся дробные шаги, и в комнату ворвался высокий худощавый мужчина с коротко остриженной головой и пластырем на виске; но не пластырь на виске, и даже не огурец, торчащий изо рта на манер особо толстенной гаванской сигары, смещали акценты к факту появления этого нового фигуранта в деле с двумя выстрелами – а то, что в руке мужчина держал пистолет марки ТТ с глушителем.

Он едва не навернулся через особо крупный фрагмент люстры, который отбросило к полу, а потом наткнулся взглядом на лежавшего ничком на ковре Астахова-старшего. Люстра уже свалилась с головы Александра Ильича и тускло агонизировала рядом.

Иван поднял на вновь вошедшего белое лицо и с трудом выговорил:

– Я… убил его.

Мужчина с пластырем на виске тотчас же переменился в лице. Бешеный блеск в глазах угас, и он, показательно выплюнув огурец и опустив пистолет, произнес:

– Ну что ж… тогда я – следователь Генеральной прокуратуры Осокин. Вам будет предъявлено обвинение в убийстве Астахова Александра Ильича.

* * *

Согласно древней легенде, Марк Юний Брут приходился убитому им Цезарю внебрачным сыном. Тот самый Брут, в адрес которого прозвучало сакраментально-горькое: «И ты, Брут?!» Правда, какой-то шутник из числа богемных знакомых Ивана Саныча Астахова перевирал эту красивую и трагическую кровавую сцену, давшую новый отсчет истории Древнего Рима: он утверждал, что предсмертная фраза великого римского диктатора стала неким провозвестником мирового сионизма, и с мудрым лицом Диогена, застрявшего задницей в бочке, выдавал с ветчинным одесским акцентом: «И ты, Брут?» – «Таки да!»

Ивану Санычу Астахову, бесспорно, до благородного Брута было далеко. Справедливости ради надо отметить, что его родитель, солидный и преуспевающий питерский бизнесмен, на Цезаря также не тянул, что, впрочем, не помешало ему подвергнуться нападению со стороны сына. Череда обстоятельств, поставившие этих двух людей лицом к лицу в пароксизме непримиримой взаимной неприязни, дохлестывающей до ненависти, была феерична и напоминала типично российскую дорогу, местами залатанную нерадивыми ремонтниками, а по большей части своей протяженности брошенную на растерзание дождям, ветрам и шипастым покрышкам отечественных автомонстров. Дорога Астаховых то злобно щерилась рытвинами и колдобинами, то ласково выстилалась свежеукатанной асфальтовой лентой, то наползала на ветхий мост с рушащимися перилами, и становилось страшно, когда с глухим уханьем и надсадным воем ветра в ушах на них с ревом бросались усыпанные хищным щебнем дорожные откосы и кюветы.

Именно так трясло Ивана Саныча Астахова на его еще коротком, но изобилующем вот такими колдобинами, рытвинами, осыпающимися мостами и кюветами пути. У него, как и у всей России, было только две беды: дурак и дорога.

Дорога уже описана выше, дурак – он сам.

Впрочем, многие из тех, кто именовал Ивана Александровича Астахова сказочноуничтожающим: Иванушка-дурачок – жалели об этом.

Прежде чем прийти к тому печальному финалу – двум выстрелам в человека, верно, лишь по недоразумению именуемого родным отцом, Ваня Астахов уже успел нахлебаться жизнью досыта.

…Астахов-младший, актер-недоучка по образованию, раздолбай и прожигатель жизни по призванию, до двадцати пяти лет проплутал путаными расплывающимися тропами богемной жизни, прежде чем попал в Питер на работу в фирме отца. Тот опрометчиво понадеялся, что его непутевый отрок встанет на путь истинный, выправится и порадует отца успехами, – но не тут-то было. В Питере Ваня развернулся на полную катушку, не раз причиняя родителю серьезные беспокойства и даже наживая трения с милицией и прокуратурой. А однажды даже ввязался в серьезнейший конфликт с ФСБ, обдолбавшись халявным кокаином и предприняв смехотворную попытку «угона» лайнера, когда Иван Саныч орал с грузинским акцентом: «Лэтым в Тыбылысы, слющь!», а потом ввалился в кабину пилота и попросил порулить.

Такое благодушествование Иван Саныч продолжал до тех пор, пока Астахов-старший, потеряв терпение, заявил сынку, что так больше продолжаться не может и что Ивану нужно сменить работу, круг общения и обстановку. И отправил сына по железнодорожному маршруту Санкт-Петербург – Москва – Саратов, к своему старому знакомому, который, по утверждению Александра Ильича, обладал большими педагогическими способностями в плане перековки непутевых граждан.

Тон отца Ивану не понравился. Как показало ближайшее будущее – не напрасно.

В дороге Ивана Саныча сопровождал некто Осип Моржов, представляющий собой злокачественную помесь Лелика из «Бриллиантовой руки» и своего парнокопытного однофамильца Хрюна Моржова из передачи «Тушите свет», ныне идущей на ТВ-6. Бывший зэк, ныне сотрудник охраны Александра Ильича Астахова, своего старого знакомого (еще по нарам), Осип Моржов представлял собой колоритнейшую личность, всю прелесть которой Ивану еще долго предстояло расхлебывать и переваривать.

Гм… переваривать… что касается пищеварения, то тотчас же по отправлении поезда у Ивана возникли с этим большие проблемы, потому что обед без спиртного – это не обед, а зловредный Осип по указанию Александра Ильича всячески блюл алкогольное воздержание Астахова-младшего и проявил себя на этой почве настоящим тираном.

В отместку Иван делал Осипу разные мелкие пакости и всячески издевался над простонародным произношением г-на Моржова, представляющим собой кошмарную помесь акающего говора и украинизмов, отлакированную старозэковскими языковыми штучками.

Неизвестно, что было бы дальше и сколь долго продолжалась вышеописанная идиллия, если бы в Москве к ним в купе не подсели два новых пассажира: некто Иван Александрович Осокин (полный тезка Астахова-младшего, а?), который позднее окажется следователем Генеральной прокуратуры, и девушка Настя, к коей Ваня Астахов незамедлительно начал клеиться, благо что-что, а общение с женским полом Астахов-старший в лице своего возмутительного полпреда Осипа Моржова ему не запрещал. Это только потом окажется, что дамочка-то нечиста на руку: обчистит Астахова как липку и исчезнет в неизвестном направлении.

Но все это будет позже, а пока Ваня, к сугубому неодобрению Моржова, пьянствовал с Осокиным и играл с ним же в карты на деньги. Что-то выигрывал, что-то проигрывал… в общем, по мере приближения поезда к пункту назначения Настя проиграла все деньги и решила расплатиться с ним натурой, пока Осип таскал пьяного в дымину Осокина в туалет.

Осип задержался в тамбуре, а вот Осокин, выйдя из туалета, по изысканной синусоиде направился в свое купе и застал там Астахова-младшего и Настю в самой интересной позиции, любопытной даже с позиций «Камасутры». Взыграло ретивое, и И.А. Осокин решил спасти Настеньку от окончательного растления.

Затеялась батальная сцена, в финале коей Ваня так хватил пустой водочной бутылкой по башке Осокина, что тот мгновенно воспарил в эмпиреи и без чувств-с свалился на пол.

Ваня дико перепугался. Аттракционы с летальным исходом в реестр дорожных развлечений явно не входили, и было отчего хренеть. Пока Настя, утомленная сексом, алкоголем и азартными играми, спала, Иван Саныч с помощью Осипа подчищал следы: «труп» (а в действительности просто мертвецки пьяного Осокина с разбитой башкой) был надежно спрятан на станции Лозовой под каким-то железным сараем, туда же швыряют и осокинский кейс.

Возвратившись в купе, они увидели, что Настя исчезла.

Осип, старый «конспиратор»-рецидивист, решил сойти на следующей станции, не доезжая до Саратова, и добраться до нужного города на попутках – мало ли что. Все-таки «мокруха», перестраховаться нелишне, решил г-н Моржов. Астахов и Моржов сошли в каком-то небольшом городе, носящем унылое название Мокроусовск, и расквартировались на ночь в местной гостинице, и вот тут-то выяснилось, что у них совершенно нет денег – все подчистила Настя. Правда, Ваня Астахов, страдающий клептоманией, – воистину средоточие добродетелей на двух тоненьких кривеньких ножках! – незаметно от Осипа прихватил новенький пиджак Осокина от «Brioni», но осматривать его при Осипе он не стал, да и знал, что денег там нет: сам все у Осокина выиграл.

Ушлый Березкин, хозяин гостиницы, повел себя омерзительным образом: он потребовал расплатиться с ним за ночлег, ужин и завтрак. Астахов, измученный невзгодами, отвратительным пищеварением и откормленными гостиничными тараканами, взъярился и хотел было устроить скандал, но наткнулся в вестибюле на крышу Березкина. Обстоятельства накручивались стремительно, и все кончилось самым несчастливым образом для Ивана и Осипа: их поставили на счетчик, и уже через три дня после вселения в гостиницу они задолжали две с половиной тысячи долларов (!!).

В то же самое время мэр города Мокроусовска, г-н Блинов, получил информацию из проверенных источников, что в его городок, славящийся разгулом криминала, едет следователь из Генпрокуратуры.

У Блинова были основания думать, что прокуратура может заинтересоваться вверенным ему населенным пунктом: во-первых, в пригороде расположены военные склады, с которой безбожно воруют, во-вторых, начальник УВД городка Дьяков засадил в кутузку председательницу какого-то местного комитета по правам человека, оказавшуюся вдовой генерала и имевшую связи в Москве. Из КПЗ-то ее выпустили, но теперь она бомбардировала столичные ведомства жалобами на беспредел властей. В-третьих, монахи местного мужского монастыря подали петицию в Верховную патриархию на своего настоятеля, отца Глеба, обвиняя его в куче смертных грехов, включая мужеложество и организацию на базе монастыря порностудии. В-четвертых, Блинов знал, что в Петербурге есть высокопоставленный деятель, уроженец Мокроусовска, сделавший стартовый капитал именно здесь, в городке, а потом резко поднявшийся, но по старой памяти продолжавший координировать деятельность местных мафиози: ставил каналы сбыта, прикрывал от наездов сверху, и так далее.

Крестного отца, обходя его ФИО, в Мокроусовске называли кратенько и со вкусом: Сам.

Блинов также входил в число местной мафии, насколько вообще можно расценивать всерьез словосочетание «мокроусовская мафия». Так или иначе, но поводы для беспокойства у него имелись.

И тогда Антон Антоныч Блинов поступил так, как завещал великий Гоголь. Он собрал свою камарилью и сказал трагическим голосом:

– Приснился мне нехороший сон про крыс… а вообще слили мне такую нехорошую информацию, что едет к нам человечек из Генпрокуратуры.

Главный мент Дьяков, который своими повадками мало чем отличался от бандита, тут же предложил незваного гостя замочить, но Блинов решил поступить умнее…

А далее события развивались с феерической быстротой и прихотливостью и, что характерно, точно по рецептуре, данной в «Ревизоре». Но все по порядку.

Приглашенный на бандитский банкет Ваня Астахов, решив, что его забирают на убой, надел осокинский пиджак «Brioni» и явился в ресторан, где не замедлил нажраться до полной кондиции, справедливо полагая, что пьяному и подыхать не страшно, и вообще после нас хоть потоп, и хоть весь мир в трубу вылетит – после литра водки под прекрасную закуску и это не страшно.

Но с эсхатологическими настроениями Иван Саныч явно поторопился: он обнаружил в своем пиджаке жизнеутверждающее удостоверение на имя следователя Генпрокуратуры Осокина И.А. и мобильный телефон «Motorola StarTac V3620». По странной прихоти судьбы, он открыл для себя эти две вещи в туалете, куда его забросил сработавший рвотный рефлекс. Та же прихоть завела в туалет почетных гостей криминального банкета, председателя мокроусовской Гордумы Бориса Ивановича Галкина и его заместителя и почти что тезки Бориса Абрамовича Малкина. Эти двое присутствовали на экстренном заседании у мэра Блинова, и потому вид удостоверения Генпрокуратуры, поспешно спрятанного пьяным Астаховым в карман, оказал на них неизгладимое впечатление.

Они не могли не поделиться этим впечатлением с мэром.

Так Иван Саныч Астахов нашел себя в шкуре следователя Генеральной прокуратуры со всеми вытекающими отсюда последствиями. Первоначально он перепугался, особенно когда к нему в номер пожаловал с визитом сам мэр Блинов, да еще в грозном сопровождении начальника Мокроусовского ГУВД полковника Дьякова. После их ухода он перепугался еще сильнее, поняв наконец, за кого его приняли, и выудив из своего похмельного киселя, по недоразумению носящего громкое имя «мозг», воспоминания о вчерашнем бдении в туалете.

Но выхода не было: актер-недоучка Астахов, в свое время исполнявший роль Хлестакова в учебных постановках, теперь был вынужден играть ее в жизни. Иначе – конец.

Для того, чтобы роль шла достаточно сносно, нужно было создавать видимость расследования; но для создания даже самой схематичной видимости нужно было иметь представление о том, зачем Осокин ехал в Мокроусовск и по каким материалам должен был вести работу.

А эти материалы, верно, были в кейсе, который Осип и Ваня Астахов зашвырнули под железный сарай вместе с «трупом» Осокина. Вывод напрашивался сам собой: нужна была поездка на станцию Лозовая, где находился искомый сарай.

Все незамедлительно было приведено в исполнение, кейс был обнаружен, но оставался один нюанс, от которого Ивана бросило сначала в жар, а потом в холод: тела Осокина под сараем не было.

Значит, он остался жив. Другого истолкования быть не могло.

Но исчезновение Осокина было не последним потрясением, которое ожидало Осипа и Ивана Саныча в Лозовой: они наткнулись на грандиозную разборку, в которой участвовали в том числе и мокроусовские братки.

Среди множества трупов Осип опознал Николая Сергеевича Белецкого, человека, к которому Астахов-старший и посылал своего сына в Саратов… Теперь в Саратов ехать было незачем, потому что человек, к которому собирался «приставить» его отец, оказался бандитом и вот теперь, по странному стечению обстоятельств, по жуткому и необъяснимому их переплетению, умирал у ног Астахова-младшего на заплеванной отстрелянными гильзами земле.

Ивану вспомнились слова отца и сопровождавший их презрительный смех: «Ничего… мой старый друг Николай Сергеевич сделает из тебя человека. У него всегда были педагогические способности.»

Иван начал догадываться, что любящий папа рассчитывал никогда больше не видеть сына.

Астахов-младший и Осип вернулись в Мокроусовск с материалами Осокина и скрепя сердце начали свое горе-расследование, которое сам Иван определил чуть видоизмененной детективно-киношной фразой: «Следствие ведут дураки». Впрочем, они не остались внакладе: взяточничество в России со времен Гоголя изменилось мало.

А потом стали происходить странные вещи: все люди, фигурировавшие в материалах Осокина – выпущенная из КПЗ генеральша Грачева, начальник военных складов полковник Останевский, местный «авторитет» Толян Жмурин – один за другим таинственно погибают сразу же после визитов к ним новоиспеченных «следователей». Нечистое дело становится еще и кровавым.

Иван Саныч чувствовал, что дальше так продолжаться не может: кто-то идет прямо по их следу и убирает всех фигурантов в расследовании касательно «мокроусовской мафии». От Останевского, который, приняв его за Осокина, передает ему восемьдесят тысяч долларов (часть тех денег, что Останевский получил за проданную со склада партию оружия), Иван узнает чудовищные вещи: оказывается, Осокин является родным сыном человека по имени Сам и ехал в Мокроусовск вовсе не затем, чтобы проводить расследование. Следствие было только на бумаге и являлось юридическим прикрытием; цель визита была другая.

Какая?

…Последним пунктом «следствия» была поездка в монастырь, в котором, по уверениям покойной генеральши Грачевой, была создана порностудия. С недобрым чувством отправились туда Иван Саныч и Осип; обоих глодало тускло тлеющее, нудное, невыводимое предчувствие скорой беды. Холодом перекатывающаяся по жилам, как боль в кариесном зубе, тревога.

Интуиция не подвела: в монастыре они встретили ту самую Настю, что так коварно обчистила их в поезде, и узнали, что они ни кто иная, как родная дочь полковника Дьякова, начальника ГУВД Мокроусовска. Испугавшись немедленного разоблачения, Ваня пустился в бегство и трусостью своей выдал себя сам. Если бы не Настя, которая не только не собиралась выдавать наших жуликов, но даже и симпатизировала им, надеясь на этой симпатии состричь с Ивана и Осипа немалый куш, – если бы не Настя, не миновать им камеры предварительного заключения.

Вновь встретившиеся соседи по купе угнали катер и спрятались на одном из волжских островов, справедливо полагая, что утро вечера мудренее.

А наутро Настя предложила оптимальный выход из положения: восемьдесят тысяч баксов от Останевского плюс десять тысяч «зеленых» разнокалиберных взяток вполне могут удалить всю троицу на безопасное расстояние от негостеприимных каменных джунглей Мокроусовска.

Проще говоря, Настя предложила заплатить ее жадному и продажному папаше, полковнику Дьякову, толстую сумму за то, чтобы он дал отмашку на фабрикование загранпаспортов с открытой Шенгенской визой.

Осип и Ваня Саныч поспешили с ней согласиться, но загвоздка состояла в том, что денег с собой у них не было: Моржов спрятал их на свалке за гостиницей Березкина, где можно было заныкать не только маленький желтенький чемоданчик с несколькими пачками купюр, а хоть весь золотой запас американского казначейства плюс пара сотен швейцарских сейфов, набитых вкладами российских олигархов и чиновников.

В кои-то веки Иван Саныч согласился рискнуть и, переодевшись в женскую одежду, чтобы не быть узнанным, забрал деньги. Надо сказать, что худощавая стройная фигура, неширокие плечи, тонкие черты лица и несомненный актерский талант позволяли Астахову-младшему изображать девушку более чем сносно. По крайней мере, в прикиде, которым снабдила его Настя, он куда больше походил на женщину, чем большинство представительниц условно прекрасного пола в Мокроусовске.

Выйдя из-за гостиницы, он увидел, что на пороге гостиницы Березкина стоит ни кто иной, как… Осокин.

Вот Ивану чуть не стало дурно. Он до последнего хотел верить, что больше не встретится со своим бывшим попутчиком и собутыльником, сыгравшим с ним, пусть против собственной воли, такую дурную шутку. Он даже не хотел верить своим глазам, которые видели Осокина на пороге гостиницы.

Оказалось, в гостинице он был не один. Ване Астахову удалось пробраться к дверям осокинского номера и подслушать разговор, в котором Осокин несколько раз называл своего собеседника папой.

Значит, Сам приехал в Мокроусовск. Зачем? С какой целью? Впрочем, Сам тут же заочно ответил на вопрос Астахова, сказав глухим негромким голосом (Ваня еле расслышал):

– Нужно обрубать концы. Мне не нужно это копание на периферии. Я давно уже вышел на новый, несоизмеримый с прежним уровень, и делишки на малой родине могут сильно мне повредить…

Астахов-младший поспешил покинуть гостиницу Березкина, в которой его связывало столько печально-фарсовых воспоминаний, и, встретившись с Настей, передать ей деньги для полковника Дьякова. Как утверждала Настя, документы могут быть готовы через два дня, если назавтра передать фотографии на паспорта.

После этого они уехали из небезопасного Мокроусовска в Саратов, где ждал их Осип, снявший на три дня квартиру в спальном районе.

На этой квартире они должны были жить до тех пор, пока Настя не заберет у отца паспорта с визами и пока не будут куплены билеты. Куда – это был еще вопрос.

Примечательным и сыгравшим немалую роль в дальнейших приключениях Вани Астахова обстоятельством было то, что из соображений конспирации ему делали паспорт на имя женщины: Хлестовой Жанны Николаевны. В фотоателье он пошел в том обличье, в каком был на момент забирания денег с заднего двора березкинской гостиницы. Обличье было еще то. А именно: довольно миловидная девица лет двадцати – двадцати двух, в темном платье (под платьем – лифчик размера 2С с подложенной в него ватой), черных колготках, туфлях и с темно-рыжими волосами, аккуратно уложенными в каре. На переносице у Вани значились очки в тонкой стильной оправе, с простыми стеклами вместо линз. Личико было намалевано, накрашено, умело наштукатурено, подведено, подправлено, заретушировано, и в конечном итоге черты лица Астахова-младшего, и без того тонкие и, если так можно выразиться, феминосовместимые, приобрели женственность почти без примеси карикатурности.