Земля точка небо

24 июля 2005 года

Птица.

Маленькая птица сидела в черной канаве между рельсами. Она вертела головой, топорщила перья и клевала воду из мелкой лужицы.

– Что это за люди? – спросила Эврика.

Люди?

– Которые за тобой гонятся.

Она думала, что психоделы гонятся только за мной.

А я волновался из-за нее. Иначе не полез бы сюда, на глубину в полсотни метров.

Здесь можно умереть.

Мы стояли у края, а сзади топтались вечерние пассажиры. Они прибывали, толкая меня в спину, одна мягкая волна за другой. Мертвые, поддельные люди, запертые в нормальности, занятые несложной рутиной. Они укрывают меня и Эвридику от глаз, но защитить не смогут. Это не маньяки Фернандеса, но они тоже опасны.

Из тоннеля ударил ветер, запахло резиной и электричеством, и на станцию вылетел поезд. Он несся без остановки, но человеческая масса двинулась. Ее привлекали вагоны. Она давила нам в спины, подталкивая меня и Эврику всё ближе к несущейся стали.

– ОТОЙДИТЕ ОТ КРАЯ ПЛАТФОРМЫ! – рваный железный визг оборвался, сменившись участливой записью. – Уважаемые пассажиры. Отойдите от края платформы. На этот состав посадки не будет.

Давление спало. Люди успокоились и обмякли. Красные огни исчезли в темной арке, и о птице не вспомнил никто.

Когда на станцию вылетел поезд, она заметалась и кинулась в тоннель напротив. И теперь наверняка была мертва.

Для чего еще поезду на стекле дворники. Под землей.

Вот так быстро это происходит.

За первым составом пришел еще один, и двери распахнулись, и люди хлынули по вагонам, припечатав меня с Эвридикой к створке напротив. Мертвые люди спешат домой. Мертвые люди занимают места. Их общество – механизм, и горе тому, кто попал между его трущихся частей.

Р-р-р.

Резиновые створки пытались закрыться, но что-то мешало им. Кто-то держал в соседнем вагоне дверь.

– ОТОЙДИТЕ ОТ СОСТАВА! – заревел истеричный железный голос. – Уважаемые пассажиры. Отойдите от состава. Посадка закончена. ОТПУСКАЕМ ДВЕРИ! Уважаемые пассажиры. Отойдите от состава. Посадка закончена. Уважаемые пассажиры. Отойдите от состава. Посадка закончена.

По ту сторону, на станции, заревел милицейский зуммер. Еще и еще раз.

И створки захлопнулись. И поезд дернулся вперед так резко, что я повалился на Эврику, а в мою спину уперся чей-то отчаянный локоть.

Мы нырнули в тоннель, и свет погас.

И я заворочался, полулежа на стонавшей Эвридике, пытаясь вырваться на свободу, но это было невозможно. Я сдался и обнял ее, и стало гораздо удобней.

Теперь, кроме нас двоих, в мире не осталось никого. Мы летели сквозь ночь, прижавшись к холодному стеклу. За окном во мраке вились и плясали тросы, и на детском лице Эврики мелькали сполохи внезапных фонарей. От свиста у меня заложило уши.

Мне хотелось ехать так вечно. Мои глаза закрылись, и железная коробка исчезла, и только холодный ветер колыхал землю подо мной, и я заскользил на дно, сжимая тонкую Эвридику в объятиях.

Поезд вылетел на станцию. Замерцали лампы на потолке, и снова разгорелся свет. Вокруг теснились люди, и мне стало противно до липкой испарины. Люди сидели на лавках. Жуткие старухи, бесформенные от жира и болезней. Оплывшие хмурые тетки, на полпути туда же. Хворые шелудивые мужички. Люди возились и толкались. Люди зевали, и дыхание их пахло луковой шелухой. Я не хотел, чтобы они трогали меня, не хотел, чтобы они притрагивались к Эврике, и не мог ничего поделать. Стоило мне отодвинуться, как жаркое пространство рядом немедленно заполняли люди.

Они не выпускали нас до самой конечной. Там они хлынули наружу жарким потоком, и утащили Эвридику, а я всё стоял, пока состав не опорожнился, пока снаружи не стало тихо. Я вышел к Эврике лишь тогда, когда в пустой вагон забрела обходчица.

На платформе кроме нас остался только один человек. Он стоял у соседнего вагона. И он не был мертв.

Парень весело осмотрел нас и махнул рукой. Отвернулся и вытащил тонкий мобильник.

«Наверняка это он застрял тогда между створок», – подумал я.

Мы не сбежали. Всю дорогу под землей мы по-прежнему были в ловушке.

5 сентября 2005 года

– Чего так долго?

– Шли пешком.

– Куда?! До самой больницы?

– Угу. Я хотел на метро, а он не пошел.

– Как «не пошел»? А в рыло?

– Я пробовал, так он укусил меня, зараза ненормальная.

– Косой, ты че! Срочно в экспертизу, срочно прививку от бешенства. С такими вещами не шутят, вон, в новостях передавали.

22 апреля 2003 года

Его встретила другая журналистка – широкоплечая и молчаливая, похожая на солдата. Она провела Диму в редакцию и оставила его у двери. Едва он успел заскучать, как подошла сама Ксения, по-утреннему живая, с ярко накрашенным ртом.

– Да выбрось уже эту гадость, – Ксюша отобрала у Димы склеенный диктофон. – Идем.

Она швырнула диктофон в урну и коротко взмахнула рукой.

– Отлично, просто отлично, – болтала Ксюша по дороге. – Все читают твое интервью, я всем говорю, вот это настоящая журналистика. А не как мы здесь…

– Мое интервью?

– Машка! Дай человеку свежий номер! Ага, вот, – она вручила Диме клейкий глянцевый журнал. – С утра звонил уже пресс-секретарь твоих девочек, орал тут, грозился в суд подать.

– Э… это плохо? – спросил Дима.

– Нет, конечно! Ты что. Это хорошо! Если б он мог, он что, звонил бы? Он бы подал.

Дима осторожно улыбнулся.

– Так я?.. – спросил он.

– Ты молодец, – она косо сверкнула улыбкой и потерла руки. – Знаешь, что мы сделаем? Мы научим тебя писать, и ты станешь монстром!

Дима содрогнулся.

– Ты тоже считаешь, что человек – это хищник? – спросил он.

– А? Ты о чем? Ладно, не важно, мы пришли, – она притормозила у стола, уже знакомого Диме. – Ты посиди здесь, и кстати, ты здесь и будешь сидеть, располагайся… почитай свое интервью, а я сбегаю к себе за бумагами.

Ксюша взяла у него журнал, пролистала до середины и грохнула его Диме на колени.

– Вторая полоса, колонка справа.

Когда она ушла, Дима огляделся и положил журнал на стол, испытывая перед глянцевой бумагой незнакомый теплый испуг. Дима убрал из-под ног пыльный удлинитель, затолкал системный блок подальше, а экран подтянул к себе. Немного робея, он протянул руку к монитору, отклеил жирафа и убрал его в нижний ящик – два верхних были отведены под чью-то сахарницу, кофейную чашку и пару резиновых кедов.

«В гостях у двух скандально известных бэд-герлз из коллектива «СКАЗКИ» мы получили ответы на самые дерзкие наши вопросы», – прочел Дима, водя носом вдоль строк, – «Читайте в ОТКРОВЕННОМ ИНТЕРВЬЮ от Митяя Честного!

МЧ: Ваши интимные предпочтения?

АНЯ: Мой вариант номер один – это догги-стайл. Еще я люблю анальный секс. Только не говори, что тебя это шокирует.

ЮЛЯ: Я сложная натура, и люблю эксперименты. Признаюсь, что порой мне нравятся и игрушки, и вотерспортс, и я даже попробовала бы джербиллинг.

АНЯ: (смеется)

МЧ: Сейчас модно интересоваться – как вы относитесь к наркотикам?

АНЯ: Знаешь, когда выходишь на сцену и чувствуешь зал, наркотики тебе просто незачем.

ЮЛЯ: Всё, что мы делаем, приносит достаточно кайфа само по себе.

АНЯ: Музыка – это лучший наркотик!

МЧ: Ваши творческие планы?

ЮЛЯ: Скоро мы отправляемся в тур по странам ближнего зарубежья, потом у нас будет концерт в Москве. Еще мы работаем над записью нового альбома, он выйдет летом. Больше всегда можно узнать у нас на сайте. (Прим. ред.: см. внизу стр.)

МЧ: И финальный вопрос – о…»

– Ну что, как тебе?

Дима поднял глаза. Рядом стояла Ксюша.

– Ты знаешь, тебе стоит поставить линзы посильней, у тебя на сколько? – спросила она.

– А?

– Тебе нравится интервью? Ощущаешь дуновение славы?

– Э, – сказал Дима. – Не знаю… Тут же всё не так…

– Не так? – Ксюша удивленно подперла щеку языком. – Ну конечно, после редакции! Не думал же ты, что кто-то станет прямым текстом печатать то, о чем вы там говорили?

– А вот это? – Дима взял номер и прочел. – «Финальный вопрос – о чем вы мечтаете. Юля: сняться в чем-нибудь откровенном. Аня: я мечтаю о серьезных интересных отношениях», она такого вообще не говорила.

Дима посмотрел на Ксюшу, борясь с тяжелым скользким журналом.

– Ну и что? – она махнула рукой. – Вопрос банальный, я додумала за них интересное окончание.

– Сама?..

– Конечно. А о чем еще эти две могут мечтать? Или спортсмены, к примеру, – сказала она, сделав неловкий жест рукой. – Ради бога, да ты знаешь, какие они тупые? Они же вообще ни бе ни ме порой.

«Бе? Ме?», – растерялся Дима, пытаясь удержать на коленях журнал и уследить за словами Ксюши одновременно.

– Мы, прежде всего, развлекательная пресса. Ты считаешь, кого-то развлечет этот бред, который несут наши политики или, там, звезды?

– Но это же неправда, – сказал Дима неуверенно.

Ксюша нахмурилась, одернула манжеты и сложила руки на груди.

– Слушай, – она сбавила тон. – Отныне я твой редактор, и давай я буду сама решать, что правда, а что неправда, оки?

– Ладно, – промямлил Дима, не понимая, чем он мог ее обидеть.

– Мы делаем грязную работу, – Ксюша вздернула носик. – Если не сможешь с этим жить, то у тебя ничего не выйдет.

Она развернулась, пронзительно скрипнув туфлями, потом застыла и приложила к дужкам очков указательные пальцы.

– Ты совсем меня сбил. Я принесла тебе памятку по чтению корректуры и всякие другие советы… – Ксюша шагнула к столу и взяла скрепленные листки. – Просмотри мельком, я вернусь, и будем учить тебя работать. Оки?

Она улыбалась и больше не казалась обиженной.

– От Митяя Честного, – сказал Дима, глупо ухмыльнувшись ей в ответ.

22 апреля 2003 года

Площадка напоминала театральный зал после второго звонка. Свежий холодок еще щекотал ноздри, но между кресел уже пробирались люди, за кулисами шумели рабочие, а между подиумом и сценой тянулся целый серпентарий из проводов и запутанного кабеля, в котором прыгал тощий режиссер.

Это он был на прослушивании справа от Члеянца, подумала Лиза. Она жалась к неоновой декорации («В-А-У!»), чувствуя себя крошечной и бесполезной. Рабочие, операторы и другие незнакомые люди обходили ее стороной, задевали плечами и стремянками, извинялись очень вежливо, – с режиссером и то вели себя грубее, – а одна женщина даже вручила ей стаканчик кофе. Но Лизу грызли мысли о том, что ей здесь не место. Вот Анжелика, например – явно была при деле, где-то пропадала, вовсю готовилась. Вообще, каждый был занят чем-то, кроме Лизы.

Решившись, она сделала два робких шага по синему ворсу, покрывавшему сцену.

– Как тебя там, куда ты, – замахал на Лизу режиссер. – Стой, не теряться нигде. Так!

Он повернулся к студийной публике.

– Кто новенький, я говорил уже, запоминайте: в зале НЕ разговаривать, ведущих НЕ разглядывать, – всякий раз, говоря «не», режиссер слегка приседал. – Места НЕ покидать до перерыва. Из своего кармана никто платить не хочет?

В зале никто платить не хотел.

– Отлично. Значит, так, перед вами, – он несколько раз указал пальцем. – Вот это табло. Пока мигают «аплодисменты», все хлопаем. Пока «смех», все смеемся. Когда «серпантин» замигает, надо объяснять? Идею все поняли? Так, серпантин у всех есть?

Идею поняли все, но серпантина не хватало. Режиссер опустил руки и ускакал, спотыкаясь о провода и матерясь под нос. Загорелась рампа и подсветка; от затянутых бумагой ламп тут же потянуло жженой пылью.

«Так и знала, скоро здесь будет нечем дышать», – подумала Лиза.

– Где помощница? Воробьева! Иди сюда, – из-за кулисы пробился требовательный голос, и Лиза спешно нырнула в бархатные портьеры, где нашлась и сама Анжелика, уже обутая в туфли на высоченном каблуке и наряженная во что-то вроде платья-коктейль, темно-серого, усыпанного блестками.

– Что? – недовольно спросила Анжелика.

Лиза опустила глаза и отчаянно напряглась, чтобы не засмеяться.

Хмурая Анжелика была накрашена просто чудовищно. Темная бордовая помада, вообще, почти черная, и синие тени с длинными стрелками, все какое-то просто блядское, уродливое, и совершенно ей не к лицу.

– Ты сейчас такая же будешь, – сказала Анжелика, наверняка прочтя все ее мысли.

– Извините, – зашелестела Лиза, начиная краснеть.

– Не называй меня на «вы», это непрофессионально. Знакомься, это наш визажист, – она подтолкнула Лизу в объятия скучающей полной женщины. – Иди с ней в гримерку, там сразу и костюмер.

Задворки съемочной площадки оказались совсем необитаемы. Сплошные коридоры, голые комнаты и пыльные лампочки без плафонов. В гримерке стоял только верстак, испещренный кляксами от сигарет и кофейными полумесяцами.

Лиза гадливо тронула столешницу. Та была липкой и холодной. Стены гримерки казались чистыми, но прикасаться к ним тоже не хотелось.

– Табурет бы хоть поставили, – сказала визажистка, грохнув пухлую кожаную сумку на верстак. – Совсем ведь устроиться негде. Косметику где берешь?

Она промокнула веки Лизы влажным тампоном.

– Пока нигде, я только сюда переехала, – сказала Лиза. – Это обязательно?

– Значит, пока нигде не бери. Я расскажу, где взять. А, ну да, что ты спросила?

– Обязательно… всё перекрашивать… так сильно? – произнесла Лиза, осторожно двигая губами.

– Там синяя подсветка, а у камеры низкий контраст, или как его.

– А нельзя…

– Ну, ну, минутка молчания, – визажистка хрустнула тюбиком.

Лиза скосила глаза на язычок помады. Боже, почти фиолетовый, – ужаснулась она.

– Умоешься потом. Я тебе оставлю визитку, если интересует визаж, маникюр, макияж – всегда рады, цены умеренные. Глазки закрываем.

Лиза прикрыла глаза. «Успокойся», – подумала она. Это не конференция и даже не театр. «Это просто видеосъемка. Возьми себя в руки, расслабься». Лиза стиснула липкие губы, и у нее дрогнула правая коленка.

Она так и стояла, не открывая глаз, а визажистка накладывала один слой за другим, и еще слой.

– Ну чё, готова моя девчонка? – спросил кто-то новый.

На пороге стоял низкорослый парень в очках и с отбеленными волосами, одетый довольно непримечательно.

– Костюмер, дорогая, – он выставил указательный палец, аккуратно перебинтованный желтым сантиметром.

– Готова, – сказала визажистка. – Дать полюбоваться?

– Н-нет, спасибо, – Лиза подумала, что лучше такого не видеть. – Хотя ладно, давайте.

Вообще-то, макияж был совсем неплох. То есть, если бы Лизе хотелось превратить себя в сучку, готовую на всё ради хорошей жизни – лучше раскраски было не придумать. Дикие раскосые тени, блеск и контур – оружие, а не косметика. Мужики изошли бы слюной.

Нет, помада лежала слишком густо, и ядовитый оттенок тоже не годился. «Чересчур нагло и бессовестно», – подумала Лиза. Все-таки я не до такой степени экстраверт.

– Ну, раздевайся, – потребовал костюмер.

– Что? – не поняла Лиза.

– Снимай одежду.

– Зачем?

– Обмерим, – он изобразил, как снимает мерку. – И выберем платье. Ну, бегом.

Лиза медлила, изучая скучные углы гримерки. Спрятаться было негде, и визажистка уже испарилась.

– Ты… вы не могли бы отвернуться? – спросила она.

– Да что там, – отозвался парень. – Всё равно придется на тебя смотреть и тебя лапать. Ну, бодрее, не можешь раздеться на публике – какая ты тогда актриса?

«Одно дело публика», – хмуро подумала Лиза, расстегивая пуговицы. Она потянула блузку через голову и…

Боже. Ее бросило в холод.

Ты помнишь, что надела под низ?

Но деваться было некуда. Лиза набрала полную грудь воздуха и решительно выпуталась из ситцевого ворота, заранее скосив на себя глаза.

Все оказалось не так плохо. На ней был самый обычный комплект, не слишком домашний, не слишком откровенный, не слишком застиранный.

Она расправила плечи и подняла глаза на костюмера. Он кивнул, закусил губу и принялся лениво мерить Лизу вдоль и поперек. Из дверного проема сквозило, где-то рядом возились и бубнили рабочие, и Лиза недовольно поежилась.

– Ничего, хороший зад, – сказал костюмер, затягивая на ее талии холодный сантиметр и проверяя деление. – Даже чересчур хороший.

– Это что значит?

– Значит, придется зашпиливать на талии. Всё, одевайся, но не застегивай.

Он выпрямился, отряхнул колени и направился к выходу, не забыв споткнуться о туфлю Лизы.

– Тридцать восьмой, да? Годится, жди здесь. Я приду, и будем переодеваться.

Она хотела узнать, нельзя ли переодеться в гардеробе, но костюмер уже вышел, почесывая отбеленный затылок и чуть не стукнувшись по дороге о косяк двери.

Через десять минут Лиза вышла на подмостки в серебряных босоножках на высоченной шпильке и роскошном синем платье, которое сияло радугой и нещадно кололось в плечах и груди. Похрустывая как свежий букет, Лиза шатко прошла к неоновой лагуне, где полагалось стоять ведущим.

Ее остановила высокая немолодая женщина в пиджаке и прямой юбке.

– Ты Воробьева? Члеянц, это она?

– Она, – устало подтвердила Лиза, которой начали приедаться новые лица.

– Да, Тамара Владимировна, – и у локтя незнакомой бизнес-леди соткался из полумрака Члеянц, нелепый помощник с хвостиком черных волос.

– Я исполнительный директор, – сказала женщина, протянув руку. У нее было холодное, но правильное лицо пожилой балерины, узкий рот, прямой нос и чуть косящие глаза.

«Ого, сама мадам Бергалиева», – подумала Лиза, уже слышавшая это имя от режиссера.

– Очень приятно, – сказала она, пожав сухую, меловую руку директорши. – Меня зовут Лиза.

Фу, ладонь как у школьной училки.

– Лиза Воробьева…. нет, – директорша уставилась на Члеянца. – Нет, это ни в какие ворота.

– Д-да, – замялся помощник. – Э-э, Лиза, вы у нас…

– Ты у нас будешь Элиза… – перебила его Бергалиева. – Элиза… э… Аркаша!

– Фрейд! – выдохнул Члеянц.

– М… Ну да, психолог Элиза Фрейд, – объявила Бергалиева. – Время.

И они ушли, оставив Лизу торчать на подиуме столбом.

– Какой еще ФРЕЙД? – хотела она крикнуть им вслед, но директорша и ее помощник уже исчезли. На часах было десять, и беготня в студии достигла своего пика. На сцене клубились люди, которые что-то настраивали, строили, приносили и уносили.

– Ну что, Фрейд, готова? – рядом появилась раскрасневшаяся Анжелика.

– Какой еще ФРЕЙД??

– Ты ведущая, привыкай, – девочка-аниме тряхнула челкой, взяла у кого-то зеркальце и наскоро припудрила щеки.

– Я… я уже ВООБЩЕ не соображаю! – выдохнула Лиза, едва не разрыдавшись.

– Так, – Анжелика профессиональным движением поймала ее за плечи. – Ну-ка, гляди на меня.

– Что? – уныло сказала Лиза. – Что еще?

– Выпить хочешь?

– Нет…

– Серьезно, если нужно пятьдесят, я сразу говорю: видишь тетку возле оператора? У нее стаканчики и коньяк.

– Нет, – Лиза покачала головой. – Нет, я лучше после.

– Хорошо, идем курить.

– Идем.

И Анжелика снова потащила ее за кулисы.

После сигареты Лизе стало куда лучше. Она даже удивилась, какого черта было затевать истерику. Ну, псевдоним, Элиза, нормально… ну, Фрейд.

– Ты понимаешь, дело в чем, строго говоря, Фрейд вообще даже не психотерапевт.

– И шел бы он к… – отозвалась Анжелика, лениво пуская дым.

«Нет, она ничего», – подумала Лиза. Просто смахивает на японскую школьницу, вот ты ее и невзлюбила. Познакомиться бы до съемок получше.

– Знаешь, Анжела…

– Не называй меня так, – Анжелика сверкнула темными глазами. Она затянулась и сказала чуть тише. – Ладно, я прошу прощения за «Элизу», годится?

– Конечно… М-м. Анжелика…

– Слушай, хватит издеваться, ладно?

– Но как тебя звать тогда?

Анжелика вынула изо рта белый окурок и пнула ногой урну.

– Катька, – сказала она, резко стряхнув пепел. – Катька Муромская.

22 апреля 2003 года

В маленьком кабинете было пусто, не считая офисного стула без спинки, черного кресла в форме надувной лодки, и рабочего стола. Его матовую поверхность нарушал только факс, на панели которого тлела одинокая лампочка. Максим сидел и считал ее вспышки, сначала механически, потом с живым отвращением.

Где-то в районе тысячной отметки телефон булькнул и затрещал. Макс подобрал трубку.

– С кем я говорю? – потребовал мягкий голос по ту сторону линии.

– А я с кем говорю? – отозвался Максим. – Это новый сотрудник.

– Мобильный номер.

– Что?

– Дай мне свой мобильный номер.

– Я сам второй час торчу в кабинете, мне интересно, где эта сволочь шля…

– Эта сволочь я, – остановил его голос. – Давай мобильный номер.

Максим продиктовал ему цифры, и факс немедленно умолк. Сразу зазвонил сотовый.

– Отлично, – в мобильном исполнении голос звучал чуть бодрей. – Теперь: главное, не стой на месте. Выходи из кабинета и к лифту, поскорее. Идешь?

– Да.

«Что за кретинизм», – подумал Макс, терзая кнопку лифта. Детский сад.

– Потом налево, за желтой дверью – костюмерная. Там говоришь: «дресс-код четыре». Запомнил? Я перезвоню.

Секунду поколебавшись, Максим открыл желтую дверь и оказался в тесном лабиринте из этажерок и шкафов, между которыми во мраке ходили костюмеры. «Только бонусов по углам не хватает», – подумал Макс.

– Дресс-код четыре, что бы это ни значило, – сказал он, торжественно подняв руки.

– Вам срочно или долго? – спросил ближайший к нему костюмер, самый высокий, лысый и, по-видимому, главный.

– Я так понимаю, срочно, – ответил Максим, пытаясь высмотреть где-нибудь стул.

Присесть он так и не успел. Макса обступили все трое: главный давал указания, остальные два, помоложе и не такие длинные, возились с пыльными тряпками и прикладывали к ноге Максима спортивную обувь.

– Во-от, переоденьтесь, – главный вручил Максу уродский тренировочный костюм, шапку и пару убитых серых кроссовок.

– А нельзя ли помедленней, без… – его прервал звонок сотового.

– Переоделся?

– Я не стану…

– Это только временно.

– В любом случае, не могу же я оставить здесь вещи. Мой костюм стоит…

– Возьми у них сумку.

– Не знаю, это… Всё это обязательно?

– Быстрей, у нас кончается время.

«Иди ты», – подумал Максим. Увольняюсь, пошли все к такой-то матери.

– Решай быстрее, – сказала трубка.

Они ждали. Главный держал в руках пыльные кроссовки.

– Короче, такая девочка новая к Анжеле пришла, – тихо сказал один младший костюмер. – Из провинции откуда-то.

«Это моя девочка, козлы», подумал Макс. Это моя девочка, есть вопросы?

– Хорошо, – он сжал трубку в кулаке. – Что дальше?

– Переодевайся и выходи налево через длинный холл, там возьмешь сетку для тенниса, и сразу ко мне, выход из «Кропоткинской».

22 апреля 2003 года

– Ну что, всё понятно? – Ксюша взяла у него бумаги. – Оставь себе вот эту, это памятка.

– Да. Только один вопрос, – признался Дима.

– Угу?

Он поскреб коротко стриженый затылок и потер щеку.

– Вот в журнале напечатали «Сказок» – это же поп-музыка?

– Ну да, а что?

– Но ведь это… не блюз.

– Э? – Ксюша подняла брови.

– Журнал ведь «Ритм-н-блюз» называется?

– Блин, – Ксюша наклонила голову. – Ты не знаешь, что такое ар-эн-би?

– Нет.

– Ритм-н-блюз. Такой модный стиль, – сказала Ксюша, потерев нос ладонью. – Не имеет отношения к блюзу. Попсовый, глупый, насквозь коммерческий.

– А зачем называть так журнал?

– Потому что журнал такой. А журнал, потому что читатель такой же. Оки? Еще вопросы?

– Да, – сказал Дима. – Что мне нужно делать?

– Всё очень просто. Пока я не найду тебе следующее интервью, примени свои знания на деле и напиши заметку. Мы ее разберем, и ты поймешь, куда двигаться.

– А на какую тему?

– Ха! – Ксюша хлопнула в ладоши. – Знаешь, дай мне тему, я сама напишу. Наша работа и есть, по сути, вечные поиски темы.

– Ну подскажи хотя бы, с чего начать.

Ксюша задумчиво потерла запястье.

– Я так поняла, ты не разбираешься в современной музыке?

Дима покачал головой.

– Тогда не знаю… Придумай что угодно. У нас рубрик много, пристроим, если что.

Дима отвернулся к экрану и дважды аккуратно щелкнул «пробелом». «Про что бы написала ты, Синица», – подумал он.

– Можно, – он прикусил и пожевал губу. – Можно я напишу про двух подруг-лесбиянок? Они порнозведзы…

– Господи помилуй, нет, – сказала Ксюша. – Ты с ума сошел? Это неформат.

– А? То есть, запрещено?

– Да нет же, у нас что, по-твоему, цензура? Всё разрешено. Просто неформат. Мы не тот журнал, понимаешь?

– М-м, – сказал Дима, мусоля ноготь большого пальца. – А если про армию?