Убить и умереть

Иван вспомнил, что в глубоком детстве у него был такой и принялся машинально сжимать рукоятку. Раскалившуюся зажигалку можно было потушить. С фонариком дело пошло быстрее. Иван разыскал керосиновую лампу, под стеллажом нашел канистру с керосином и вдруг потерял всякий интерес к этому хламу, в котором рылся…

Он зажег лампу, отчего подвал наполнился неровным светом, и пространство сразу уменьшилось от вынырнувших из темноты стен. Иван сразу определил, что в одном из углов устроена раковина, открыл кран и с удовлетворение убедился, что вода идет, хотя и ржавая. В другом углу он нашел грубо сколоченный топчан с грудой какого-то тряпья на нем. Рядом лежал дочиста обглоданный скелет человека с редкими лоскутками одежды на костях…

Несколько минут Иван в недоумении смотрел на лежащий на полу голый череп, пока не понял, что это, без всякого сомнения один из шестерок Крестного, который таскал сюда все это барахло и продукты. О подвале не должен был знать никто и Крестный просто убил этого человека, поступив в полном соответствии с нравами зарывавших на островах свои сокровища пиратов вроде капитана Флинта. Свидетель остается охранять то, что он видел и никому не сможет передать тайну, которую знает сам…

Иван взял череп в руки и нашел в лобовой кости небольшое круглое отверстие. Выходит, Крестный, который так боялся убивать людей из-за страха перед своей смертью, все же иногда пересиливал свой страх. В тех случаях, когда другого выхода не было…

Например, когда ему нужно было убить Надю, из-за которой Иван чуть было не порвал с Крестным и не ушел из-под его контроля.

Воспоминание о Наде, о которой Иван стал последнее время забывать, вдруг наполнило его болью и смятением. Иван вспомнил их безмолвные ночи, когда он прижимался к ее груди и ему становилось сладко и спокойно, как в детстве, когда он засыпал вместе с матерью под одним одеялом, прижимаясь к ее теплому и такому надежному животу, а все страхи оставались где-то далеко, за пределами ее комнаты.

Встретив Надю, Иван решил, что возможно вернуться назад, забыть Чечню и смерть друзей, забыть чеченский плен и гладиаторские бои на арене за кругом костров, забыть рев зрителей, поставивших на него свои деньги, когда он голыми руками убивал противника и оставался в живых только для того, чтобы проведя ночь на цепи в сарае с крысами завтра вновь выйти на очередной бой…

Надя дала ему надежду на другую жизнь. Дала возможность заботиться о себе и испытывать тревогу за ее жизнь – чувства, о существовании которых вернувшийся из Чечни Иван забыл, словно они и не существовали вовсе… Его оттаявшая душа рванулась к этой женщине и почувствовала в ней смысл своего существования…

Те немногие ночи, которые Иван провел вместе с Надей, встали перед ним во сей своей безжалостности напоминания о том, что он сейчас назвал бы счастьем.

Он погружался в ее тело, забывая, что есть на свете что-либо другое, кроме этой женщины, дороже которой для него нет ничего на свете и ее тела, желаннее которого ничего нельзя и придумать… И он погружался в него вновь и вновь, стараясь войти в него без остатка и раствориться в этой женщине, спрятавшись от жестокого и ненавистного мира за окнами их спальни, мира, в котором есть Крестный и Чечня, есть убийство и смерть…

Они вместе Надей начинали вскрикивать от переполнявшего их ощущения соединения и обоим одновременно казалось, что мир взрывается для того чтобы они соединились в одно единое существо. И они соединялись на какое-то неуловимое мгновение для того чтобы тут же распасться вновь и испытывать вновь непреодолимую тягу к такому соединению… Потом они долго лежали в постели и гладили тела друг друга с благодарностью и нежностью, которая вновь переходила во вспышку желания и все повторялось снова и снова…

Иван застонал от боли, вспомнив огромные темные Надины соски и так притягивающий его темный треугольник внизу ее живота. Ни с какой проституткой он не сможет испытать того чувства, которое испытывал в постели с Надей. Ни одна женщина не сможет вновь оживить его душу…

Единственное, что он мог теперь сказать себе – у него была Надежда, Надя. Теперь она умерла… Весте с ней что-то умерло и в Иване, не замерзло, как в Чечне, а умерло и на этот раз – навсегда.

Иван упал на топчан, спугнув с него трех крыс, и застонал. Душа в нем корчилась, не желая расставаться с Надеждой и цеплялась за воспоминания, потому, что больше ей не за что было цепляться…

Иван что было силы стукнул себя кулаком по ноге, но боль от удара не сняла боли внутри. Боль требовала выхода, иначе она просто грозила разорвать Ивана изнутри… Он приподнялся схватил с пола первое, что попалось под руку и запустил в лампу. Стекло зазвенело и раскололось. Лампа свалилась на бок, но керосин не вытек и не вспыхнул. Фитиль покоптил еще несколько секунд и погас, погрузив подвал в полную темноту.

Сразу стало легче. Бетонные стены подвала исчезли и не напоминали всей своей реальной грубостью о невозвратности Ивановых потерь… Та, что умерла – не воскреснет. То, что было – не повторится…

Иван сообразил, что попалось ему под руку на полу. Череп. Бывшая голова. Помимо его воли в его руке возникло физиологическое воспоминание о том, как он держал в ней же другую голову. Голову человека, убитого им. Иван оторвал ее в честном бою в кругу чеченских костров…

Сидя в полной темноте, Иван вспоминал этот бой и в его глазах словно загорались отсветы костров, окружающих арену, а уши наполняли хриплые крики чеченцев, делающих ставки на одного из двух бойцов, которые должны драться сегодня вечером через несколько минут.

Его соперника взяли в плен только да дня назад и он не высоко котировался среди знатоков и любителей человеческого рукопашного боя. Но Иван знал, насколько ложным бывает мнение знатоков, привыкших верить только в то, часто они видели собственными глазами. В конце концов не им сегодня выходить на арену и на себе проверять силы и умение в драке этой «темной лошадки»! Это должен будет сделать Иван. Иван никогда не доверялся мнению знатоков и предпочитал узнавать о сопернике все уже в ходе поединка. Разведка боем – самая надежная разведка, раскрывающая и сильные и слабые стороны твоего соперника.

Хозяин Ивана, обычно подолгу растолковывающий Ивану перед началом поединка все, что ему известно о сегодняшнем противнике, на этот раз ограничился кратким восклицанием:

– Э-э! Дрянь, а нэ воин!

«Откуда тебе-то это известно, чернобородая сволочь? – подумал в ответ Иван, но промолчал, поскольку спорить с чеченцем не имело никакого смысла.

Не все ли равно, силен или слаб сегодняшний противник? Иван в любом случае должен его победить, поскольку проигравший как правило – умирает. По требованию зрителей победитель обязан его добить, хочет он этого или не хочет… На памяти Ивана зрители ни разу не потребовали побежденного оставить в живых…

Последнее время Иван дрался каждый день и каждый день, естественно побеждал. Это означало, что он каждый день оставался в живых. Но помимо всего прочего это же означало, что он каждый день убивал своего соперника голыми руками. Он каждый день дышал свежей кровью убитых им людей и его ноздри перед боем уже заранее раздувались в предвкушении этого пьянящего запаха. Запах крови побежденного врага означал, что ты сам – жив и ты будешь жить до завтрашнего вечера, до следующего боя. Дальше в будущее Иван никогда не заглядывал. Это было просто бессмысленно.

Так и сегодня Иван знал что они жив до начала боя, а дальше начинается отрезок жизни, не имеющий ни начала, ни конца – только бесконечное время борьбы за жизнь и за право распоряжаться другой жизнью и чужой смертью. В это время Иван боролся не только за свою жизнь, но и за жизнь всех своих предков, бесчисленной чередой стоящих за его спиной, и за возможность продолжения этой череды в будущее…

Соперник Ивана вышел на арену первым и близоруко щурился на пылающие по углам лесной поляны костры. Он был высокий и длиннорукий, что в рукопашном бою всегда расценивается как преимущество. Правда, чем выше человек, тем труднее ему координировать свои движения с необходимой для победы быстротой. Иван знал об этой особенности и хотя соперник был на голову выше его, не считал это решающим преимуществом в предстоящей им схватке.

Высокий, как сразу же окрестил его Иван, смотрел на костры с некоторым удивлением. Иван не понял, что его удивляет, пока не сообразил, что Высокого поразили зрители, жарко спорящие за кострами о том, кто победит в схватке. Еще бы не спорить!

Ставки на этих боях порой бывали такие, что за один вечер можно было выиграть столько, что хватило бы на дом в Грозном и калым за двух жен, а можно было и проиграть не меньше. Все зависело от азарта игрока.

Однажды чересчур азартный чеченец, профессиональный игрок, приехавший специально из Шали на бой Ивана, которого к тому времени прозвали Непобедимым, уломал его хозяина и вышел против Ивана сам, вооружившись своим древним родовым кинжалом…

Он так размахивал перед Иваном этой узкой полоской стали, что у того рябило в глазах. Наконец, Иван точным ударом выбил ему правую руку из сустава и она бессильно повисла вдоль тела. Чеченца спасло только то, что он был профессиональным игроком и видел немало боев на своем веку. Он прекрасно знал, что будет дальше. Поэтому он стремглав удрал с арены под дружный и довольный хохот зрителей. Благо, он имел возможность это сделать, поскольку вышел на бой по собственному желанию. Другие бойцы должны были находиться на арене до тех пор, пока могут двигаться. Дальше их судьбой распоряжался победитель.

Иван вышел на арену и посмотрел сопернику в глаза. Там было удивление и – злость. Злость на жизнь, случай и судьбу, что закинула его в круг этих костров и заставляет сражаться за свою жизнь. Иван понял, что Высокий – очень серьезный противник. Он не думает о своем поражении. он думает только о победе, только о ом, что останется в живых. А побеждает тот, давно уже сделал вывод Иван, кто сильнее хочет жить…

Иван двинулся на него первым, как только прозвучала длинная очередь – сигнал к началу боя. но это была не настоящая атака, а лишь симуляция нападения, Иван хотел проверить его скорость реакции и манеру защиты. Неожиданно парень тоже рванулся к Ивану и вместо того, чтобы уйти вправо, что было самое логичное и естественное в данной ситуации и далеко вперед вытянув свои руки, обхватил ими Ивана за предплечья, гася силу возможного удара, под который в этот момент он подставлялся…

Иван растерялся лишь на долю секунды. Он тут же упал на спину и, выставив колено вперед, принял на него тяжесть Высокого. по инерции тот перелетел за голову Ивана. Но рук не расцепил, так и оставшись соединенным с Иваном мертвой хваткой своих длинных пальцев. Короткими рывками он передвигал свои пальцы все выше по рукам Ивана и уже цеплялся за его плечи…

Иван забеспокоился не на шутку. Этот Высокий оказался настоящим липучкой. Иван еще дважды бросил его тело через себя – один раз через бедро, второй – через плечо, но каждый раз каким-то неимоверным образом пальцы Высокого оставались словно приклеенными к телу Ивана… Ударить руками Иван не мог, мешали руки парня, а ногами мог бить только по его ногам, выше – не доставал, сказывалась разница в их росте…

Правая рука Высокого добралась до Иванова горла и буквально впилась в его шею. Иван изо всех сил напряг мускулы шеи, не давая пальцам парня воткнуться между своих мускулов и проткнуть шею…

За линией костров раздался неистовый вой – зрители поняли, что происходит на арене. Прославленный непобедимый Иван попал в очень сложную ситуацию. Еще немного и длинный и худой новичок его задушит. Вот в такие моменты люди за несколько секунд становятся баснословными богачами или проигрывают родовые состояния.

Тактика высокого парня была понятна и проста – чтобы не делал с ним противник – не выпускать его тела из рук и постепенно передвигать свои пальцы к его горлу. А когда он доберется до тонких шейных артерий и хрупкой гортани, он сумеет обеспечить себе победу…

Иван уже почти испугался и едва не проиграл. Страх всегда рождает суетливость из-за которой боец совершает массу ошибок. но вместе со страхом в Ивана вошла ярость непобежденного ни разу бойца и вытеснила страх. Теперь он знал наверняка, что убьет этого цепкого паука с человечьими руками, хотя и не знал – как. Древняя вражда людей и пауков, существ принципиально разных по своей природной организации проснулась в Иване и повела его за собой к очередной победе…

Он совершил абсолютно нелогичный поступок, который и спас ему жизнь. Вместо того чтобы суетиться и отчаянными рывками пытаться стряхнуть с себя прилипшего к нему соперника, Иван остановился на секунду и опустил руки. Со стороны могло показаться, что он прекратил сопротивление и отдался на волю провидения. Но это было вовсе не так. Иван ждал ошибки, которую должен был совершить неопытный в схватках боец, и он ее дождался…

Не понимая, почему Иван прекратил сопротивляться его стремлению к его шее, Высокий решил воспользоваться неподвижностью своего врага и сразу сомкнуть обе руки на его шее. Он лишь на секунду оторвал обе руки от тела Ивана для того, чтобы перехватиться ими в последний раз и нанести последний удар – задушить Ивана. Но Иван этим последним моментом и воспользовался. Едва руки парня отцепились от его тела, он словно провалился вниз, лишая того возможности вновь в него вцепиться.

Иван упал парню под ноги и сильно ударил его пол яйцам. Парень застыл от боли, поднимавшей его словно в воздух и заставлявшей приподниматься на цыпочки, одновременно закрывая руками травмированную область промежности… Иван давно уже встал на ноги и был готов к удару. Он ни на секунду не пожалел этого парня.

Напротив он хотел его убить, он верил в Смерть, дающую силу убийце, продлевающую его жизнь, если он не боится своей госпожи и возлюбленной. Иван любил Смерть особенно в такие моменты – перед нанесение решающего удара. Он отскочил на несколько шагов коротко разбежался и коротким вращением в прыжке разогнал свою окаменевшую от ежедневного хождения босиком пятку до скорости боксерской перчатки при прямом ударе в голову. Он попал в висок и парень упал, так и не успев оторвать рук от своих яиц.

На мгновение онемевшие зрители разразились воплями разочарования и радости. Но Ивана не отрезвила победа. Он не мог остановиться над телом поверженного врага и ждать решения зрителей – оставить ли его в живых. Он жаждал смерти, жаждал насладиться видом его крови и запахом овладевшей его врагом Смерти.

Иван прыгнул на тело Высокого и если бы у него были когти и клыки, он начал бы рвать его тело на части. Но у него были только руки, сильные и умелые в убийстве руки, которыми он мог действовать не хуже, чем оружием. Об этом знали многие из его противников и опасались его рук сильнее, чем холодного оружия.

Иван сел на плечи сваленному на землю противнику и обхватил его голову ногами. Схватив его за волосы, он резкими поворотами по часовой стрелке повернул его голову на триста шестьдесят градусов, разъединяя хрящевые связки между шейными позвонками. Затем остановился перевел дыхание, встал на плечи парня ступнями и длинным мощным рывком оторвал голову от его туловища… Крик торжества вырвался из его глотки, когда он поднял над своей головой голову убитого им врага, из которой на его волосы и лицо сочилась кровь из оборванных артерий… Кровь стекала по лицу Ивана и он вдыхал ее пьянящий запах…

Трибуны вновь затихли, теперь уже пораженные тем, что они увидели. Таким Ивана не знал еще никто. Таким он и сам себя не знал. Но ему было невыразимо приятно держать на вытянутых руках голову врага и смотреть на зрителей сбившихся в кучу за костром и вцепившихся в свои кинжалы, словно Иван мог броситься на них и разорвать их на части просто голыми руками.

Чеченцы за линией костров тоже были его врагами и постепенно эта мысль пробилась в сознание Ивана. Он с размаха швырнул голову Высокого в зрителей и они шарахнулись от нее словно от бомбы, хотя наверняка не одному из них приходилось отрезать головы своим пленным, но то пленным. А тут – голыми руками…

В тот вечер хозяин Ивана забыл дать короткую очередь в знак окончания боя и не пришел проверить после получения выигрыша, как там его пленник, не оборвал ли цепь, на которую его сажали каждой ночью…

А Иван ворочаясь ночью на своей соломенной подстилке и, сладострастно улыбаясь при воспоминании, с каким лопающимся звуком оторвалась голова от тела, вдруг вспомнил, что про одного из бойцов его отряда, мрачного, медведеподобного автоматчика по кличке Гризли, ходили рассказы, что он отрывал чеченцам головы голыми руками. Причем именно так, как это сделал сегодня Иван.

«Значит, не врали ребята,» – подумал удовлетворенно Иван и спокойно заснул в ту ночь…

Но в эту ночь в подвале, в котором он прятался от преследующих его москвичей, Иван заснуть не мог. Он вдруг почувствовал непреодолимое отвращение к себе самому. К крови, которая лилась на него из той оторванной головы. Он тихо зарычал от бессилья и невозможности что-то изменить в прошлом и вновь упал на груду пахнущего пылью и плесенью тряпья на топчане…

Его жизнью всегда кто-то распоряжался понял Иван. Сначала начальник лагеря спецподготовки, который не мог нарадоваться на столь способного воспитанника и хвалился его успехами перед каждым проверяющим из ФСБ, попадающим в Рыбинский спецлагерь. Потом – кто-то из высших чинов ФСБ, направивший в Чечню тот отряд, командиром которого поставили Ивана. Потом – обстоятельства, которые вынуждали его отряд скитаться по чеченским горам, чтобы остаться в живых и не попасть в плен. Еще позже – хозяин чеченец, заставлявший Ивана каждый вечер убивать и тем самым убивавший его самого, его тело и душу.

Когда взбунтовавшийся Иван вырвался из ненавистной Чечни и попал в Москву, им начал распоряжаться Крестный, чутко уловивший в Иване тягу к смерти, принявшую вид потребности ежедневного убийства. В Иване это была вера в Смерть, в ее всесильность и тем самым, в свою силу… Но вот теперь, он, убивший стольких людей, непобедимый ни на чеченской арене, ни в Москве Иван, сидит в вонючем подвале, и не может показаться среди людей, потому что они все, все вместе – против него.

Что-то случилось с жизнью, думал Иван, которому вдруг стало скучно и неинтересно убивать других. Он перестал верить Смерти, перестал чувствовать у себя за спиной ее ежеминутное присутствие. Он потерял веру в Смерть и одновременно с этим – интерес к жизни.

Иван понял, когда это случилось. Не тогда даже, когда он узнал о смерти Нади. Это было тяжело, но после этого он мог жить и стремиться к цели, которая у него была – убить Крестного, взорвавшего Надю в высотке на площади Восстания. Но когда он достал, наконец, Крестного и разодрал под водой его горло, смысл жизни ушел из его существования и осталась только инерция движения во времени, которая и занесла его в этот подвал, словно нарочно, чтобы дать ему возможность понять, что с ним произошло…

Он был постоянно не свободен от чужой воли, он был марионеткой в чужих руках, хотя и не сознавал этого никогда. Напротив, ему казалось, что он самая свободная на свете личность, что убивая других, он осуществляет только свою личную волю… На самом деле свободным он стал только сейчас, когда оборвались его связи с жизнью… Друзья, Надя, Крестный, мать с отцом… Все остались в пошлом, всем они умерли, всех забрала Смерть, которой он столько лет слепо поклонялся до сегодняшнего дня…

Родители… Мать, парализовавшая его волю своей слепой эгоистической любовью и не допустившая в его жизнь женщину раньше, чем его увлекли другие дела, в которых участвуют одни мужчины. Мужчины без женщин, как сказал его любимый писатель… И еще – победитель не получает ничего. Он, Иван был победителем, он пережил всех своих врагов и… У него нет абсолютно ничего…

Иван вновь почувствовал себя голым на многолюдной площади. Люди смеялись над ним и показывали на него пальцем… Он заскрипел зубами и вспомнил отца.

У отца были две отвратительные привычки, которые настолько раздражали Ивана, что он готов был задушить его своими тогда еще детскими руками. Отец постоянно скрипел зубами и еще – чавкал во время еды, невольно провоцируя Ивана вскакивать из-за стола и уходить в другую комнату… Но сказать об этом отцу Иван не мог. Он чувствовал, что дело тут не в том, что отец не закрывает рот, когда жует, это только повод для ненависти…

«Хорошо, что он вовремя умер, – подумал Иван. – А то бы я его однажды просто убил…»

Отец первым начал подавлять его волю и породил в Иване жуткое сопротивление, которое стремился переломить и заставить непослушного сына поступать, как считал нужным он. Мать иногда заступалась за единственного сына. Но это только рождало скандалы между родителями и не давало никаких других результатов…

Иван хорошо помнил, как он впервые ударил отца. Ивану было тогда пятнадцать лет и его ненависть к отцу достигла предела. Тот же заставлял Ивана каждый день завтракать с собой за одним столом и при этом немилосердно чавкал. У Ивана от отвращения мурашки бегали по спине, он сидел как на иголках и постоянно вскакивал из-за стола. Но отец каждый раз окриком возвращал его обратно. Наконец, Иван начал подозревать, что отец знает, что Ивана сильно раздражают звуки, которые он издает во время еды, и старается нарочно погромче чавкать и скрипеть зубами, когда Иван сидит за кухонным столом вместе с ним…

Однажды Иван, не выдержав такого издевательства отца, прекратил есть и, положив вилку на стол, выпрямился на своей табуретке… Отец посмотрел ему прямо в глаза и вдруг… начал демонстративно чавкать… Иван не мог бы сказать, что действовал в этот момент осознанно, – его руки сами схватили тарелку с недоеденными макаронами и залепили ею прямо в лицо отцу.

Тот замер, слизывая с усов жидкую коричневую подливку. Иван тоже замер, сам пораженный тем, что сделал. Отец сидел неподвижно целую минуту, а потом коротко размахнулся и влепил сыну затрещину, от которой тот скатился со своего табурета и полетел головой под раковину, где стояло мусорное ведро.

Это мусорное ведро больше всего его и взбесило. Иван вскочил на ноги, совершенно не понимая, что делает, схватил со стола вилку и, размахнувшись, не глядя всадил ее в отца. Хорошо еще, что тот вовремя испугался и попытался загородиться рукой. Иван пробил ему ладонь насквозь. Удар был нацелен прямо в лицо…

После этого Иван сел вновь за стол и начал озираться в поисках своей тарелки…

Отец тяжело встал из-за стола и не обращая внимания на боль в пробитой руке, жестоко избил Ивана, стараясь бить его по лицу именно той рукой, из которой хлестала кровь… Ворвавшаяся в квартиру мать еле-еле отняла Ивана у отца. На Иване уже не оставалось живого места, а тому все казалось мало…

Только теперь Иван понял, что сцепился тогда с отцом из-за пустяка… Когда умерла мать, Иван сам заметил, что привычки отца скрипеть зубами и чавкать за столом перестали его раздражать. Он больше просто не обращал на них внимания. Он уже побывал на первых сборах в лагере, куда их возил вербовщик и твердо решил, куда ему идти после десятого класса…

Роль отца, подавляющего его волю, взяли в скором времени наставники в лагере… Иван даже не заметил, как произошла эта подмена.

Он больше не мог валяться на топчане, ворочаясь среди затхлых тряпок. Он сел и попытался сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как он попал в этот подвал. Ивану казалось, что совсем немного. Ведь всего несколько минут назад он швырнул череп, найденный на полу в керосиновую лампу… Нет, после этого он, кажется совершенно машинально подошел в темноте к ящикам с консервами и взяв первую попавшуюся банку открыл ее своей финкой и съел. Или даже не один раз он это проделал? Иван не мог точно ответить…

Он нашел в кармане фонарик, и его тусклым лучом посветил вокруг своего топчана.

Он насчитал пять пустых банок из под консервов и пустую бутылку из-под гаванского рома. Оказывается, он пил это пойло Крестного! И не помнил этого. Среди пустых консервных банок он заметил и помятую, открытую жестянку от «Завтрака туриста».

– Ну и гадость! – передернул плечами Иван, хотя не мог даже припомнить вкуса этих консервов. – Неужели я это ел?

Сколько же дней он провел в подвале? Два? Пять, по количеству банок из-под консервов? Неделю? Часы на его руке стояли…

Ивану стало казаться, что он провел в этом подземелье всю жизнь. Паника волной прокатилась по его душе и вынесла его из подвала наружу…

Над окраиной Москвы стояла ночь. Небо было чистым и прозрачно-черным, сквозь него проглядывали белые звезды с фиолетовым отливом. Их было столько, что у Ивана мгновенно закружилась голова, он сел на траву и обхватил голову руками. Кружение понемногу успокоилось, и Иван начал понимать, что слишком долго просидел в подвале, погружаясь в свою память…

Он ощутил зверский голод, но возвращаться в подвал ему очень не хотелось. Иван сорвал травинку и разжевал. Рот заполнила горькая полынная слюна. Он сплюнул, поднялся на ноги и зашагал по направлению к Москве.