Полный финиш

Второй амбал недоуменно поскреб в затылке: по всей видимости, сказанное мною не вмещалось в его секвестированный, подобно убогому федеральному бюджету, мозг.

А я с невинной благожелательной улыбкой, более подходящей для какого-нибудь высокосветского раута, нежели для препирательств с бандитом, продолжала:

– Ходили бы себе во всякие гоблинарии, где можно официантов на лавэ разводить и чаевые выдавать присылом в контрабас… а то я сначала сочла вас приличным человеком.

Борис отпустил Воронцова и посмотрел на меня. В его взгляде было даже не удивление, нет, что-то неопределенно ищущее! – вероятно, у него просто в голове не укладывалось, как это существо второго сорта, каковыми в глазах подобных роскошных мужчин выглядим мы, женщины, может так спокойно и смело высмеять его, уважаемого в соответствующих кругах человека.

– Да ты че, шалава? – прошипел он. – Ты на кого выпялилась, шалашовка! А ну, Кабан, бери эту парочку – и ко мне в телегу!

– Ты сыт, Саша? – справилась я у Воронцова.

– Да… но…

– Тогда нам осталось только воспользоваться любезным предложением господина Бориса. По всей видимости, он хочет подбросить нас до места.

Выпитый мартини будоражил мозг, во всем организме растекалась приятная сытость, а в крови закипало желание… нет, не то желание, а желание немного проучить этого самодовольного грубияна, который к тому же явно не расположен к Саше. К Воронцову, который мне так понравился.

– Только без рук, – сказала я, отстраняясь от второго братка – того, с девушкой, – который протянул свою клешню с целью бесцеремонно ухватить меня за локоть. – Я сама прекрасно хожу.

И я ободряюще посмотрела на бледного как смерть Воронцова, который расплачивался по счету с подошедшим официантом…

* * *

На выходе из ресторана Борис подошел к черному «мерсу-320», открыл его и сказал с неприкрытой угрозой в звучном голосе:

– Садитесь.

– Обсудим дела наши скорбные, как говорил Горбатый, – добавила я.

– Какой еще Горбатый?

– Из «Места встречи изменить нельзя». А садиться мне к вам в тачку незачем. В общем, так, дорогой мой Борис… не стану скрывать, что я сделала неутешительные для тебя выводы… Хорошо, постараюсь изъясниться на твоем языке, – поспешно добавила я, взглянув на его свирепую физиомордию. – В общем, так: берегов ты не чуешь, базаришь гнило и не по делу. Как разводил лошков в эпоху первоначального накопления капитала, так и сейчас по той же методике работаешь. И если ты думаешь, что меня впечатляет твой пуленепробиваемый пивной момон и голдовые цацки, которые ты на себя понацепил, так это совершенно напрасно.

И я мило улыбнулась.

Тот словно обухом по башке получил. Не ожидал, надо полагать, такой отповеди: исчерпывающей, с толком и по существу. Потом свирепо раздул ноздри и хотел что-то сказать, но я опередила его:

– Окультуриваться надо, Боря. В театр сходил бы, в Эрмитаж, в Русский музей. Своего дружка с собой не бери, он, верно, и афишу толком прочесть не может. Как тебя… Кабан, что ли?

Стоявший рядом Воронцов растерянно отхлебнул из недопитой бутылки мартини, которую он машинально – не из побуждений экономии, а просто реализуя хватательный рефлекс, возникший на нервной почве, – захватил из злополучного ресторана.

Кабан, чью бритоголовую особу я так возмутительно опорочила, уставился на меня.

Девица же, его спутница, хмыкнула, вероятно, подумав, что я точно определила сущность человека с интеллектуальным зоологическим погонялом Кабан…

– Я вижу, подвозить нас вы не собираетесь, – поспешно договорила я и нарочито эффектно – не в силах удержаться от того, чтобы пустить пыль в глаза – взяла Воронцова под руку и повернулась на каблуках, сделав затем два неторопливых шага по удалению от машины Бориса…

…В то же время проворачивала в мозгу картину того, как это выглядит со стороны и насколько красочна и впечатляюща была моя с блеском сыгранная буффонада.

Все-таки, как ни крути, а артистическая натура, за которую в свое время меня наделили лестным прозвищем Хамелеон, так и лезет наружу.

Ну не можешь ты, Женечка, без этих показушных штучек, метался в голове ироничный смешок: пустила в ход весь свой арсенал – тут тебе и театральные паузы, и речи из репертуара голливудских суперменов, и шуточки из шварценеггеровской категории «асталависта, бэби».

И тут до граждан гопов дошло.

– Стоять, сука! – услышала я за спиной, и тут же на нас с Воронцовым – он вздрогнул всем телом – надвинулось угрожающе злобное пыхтение и вопль: – Мочи их к ебеням, Кабан!

Так я и думала.

Ну никакой фантазии у мальчиков. Мочи, и все тут. И это учитывая, что в округе нет ни одного классического сортира, в котором, как известно, акт мочилова протекает в оптимальном ключе.

Одни сплошь гигиенические биологические туалеты.

…Я прихватила за шею Воронцова, в которого метил Кабан, рванула его на себя, чтобы уклонить от удара массивного кабановского кулака, а потом перехватила у Саши бутылку из-под мартини, которую он продолжал нервно сжимать в левой руке… и, повторно разминувшись с траекторией, которую вычертила правая рука Кабана, с силой опустила склянку на череп бритоголового любителя хороших ресторанов и «чтеца» театральных афиш.

Тот рухнул как подкошенный.

– Черепно-мозговая. Не женское это дело, но раз такие мужчины пошли… – с сожалением произнесла я и, остановив проезжавшее мимо ресторана такси, бодро запрыгнула туда, увлекая за собой охреневшего от быстроты разворачивающихся батальных действий Воронцова. – Поехали!

– Куда?

– Куда-нибудь вперед, дорогой! Потом решим!

– А-а, – понимающе протянул тот.

Сзади прогремел взрыв Борисовой ругани, а затем звучный бас бандита потонул в визге шин – и растворился в шуме смыкающегося за нашими спинами огромного города…

Глава 2

Сомнения тети Милы

Несколько минут мы проехали в полной тишине. Мне даже казалось, что я слышу стук сердца, не только собственного, но и сердца Воронцова. Он был бледен, на висках выступили мелкие бисеринки пота, а тонкие длинные пальцы, гибкие, как у пианиста, конвульсивно переплетались и сжимались, словно издыхающие в агонии змеи.

Только когда мы проехали несколько кварталов от злополучного ресторана, он заговорил:

– Я уже думал, что все… Гитлер капут.

– А что это за Борис такой? Ведет себя, как будто он по меньшей мере хозяин этого ресторана.

– Да если бы, – выдохнул Воронцов. – Скотина… А этого Кабана ты здорово приложила… как это тебе удалось?

– Да, здорово. Придется немного в больничке поваляться, – отозвалась я.

– Но как тебе это удалось? Ты же на него не смотрела, а меня буквально выдернула из-под его кулака… Я даже вздохнуть не успел, а ты его уже вырубила. Как это? – Он пытливо уставился на меня и снова, как тогда в ресторане, стал похож на ученика одиннадцатого класса, который просит учительницу растолковать ему, скажем, закон Бойля – Мариотта.

Я загадочно улыбнулась и ответила сакраментальным:

– Много будешь знать, скоро состаришься.

– Куда везти-то? – спросил водитель. – На этот раз более точно определитесь, а?

– Да, конечно, – сказала я, взглянув на по-прежнему бледного, но тем не менее уже немного успокоившегося Сашу, – поедем поточнее. Как ты смотришь на то, чтобы заехать ко мне на чашечку кофе с коньяком, Саша?

И, не дожидаясь ответа Воронцова, продиктовала улицу и дом, в котором жила одна из моих подруг, Наташа Калиниченко. В данный момент она была то ли в Чехии, то ли в Германии и оставила мне ключи. Правда, она сорвалась из Питера при странных обстоятельствах: уехала, не сказав, когда вернется и куда направляется.

…Первый раз за последние два года я сама, первая, предложила мужчине зайти ко мне в гости. Последний раз это было с Костей Куриловым, но с тем мы к тому моменту были знакомы (дай бог памяти) уже не меньше недели, а с Сашей Воронцовым мы познакомились только сегодня.

Так странно и глупо… я уже отвыкла думать о себе таким образом, но, по всей видимости, этот человек с почти мальчишеской внешностью, невысокий и хрупкий, сумел поднять со дна твоей души, Женя Охотникова, что-то такое, что замутило твои обычные жизненные критерии… как поднимается ил со дна тихого холодного водоема, и становится страшно, потому что размывается и скрывается дно и подергиваются зеленоватой дымкой берега.

Но достаточно красивых слов в духе Джона Голсуорси: я просто-напросто влюбилась. Мгновенно. Глупо. Со второго взгляда.

Потому что с первого Саша Воронцов показался мне вполне заурядным человеком.

…Он и сейчас не выказывал ничего незаурядного, а прилипшая ко лбу мокрая прядь волос создавала почти жалкое впечатление. Но мне – тем не менее – бросался в глаза только его точеный профиль и высокая линия чуть выпуклого лба. Лба человека светлого, умного и непосредственного.

Услышав мое предложение, он медленно повернулся, и в больших, чуть замутненных волнением зеленовато-голубых глазах появилась благодарная улыбка. Она же чуть тронула его губы, когда он сказал:

– Спасибо… конечно, если приглашаешь.

Тем более что тебе, Саша Воронцов, по всей видимости, совсем не хочется сегодня переступать порог собственной квартиры – после такого-то инцидента…

* * *

– Это глупо.

Я повернулась на локте и, не обращая внимания на то, что простынка свалилась с моей ничем не прикрытой груди, спросила:

– Что – глупо?

– Глупо то, что я тебя… даже не знаю, как сказать… боюсь, что ли.

– Нормальное чувство, – улыбнулась я, – как дипломированный психолог могу сказать тебе, что боязнь часто переходит в пограничное чувство бережливого отношения к женщине, что, в свою очередь, коррелируется с любовью. Одним словом, можешь считать, что все твои страхи взаимоперетекаемы с подсознательными инстинктами, эманирующими в процессе…

– Стоп, стоп! – прервал он меня, не замечая моей лукавой улыбки. – Ты что, Женя, решила мне окончательно извилины заплести?

– Извини. Это была шутка. Такие вот у меня глупые шутки, милый.

– Ничего себе – глупые…

– Ладно. Хочешь кофе?

– Нет, спасибо, Женечка. Ты лучше вот что… ты сейчас говорила про то, что ты дипломированный психолог. А кто ты на самом деле? Я же видел, как ты двигаешься.

Я пожала плечами:

– Ну как тебе сказать, Саша? Я думаю, что тебе это покажется странным, но я… я по профессии – телохранитель. Те-ло-хра-ни-тель, – повторила я по слогам, увидев, как вытянулось его лицо, – и храню я не только собственное тело, но и жирненькие тушки клиентов, которые желают уберечься от неприятностей.

– Почему жирненькие? – машинально спросил Воронцов, окидывая каким-то замороженным взглядом стены и потолок спальни.

Я потянулась всем телом, как сытая и довольная жизнью холеная кошка, и промурлыкала:

– Почему жирненькие? Да потому, что стоят мои услуги недешево. Женщина-телохранитель высокого класса – это, мой дорогой, раритетный товар.

Кажется, он не особо поверил мне. По крайней мере, до Воронцова просто сразу не дошло, что я, Женя Охотникова, – телохранитель. По всей видимости, его представление о телохранителе вписывалось в стандартный стереотип здоровенного детины с громадными плечищами, мускулами даже на ушах и носу и с единственной извилиной, да и то прямой. В заднице.

– Н-да, – наконец протянул он, – значит, ты это самое… владеешь какими-нибудь единоборствами?

– Ну да, – беспечно ответила я, – черный пояс по карате плюс спецподготовка. А что, ты думал, что все эти спецагенты Никиты только в кино бывают?

– Я не знаю.

– Между прочим, с некоторых пор у бизнесменов стало престижно нанимать женщину-телохранителя, – сказала я. – Скажем, идет с тобой такая хрупкая куколка, все принимают ее за выходной вариант любовницы… представительский класс. Как «Линкольн». А это оказывается не «Линкольн», а просто-таки боевая машина пехоты или того хуже – ракетный комплекс «С-300». Многие уже попадались на такую уловку.

– А что же… специальные курсы телохранителей заканчивала, что ли? – осторожно спросил Саша.

Я широко улыбнулась:

– Курсы телохранителей? Ну ты сказал. Ты бы еще сказал бы: курсы киллеров или курсы шпионов. Как говорится, я бы в киллеры пошел, пусть меня научат.

…Откровенно говоря, моей учебы в закрытом Ворошиловском институте, курируемом наиболее засекреченными в коридорах власти силовыми структурами и выпускающем кадры для разведки, – так вот, обучения в нем за глаза хватило бы, чтобы приравнять себя и к высококлассному киллеру, и к дипломированному психологу, историку, переводчику и еще десятку специальностей.

Если же присовокупить сюда трехлетнюю стажировку в элитном спецотряде «Сигма», пребывание в котором было тяжелейшим испытанием даже после Ворошиловки, то в тот же перечень можно включить профессии каскадера, телохранителя, тренера по ряду единоборств, а равно и профессионального снайпера, легкоатлета и автогонщика.

И все это с массой эзотерических примочек и технологий под расхожим ярлыком «секрет фирмы».

– Ладно, – сказал Саша с преувеличенной и откровенно фальшивой бодростью, – неважно, какая там у тебя профессия и какими там еще единоборствами ты владеешь, но…

Он осекся и потом, чтобы как-то заполнить возникшую тягостную паузу, выскользнул из постели и побежал на кухню: вероятно, готовить кофе.

Я осталась одна и в не очень приятном раздумье: почему мужчины, узнав о моей профессии, начинали нервничать и комплексовать? Вероятно, сознавали, что при ссоре я вполне могу сделать из них отбивную котлету. Некоторые даже позволяли себе недостойные выходки и называли меня не иначе как «мужеподобным существом, которому лишь бы кого замочить». Я – мужеподобное существо с кровожадными наклонностями? Видит бог, никогда такого не было. Более того, никто и никогда не нашел бы в моей внешности и внерабочем поведении хоть какой-то мужской штрих. Хрупкая стройная фигура, нежное лицо, завлекательная улыбка и мелодичный голос – ну чего этим недовольным надо? Глупцы. Только глупцы могли сказать что-то бестактное. Вот тот же Курилов был совершенно равнодушен к моим, как он выражался не без доли веселого цинизма, «бойцовым статям». Правда, он, следуя в этом моей тетушке, не упускал случая намекнуть, что я занимаюсь не женским делом и что сильная половина человечества меня не похвалит.

Сам же он смотрел на все это сквозь пальцы, потому что был специалистом столь же высокого класса, что и я.

О Воронцове этого сказать было нельзя. Нет, быть может, он и был спецом в своей области, даже наверняка, потому что плохого парикмахера в элитный салон не возьмут… но я поняла, как неловко он себя почувствовал.

– Брошу к чертовой матери! – неожиданно для самой себя вслух сказала я и подумала, что рано или поздно мне придется выбирать между моей профессией и любимым человеком.

Кто бы он ни был.

…«Мужеподобное существо»! Это надо же такое сказать!

– Ты что-то сказала? – спросил Воронцов, входя в комнату с подносом, на котором были две чашечки кофе.

– Нет… ничего. Ого… Как ты разобрался, где там кофе лежит, где сахар и где кофемолка? Я сама насилу в Наташкином бардаке сориентировалась… правда, только на вторую неделю проживания.

– А эта Наташка, она кто тебе? – посмотрев прямо мне в глаза, спросил Воронцов.

– Подруга.

– Близкая?

– Ну, если квартиру оставила…

– Это не показатель, – неожиданно жестко прервал меня Воронцов, но потом, заметив мой недоуменный взгляд, быстро добавил: – Прости… я, кажется, немного нервничаю после всех этих передряг.

– Хорошо, – сказала я, откидываясь на спину, – знаешь что, Воронцов: выкладывай-ка все о твоих отношениях с этими ребятами.

– Зачем? – тихо спросил он.

– Может быть, я тебе чем-нибудь помогу.

– Зачем тебе лишние проблемы? При твоей работе у тебя их и без того должно быть немало. К тому же… к тому же ты не просто так живешь в Питере, так?

– Так, – кивнула я, – но я уже свой заказ выполнила и теперь могу быть свободна. Конечно, не мешало бы ехать домой, но… но ради тебя могу задержаться.

– Ты думаешь?

– Я уверена.

Заметив мой недоверчивый взгляд, он быстро поцеловал меня куда-то в висок и коротко рассмеялся:

– Не волнуйся, Женя, у меня все будет хорошо. Я тебе обещаю. Более того…

– Что – более того?

– Более того, я гарантирую тебе то, что со мной ничего не случится. Знаешь, каким образом?

Я заинтригованно подняла на него глаза: в тоне Воронцова, приглушенном и с нарочито сгущенной таинственностью, мне почудились новые, еще не столь явные, но несомненно искренние нотки подлинной нежности.

– Каким?

– Мы поедем с тобой на море. Скоро. Через пару недель. Хочешь?

– А куда – на море?

– Нет, ты не уточняй, ты просто скажи – хочешь? Только не надо говорить: вы понимаете, Алексан Николаич, я так мало вас знаю… просто скажи – да или нет.

Я ответила настолько серьезно, насколько вообще могла при таких обстоятельствах:

– Да.

* * *

Тетушка Мила долго осматривала меня по приезде домой. Когда мы зашли в прихожую, она начала крутить меня перед зеркалом, словно здесь, в квартире, надеялась разглядеть то, что не сумела увидеть при солнечном свете.

– Да… похудела ты, Женька, – наконец констатировала она. – Влюбилась, что ли, в кого?

– Да, – ответила я.

Этот простой ответ произвел на тетушку эффект разряда шаровой молнии. Дело в том, что она долгое время безуспешно пыталась образумить меня и наставить на путь истинный, так как считала мои занятия откровенно не женскими. И с некоторых пор попытки тетушки Милы достучаться до моего сознания, запрограмированного на отторжение ее каждодневной речи о неженскости моего хлопотного ремесла бодигарда и частного детектива, стали иметь некоторый успех. Не знаю, сыграла ли тут свою роль накопившаяся за многие месяцы психологическая усталость или же в самом деле я преодолела некую критическую возрастную точку, после которой выброс адреналина в кровь был уже не тот и хотелось заняться чем-то более спокойным. Но тем не менее тетя Мила еще никогда не слышала от меня такого простого и естественного «да» на вопрос «А не влюбилась ли ты, Женька?».

Она наморщила лоб, очевидно, старательно вникая в смысл сказанного, и спросила:

– Что, действительно?

– Ну да, – весело сказала я. – А что, я неживая, что ли? И вообще, тетушка… я ужасно хочу это самое…

– Замуж?

– Обедать! «Замуж»! Какое тут замуж после поезда…

– А кто он?

– А по правде, я и сама не знаю, кто он.

Тетя Мила недоуменно подняла брови:

– Как это – «не знаю, кто он»?

– Какой-то парикмахер.

– Парикмахер?

– А что, мне нужно непременно выходить замуж за толстого самодовольного банкира, который сам не знает, сколько у него денег? Нет, спасибо, на этих граждан, да и на их счастливых жен, я уже насмотрелась.

– Парикмахер! – трагическим тоном повторила тетушка. Наверно, точно так же она произнесла бы «сантехник» или «слесарь». Или вообще «бомж» – высшая марка. – Как его хоть зовут-то… твоего парикмахера?

– Саша. Александр.

– Хоть имя хорошее… – с насмешившим меня фатализмом пессимиста – a la ослик Иа из мультфильма про Винни-Пуха – вздохнула тетя Мила.

* * *

«Мой парикмахер» позвонил через час после того, как я, пообедав, растянулась на диване перед моим домашним кинотеатром и поставила экстремальный американский фильм «Пуля». С Микки Рурком в роли отмороженного еврейского зэка-маргинала из Нью-Йорка, прочно сидящего на игле и рамсующего с ниггерами и латиносами.

– Как ты доехала? – спросил он. – Нормально?

– Да, хорошо. Проводник даже отпускать не хотел, так усиленно за мной ухаживал. Чай бесплатно приносил и хотел постельное белье впарить халявно.

Саша рассмеялся:

– Ну и жаргончик у тебя, Женя! Вот что… я взял два билета Петербург – Адлер. Поезд проходит через ваш Тарасов.

– И что? – тупо спросила я.

– Только то, что через две недели мы с тобой едем в Сочи.

– То есть мне остается только подсесть к тебе в купе в Тарасове, когда поезд сделает тут остановку?

– Ну да. Или ты как… привыкла отдыхать на Адриатике и Майорке?

– С тобой – хоть на архипелаг Шпицберген.

– А это где? – после некоторой паузы спросил Воронцов, по всей видимости, разбирающийся в географии так же плохо, как и в психологии.

– А это, мой дорогой, в Северном Ледовитом океане, – засмеялась я.

Глава 3

Поезд Санкт-Петербург – Адлер

В течение этих двух недель мы созванивались с Воронцовым, наверно, раз пятьдесят. Это обстоятельство плюс тот факт, что в один прекрасный день тетя Мила увидела сумму на счете, присланном мне с телефонной станции, едва не привели мою милую родственницу в гости к святому Кондратию. Проще – чуть кондрашка не хватил.

В недавнем прошлом ярая сторонница моего замужества, она вдруг переменила позицию и ворчала:

– Познакомилась с мужиком в этом Петербурге… бандитском… два дня пробыла и уже на! – в Сочи с ним собралась! На курорт!

Я просто не успевала отмахиваться, а однажды, вконец доведенная до ручки этим непрерывным брюзжанием, в сердцах сказала:

– Что-то портится характер у вас, тетя Мила! По-моему, вам катастрофически недостает мужского общения. Пообщались бы поближе с дядей Петей из квартиры напротив, что ли. Авось и сменили бы гнев на милость.

После этих моих слов тетушка просто онемела и оставила свои причитания по поводу моего гипотетического «мезальянса» с «нищим парикмахером».

* * *

Стучали колеса. Езда на поезде всегда благотворно действовала на мою нервную систему, с некоторых пор старательно выводимую из равновесия. Мной же самой, всей моей жизнью с резкими перепадами между периодами напряженнейшей работы и расслабленного обломовского ничегонеделания.

Как и говорил Саша, поезд Санкт-Петербург – Адлер шел проездом через Тарасов. В купе, в котором следовало ехать мне и Воронцову, помимо нас, разместились два молодых человека. Как сказал Воронцов, они тоже подсели в Тарасове.

Позднее мне не раз приходилось и радоваться, и сожалеть, что моими попутчиками оказались именно они, но сейчас, при посадке, я просто-напросто равнодушно смотрела, как они суетливо, с шуточками и прибауточками раскладывали, точнее, распихивали свои вещи по полкам.

Не успел поезд тронуться и не успели мы с Сашей перекинуться и парой десятков слов, как молодые люди, к которым невесть откуда – очевидно, из соседнего купе – присоединился третий, вытащили пять полуторалитровых бутылок «Балтика. Медовое крепкое» и рядком установили их под столом. Очевидно, рассчитывая оприходовать весь этот алкогольный арсенал сегодня же, на сон грядущий.

Один из них, высокий, худой, темноволосый, с загорелым ехидным лицом и хитрыми, слегка косящими глазами отпетого болтуна и враля, безбожно пялясь на меня, обратился к Воронцову:

– Простите… если уж так получилось, что вам придется терпеть нас две ночи и один день… то не выпьете ли с нами, а?

По всему было видно, что молодой человек уже успел «зарядиться», равно как и оба его спутника – упитанный широколицый крепыш, чем-то смахивающий на добродушного бульдога, и второй, в круглых очках и татуировкой на плече, похожий на злоупотребляющего алкоголем Жака Паганеля в молодости.

Воронцов неопределенно посмотрел на меня, и я, обозначив на лице неопределенную улыбку, ответила вместо него:

– С вами? Смотря что, молодые люди.

– Не смотря. Не что. Не молодые. Не люди, – слегка заикаясь, сказал юный «Жак Паганель». – Не с нами.

– Что, простите? – Я недоуменно посмотрела на очкастого.

– Не обращайте на Пашу внимания, – сверкая широченной, как вся его персона, улыбкой, добродушно сказал «бульдог». – Это у него бывает. Просто он немного переучился. Защитил диплом позавчера и теперь загоняется. Да у него и фамилия такая – Немякшин.

– У его прадедушки, наверно, была фамилия Мякшин, а старичок ходил и бормотал: «Не Мякшин. Не фамилия. Не была», – словоохотливо заявил высокий.

– Я – красавец, – неожиданно изрек гражданин Немякшин. – Я не человек, а сказка.

Я иронично улыбнулась и, посмотрев на счастливого дипломанта, произнесла:

– Если не ошибаюсь, так говорил булгаковский Шарик, стоя перед зеркалом: «Я – красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито».

– Неприличными словами попрошу не выражаться! – сочно гаркнул Немякшин, а потом, внезапно сменив лукавый блеск в глазах в противовес надуто-серьезной остолбенелой мине на вполне человеческое выражение, добавил: – Простите, а вы не работали в прокуратуре?

Он смотрел прямо на меня.

– В прокуратуре? Почему ты так решил?

– Я вас там видел, – вежливо сообщил Немякшин. – Три раза. Один раз – с главным прокурором.

– А ты-то что там делал?

– А он у нас журналист, – сообщил «бульдог». – И Тоша Крылов тоже, – он кивнул на длинного, чьи губы снова разъехались в улыбку.