Закон десанта – смерть врагам!

– Кольцов, ты тормоз, тебя надо усовершенствовать.

Он и ухом не повел. Но Катя напряглась, оттолкнула мужчину. Они спустились вниз, держась за руки, как пионеры. Девчонка стояла ссутулившись, смотрела исподлобья и понимала куда больше, чем он сам. В который раз Вадиму стало не по себе. Но время ли копаться у ребенка в душе? Захочет ли того девочка?

– Из брюк только не вытряхнись, – пробормотала Валюша. – Я понимаю, Кольцов, такие женщины на дороге не валяются… да и вы, Екатерина Викторовна, должны быть довольны – такие мужчины там тоже не валяются. Однако ведите себя прилично.

– Послушай, шпендик, – не выдержал Вадим, – ты ничего обо мне не знаешь, кто дал тебе право хвалить меня, ругать, комментировать мои действия, делать выводы?

Екатерина подтолкнула его в бок, но было уже поздно: махнув рукой, Валюша пошла к выходу, в глухую ночь, в холод…

– А ну стоять, – опомнился Кольцов, – девчонка. Не больно ли ты самостоятельная?

Отпустив Катю, он выскочил за дверь. На крыльце закурил. Сунулся было в темень, но что там делать? Подумав, он вышел к беседке – здесь кусты не росли, шансов насажать ссадин было меньше.

– Эй, бабоньки, – обернулся он к стоящим на крыльце, – а ну живо по кустам – сорок секунд на оправку, заправку и доклад, – а сам медленно двинул к чернеющему прямоугольнику гаража, отметив через плечо, что «семейка» распалась – малая забралась под ближайший шиповник, а Екатерину нелегкая понесла в полынь, осаждающую «бойлерную». Он осветил зажигалкой ворота гаража, присел на корточки. Из створа ворот совсем недавно выезжала машина: на грунте четкий отпечаток – S-образный узор протектора. Годится и для автобусов, и для грузовиков. А в рисунке – вдавленные травинки. Вадим нащупал створ, передвинул пламя. Пришлось встать, чтобы добраться до замка. Замок был потайной, изнутри, наружу выходило лишь круглое отверстие для ключа (не самый удобный вариант для любителей взлома). Он посветил вдоль стены и обнаружил у тертого цоколя ржавую гайку. Рядом – еще одну. Чуть дальше набрел на живого жука с добродушно-круглой мордой, сушеный трупик птенчика. Поднял гайку. Неплохо бы проверить «проволочный» эффект. Вадим сместился к углу гаража и швырнул гайку чуть выше замкнутой линии забора. Мимо. Швырнул вторую. Посыпались искры. Проскочила молния, и желтый сноп хлынул на землю, словно горящая стружка со станка. Какое там напряжение, интересно, озадаченно подумал Вадим. Один киловольт, два? Меньше вроде смысла нет. Больше – тоже нет, дополнительные напряги с электричеством, которое и так непонятно откуда берется.

Глухо охнула Катя, выбираясь из «туалета».

– Не наигрался еще? – осадила его примкнувшая к последней Валюша. – Ну, рисуй, рисуй, Паганини… Так тебе его и выключат – по щучьему велению, по твоему хотению.

Кольцов отправил женщин в дом, а сам задержался на крыльце, надеясь на озарение. Встал неподвижно, настроился на размышление, но толковые мысли не шли. В голове клубился туман, и как-то все было неопределенно. Состояние ожидания кошмара – в общем-то, триллер. По-английски «саспенс» – когда мотаешь себе нервы в ожидании развязки, и мотание это хуже финала, ибо к финалу ты уже конченый псих. В густой тьме завывал ветер. Контуры елей прорисовывались черными мазками – беспорядочными сгустками краски на грубом полотне. С тяжелым надрывом скрипела ветка.

Тайга не балует разнообразием. Зато сюрпризами… Вадим провел ладонью по двери, в ней когда-то был замок. Судя по выемке, увесистый. Благо дверь от времени разбухла, закрывалась без проблем. Он закрыл ее до упора и присоединился к женщине и девочке, терпеливо дожидавшимся в зале. Первую взял за руку, вторую за шиворот. Ну, точно, эта Валюша – собрание парадоксов: днем в одиночку осваивает «дом с привидениями», ночью жмется к чужим мужчинам. Темноты боится?

Все они оказались немного трусы. Даже сам Вадим, осветив язычком пламени пустое помещение, отметил пакостную дрожь в ногах. Зажигалка подсела. В сумке имелась резервная; Вадим выудил свой баул из-под кровати, стал перебирать знакомые предметы. Все родное, все свое. Бритва «Сименс», носки, трусы, початый блок «Честера», начатый «Статский советник», мини-щетка для обуви, туалетные принадлежности, документы, зажигалка… «А покурил ли я?» – явилась запоздалая мысль. Впрочем, да, покурил, во рту горечь.

– Сдвинь кровати, – шептала Катя. – Я умру от страха, если останусь одна…

– И мою… – стуча зубами, попросила Валюша, – не думаете же вы, что я вам тут образец отваги…

«Будет знать, как «зайцем» ездить», – подумал Вадим. Впрочем, без особого злорадства. Ночка выдалась на редкость пакостной. В принципе, лишенное удобств ночное существование не было ему в диковинку. Жизнь подбрасывала всякие комбинации. И в холоде приходилось, и в голоде, и на пружинах, гадко скрипящих от каждого вздоха, и даже с двумя женщинами он однажды спал (годы обучения в военном училище были не самым плохим временем в его жизни), что, собственно, не сделало ему чести в глазах неожиданно вернувшейся с дежурства тетушки. Но никогда Вадима не использовали в качестве бесплатной грелки.

Они прижались к нему и застыли, сохраняя тепло. Уснули. Логично – чем еще заняться? Он лежал и смотрел в потолок. Тишина царила – как в старинном необитаемом замке. Соседи не шумели – народ разбрелся по оставшимся помещениям второго этажа (Вадим изначально забил крайнее справа по дуге). Деловая брюнетка Жанна положила глаз на Макса Журбинцева. Не сказать, что тот яростно отбивался от «ухаживаний», но и не жарко это дело приветствовал. Не до любви как-то. Да и Жанну меньше всего волновало, по образному выражению Валюши, «вытряхивание» Макса из штанов, а хотелось, как человеку сметливому и практичному, надежной защиты. Их видели вместе – с огоньком в кулаке они вошли в крайнюю слева комнату, и Жанна для самых непонятливых громко возвестила: «Спокойной ночи», что было равносильно «Каюта занята!». Никто не расстроился – «жилплощади» хватало. Оставшиеся пятеро залегли в двух оставшихся спальнях, а кто там с кем дружил, Вадима уже не интересовало – он выходил в это время с Катей и Валюшей на улицу.

А теперь не мог уснуть – лежал, сдавленный со всех сторон, и восстанавливал в памяти события безумного дня. Холод переносить он умел. Четырнадцать градусов, ну, двенадцать – для тренированного организма допустимо. С затекшими конечностями дело обстояло хуже. Он боялся судорог. Медленно вытащил нижнюю конечность из-под колена Екатерины, а противоположную верхнюю заложил за голову. Валюша заворочалась, со стоном отстранилась и вдруг хрипло прошептала:

– Рассказать тебе сказку, дружок?

– Да спи ты, горе мое, – пробормотал Кольцов. – Сказочница, блин…

– Не хочешь сказку?.. – последнее слово оборвалось, Валюша сонно засопела.

– Мне уже рассказали сегодня сказку, – прошептал Вадим и закрыл глаза, собираясь мобилизовать на засыпание все резервы организма.

– Так это была не сказка, а занимательная документалистика, – сказала через минуту Валюша. Он вздрогнул, открыл глаза.

– Ты не спишь?

В темноте мерцали два зеленых глаза. Свободен, шеф? «Она что, кошка? – удивился Вадим, – или притворяется?» Он провел рукой по ее затылку (хоть шапку на ночь сняла).

– Я и не спала, – соврала девчонка. – Все лежала, думала… Вот как ты думаешь, Кольцов, мы переживем эту опасность, или она нас переживет? И про сказку ты ничего не сказал. Будешь слушать?

– Послушай, такси зеленоглазое, – рассердился Вадим. – По ночам должны все люди крепко спать – ты не усвоила это в трудном детстве? Или оно у тебя было настолько трудным, что прошло в стороне от телевизора?

– Несерьезный ты человек, – вздохнула Валюша.

– Кто бы говорил, – огрызнулся он; потом, правда, смилостивился (уж больно пауза затянулась). – Ладно, трави свою сказку, и спать. А на первый вопрос я тебе не ответчик.

– Жила-была девочка… – начала Валюша.

И пошел кромешный сериал. Почему она решила выплеснуть все это на Вадима? Ему и без того было тошно. Второе пожизненное проклятие (после путаницы с «Олегом»). Каждому встречному-поперечному его физиономия казалась максимально располагающей к доверительным беседам – от бича в подворотне до упакованного богача на диковинном «Хаммере» (был на днях один, в кафе подошел – полчаса жаловался на частичную импотенцию и полную прострацию). Кольцов наизусть знал все жизненные неурядицы бывших сослуживцев, соседей по подъезду, бабушек на лавочке – кто кого бросил, обманул, «оброгатил», и почему они все такие несчастные…

Девочка Валюша проживала в городе Томске. Нормальный сибирский город. Было бы хуже, проживай она без права на побег где-нибудь, скажем, на Курилах – в фанерной деревеньке под пятой дымящегося вулкана. У Валюши имелся золотой отец – начальник вагонного депо при станции «Томск-2» и абсолютно никчемная мать – пьяница, гулена и транжира. Но отец ее любил, хотя и зря. Не любил бы, остался бы жив. Когда ему сообщили об автомобильной аварии, в которой активное участие приняла его законная супруга-паразитка, разбившая спьяну семейную «Ауди» об парочку легковушек, отца хватил обширный инфаркт. Прямо в кабинете, в присутствии полчища замов. Была машина с мигалкой, больница, реанимация, кладбище. Мать, как случается с подобными людьми, осталась жива. Во всем этом нелепом нагромождении железа, крови, раздавленных тел она смотрелась очень миленько – пьяная и с шишкой на лбу. От суда мамашу отмазали, у отца имелся друг детства – гениальный адвокат.

Через три месяца у Валюши появился отчим, немедленно прописавшийся в их шикарной квартире в центре города. Какой-то коммерсант-вредитель. Но в целом веселый мужчина: если мамашка лупила Валюшу в бесконтрольной ярости специально приспособленной палкой и при этом пьяно изрыгала угрозы, то новый папашка – поначалу рукой, с веселыми прибаутками и не каждый день. Через полгода ситуация поменялась: прозрев, что единственное в их жизни несчастье – это самый противный на свете ребенок, родичи начали атаку развернутым фронтом. Валюша защищалась. Жизнь стала похожей на своеобразный спорт – где нужно как можно ловчее увернуться, успев при этом мелко напакостить.

Третий год от миллениума ознаменовался траурным событием – погибла мать. В разгар новогодней пирушки, невзирая на лютый холод, она пыталась взгромоздиться на перила балкона, совершенно забыв, что человек не птица. Реанимации не было – сразу кладбище. Через месяц отчим привел в дом новую «квартирантку»… Тут Валюша совсем запуталась. Родных вроде не осталось – по квартире бродили чужие, вечно пьяные, гнущие пальцы люди и дружно уверяли, что они имеют на это право. Много понимает ребенок? У Валюши хватило ума обратиться к подружке, имеющей маму-юриста. Легче ей, правда, от этого не стало. «Трудный случай, деточка, – развела руками мама-юрист. – Не будь они тут прописаны, проблем бы никаких. Но по документам этот мужчина твой отец («этот мужчина» подсуетился, оформив удочерение), так что терпи. Существуй у тебя близкие родственники, можно было бы побороться, ну а в данной ситуации… бог им судья, деточка».

Из родни осталась бабушка в Любимовке, успевшая к 80 годам похоронить мужа и обоих сыновей-алкоголиков, да какой-то дядюшка по материнской линии, обитающий в Гродно. Первая выживала из ума, координат у второго не имелось. А жизнь тем часом подбрасывала новые сюрпризы. Любимый отчим оказался не только специалистом по издевательствам, но и редким мошенником, «обувшим» на пару миллионов целую обувную фабрику, большинство акций которой принадлежало городскому руководству. В дом пришли автоматчики в серых бушлатах. «Через три зимы, – просветил домашних радостный майор, – отсидит как надо и вернется». На две недели Валюша осталась без отчима. Не успела она как следует прочувствовать эту невосполнимую утрату, как отчим появился. Новый. Правда, от старого практически неотличимый. Валюша уже тихо шизела. «И не надейся, – заявила ей мачеха, – со мной такой фокус не пройдет. Я человек законопослушный и буду жить вечно. И дядя Гена, с которым мы завтра распишемся. А у тебя, родная, с этого дня появятся новые обязанности…»

Ее нашли мертвой через день после прописки в квартире нового жильца. Поскользнулась, упала с лестницы. На следующий день после похорон чуть не расквасилась сама Валюша… Жуткий бомж в струпьях и нарывах подстерег на лестнице. Не врежь она ему с истошным визгом промеж пустой и зрячей глазниц, пришлось бы падать с четвертого этажа – в ствол между маршами. Как она катилась вниз, Валюша не помнила. Время было послеобеденное, моросил дождь, во дворе – никого. Думай, осадил ее голос разума, когда она, растрепанная, перебегала двор. Валюша спряталась в кустах, затаилась. Живописный бомж, хромая на обе ноги, выбрался из подъезда, зыркнул по сторонам зрячей глазницей и порулил куда-то за угол. Дома никого не было, новый родственник умотал еще утром (алиби, надо думать, делать). Валюша побежала в квартиру, сгребла документы на квартиру, метрику, сто рублей денег из загашника, натянула на себя что было приличного и понеслась по лестнице, заклиная всех богов уберечь ее от встречи с этим чудовищем. На сто рублей она и доехала до Славянки. Откуда ей знать, что нет прямых рейсов на Любимовку? Голодная, без копейки денег девочка бродила по автостанции до тех пор, покуда не подъехал импортный автобус с волшебным словом «Любимовка» под стеклом, и водитель не побрел за куревом…

– И этот маразм ты называешь сказкой? – возмутился Вадим.

– А разве нет? – удивилась Валюша. – Ты когда-нибудь слышал о чем-нибудь подобном?

– Никогда, – признался Вадим. – Но если так, то это очень злая сказка. Ее нельзя читать детям на ночь. И взрослым ее читать нельзя, только врагам. Слушай, а чего тебя к бабке-то понесло? Нашла защитницу.

– А куда, Кольцов? В милицию я и не пробовала – все законно, не подкопаешься. Прописка легальная, что поделаешь, если законы уродские. И синяки не аргумент – эта козлина Сайкина тоже могла предъявить шишку на затылке: я ее Большой советской энциклопедией отоварила, когда она отвернулась. А у бабки в Любимовке хорошо – поросята хрюкают, сено, уютно в общем. Нас отец возил в Любимовку, я еще в школу не ходила – как сейчас помню, за курами с рогатиной бегала.

– А чего ж тогда такая умная? По логике, исходя из твоих условий жизни, ты должна расти пень-пнем. А ты такая… иногда мне кажется, Валюша, что ты старше, только вот в росте притормозила.

– Пень, Кольцов, мужского рода, это по твоей части. И вообще мужчина умен от книг, а женщина – от рождения, запомни. Блондинки не в счет. Ты можешь возразить мне, мол, блондинками не рождаются, но это не так, Кольцов: блондинками рождаются. Уж поверь моему горькому опыту.

Он уже понял. Очевидно, и у матери, и у мачехи Валюши были светлые волосы, отчего и сидела в ней такая неприязнь к этой небольшой, но заметной человеческой группе.

Вадим деликатно промолчал. А Валюша по инерции бормотала, но слова ее делались невнятнее, паузы длиннее, язык заплетался. Она засыпала.

– А чего ж мне дурой-то быть, Кольцов?.. Не от сладкой, знаешь ли, жизни. Я Большую энциклопедию, к твоему сведению, дважды прочитала. А после того, как Сайкину огрела – еще раз, сообразно свежим впечатлениям. Все выходные с разбитым носом провалялась, делать-то было нечего … И Сайкина не подходила, она этот талмуд знаешь как зауважала, и меня тоже…

Ну все, дрожащий комочек замолчал на полуслове; свистящее дыхание, будто вздох облегчения, вырвалось наружу – отговорила роща золотая. Теперь ее не разбудит даже хор мальчиков во главе с Никитой Джигурдой, надумай они обступить ее кровать и чего-нибудь спеть.

– Бедная кнопка, – шепнула в ухо Катя. О ней Вадим временно забыл.

– Ты не спишь? – спросил он тихо.

– Спала, вот те крест, – поклялась Катя, – но когда она про отца начала, жалко стало, проснулась. Ты знаешь, я на нее нисколечко не в обиде.

– Ты знаешь, я тоже, – Вадим осторожно отодвинулся от Валюши и обнял Катю. Ничего эротичного в этом не было: помимо теплой джинсовой куртки на ней была масса другой одежды. Но было приятно.

– Ей очень не повезло в жизни, – подумав, сообщила Катя.

– Ее жизнь еще не кончилась.

– Конечно. В целом и не начиналась. Но как начать жить с таким грузом – ума не приложу, – женщина вздохнула так тяжело, что Вадим сразу заподозрил неладное.

– Стоп, Катюша, не надо про неудавшуюся жизнь. Учти, моя копилка чужих несчастий не бездонная.

– Ну что ты, – в тоне Кати прозвучало сомнение, – у меня все здорово. Карьера, квартира, отдых на Мальте. Новый «равчик» на стоянке. Просто не хочу, чтобы в одну прекрасную ночь все это обрушилось.

– Я тоже, – согласился Вадим. – Жизнь неплоха даже без Мальты и «равчика» под задницей. Не волнуйся, – он зарылся носом в шевелюру Кати, где остро пахло луговыми цветами, – кошмар, конечно, налицо, но что нам угрожает?

– Мне не дает покоя история про девять с половиной … нет, десять негритят.

Здрасьте, бабушка, и мы туда же.

Кольцов слегка отстранился от Кати.

– Глупая, не вижу аналогий. Принципиально иная ситуация. Собирайся нас убить, давно бы убили. Для этого не нужно ехать в Томскую губернию. Зачем нас убивать? Мы никому не насолили. Есть дела поважнее. Вот использовать – это да.

– А после… использования?

Он не выжал из себя достойного ответа. В принципе, тоска и упадничество уместны. Единственный человек из «юных дарований», способный, через пень-колоду, заглянуть в будущее – Лариса Рухляда – трясется от страха. Что-то она видит. Говорить не хочет – ссылается на «непроницаемый экран», но не больно-то верится. Не будет человек, даже сверхчувствительный, реагировать на пустой «экран» столь остро.

Неужели им действительно туго? Или только некоторым? А в чем высокий смысл этой жертвенности?

Завеса мрака вокруг загадочного дома уплотнялась. С того момента, когда Екатерина снова заснула, прошло сорок минут, о чем сообщили светящиеся стрелки. Без пяти два; скоро будет середина ночи, а затем настанет предутренняя пора. Там и будет крепкий сон. А пока – ни в одном глазу. Он поднялся, словно душа над усопшим, – бесшумно и легко, не потревожа спящих дам. Уперся в металлический уголок, обрамляющий панцирь, перелез через дужку.

Тела на кровати, чтобы сохранить тепло, сомкнулись. Проверив в кармане наличие курева, он на цыпочках выбрался из комнаты.

Страха не было – темноты Вадим не боялся. Медленно закрыв дверь (при быстром закрытии она душераздирающе скрипела), постоял пару минут, а когда глаза привыкли к темноте, побрел направо.

Холл второго этажа имел два окна, выходящих во двор. Их контуры приблизительно прорисовывались. Особой нужды в освещении не было – Вадим ориентировался по памяти. Он постоял у каждой из трех дверей. Герметичность оставляла желать лучшего: где-то сопели, где-то похрапывали. Кольцов дошел до последней двери, повернул налево, сунул нос в «нерабочий» туалет и брезгливо поморщился – запашок уже присутствовал. Кому-то трудно сходить на улицу?

До лестницы оставалось метра три. Витые опоры перил проступали сквозь полумрак. Но вторую лестницу – на обратной стороне холла – он, как ни щурился, не видел.

Сунув в рот сигарету, Вадим начал спускаться. Рука нащупала выбоинки в перилах – памятный знак – словно две пули чиркнули по касательной. Прикосновение вызвало яркий образ… Навстречу девочка в вязаной шапочке, губки сжаты, глазки красные – капиллярные сосуды полопались, от стресса или напряжения. Он хочет посторониться, но не может, рука не отрывается от перил, а девочка тоже цепляется за них, волочит ноги, как старуха. Он проходит сквозь нее, это так противно… А в сердце вползает тоска: «Вызывал, хозяин?»… Вадим оторвал пальцы от ложбинки в перилах; отдышавшись, отправился дальше. Этот дом служил катализатором воспоминаний. Картинки прошлого, перетекая из подсознания в сознание, разжимались, словно разархивированные файлы. За поворотом он увидел мальчика. Рослый не по годам, он стоял посреди лестницы и размазывал кулаками слезы. Кто такой? В «горячей десятке» высоких не было. Умер? Поменял гражданство? Испугался ворошить прошлое? Закрыв глаза, Вадим крепко сжал перила и спустился на несколько ступеней. Когда он открыл глаза, мальчик пропал. И света в вестибюле не было, хотя горел он весь день, и вряд ли обе лампочки могли перегореть одновременно. Он помнил, где выключатель – слева от двери в столовую. Держа во рту незажженную сигарету, он сошел к подножию лестницы и начал шарить по стене, пачкаясь о сухую штукатурку. Вадим надавил на выключатель – электричества не было.

И вдруг краем глаза он ощутил движение. Справа… В груди перехватило. Рука застыла на выключателе. Померещилось?.. Черта с два померещится. Кто-то двигался по коридору, ведущему ко второй лестнице. Поскрипывал пол. Человек особенно не таился. Очевидно, он вошел в дом, пересек вестибюль и, выбрав почему-то правую лестницу, подался к ней. Он мог и не видеть Вадима – тот не шумел, неосознанно двигался на носках, а плашка выключателя работала без щелчка, на магните. Темнота в коридоре – хоть глаз выкол. Никого не видно, только воздух дрожал, указывая на присутствие крупного движущегося тела.

Скрип оборвался. Приглушенные шлепающие звуки – человек поднимался по ступеням. Вадим убрал руку с выключателя. Стараясь не скрипеть, он на носках миновал дверь в столовую и растворился в темени коридора. Ускорил шаг – за считанные секунды добрался до лестницы и встал как вкопанный. Человек еще не поднялся – ступени поскрипывали где-то за изгибом. Совершенно не ясно – мужчина или женщина. Свинство какое-то. Вадим уже не испытывал страха. Положив руку на перила, начал подниматься. Дошел до поворота, снова замер. Наверху заскрипели половицы. Вот и ответ на интересующий вопрос. Незнакомец отправился в холл – к одной из дверей, за которой спали люди. На третий этаж ему не надо…

Словно в подтверждение этих мыслей раздался отрывистый скрежет – отворилась дверь (но не та, за которой ночевали Валюша и Катя, у той голосок иного тембра). Прошло мгновение – снова скрип. Затворил дверь. Вошел, стало быть. Вадим помчался наверх, прыгая через три ступени. На последней застыл, обратился в слух. Так и есть – в одной из комнат протяжно заныла панцирная сетка – новоприбывший улегся. Еще одного бессонница мучает? Или до ветру бегал?

Устыдясь своих страхов, Вадим почти успокоился и отправился обратно. Но легкая досада оставалась: разбередил старые раны, теперь точно не уснуть. На крыльце он выбросил сигарету – разгрыз фильтр в лохмотья, достал новую. Долго стоял неподвижно, вдыхая дым. Прикурил вторую, но осилил лишь наполовину – накурился досыта. Плыли тучи, сталкиваясь и сливаясь. Робкий дождик то шел, то прекращался. Старая песня. Внезапно посетила мысль: в холле отрубили свет, а не настал ли всеобщий конец энергоснабжению? Он бросился к гаражу искать металлические предметы – окончательно добил зажигалку. Подобрал какую-то ржавую скобу с отверстиями, лучше и не придумать. Швырнул в проволоку – всем привет! – брызнули искры, мелькнула голубая саламандра. Ошибочка вышла. Плюнув с досады, Кольцов вернулся в дом.

Ноги по инерции понесли его к левой лестнице. Кто-то шарахнулся от него, как от прокаженного! Черное пятно во тьме – вскрикнуло, метнулось вверх. Адреналин плеснул в кровь – Вадим бросился вперед, настиг пятно в три прыжка и повалил на холодные ступени. Но не тут-то было – юркий кулачок вырвался на свободу, больно саданул выше глаза. Он запоздало перехватил запястье (там хватать-то было нечего).

– Пусти, идиот! – взвизгнул тонкий голосок.

Вадим рывком поднял Валюшу на ноги, попутно отвесив затрещину в качестве компенсации за пережитый испуг.

– Ну и за кем мы тут шпионим?

– Пи-пи захотела, ты что, сбесился, Кольцов? – пищала сдавленно девочка, сверкая в темноте зенками. – Отпусти же меня, дурак, не убегу…

– Ладно, сама виновата, – Вадим убрал руку и осторожно потрогал место приложения Валюшиного кулака. – И чего руки распускаем? А если бы ты мне не в бровь, а в глаз?

Валюша хихикнула, из-за чего и заработала вторую затрещину. Усилием воли Вадим смягчил удар. Каким-то нервным он стал.

– Хорошо, иди делай «пи-пи». Жду тебя в комнате, – он сграбастал Валюшу за шиворот, развернул и подтолкнул. Валюша внезапно заупрямилась.

– Расхотелось что-то… Ты сам виноват, Кольцов. Ушел от меня, я просыпаюсь в холодном поту – меня какая-то женщина обнимает. Знаешь, Кольцов, я не привыкла спать с женщинами.

– Ты привыкла спать с мужчинами, я понял тебя, – кивнул Вадим. – Ладно, идем, святая Лолита, – он ослабил хватку, – но давай договоримся: отныне ты понимаешь меня с полуслова, держишь рот на замке, по дому не бродишь, засыпаешь сразу. И ни одного обидного слова о блондинках – о них либо хорошо, либо ничего.

Ответить с присущим ей достоинством Валюше помешал посторонний звук. Где-то далеко, вероятно, наверху, раздался слабый шум. Упало и покатилось что-то металлическое, предположительно круглое. Вадим задрал голову. Звук оборвался, сменившись тишиной. Казалось, она звенела, как зловредный комар.