Свинцовый шторм

Удача – дама ветреная и ради каприза иногда может заглянуть в самые неожиданные места. Видимо, именно поэтому однажды в камеру к уже немного окрепшему Вострецову пришли непонятные люди с аппаратурой. Прапорщика – или, как его теперь именовали, «уоррент-офицера» – спешно помыли, переодели в чистый камуфляж и сделали несколько снимков. Через день-другой эти снимки появились в местных газетах в сопровождении соответствующих комментариев, в которых рассказывалось о «военных специалистах из СССР и о наглом вмешательстве «красных» во внутренние дела африканских республик».

В следующий раз Удача заглянула в темную нору прапорщика в лице тюремного электрика, который чуть позднее сообщил о пленнике в представительство Международного Красного Креста. А уж из кабинетов представительства информация отправилась прямиком в западные газеты и в соответствующие кабинеты, расположившиеся в Москве. Москва, до сих пор получавшая на все запросы стандартные отписки, в которых власти ЮАР отрицали наличие в ее тюрьмах каких-либо пленников из России, наконец-то получила достоверную информацию и могла предпринимать какие-либо действия по освобождению Вострецова. Дело осложнялось еще и тем, что между ЮАР и СССР дипломатических отношений не было – все переговоры велись, что называется, через третьи руки…

Этот ноябрьский день Вострецов запомнил на всю жизнь. И во время полета в «Боинге», который доставил прапорщика в аэропорт Лусаки, и в самом аэропорту, где к тому времени уже совершил посадку советский «Ту-154», Вострецова не покидало всепоглощающее чувство тревоги пополам с неистовой, рвущей душу надеждой, готовое в любую секунду уступить место страшному отчаянию. В мозгу билась лишь одна повторяемая как заклинание мысль: «Только бы не сорвалось! Господи, господи, ну что тебе стоит, а? Помоги! Пусть все пройдет нормально…»

Мрачноватый мужчина из представительства Красного Креста, сочувственно посматривавший на изуродованную руку русского «уоррент-офицера», негромко инструктировал за несколько минут до обмена:

– Когда поравняетесь с пленником, которого ваши соотечественники решили обменять на вас, вам следует обменяться с ним рукопожатием. Все-таки в какой-то мере он помогает вам вернуться на родину.

– А кто он, этот пленник? – Вострецов прищурился, пытаясь рассмотреть группу людей, стоявших неподалеку от трапа, подогнанного к борту «Ту-154».

– Боевой летчик юаровских ВВС. – В голосе мужчины отчетливо слышалось некое уважение – вероятно, африканскому летчику он тоже по-своему сочувствовал. – Кажется, его сбили где-то над Анголой.

– Понятно. – Слово это из уст прапорщика прозвучало отрывисто и сухо.

Руки летчику Вострецов, естественно, так и не подал – много чести для убийцы, видел прапорщик их работу! – и молча прошел мимо. Лишь мимолетным неприязненным взглядом мазнул по вполне обычному европейского типа лицу, на секунду уловив интерес и любопытство во встречном взгляде, и на предательски ослабевших, дрожащих ногах поспешил к своим, уже поджидавшим прапорщика с бутылкой шампанского в руках…

«Вот только бы не заплакать…» – приближаясь к советскому самолету, мысленно твердил Вострецов новое заклинание. Не заплакать, черт возьми, не получилось…

В Москве шампанского уже не было, зато была черная «Волга» со шторками, поданная почти к самому трапу лайнера. Что за неприметной внешности мужики поджидали Вострецова у подножия трапа, догадаться было нетрудно. Как говаривали в армии: «КГБ – он и в Африке КГБ!»

На дворе стоял уже далеко не тридцать седьмой, и Вострецов отделался довольно легко по его понятиям: из армии уволили-комиссовали, дали какую-то смешную пенсию, а чуть позже и небольшую квартирку – повезло. Потом неожиданно появился тот самый капитан – теперь уже с майорскими звездочками на погонах, – и долго расспрашивал о том, как оно все было? в стенах лефортовской тюрьмы. Узнав, что о грузе Вострецов рассказал «правильную» версию, облегченно вздохнул, успокоился, пообещал при случае любую помощь и… исчез навсегда.

«Правильная версия» заключалась в том, что ящики с грузом якобы были сброшены в океан и взорваны – именно так умолял его говорить капитан, почти случайно обнаруживший на своих перевалочных складах этот загадочный груз. Груз, который по документам давно должен был быть отправлен на некий секретный испытательный полигон ВМС, который спецы из СССР построили в соседней, на тот момент тоже дружественной, африканской стране.

«Вострецов, друг, кровь из носа, умри, но сбрось эти ящики в море! – Капитан был бледен и суетлив. – Не успел я. Если командование узнает, что они по моей вине могли черт знает в чьи руки попасть – мне конец! Да и тебе, прапорщик, тоже…»

…Ящики спокойно мокли и обрастали ракушками на дне океана, капитан успешно продолжал строить свою карьеру, а Вострецов постарался просто забыть и проклятую Африку, и эти поганые ящики, из-за которых он чуть не погиб среди пыльной, выжженной чужим солнцем саванны и чуть позднее – в грязной тюрьме…

4

Подмосковье, база войск специального назначения, июнь 2010 года

Нет, мир, конечно же, не рухнул, и даже не потемнел – разве что так, слегка прикрылся серой тоскливой вуалью. Орехов неприязненно покосился на крепкого мужика в белом медицинском халате, что-то там строчившего своим классически нечитаемым почерком в пухлой медкарте. В эту минуту майору в этом давно знакомом подполковнике медицинской службы казалось неприятным решительно все: и чистенький халат, обтягивающий округлые борцовские плечи, и отстраненно-суховатое выражение лица, и эти до неправдоподобной стерильности отмытые сильные пальцы, сжимавшие простенькую шариковую ручку.

Орехов понимал, что несправедлив сейчас к этому не самому плохому в своей области спецу, но ничего со своей неприязнью поделать не мог. Память услужливо подкинула, казалось бы, безнадежно забытую картинку из далекого прошлого: по-собачьи тоскливые, больные глаза паренька из его тогда еще курсантского взвода, которого комиссовали из ВДВ в конце второго курса. Только теперь майор в полной мере понял, что испытывал тогда тот мальчонка, у которого одним росчерком вот такой же ручки украли будущее, вырвали из рук мечту. Понятно, у врачей своя работа, но все же, все же…

– И что мне теперь? – Сейчас даже голос собственный Орехову показался каким-то чужим и неприятным. – В кладовщики идти записываться или сразу уж в дворники?

– Слушай, майор, – доктор чуть улыбнулся краешком губ и вздохнул, сразу делаясь похожим на школьного учителя, уставшего от общения с туповатым подростком, вполне искренне считающим своего педагога придурком, а весь мир – злобными врагами, – ну что ты как пацан зеленый, а? Лицом тут, понимаешь, темнеешь, желваками поигрываешь… Я что, в запас тебя выгоняю или карьеру ослепительную рушу? Я просто говорю, что ты уже, извини, не мальчик, чтобы с автоматом по лесам и по горам бегать – для этого найдутся ребятки помоложе. Ты в своем училище «технологию металлов» изучал?

Орехов, уже прекрасно понимая, что этот лепила ухоженный скажет дальше, отвел взгляд и мрачно кивнул.

– Ну вот, тогда должен понимать, что такое усталость металла. Ствол твоего автомата на сколько выстрелов рассчитан? Или этот… парашют? Сделал ты с ним строго определенное количество прыжков – все, сдавай на утилизацию, даже если он тебе кажется еще чуть ли не новеньким… Ну, вот ты, майор, разрешишь молодому пацану прыгать с куполом, который ресурс выработал?

– Нет, конечно, – буркнул Орехов, – я что – убийца?

– А мне ты кем предлагаешь стать? – Глаза подполковника блеснули довольством рыбачка, все-таки подловившего простодушного карасика. – Слышал, наверное, что у каждого врача есть свое кладбище? Так вот, я хочу, чтобы мое было самым маленьким!

– А оно и у тебя есть? – совершенно бестактно ухмыльнулся майор.

– Даже не сомневайся, – отрубил доктор и уже прямым текстом жестко закончил: – Старый ты, понял? И реакция, и все прочее уже не то. Три ранения, контузия… Учить молодых, с парашютом прыгать, даже марш-броски бегать ты еще можешь. Воевать – нет!

– Док, ты никогда не задумывался, зачем люди в горы ходят, на вершины поднимаются? Так я тебе скажу. – Орехов прекрасно понимал, что он сейчас неправ, но удержаться все же не мог. – Там жизнь настоящая, там мужская работа, там воля и адреналин. Один раз поднялся на вершину, и всё – нет для тебя жизни без гор! А ты мне…

– Ой, майор, – доктор досадливо поморщился, – давай без истерик! Эти твои самурайские красивости мне, честно говоря, по барабану. Не надо мне тут… Повторяю: ты стал старым и недостаточно проворным. А я не хочу быть виновным ни в твоей гибели, ни в чьей другой! Все, прения прекращаем. Встал, и – кругом, марш!

– Да ухожу, ухожу, – майор как-то обреченно, устало вздохнул и поднялся. Подойдя к двери, повернулся и насмешливо спросил: – Что б такое сотворить, а? Ты же доктор, посоветуй что-нибудь…

– Я же не психолог и не капеллан, – в свою очередь улыбнулся подполковник. – Ну, не знаю, напейся, что ли… Или морду кому-нибудь набей. Только не вышестоящему начальству – могут неправильно понять… Можно еще веревку и кусок мыла купить, потом табуреточку оттолкнуть – и расслабиться. Но, думаю, эти глупости не для тебя – ты мальчик взрослый и неглупый…

– Ладно, док, утешил. Спасибо. Пошел я… Насчет морды – это идея. Я подумаю. До свидания…

– И вам, батенька, не хворать, – доктор, уже уткнувшийся в какие-то бумаги, не поднимая головы, рассеянно помахал чистенькой ладошкой. И настолько все это выглядело красноречиво, что Орехову, и без того ясно понимавшему, что по большому счету плевать этому эскулапу на все его беды и что «каждый умирает в одиночку», вдруг остро захотелось вернуться и от души врезать именно вот по этой холеной… Но майор всего лишь еще разок хмыкнул и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой белую дверь…

– Эй, майор, подожди! – услышал за спиной Орехов, едва успев спуститься по ступенькам, по которым он час назад поднимался в небольшое здание санчасти. Тогда, час назад, он, майор Орехов, вошел туда действующим боевым офицером, а сейчас… Сейчас майор чувствовал себя неким неопределенным субъектом, о которых в штабных бумагах пишут «за штатом».

Орехов обернулся и увидел доктора – тот подошел и, почему-то глядя на высокие ботинки майора, негромко спросил:

– Ты сейчас куда, в общагу?

– Ну да, а куда ж еще, – насторожился Орехов. Что еще за гадость этот друг сообщить хочет?

– На, – подполковник сунул в руку Орехову какую-то бумажку и плоский желтый ключ. – Это от квартиры дружка моего – он в командировке сейчас. И адрес. В офицерской общаге тебе сейчас делать нечего – даже напиться со вкусом не дадут… Только ты там смотри, чтоб это… как в объявлениях пишут: «порядок гарантируем».

– Спасибо, док. – В общежитие Орехову и в самом деле сейчас идти не хотелось.

– Да ладно, – отмахнулся эскулап и напомнил: – Смотри, про порядок не забудь…

…До столицы майор добрался на попутном дежурном грузовике, не то отвозившем белье в прачечную, не то собиравшемся грузиться на продуктовой базе. Потом было метро, откуда до адреса, данного доком, было всего-то три остановки.

Двор был самым обычным: серенькие бетонные многоэтажки, чахленькие кусты и несколько таких же заморышей деревьев, жухлая скучная трава, почти пустая детская площадка с неизменными горками и какими-то облезлыми ракетами. Оживляли картинку разве что цветные пятна припаркованных в самом вольном, чисто российском порядке легковушек всех фасонов, размеров и возрастов.

Орехов сверился с бумажкой и решительно двинулся к одному из домов. Правда, до подъезда дойти майор так и не успел, поскольку откуда-то слева до его слуха донеслось истерически-испуганное: «Помогите!» Орехов на секунду придержал шаг, вполголоса чертыхнулся и, обреченно вздохнув, направился в сторону источника ставшего уже классическим для новой российской действительности призыва.

Картина, представшая перед взором майора, со смехотворной точностью соответствовала его ожиданиям и все той же классике жанра: два небритых брюнета очень даже характерной наружности пытались затолкать в темное нутро какого-то пижонского кроссовера светленькую рыжеволосую девчонку. Девчонка, своей раскраской и легкомысленным прикидом вызывавшая стойкие ассоциации с более чем определенной профессией, отбивалась изо всех сил, а жгучие брюнеты, имевшие в этих самых силах несомненный перевес, как раз, похоже, перестали посмеиваться и начинали сердиться уже всерьез. Что девчонке, скорее всего, ничего хорошего в ближайшем будущем не сулило.

«Ну вот тебе и морды…» – к месту вспомнился Орехову недавний разговор с доком.

Если бы на месте небритых оказались русские мужики, Орехов, скорее всего, просто прошел бы мимо – если влезать во все дешевые разборки проституток с их клиентами, то никакой жизни не хватит. Но тут было нечто иное, и это меняло дело.

– Девчонку отпусти, уважаемый, – негромко обратился Орехов к тому, что выглядел чуть постарше напарника. – Ты же видишь, она не хочет никуда ехать.

– Пошел ты… – Уточнить адрес брюнет не успел, потому что получил точно рассчитанный и жесткий прямой удар в лицо; тут же присел, рефлекторно прикрывая в кровь разбитые губы и нос смуглыми ладонями и как-то не очень мужественно подвывая.

Второй, обнаруживая похвальную реакцию, тут же отбросил девчонку в сторону и, ощерив красивые белые зубы, принял нечто вроде боевой стойки и даже успел довольно неплохо провести высокий удар ногой, который, однако, цели не достиг. А вот простенький, но весьма действенный выпад Орехова по голени опорной ноги нападавшего попал точно в цель, а после того как брюнет завершил свой изыск на тему большого карате и вновь утвердился на двух ногах, майор без особых затей молниеносно ударил подъемом ступни как раз между этих самых ног. Ударил – и попал. Дальше все было совсем неинтересно и кино вовсе не напоминало. Орехов не стал дожидаться, пока спасенная девица с визгом бросится его обнимать-благодарить, а просто развернулся и пошел прочь, на прощание буркнув поверженным брюнетам нечто на каком-то малопонятном языке.

– Э, э, э! А я?! – Девица, до этого момента с перепуганным лицом жавшаяся в сторонке и завороженно следившая за расправой, вприпрыжку догнала Орехова и нешутейно вцепилась в рукав его легкой курточки. – Вы не можете меня так бросить! Они же меня разорвут…

– А на хрена ты мне? – Майор слегка дернул рукой, пытаясь освободиться, и мысленно уже проклиная собственное благородство: верно говорят знающие люди, что ни одно доброе дело не останется безнаказанным. – Я с вашим братом дел не имею и иметь не хочу.

– С каким братом? – туповато спросила девчонка и тут же вполне явственно покраснела и возмущенно выпалила: – Я не ваш брат! То есть не сестра. Это совсем не то, что вы подумали!

– Ну конечно, ты – монашка, а это у вас теперь такая форма новая, – беззлобно ухмыльнулся Орехов. – Извини, святая сестра, я тороплюсь…

– Нет, не монашка! Я – журналист. – Девушка попыталась гордо выпрямить свой далекий от пышностей и округлостей стан, но получилось неважно. Возмущенный тон снова сменился просительным и чисто по-детски испуганным: – Ну, пожалуйста, можно мне пойти с вами, а? Они уедут, тогда и я уйду…

– Ладно, – смирился с ролью благородного спасителя Орехов, – идем. Только я тебя прошу: помолчи, а? И без твоей трескотни тошно…

Квартира оказалась на десятом этаже, куда майор со спасенной девицей с легким грохотом и лязгом прибыли в тесноватой кабинке лифта. Орехов подошел к двери, номер на которой соответствовал цифирке на докторской бумажке, достал ключ, но вставлять его в замок передумал, окинув девицу задумчивым взглядом.

– Документы есть?

– Естественно, – высокомерно фыркнула девчушка. – Паспорт подойдет?

– Давай… Так… Вострецова Елена Владимировна, – майор вернул паспорт и непререкаемым тоном приказал: – Вот что, Елена… Владимировна, я на минут пятнадцать отлучусь. А ты стой здесь и жди. В квартиру, уж извини, не пущу – как говорят у вас, у журналистов, мало ли что. Я скоро – у меня в доме шаром покати, а гостью чаем напоить надо бы… Жди!

Спустя ровно час Орехов угощал Елену довольно-таки приличной яичницей с помидорами, ветчиной и сыром. Все это великолепие, щедро присыпанное зеленью, майор предварил объемистой стопкой хорошей водки, а за минуту до того, как его тарелка опустела, хлопнул вдогонку еще одну, после чего закурил самую обычную «примину» из красной пачки.

Гостья, довольно-таки милостиво согласившаяся разделить со своим благородным спасителем трапезу, быстренько смела свою долю и теперь неторопливо прихлебывала кофе, без всякого стеснения разглядывая странного мужика. Странным майора Елена назвала после того, как он сначала на опасливый вопрос о возможных приставаниях ответил: «Даже и не надейся!» – а чуть позже на просьбу «плеснуть немножечко водочки и девушке» пригрозил «наддать по заднице».

– Ты не мент, – после некоторых умозаключений вынесла вердикт Елена. – И не спортсмен. Ты или военный, или крутой бандит – такой, знаешь, благородный…

– Угу, – приминая окурок в пепельнице, кивнул Орехов, – угадала. Киллер я. Но очень благородный. Иногда даже тошно от этого благородства. Сейчас сидел бы и спокойно водку пил… Так нет, спас на свою голову… журналистку.

– Нет, на киллера ты не похож, – убежденно заключила гостья и с чисто женской последовательностью спросила: – А почему ты не поинтересуешься, как я к этим уродам чуть не попалась?

– Тоже мне секрет… Небось решила изучить явление изнутри, а потом написать «супербомбу» для желтой газетенки? Не знаю уж, что там у тебя было в школе по русскому и литературе, но по ОБЖ тебе надо ставить твердую двойку, а то и единицу. Падишах в гуще народа… Так, ты поела? Отдышалась? Сейчас я такси вызову, и дуй-ка ты к маме с папой!

– Я приезжая, у дядьки живу. – Елена слегка опечалилась. – Он, между прочим, военный в отставке. Он в Африке воевал и даже в плену там был, в тюрьме сидел!

– Я ему искренне сочувствую. – Орехов поднялся и направился к телефону. Такси женским голосом пообещало приехать минут через десять. – Собирайся, сейчас машина придет.

– Слушай, а что ты там, ну, во дворе, сказал этим козлам? Не по-русски что-то?

– Это по-арабски. «Если волк решил задрать овцу, то он должен посмотреть, нет ли где поблизости волкодава».

Расставание прошло вполне обыденно, без особых эмоций. Майор, явно тяготившийся ролью благородного рыцаря, все же проводил Елену до машины, после чего вернулся в квартиру с твердым намерением теперь-то уж напиться по-настоящему. Но настроение каким-то непостижимым образом изменилось, и сейчас Орехову вдруг захотелось просто посидеть молча и послушать какую-нибудь хорошую музыку. Соответствующий агрегат в квартире нашелся, а вот подбор дисков оказался каким-то не очень веселым. Первая же песня попала почти в десятку. Орехов выругался, выпил еще стопку, закурил и снова затосковал всерьез.

«Гвардии майор здесь никому не нужен, как белая сирень под каблуком сапог…» – старательно хрипел мужской голос, и Орехов, окутанный серо-голубым сигаретным дымом, покачивал в такт головой и ухмылялся нетрезво и зло. Потом Газманов пел про далекий дом и про кресты, что должны хранить покой умерших на чужбине казаков, а уж за ним последовал Розенбаум со своим «Черным тюльпаном». Неведомо, что все-таки добило Орехова, – вердикт дока, песни, напомнившие о погибшем в Афганистане брате, водка или все вместе, – но закончилось все невесело…

Чуть позднее Орехов понял, что док был прав и мудр, когда сунул ему ключи от этой пустующей берлоги: оказывается, и в жизни мужественных майоров бывают такие минуты, когда никому не нужно их видеть…

5

Аденский залив, пятьдесят морских миль от берегов Сомали, июнь 2010 года

…Наверное, эти голубые воды и много тысяч лет назад были такими же спокойными и величавыми, как в этот самый обычный июньский день. Так же веселый сухой ветерок гнал по морской поверхности легкую рябь, а в блеклом, словно застиранная скатерка, небе точно так же неспешно с востока на запад катилось по своей дорожке бледно-желтое слепящее солнце. И мир был чист, красив и полон мудрой гармонии…

А потом появился человек с его лодками, парусниками и пароходами. Чуть позднее это неугомонное существо вооружилось дизельными двигателями, электричеством, большой химией и прочими достижениями многомудрых наук – и мир изменился. Мир, поневоле покоряясь и подчиняясь все новым и новым безумствам так называемой цивилизации, стал суетлив, шумен и грязен, как дикий средневековый базар. Но, пожалуй, самыми разрушительными и мерзкими качествами этого малопонятного существа по имени Человек стали его неуемная жадность и стремление убивать…

Этот средних размеров контейнеровоз ничем не напоминал белоснежный океанский лайнер или яхту богатого нувориша, поскольку был откровенно стар и некрасив. Обшарпанные борта его были украшены потеками ржавчины, а палубные надстройки давным-давно уже втайне мечтали о свеженькой краске, которая прикрыла бы неприглядные свидетельства почтенного возраста трудяги, разменявшего уже далеко не первый десяток тысяч морских миль. Правда, машина контейнеровоза, хотя явно и страдала старческой одышкой, довольно бодро вращала гребной вал, отчего посудина вполне уверенно перемалывала винтом воды залива и без особой спешки продвигалась в порт назначения.

…Две лодки, наполненные темнокожими, вооруженными почти в прямом смысле до зубов людьми, вынырнули, казалось, буквально ниоткуда, словно материализовались из солнечных бликов на голубой поверхности залива. Одна из лодок была самой обычной, рыбачьей, а вторая – резиновой надувной военного образца. Общим для этих плавсредств были довольно мощные навесные моторы, позволявшие даже при солидной нагрузке в виде десятка взрослых мужчин без всяких усилий догонять практически любое морское судно. Ну, разве что за исключением быстроходных пограничных катеров; но контейнеровоз, шлепавший под либерийским флагом, к пограничной страже явно не имел ни малейшего отношения.

Лодки согласованно и почти синхронно разошлись и подлетели вплотную к контейнеровозу со стороны левого и правого бортов, после чего через фальшборты в считаные мгновения перелетели несколько стальных кошек с привязанными к ним концами-веревками. Нашлась в арсенале абордажных средств пиратов даже парочка веревочных лестниц, по которым бандиты с похвальной сноровкой и быстротой взбирались на борт судна и с криками и воплями набрасывались на экипаж контейнеровоза, похоже, даже и не помышлявший о каком-либо сопротивлении. Для пущего эффекта и для устрашения резвые темнокожие парни дали несколько очередей из «калашниковых» в воздух, что было, по всей видимости, уже перебором, поскольку и капитан судна, и все члены его команды, за исключением мотористов, уже сгрудились у одной из надстроек и предусмотрительно подняли руки вверх.

Вожак пиратов неторопливо подошел поближе к сбившимся в нестройную толпу морякам и, сохраняя на темно-коричневом лице пренебрежительно-высокомерное выражение, окинул пленников презрительным взглядом.

– Овцы! – Он небрежно сунул свой многозарядный пистолет в кобуру, болтавшуюся на поясе и, ни к кому конкретно не обращаясь, коротко бросил через плечо: – Что с радистом?

– Здесь радист! – Из темного провала двери одной из надстроек показался массивный детина с ручным пулеметом наперевес, увешанный пулеметными же лентами наподобие давно уж забытых революционных матросов времен гражданской войны в России. Пулеметчик, крепко придерживая за шиворот перепуганного щуплого мужичка, пинками загнал его в толпу пленников и радостно доложил: – Он даже хрюкнуть не успел, не то что SOS подать!

– Это хорошо, – сохраняя явно наигранную важность, кивнул главарь. – Я же говорю: овцы! Теперь давайте их всех в трюм. Штурмана и рулевого – в рубку! Пусть ведут это корыто…

Куда конкретно собирался увести контейнеровоз вожак бандитской группы, команде судна узнать было, видимо, не суждено, поскольку договорить пирату так и не дали: фраза была прервана грохотом внезапно распахнувшихся створок двух стоявших на палубе контейнеров. А уж из железных коробок к слегка расслабившимся пиратам рванулись непостижимо быстрые тени в темном камуфляже.

Скоротечное боестолкновение тем и отличается от показательных выступлений любого спецназа, что разглядеть там что-либо трудно. Спецназовцы без малейшей задержки и суеты набросились на бандитов, и выглядело это так, словно они заранее рассмотрели врагов сквозь железные стенки контейнеров, – каждый, не мешая друг другу, брал своего противника. Наверное, именно так выглядит и ракета, выпущенная в тесную комнату: глазу просто невозможно уследить за ее причудливой траекторией! Первый же спецназовец ринулся к главарю и, без колебаний делая длинный выпад автоматом с примкнутым штык-ножом, вонзил широкое лезвие бандиту под ложечку. Быстрый доворот, рывок оружия назад – и второй бандит, оказавшийся рядом, получил страшный удар прикладом в лицо. Пожалуй, самым страшным и парализующим для бандитов было то, что нападавшие не кричали, не извергали проклятия и угрозы, а делали свою жутковатую работу молча. Слышался лишь лязг оружия, топот кованых каблуков по палубе, глухие и чавкающие звуки ударов, надсадное хаканье и хруст костей. Несколько криков все же раздалось, но это были крики ужаса, паники и запоздалые, бессмысленные визги о пощаде.