Экстренное погружение

– Скорее – в русскую рулетку, – возразил Грубозабойщиков с невозмутимым лицом человека, покуривающего сигару воскресным днем в кресле-качалке. – Позицию сохраняем?

– Не знаю, – Ревунков оторвал глаза от экрана. – Трудно сказать что-то наверняка.

– Симонов? – вопрос матросу у ледомера.

– Тонкий лед, товарищ командир. По-прежнему тонкий.

– Продолжайте работать. Убрать перископ… – Грубозабойщиков поднял рукоятки и повернулся к офицеру, руководившему всплытием. – Давай подъем, но осторожно, как корзину с собственными яйцами.

Снова заработали насосы. Дроздов оглядел центральный. Все были спокойны, собранны и хладнокровны. Лишь на лбу у Ревункова проступили капельки пота, а голос Симонова, монотонно повторяющего «тонкий лед, по-прежнему тонкий», звучал преувеличенно ровно и невозмутимо. Но напряженность ощущалась почти физически.

– Если подвернется какой-нибудь сталактит, острый, как игла, – объяснил Тяжкороб, – может проткнуть наш «Гепард» посередке, словно червяка.

– Двадцать метров, – доложил офицер по погружению.

– Тонкий лед, тонкий… – бубнил Симонов.

– Выключить палубные огни, освещение рубки оставить включенным, – произнес Грубозабойщиков. – Камера пусть вращается. Гидролокатор?

– Все чисто, – доложил оператор сонара. – Кругом все чисто… – И после паузы добавил: – Отставить чисто! Контакт прямо по корме!

– Как близко? – быстро уточнил Грубозабойщиков.

– Очень близко. Слишком близко.

– Лодка скачет! – резко выкрикнул офицер по погружению. – Восемнадцать, двадцать…

– Толстый лед! – тут же отозвался Симонов.

– Срочное погружение! – приказал Грубозабойщиков.

Теперь это звучало как приказ.

Дроздов почувствовал резкое повышение воздушного давления, когда командир поста погружения включил насосы и тонны забортной воды ринулись в цистерну срочного погружения. Но было слишком поздно. Раздался оглушительный грохот, удар чуть не свалил всех с ног: «Гепард» наткнулся на ледовый покров. Зазвенели стекла, свет, мигнув, погас, и субмарина камнем пошла ко дну.

– Продуть цистерну! – скомандовал командир поста.

Сжатый под большим давлением воздух с ревом ринулся в балластную емкость, но глубина все увеличивалась. При той скорости, с какой они падали вниз, им явно грозила опасность быть раздавленными давлением воды раньше, чем насосы сумеют откачать хотя бы часть принятого перед этим балласта.

Глубина увеличивалась. Сто метров, сто пятьдесят. Они продолжали падать. Никто не произнес ни слова. Застыв на месте, все не сводили глаз с указателя глубины. Всем было понятно, что «Гепард» наткнулся кормой на подводный хребет, как раз в тот момент, когда его рубка напоролась на тяжелый лед. И если в кормовой части «Гепарда» пробоина, то погружение будет продолжаться до тех пор, пока под тяжестью миллионов тонн воды лодку не расплющит как консервную банку, в мгновение ока лишив жизни всех, кто там находится.

– Сто шестьдесят метров, – громко читал офицер по погружению. – Сто шестьдесят пять… Падение замедляется! Замедляется!..

14

Заметив среди белых барашков какой-то блестящий выпуклый предмет, Стивенсон пригляделся. Очертания предмета были ему знакомы. Это был выпуклый светлячок перископа.

– Вон они! – вскрикнул майор.

Через минуту в водной глубине завиднелись очертания округлого предмета. Отсюда, сверху, лодка казалась огромной акулой с рулями-плавниками по сторонам. Затем из воды показался черный округлый нос. Какое-то время он рос в высоту, потом завис над поверхностью моря, как огромная рука, вся в космах падающей с нее воды, и наконец обрушился в воду, подняв мириады брызг. Покачавшись на волнах, лодка остановилась. Через минуту рубочная дверь открылась, и на палубе показалось несколько человек в черных костюмах.

Зависнув над лодкой в двадцати метрах, вертолет спустил вниз прочную капроновую веревку. Она опустилась прямо на палубу с нарисованным на ней большим черным крестом. Стивенсон защелкнул карабин, повис на тросе, и лебедка стала медленно разматываться.

На короткое время ему показалось, что он не попадет на черное перекрестье и опустится в море, но тут несколько пар рук протянулось к нему, отцепили от карабина и поволокли в рубочный люк, даже не дав как следует оглядеться на палубе.

Тяжелая рубочная дверь захлопнулась. Стивенсон с замиранием сердца ступил на железные ступеньки, ведущие вниз.

Чернокожий капитан в синей рубашке с короткими рукавами встретил его внизу трапа. Он протянул руку.

– Вы Стивенсон? Я Армстронг. Это здесь не пригодится.

Он указал на желтый пластиковый спасательный жилет, который майор забыл снять после спуска.

– Где русские? – вместо ответа спросил у него Стивенсон.

Армстронг сразу же обратил внимание на необыкновенное чванство британца.

– Значит, вы к нам на помощь? – Он сдержал свои чувства. – Не стану скрывать, у нас маловато места в кают-компании, но раз уж вы здесь…

– Мне не нужна кают-компания, – отрезал Стивенсон. – Вы нашли их?

– Может, перекусите, а потом поговорим?

– Некогда. – Стивенсон посмотрел на Армстронга как на надоедливого мальчишку. – Сколько прошло времени с момента отплытия «Гепарда»?

Армстронг взглянул на часы.

– Тринадцать с половиной часов…

– Вот видите. За это время они могли пройти с полтысячи миль. Значит нельзя терять ни минуты… Куда идти?

15

Достигнув двухсотметровой отметки, «Гепард» все еще продолжал погружаться. В этот момент на центральном появился коренастый матрос. Дроздов окинул его взглядом. Был он среднего роста, с широкими плечами и тяжелыми кистями рук, вытянутых по швам синей робы, синий берет блином сползал к тонким бровям. В одной руке матрос держал инструментальную сумку, в другой – пакет с лампочками корпорации «Нанопыль».

– Мать вашу, вы что тут надумали? – выругался он, словно бы обращаясь к разбитой лампочке над графопостроителем, которую тут же принялся заменять. – За каким чертом мы лезем на глубину? Помяните мое слово, добром это не кончится…

Дроздов напрягся. Он не ожидал подобной выходки со стороны простого матроса.

– Заткнись, Рукавишников. – Странно, но в голосе Грубозабойщикова не было укора; видимо, он был благодарен матросу за целительное воздействие шутки. В насыщенную тревогой атмосферу центрального поста он действительно словно бы внес струю свежего воздуха. – А не то то же самое произойдет с тобой… Держимся, Николай? – обратился командир к вахтенному.

Тот поднял палец и улыбнулся. Грубозабойщиков кивнул и, повернув к себе микрофон, спокойно проговорил:

– Говорит капитан. Доложить о повреждениях.

Тотчас ожил динамик на переборке.

– Докладывает трюмный… – Этот отсек находился как раз над машинным отделением. – Удар пришелся по обшивке в 13-м секторе. Сидим со свечами, кое-что вышло из строя. Но крыша вроде цела.

– Спасибо, Александр. Справитесь?

– Конечно!

Грубозабойщиков включил другой тумблер.

– Кормовой отсек?

– Разве нас не оторвало? – осторожно осведомился чей-то голос.

– Пока еще нет, – заверил Грубозабойщиков. – Есть что доложить, Виктор?

– Все в порядке. Только придется тащить обратно кучу грязного белья.

– Похоже, кто-то обгадился?

– Да есть тут один… – уклончиво прохрипел микрофон.

Грубозабойщиков улыбнулся и отключился. Лицо его оставалось бесстрастным, ни одной капли пота. Сам же Дроздов не отказался бы от махрового полотенца.

– Не повезло, – объяснил командир. – Надо же, как совпало: подводный хребет, которого не должно было быть, температурный перепад, где никто не мог его ожидать, и лед, который тоже подвернулся не вовремя. Не говоря уж о мутной воде, будь она неладна. Теперь надо совершить несколько кругов, обследовать полынью, учесть дрейф, ну и дадим побольше света перед новой попыткой.

Минут десять на глубине пятьдесят метров Грубозабойщиков манипулировал винтами и рулями, пока наконец не изучил очертания полыньи и не нанес их на экран. Потом приказал потихоньку всплывать.

– Тридцать метров, – начал счет офицер по погружению. – Двадцать пять…

– Толстый лед, – завел свою песню Симонов. – Толстый…

«Гепард», словно нехотя, продолжал подъем. Дроздов окончательно решил, что в следующий раз, направляясь в центральный, прихватит с собой полотенце.

– Если мы неправильно учли скорость дрейфа, – заметил Грубозабойщиков, – треснемся еще раз… – Он обернулся к Рукавишникову, который все еще возился с приборами. – На твоем месте я бы повременил, Сергей. Побереги лампочки.

– Двадцать метров, – доложил вахтенный. Его ровный голос абсолютно не соответствовал мрачному выражению лица.

– Видимость улучшается, – внезапно произнес Тяжкороб. – Смотрите…

На экране отчетливо обрисовался верхний край рубки – вода стала не такой мутной. И тут в десятке метров совершенно неожиданно показалась громадная бесформенная ледяная скала.

В балластные хлынула вода. Вахтенному не требовалось никаких приказаний. Если бы лодка продолжала, как в первый раз, всплывать, попав в слои воды иной плотности, они бы опять подпрыгнули вверх; между тем второй удар мог оказаться роковым.

– Семнадцать метров, – доложил офицер по погружению. – Подъем прекращается… – Шум воды, заполняющей цистерны, постепенно затих. – Останавливаемся…

– Шестнадцать…

– Удерживать лодку на этой глубине, – Грубозабойщиков бросил взгляд на экран. – Мы заметно дрейфуем в сторону полыньи… Надеюсь…

– Я тоже, – отозвался Тяжкороб. – Между рубкой и этим проклятым сталактитом зазор не больше двух метров.

– Маловато, – согласился Грубозабойщиков. – Симонов?

– Секунду, товарищ капитан. Не могу разобрать… Нет, понятно, – в его голосе наконец-то прорвалось волнение. – Тонкий лед!

Командир среагировал как автомат. «Стоп всплытие! Задний ход! На глубину!» Дроздов посмотрел на экран. Наискось через весь экран медленно плыла вертикальная стена льда, серым облаком заслонившая чистую воду.

– Теперь потихоньку, – сказал Грубозабойщиков. – Не торопись… Держите камеру на этой ледяной стене, потом разворот вверх.

Снова загудели насосы, откачивающие воду. Ледяная стена метрах в трех от лодки неторопливо проплыла вниз.

– Пятнадцать метров, – доложил офицер по погружению. – Четырнадцать…

– Не погоняйте, – вмешался Грубозабойщиков. – Нас больше не сносит.

– Тринадцать… – Насосы замерли, вода перестала поступать в емкости. – Двенадцать…

«Гепард» застыл, как парящий в воздухе дирижабль. Камера подняла объектив кверху, и теперь отчетливо различалась верхушка рубки и плывущая ему навстречу корка льда. Вновь забурлила вода, наполняя цистерны, рубка почти без толчка соприкоснулась со льдиной, и «Гепард» застыл в неподвижности.

– Отличная работа, – похвалил Грубозабойщиков командира поста погружения. – Теперь только слегка толкнуть плечиком. Нас сносит?

– Курс постоянный.

Грубозабойщиков кивнул. Заработали насосы, теперь уже вытесняя воду из цистерн, облегчая корабль. Время шло, вода вытекала, но ничего не происходило.

Грубозабойщиков подошел к пульту глубины и принялся изучать приборы. Дроздов с опаской ожидал, что он предпримет дальше.

– Достаточно, – сказал командир. – Иначе взлетим как воздушный шарик. Лед толще, чем мы рассчитывали. Похоже, нужен толчок. Притопи лодку примерно до двадцати метров, потом дай пузырь как следует в цистерны – и у нас все получится.

Кондиционеры перестали работать. Воздух, а вернее, то, что от него осталось, казался Дроздову густым и горячим. Он осторожно повел глазами по сторонам и убедился, что и все другие заметно страдают от недостатка воздуха, – все, кроме Грубозабойщикова. Майору оставалось только надеяться, что командир лодки помнит, во что обошлось строительство «Гепарда»: что-то около полумиллиарда. Долларов, конечно… Или пятнадцать миллиардов рублей. 15 тысяч человек могли бы за эти деньги получить где-нибудь в провинции по однокомнатной квартире. Целый город.

Тяжкороб сощурил глаза, пряча отчетливую тревогу, даже непрошибаемый Рукавишников застыл, потирая смахивающей на лопату ладонью свой выскобленный до синевы подбородок. В мертвой тишине, наступившей после слов Грубозабойщикова, раздался громкий скрежет, потом все перекрыл шум хлынувшей в цистерны воды.

Все впились глазами в экран. Вода лилась в цистерны, зазор между рубкой и льдиной расширялся. Сдерживая скорость погружения, медленно заработали насосы. По мере того, как они опускались ниже, конус света на льдине от палубного фонаря бледнел и расплывался, потом он застыл, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Погружение прекратилось.

– Пора! – скомандовал Грубозабойщиков. – Пока нас снова не отнесло течением.

Послышалось оглушительное шипение сжатого воздуха, вытесняющего из цистерн воду. «Гепард» словно нехотя стал подвсплывать; на экране было видно, как световое пятно на льдине постепенно делается все меньше и ярче.

– Дать пузыря, – приказал Грубозабойщиков.

Готовясь к удару, Дроздов напряг мышцы, одной рукой уцепился за столик, а другой – за вентиль над головой. Лед, видимый на экране, ринулся вниз, навстречу им. Внезапно изображение запрыгало, заплясало, «Гепард» вздрогнул, завибрировал всем корпусом, несколько лампочек погасли, изображение на экране дернулось, пропало, появилось снова – рубка все еще находилась подо льдом. Потом «Гепард» судорожно взбрыкнул, накренился, палуба надавила на подошвы, как скоростной лифт при подъеме. Рубка пропала, весь экран заволокла темно-серая муть. Голосом, в котором все еще чувствовалось напряжение, командир поста погружения твердил:

– Десять метров! Десять метров!.. Мы пробились.

– Что и требовалось доказать, – негромко произнес Грубозабойщиков. – Немного терпения – и дело в шляпе.

Дроздов взглянул на этого пухленького, светловолосого коротышку с добродушным лицом – и в сотый раз удивился тому, как редко железные люди внешне похожи на самих себя.

Перестав изображать из себя героя, он достал носовой платок, вытер лицо.

– Теперь можно и погулять по льду. Давайте-ка убедимся, что держимся прочно.

Добавив еще сжатого воздуха в цистерны, офицер по погружению заявил:

– Теперь никуда не денемся, товарищ командир.

– Поднять перископ.

Снова послышалось шипение. Длинная сверкающая труба выдвинулась из колодца.

Даже не отогнув складывающиеся рукоятки, Грубозабойщиков взглянул в окуляр и выпрямился.

– Как там наверху? Прохладно?

Грубозабойщиков кивнул.

– Ничего не видно. Должно быть, пленка воды на линзах тут же замерзла… – Он снова повернулся к вахтенному: – На десяти прочно?

– На все сто!

– Ну, и прекрасно. – Грубозабойщиков взглянул на боцмана, надевавшего тяжелый овчинный тулуп. – Как насчет прогуляться, Эдик?

– Сейчас, товарищ командир… – Эдуард Тверской застегнул тулуп и добавил: – Только немного уберусь на мостике.

– Зачем? – возразил Грубозабойщиков. – Лед слишком толст; скорее всего, он развалился на крупные куски и свалился в воду.

В ушах закололо от перепада давления – открыли люк. Щелкнул еще один фиксатор, и они услышали голос боцмана в переговорной трубе:

– Наверху чисто.

– Поднять антенну, – скомандовал Грубозабойщиков. – Дмитрий, распорядись, чтобы радисты включили передатчик. Пусть стучат, пока пальцы не отвалятся… Мы останемся здесь, пока не подберем всех с буровой.

– Если на ней кто-нибудь уцелел, – бросил Дроздов.

– В том-то и дело, – согласился Грубозабойщиков, не решаясь взглянуть майору в глаза.

16

Все моряки мира считают подводников людьми особого сорта, а сами подводники такими людьми считают акустиков.

Армстронг видел, что акустик мичман второй статьи Берни Фактороу находится в своем обычном состоянии. Зажмурив глаза и навалившись грудью на заваленный приборами стол, он слушал Баха на своем портативном плеере. Фактороу принадлежал к тому типу меломанов, для которых важно было не только то, что исполняют, но также кто, как и на каких инструментах.

Армстронг прощал ему его странности. Например, акустик никогда не ходил на берег в военной форме, и хотя девушки находили его интересным, он не обращал на них внимания.

– Не стоит пренебрегать практической пользой от эксцентричности, – напоминал себе Армстронг брошенную кем-то фразу. Он знал истинную цену Фактороу. За время патрулирования лодки в заданном районе Баренцева моря акустик настолько свыкся с окружающей его обстановкой, что различал всех обитающих там тюленей по кличкам. Он прислушивался к звукам моря с той же тщательностью, с какой слушал свои записи.

Фактороу пришел во флот после четвертого курса консерватории. Аскетизм флотской службы настолько пришелся по душе музыканту-недоучке, что он продлил контракт. Кроме того, надо было подзаработать денег для дальнейшей учебы.

Высокий, худой, светловолосый Фактороу состоял из рук и ног. Его густые русые волосы, которые он даже не пытался причесать, торчали во все стороны. Время от времени, согласно Уставу, он подстригал их и иногда даже пользовался расческой, когда она была под рукой, но делал это очень редко.

Транс, в котором находился Фактороу, продолжался 15 минут – несколько больше, чем обычно. Акустик откинулся назад и зажег сигарету.

– Кажется, что-то есть.

– Что именно? – спросил Армстронг, отрывая голову от подголовника кресла. Он знал, что Фактороу тревожить по пустякам не будет.

– Пока не знаю, – акустик снял большие плотные наушники и протянул их командиру. – Хотите послушайте сами, сэр.

Армстронг надел наушники и закрыл глаза, пытаясь сконцентрироваться только на слуховых ощущениях. Сначала это был слабый низкочастотный звук или только шумовой фон – командир не мог точно решить. Затем он перешел в биения. Армстронг слушал несколько минут, потом снял наушники и покачал головой.

– Появился с носовой антенны, – доложил Фактороу.

Он имел в виду многофункциональную параболическую антенну диаметром 5 метров, плотно облегающую нос корабля. Она предназначалась как для активного, так и для пассивного пеленгования. Кроме того, с ней были связаны два сонара, расположенные по бокам лодки. С помощью такой механической системы, скопированной с органов чувств акулы, создавалась триангуляционная сеть, позволяющая определять координаты любой запеленгованной цели.

– Потерял… потом снова… потом опять потерял, а теперь вот вернулось, – продолжил Фактороу. – Определенно это не винт, не кит и не рыбный косяк… Больше похоже на звук двух столкнувшихся металлических шаров… Появился и исчез… Где-то к северо-западу между нами и полюсом.

Это значило, что источник звука находился не так уж и далеко.

– Давай-ка поглядим на этом, – предложил командир, указав глазами на осциллограф. – Говорят, он настолько чувствителен, что улавливает даже стоны затонувших кораблей…

Фактороу подключил выводы от своего ларингофона к осциллографу. На экране запрыгали колеблющиеся синусоиды. Покрутив в течение минуты ручки настройки, он добился устойчивой картинки волны с переменной амплитудой.

– Нерегулярный…

– Да, странно, – согласился Армстронг. – После удара звук идет как периодический, а картина выглядит нестационарной.

– Знаете, что? – Фактороу встал.

– Что? – оживился Армстронг, подавшись к нему корпусом.

– Пойду-ка я послушаю Баха. Без него с этой чертовщиной не разберешься….

Армстронг знал, что Фактороу был прав – нужно передохнуть, но командиру не подобало во всем соглашаться с подчиненным.

– Обожди, давай еще попробуем… – он кивнул на компьютер.

Фактороу молча вытащил штеккер из осциллографа и подключил к компьютеру.

– Что мне нравится в электронике, – сказал он. – Три месяца – и устаревает…

Он имел в виду самый современный быстродействующий компьютер фирмы «Интел» с тактовой частотой 10 000 МГЦ, оперативной памятью 240 терабайт и скоростью пять петафлокс, которым их оснастили перед выходом в плавание. В память процессора были заложены все возможные звуки, издаваемые плавающими телами, существующими в природе, – от моторной лодки до русского авианосца «Петр Великий» включительно. Компьютерная программа, разработанная институтом сейсмографии Принстонского университета, предназначалась для прогнозирования землетрясения на основе малейших подвижек земной коры.

Процессор защелкал, подбирая ближайший по спектральной характеристике шумовой объект.

Через 12 секунд на экране высветился ответ.

– М-да, – протянул Фактороу. – «Аномальный сигнал естественного происхождения, идентифицирующийся как удар железистого метеорита массой две-три тонны о лед». Пожалуй, включу-ка я все-таки Баха.

Он не доверял компьютерам – это было ясно. Как можно доверять калькулятору, работающему по заранее заданному алгоритму? Каждый день он слышал шумы, которые ни одному компьютеру и не снились.

Армстронг зажег еще одну сигарету. Действительно, компьютер имел неприятную привычку принимать все аномальные сигналы за звуки естественного происхождения.

– Но ты заметил, что частота достаточно низкая? – спросил он. – Как на вале турбины при запредельном режиме работы машины?

В этот момент в помещение акустической вошел Стивенсон с чашкой чая в руке. У британца была удивительная способность чувствовать, когда где-то что-то происходит.

– Шел мимо, – сказал он, – дай, думаю, зайду. Что-нибудь нашли?

Он присел на кушетку.

– Видите ли, получили сигнал, – объяснил Армстронг. – Компьютер утверждает, что это падение метеорита.

– А Берни не хочет согласиться с компьютером? – с усмешкой спросил Стивенсон скорее утвердительно, чем вопросительно – он уже хорошо узнал норов акустика.

– Точно, сэр, как вы догадались? – Фактороу изобразил на лице удивление. – Я не знаю, что это, но могу спорить – не метеорит.

– Опять в штыки с машиной?

– Метеориты такой массы падают один раз в сто лет. Кроме того, мне кажется, он все-таки искусственного происхождения…

Фактороу готов был спорить с любым командиром, хотя и служил уже четвертый год во флоте. Он не считался с тем, что экипаж лодки должен быть как одна семья, где командир – отец, старпом – мать, офицеры – старшие школьники, а матросы и мичманы – младшие дети. Кого капитан хочет слушать, он слушает, кого нет – отправляет к старпому. Фактороу был единственным, кто на правах капризного ребенка требовал, чтобы его выслушали.

Армстронг задумчиво кивнул.

– Хорошо. Идентифицируйте и доложите.

17

Должно быть, так и должен выглядеть ад, подумал Дроздов, выбираясь на мостик. Не огненный, раскаленный, каким привыкли его представлять, а настоящий, жуткий, сверкающий, загробное царство вечного, нескончаемого холода. Такого холодного, что не отличить от пламени. Но, пожалуй, пламя все-таки предпочтительнее…

Стоя на мостике, Дроздов и штурман Ревунков медленно превращались в ледышки. Зубы стучали часто и бешено. Перед заступлением майор решил надеть сапоги, стоящие у штурманского стола. Это были сапоги старпома на четыре размера больше его ноги. В промежуток он натолкал портянок и тряпок, но все равно это не спасало от холода.

В их задачу входило засечь сигнальную ракету. Если запустить шар-зонд в такую лунную ночь, как сейчас, его можно заметить с расстояния в десятки километров, а если прикрепить к нему осветительную «люстру», то расстояние удвоится.

Представший перед ними ландшафт, если можно дать такое определение стылой, бесплодной, однообразной пустыне, казался каким-то древним, чуждым миром и производил жутковатое впечатление. Небо было безоблачным и в то же время беззвездным. На севере, низко над горизонтом, смутно виднелась тусклая луна. Никакой белизны, только тьма царила вокруг. Казалось бы, озаряемый лунным светом лед должен был блестеть, сверкать, переливаться, точно подвески в хрустальной люстре – но вокруг господствовал непроглядный мрак.

Они стояли на мостике, в десяти метрах над уровнем льда. Очертания «Гепарда» терялись в проносившейся под ними льдистой поземке. Временами, когда ветер усиливался, морозная круговерть поднималась выше и, беснуясь, набрасывалась на обледенелую рубку. Острые иголочки жалили незащищенные участки кожи, точно песчинки, с силой вылетающие из пескоструйки. Правда, боль под анестезирующим воздействием мороза быстро стихала, вскоре они вовсе перестали ее ощущать. Как только ветер ослабевал, грохот льдышек стихал, и в наступавшей тишине слышалось только зловещее шуршание, точно полчища крыс метались в слепом исступлении у ног. Термометр на мостике показывал 42 градуса мороза.

Непрерывно дрожа, офицеры притопывали ногами, хлопали себя по бокам и все равно беспрестанно дрожали. Брезентовый навес плохо защищал от ветра. Дроздов мог бы соскочить с подножки и спрятаться под козырек мостика, но в последнюю секунду удержал себя. Где-то там, в этих скованных морозом просторах, затерялась кучка потерявших всякую надежду людей. Неужели их жизнь должна оборваться от того, что он просмотрит сигнал? Они до рези в глазах всматривались в даль, в ледовые дюны – только резь и слезы в глазах. Лишь лед, лед и лед – все кругом точно вымерло.