Жажду утоли огнем

Михаил Серегин

Жажду утоли огнем

Глава первая

Ничто не предвещало, что этот последний августовский день, начавшийся, как и все прочие, после булгаковской катастрофы на Волге в привычной суматохе наших обыденных спасательских дел, всколыхнет весь Тарасов жестокостью случившегося.

Дежуривший в тот день Александр Васильевич Маслюков по прозвищу Кавээн, получивший после событий в Булгакове майора, скучал на телефоне и с завистью поглядывал, как мы с Игорьком резались в шахматы, пытаясь доказать друг другу не столько преимущества своих стилей игры, сколько перспективность своего стиля мышления. Игорек, штатный аналитик нашей ФГС-1 – федеральной группы спасателей с допуском почти на все объекты, кроме сверхсекретных, недавно ставший капитаном МЧС, был большим поклонником Шерлока Холмса, точнее – его метода дедукции, поэтому в шахматах предпочитал стиль Анатолия Карпова. Меня же, напротив, от просчитанных на двадцать ходов вперед, осторожных и рационально построенных комбинаций этого советского чемпиона мира охватывала такая скука, что хотелось доску перевернуть, а фигуры раскидать по углам, чтобы найти их было невозможно…

Моей психической организации гораздо больше соответствовала кажущаяся нелогичность, парадоксальность и интуитивная импровизация Михаила Таля. Впрочем, для Игоря шахматы были только поводом для подчеркнуто индивидуального контакта со мной. Все его многочисленные попытки установить между нами какие-то особо доверительные или даже интимные отношения я всегда мягко, но уверенно пресекала, но до конца он, по-моему, с этим не смирился и теперь продолжал настойчиво добиваться своего, правда, каждый раз каким-нибудь окольным, сублимированным путем… Как вот сейчас – за шахматной доской…

Сколько бы я ни была увлечена игрой, я, в силу профессиональной привычки психолога наблюдать за собеседником, следила за его реакциями и эмоциями и отчетливо, как на ладони, видела, что, выиграв у меня, он испытывает примерно такое чувство, словно ему удалось уложить меня с собой в постель…

Каким, однако, интенсивным сексуальным смыслом может быть наполнена такая, казалось бы, интеллектуальная игра, как шахматы…

Наш обожаемый командир Григорий Абрамович по прозвищу Грэг укатил в командировку в Москву, в министерство, получать подтверждение на новые звания для троих из нашей четверки – он тоже совсем недавно получил звание подполковника… Возможно, заодно и новый допуск для нашей группы привезет, на этот раз – нулевой, что означает – «без ограничений»…

Кавээн жестоко завидовал Игорьку во всем, что было связано с проявлением интеллектуальных способностей, хотя сам в шахматы играть не умел и расположенности к глубокому анализу ситуации никогда не имел, ограничиваясь всегда ее поверхностным пониманием. Но для его должности старшего эксперта по оперативной обстановке особенной глубины мышления и не требовалось, а его способность мгновенно принимать в любой ситуации решение, которое оказывается хоть и формальным, но в целом верным, ставило его в совершенно независимое положение в нашей группе. Нам-то с Игорьком всегда нужно было спокойно, сосредоточенно подумать, прежде чем что-либо предпринять…

Кроме того, Кавээн серьезно, по-мужски дружил с Грэгом лет, наверное, уже с десяток. Им с нашим командиром на двоих было уже за восемьдесят, а нам с Игорьком вместе не стукнуло еще и пятидесяти пяти.

Вряд ли Кавээн отдавал себе отчет в этой зависти. Но завидовал он еще и тому, как Игорек непринужденно со мной разговаривает, и вообще – тому, что он всегда держится с женщинами совершенно свободно. Для Кавээна же общение с женщиной – это просто какая-то трудная работа, он смущается и боится противоположного пола. Это при том, что практически всем женщинам нравится его мужественность и он всегда вызывает в них живой интерес. Ненадолго, правда…

Поэтому Кавээну ничего другого и не оставалось, как только размышлять над очередным кроссвордом, изредка поглядывая на подозрительно долго молчащий телефон… Пару раз он даже снимал трубку, проверяя, не отключили ли нас от городской сети, мало ли что – может быть, наше Тарасовское территориальное управление МЧС задолжало связистам за пару месяцев…

Но телефон молчал, хотя обычно мы без дела долго не сидели – спасателям в современном городе всегда, как это ни печально, находится работа. То вызволять искалеченного водителя из покореженного в ДТП автомобиля, то вытаскивать слишком любопытного пацана из заводской вентиляционной шахты, то снимать с крыши доведенного жизнью до отчаяния самоубийцу…

Тут уже, в основном, моя работа – уговорить, снять стресс, нейтрализовать истерически-суицидальный синдром – все это у нас в группе входит в обязанности капитана МЧС, экстремального психолога второй категории Ольги Николаевой, то есть в мои…

Иногда и ФСБ к нам за помощью обращается – в рамках соглашения о сотрудничестве, подписанного год назад нашими министрами, выполнявшими так называемый ОБЖ – указ президента «О безопасности жизни в России»… Разные, словом, ситуации случаются.

Честно говоря, молчание телефона меня тоже настораживало. У спасателей сидеть без дела – плохая примета. Только совсем зеленые новички могут радоваться безделью. Те, кто поопытнее, чувствуют – готовится что-то серьезное, из ряда вон выходящее… Меня наше вынужденное безделье волновало каким-то неясным предчувствием, я даже зевнула пешку, чем здорово ослабила свою позицию на королевском фланге…

Телефонный звонок прозвучал неожиданно для всех нас, несмотря на то что мы его давно уже ждали… Кавээн вздрогнул и снял трубку. Не знаю, почему, но в душе у меня уже родилось ощущение какой-то беды… Я тоже вздрогнула и уставилась на Кавээна…

Главное достоинство Кавээна – мгновенная моторная реакция. Он держал трубку секунд пятнадцать, затем пришел в движение. Телефонная трубка еще не долетела до рычага, а Кавээн уже успел нажать кнопку общей тревоги, по которой диспетчер управления МЧС объявлял сбор подразделений гражданской обороны и теперь стоял у стенного шкафа и доставал из него свой рюкзак со спецснаряжением. Причем перемещался он по нашей дежурке так быстро, что едва успел крикнуть нам с Игорьком:

– Взрыв в роддоме. У вокзала. Шесть минут назад. В машину. Быстро…

Кавээн имел право нами командовать в отсутствие командира, хотя бы как старший по званию. Да и по опыту работы спасателем – тоже.

Шахматная доска полетела на пол, задетая моей неосторожной рукой.

– Ничья! Согласна? – крикнул Игорек, вылетая вслед за Кавээном в коридор.

«Конечно, согласна! – подумала я, глядя на маячившую передо мной спину Игорька, бегущего по длинному коридору к выходу. – Эта ничья – в мою пользу. Положение-то у меня проигрышное…»

И тут же все мысли у меня из головы вытеснила мгновенно вспыхнувшая тревога, вылившаяся в одно имя – Сергей! Во втором роддоме, у железнодорожного вокзала работал Сергей Ясенев, Сережа, моя первая, неудавшаяся, любовь и первая – самая острая боль…

Мы с ним любили друг друга целый год. Сильно любили… Пока однажды он не заявил мне, что ему не нужен никакой спасатель. Что он сам себя спасет, если возникнет такая необходимость. Что спасателем должен быть мужчина, а не женщина… «В семье, я имею в виду», – добавил он тогда. «В семье…» Он думал о семье, а я – о своей диссертации, которую я тогда начала писать… Вот вам и вся драма наших отношений. Теперь я – кандидат психологических наук с неустроенной личной жизнью… Банально? Да уж куда банальней… Но как больно… Утешает только одно – что мне всего двадцать четыре года и, я надеюсь, у меня есть еще время забыть о его существовании…

После того как мы расстались, я не видела его года три. Не знала, что с ним, как он сейчас живет, не женился ли?.. Знала только, что работает он в роддоме, психоэмбриологом… Всегда, кстати, считала, что эта отрасль психологии занимается профанацией – нет у эмбриона никакого сознания, его психика целиком бессознательна и все действия психотерапевта в этом случае сводятся к воздействию на психику будущего ребенка химическими, точнее сказать – фармакологическими средствами через организм матери… И по этому поводу мы с Сергеем тоже спорили жестоко и часто… Он утверждал, что у матери и ребенка до его рождения общая психика и сознание ребенка уже начинает формироваться под влиянием развитого сознания матери…

Кавээн уже сидел за рулем нашего спасательского «рафика», выкрашенного в яркие красно-синие цвета. Я запрыгнула в машину последней, дверь закрывала уже на ходу, выезжая из ворот управления на Камышинскую… До роддома ехать было километра полтора по центральным улицам с интенсивным движением. Кавээн включил сирену и направил «рафик» в самую гущу машин. С нашего пути все шарахались, уступая дорогу красно-синему автомобильному снаряду. Мы уже привыкли к скорости, с которой Кавээн возил нас на вызовы, и, едва попав в машину, привычным жестом пристегивали специально сделанные для этой цели ремни…

Тарасовские водители знали уже на собственном опыте, что со спасательским «рафиком» лучше не связываться… Задеть кого-то и оторвать, например, крыло у какой-нибудь машины – Кавээн мог запросто. И такие случаи уже бывали… Виноват в столкновении всегда был Кавээн, но сам он не расплачивался с теми, у кого слегка поуродовал машины. Платило в таких случаях управление МЧС, но платило, конечно, неохотно, и деньги получить с него можно было не раньше, чем через полгода…

До роддома мы долетели минуты за три… Зрелище было мрачное. Трехэтажное здание роддома представляло собой букву «П» с короткими ножками. Взрыв, видимо, произошел в средней части, на втором этаже. Что там случилось, отчего произошел взрыв, пока можно было только гадать. Но в самом центре здания зияла дыра во втором этаже, из которой вырывались языки огня и клубы дыма… Кругом стоял визг, крики женщин и медперсонала, пытающегося хоть как-то руководить роженицами.

Мы прибыли вторыми, после пожарных, которые уже влезли внутрь со своими шлангами и поливали все вокруг себя, нисколько не заботясь о том, что в палатах могут оставаться младенцы… Первая задача, которая перед нами стояла, – это эвакуация…

Я отчаянно крутила головой в надежде увидеть Сергея, но без всякого успеха.

Кавээн уже выяснил у пожарных, где был эпицентр взрыва, и сразу же понял, что у каждого будет много работы.

Взрывом отрезало от главного выхода палату младенцев. Существовал, конечно, запасной выход, с другой стороны, но он оказался заставлен хламом вроде разобранных пружинных кроватей, медицинского оборудования, которое еще не списали, но уже заменили новым, сломанных стульев, дожидающихся своего ремонта. Пройти по нему можно было, но лишь боком, эвакуация по нему была очень затруднена. Единственный вариант, который можно было серьезно рассматривать, – это встать цепочкой и передавать младенцев из рук в руки… Две медсестры и врач, метавшиеся в палате младенцев, не знали, что делать.

С той стороны, где произошел взрыв, по внутренним помещениям в сторону палаты двигалось пламя. Пожарные попытались в одном месте его перехватить, но безуспешно – огонь просочился, протек через их пенный блок и, вновь собравшись с силами, двинулся дальше по деревянным панелям коридора, по мебели и занавескам…

До палаты, из которой под общий рев младенцев, заглушающий временами даже шум рвущегося из окон в небо пламени, медсестры таскали по четыре младенца за раз и кое-как протискивались с ними через захламленный запасной выход, огню оставалось пройти метров тридцать. Вынести на улицу и сдать под надзор четырех санитарок удалось пока только шестнадцать младенцев. В палате их оставалось еще в два раза больше…

Это была очень странная и даже жуткая в своей неправдоподобности картина – завернутые в пеленки, а кое-где и развернувшиеся беспомощные грудные дети лежали прямо на газоне, окружающем чугунную ограду роддома, и кричали что есть мочи. Санитарки бегали между ними, совали им в рот соски, пытались завернуть тех, кто развернулся, тут же бросали эти попытки, потому что нужно было принимать новых младенцев из рук медсестер и укладывать их рядом, на траве, в общий орущий на земле «строй»…

Кавээн, едва разобрался в обстановке, сразу же бросился в правое от места взрыва крыло, где сосредоточился почти весь медперсонал, и тут же включился в общую работу – выводить, выносить и выгонять из здания родивших уже матерей, которые рвались в огонь за своими детьми, которых многие из них успели увидеть всего один-два раза… Там была суматоха и толкучка…

Мы с Игорьком побежали в левое крыло, спасать беспомощных младенцев, оставленных на попечение двух медсестер и одного врача. Если оценивать ситуацию объективно – грудные дети были брошены на произвол судьбы… Уже в дверях запасного выхода дорогу нам преградил мужчина в разорванном и грязном больничном халате. Халат его местами обгорел и был заляпан пеной из огнетушителя, лицо испачкано черными разводами копоти…

– Назад! – закричал он нам. – Все – в то крыло! Быстро!

Игорек попытался отстранить его с дороги, но получил такой удар кулаком в лицо, что отлетел от двери и едва устоял на ногах…

– Ты что делаешь, гад? – заорала я на врача. – Там же дети!

– Ух ты, козел! – пробормотал Игорь, приходя в себя. – Да я тебя сейчас!

Врач посмотрел на меня в упор серьезным до жути взглядом, и в этот момент я узнала в нем Сергея. Сердце мое радостно ухнуло куда-то вниз, а оттуда, снизу, уже поднималась знакомая волна раздражения – опять он за свое, опять он командует и хочет заставить меня, нас с Игорьком, делать все по-своему!

По-моему, он меня не узнал. В ответ на наши угрожающие движения он схватил со стены огнетушитель и приготовился включить его ударом об пол…

«Тоже мне – оружие против Игорька нашел!» – подумала я.

– Спасайте женщин! – крикнул он. – Они еще нарожают…

– Оставь его! – я дернула за рукав Игорька, уже приготовившегося провести боевой прием, грозивший Сергею как минимум сломанной рукой, а как максимум – шеей. – Время потеряем!

Мы и в самом деле могли застрять в этом коридоре надолго. Сергей был ростом около двух метров, атлетом его, конечно, не назовешь, но преграду в узком захламленном коридоре он представлял существенную. И неизвестно еще, удалось бы Игорьку с ним справиться. Силой его бог не обидел, я помню, что меня он поднимал на руки легко, как пушинку, и нес в спальню без малейшего усилия, словно я ничего не весила…

Во двор роддома одна за другой влетели четыре «Скорые», из них посыпались врачи и тут же стали подбирать с земли младенцев и загружать их в машины… За оградой раздался визг тормозов, и из крытого брезентом «ЗИЛа» начали выскакивать наши спасатели-волонтеры – прибыл первый взвод гражданской обороны…

«Скорые» загрузились и умчались опять, чтобы вскоре вернуться за новой партией едва обретших жизнь, но уже едва с нею не расставшихся маленьких людей…

– Оставь его, Игорь! – Я сама чуть не врезала Игорю, чтобы заставить того успокоиться и начать соображать. – Пожарная лестница!

Игорь наконец понял меня. Он плюнул в сторону застрявшего в дверях Сергея с огнетушителем в руках и побежал к пожарной машине с выдвижной лестницей, которая за ненадобностью стояла за оградой роддома. Я бросилась к нашим добровольцам-«партизанам», объяснять им их задачу. Офицер МЧС в любой ситуации может взять на себя оперативное управление подразделением ГО, если того требует обстановка… Через две минуты верхний конец лестницы уже выбил стекло в одном из окон палаты младенцев, а «партизаны» выстроились на ней в цепочку и начали передавать сверху вниз друг другу орущих детей…

«Теперь вроде бы успеем! – подумала я. – Вот скотина!»

Последнее, естественно, относилось к Сергею… Он всегда принимал наиболее целесообразное решение, даже если оно было жестоко… И теперь – выбирая между матерью и ребенком – кому из них остаться в живых, он отдал предпочтение матери в расчете на ее «репродуктивную функцию», – так это звучит на его языке…

Словно ему, профессиональному психологу, не было известно, каким стрессом оборачивается для матери трагическая потеря ребенка, особенно для современной, городской женщины, уверенной в большинстве случаев, что она пришла в этот мир не бороться с многочисленными врагами за свое выживание, а для того, чтобы его украшать… Психика современного человека сегодня разорвана представлениями о том, как он хочет ощущать себя в этом мире, и реальными возможностями существования. Представления большинства женщин о желанном образе жизни, к сожалению, формируются чаще всего не реалиями их жизни, а уровнем их интеллектуального развития, степенью эмоциональности и общим состоянием культуры общества… С трудом могу представить себе сегодня городскую женщину, которая перенесет смерть ребенка без какого-либо расстройства психики и станет рожать еще и еще – назло судьбе и смерти…

«Чертов сухарь! – подумала я негодующе и тут же вспомнила, несколько даже растерявшись, как этот „сухарь“ говорил мне такие слова, от которых не только голова кружилась – все вокруг меня кружилось, кроме его лица, склоненного надо мной, кроме его глаз, проникающих в самую глубину моей смятенной души, кроме его губ, жадно приникающих к моему телу…

«Стоп! – прикрикнула я на саму себя. – Опомнись! О чем ты думаешь? Ты должна думать о том, как помочь этим несчастным женщинам, многие из которых потеряли сегодня детей, а ты думаешь о себе, словно ты несчастней всех их. Прекрати сейчас же жалеть себя! У тебя и ребенка-то никогда не было…»

На последней фразе я стиснула зубы, стряхнула с ресниц неожиданно накатившие слезы и, подхватив с кровати беспомощно смотрящую на меня молодую женщину, осторожно повела ее к лестнице на первый этаж, оберегая от толчков ее огромный, как мне показалось, живот и следя, чтобы она не наступила куда-нибудь мимо ступеньки – за своим животом ей не видно было, что у нее под ногами… Женщина вцепилась в мою руку побелевшими от напряжения пальцами и смотрела вперед широко раскрытыми глазами…

Я прошла с ней уже один пролет лестницы, когда до меня вдруг дошло – она же еще не родила! Что же она делает в послеродовом отделении на третьем этаже? Ведь родильное отделение на втором этаже… Как раз в нем и произошел взрыв…

– Послушай, ты как оказалась наверху? Ты же не родила еще! – я остановилась на площадке между этажами и заглянула ей в глаза…

Кроме страха, я в них ничего не увидела…

– Я не буду никого рожать… – забормотала женщина. – Я не хочу никого рожать… Мне и одной хорошо, мне не нужно никого… Оставьте меня в покое… Я… Я ненавижу детей!

Я с опаской покосилась на ее живот. Какое там не буду! Хочешь или не хочешь, а придется… И – в самое ближайшее время, буквально – не сегодня завтра. Дольше уже тянуть некуда…

На вид ей было лет пятнадцать. Я не удержалась и погладила ее рукой по голове.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Чайкина Лариса…

– Мы с тобой сейчас успокоимся и поговорим, вот только на улицу отсюда выберемся…

– Да! Я хочу уйти из этого ужасного места! Я не хочу ничего! Я не хочу видеть врачей! Они все мертвые… Я ненавижу мужчин…

«Да это же бред самый настоящий! – подумала я. – Откуда она все это взяла?..»

Мы все еще стояли на площадке между этажами, и Лариса не двигалась с места, несмотря на мои легкие подталкивания. Она вцепилась в перила и закричала:

– Я не пойду туда! Я боюсь!.. Я не хочу туда…

«Она была в том помещении, где произошел взрыв, – сообразила я. – Она поднималась по этой же лестнице на третий этаж и теперь не может заставить себя спускаться. Я не должна ее заставлять делать это… Что же предпринять?»

– Хорошо, мы не пойдем туда, – сказала я перепуганной Ларисе совершенно спокойно, словно у нас с ней был выбор – спускаться вниз или не спускаться. – Давай поднимемся обратно…

И мы начали опять подниматься наверх, вызывая в лучшем случае недоуменные взгляды у тех, кто спускался вниз, а в худшем – раздраженные крики женщин и врачей, двигавшихся нам навстречу. Я впервые слышала, как матерятся беременные женщины, и это меня, скажу честно, не очень поразило… Гораздо больше меня поразили их глаза… У некоторых уже начались родовые схватки, в их взглядах и в их криках я не видела и не слышала ничего человеческого… Только боль, только желание, чтобы поскорее все это кончилось, – все равно, как…

– Куда вы меня ведете? Я рожаю!.. – кричала женщина лет тридцати и, ухватившись за перила рукой, образовала на лестнице пробку.

Медсестра пыталась оторвать ее руку от перил и не могла этого сделать…

– Да сделайте же ей кто-нибудь укол! – истерично старалась перекричать вопли женщины медсестра. – Она же прямо на лестнице сейчас родит! Ее нужно довести до машины… Да не ори ты, стерва!

Лариса смотрела вокруг с ужасом. Время от времени она оборачивалась в панике назад и начинала судорожно трясти головой.

– Я не хочу! Не хочу! – бормотала она, и слова ее становились все более бессвязными и невнятными, превращались в какое-то подвывание…

Мы поднялись с ней на третий этаж, я подвела девушку к окну и открыла створки. Внизу суетились люди, сверху их передвижения казались бессмысленными и паническими, но только для непосвященного взгляда. Я сразу определила, что есть два основных направления движения, по которым движутся все, кого я видела внизу, – одно из главного, не пострадавшего от взрыва, входа к многочисленным машинам, сгрудившимся во дворе роддома, второе – от машин обратно ко входу, это за остающимися еще в здании женщинами возвращались спасатели и часть работников роддома…

Прямо напротив пробоины в стене, образовавшейся от взрыва, на асфальте лежал труп женщины, выпрыгнувшей с третьего этажа… Она в момент падения ударилась затылком об асфальт и в то же мгновение умерла, но бросившиеся к ней врачи успели принять ребенка, которого она рожала уже мертвая… Теперь она лежала, накрытая какой-то тряпкой, и ждала, когда спасут живых и начнут заниматься теми, кто погиб во время взрыва…

Вдалеке, у ограды я разглядела сидящего на асфальте Сергея. Он обхватил голову руками и сосредоточенно смотрел на свои ботинки… Я поняла, что младенцев из левого крыла эвакуировали… Лестница только еще отъезжала от стены здания…

– Эй! – закричала, не жалея голосовых связок, я в раскрытое окно. – Давайте сюда! Лестницу – сюда! Нужно снять женщину!

Какой-то слишком умный пожарный начал махать мне руками и объяснять, что там, у меня за спиной, есть лестница, которая выходит как раз к главному крыльцу роддома. По ней, мол, отлично можно спуститься. Что же я, мол, сижу на окне и ору на весь двор…

– Надо мне, вот и ору! – сказала я вслух. – Умник нашелся…

Лариса вцепилась в мою руку и не выпускала ее, словно рука была ей какой-то надежной опорой в страшном мире, в котором вокруг только смерть и взрывы… Я посмотрела на нее и вновь подумала, что вести ее по лестнице нет никакой возможности… Этого просто ни в коем случае нельзя делать. Жизнь-то ей и ее ребенку я спасу, но вот вылечить от неизбежной в этом случае психической болезни, похоже, не сумею никогда…

Я снова высунулась по пояс в окно. И чуть не выпала из него от радости.

– Игорь! – завопила я. – Игорек! Я здесь! Подгони лестницу!

Игорю не нужно ничего долго объяснять. Он сразу понял, что раз я об этом прошу, значит, это мне необходимо. И не нужно задавать никаких вопросов и ничего советовать. Я наверняка сама все продумала. Расспросить о подробностях он меня всегда сможет и позже. А сейчас нужно прежде всего помочь… Это же один из законов неписаного Кодекса Первых Спасателей: «Не давай советов, когда от тебя ждут помощи».

Спускалась по выдвижной пожарной лестнице Лариса с гораздо меньшим страхом, чем по внутренней лестнице здания, хотя я не могу назвать этот способ спуска особенно удобным, особенно для женщины с огромным животом, которая вот-вот должна родить… Однако спустились мы с ней без всяких происшествий. Я задала ей несколько контрольных вопросов, убедилась, что стрессовое состояние не переходит в аффективную стадию, и отправила ее в первую областную больницу уже полностью, как мне показалось, успокоившуюся. По крайней мере – внешне.

К роддому вновь подлетела машина «Скорой помощи», на этот раз почему-то одна. Из нее выскочили двое крепких санитаров и начали быстро подбирать с асфальта младенцев и совать их в машину… Движения их были сноровистыми, действовали они стремительно, может быть, даже чуть торопливо, но это, наверное, простительно в той ситуации, в которой им приходилось работать… Пока я смотрела на них, право, у меня сложилось впечатление, что эти санитары работают не хуже наших спасателей. А ведь не профессионалы все же…

Из главного входа роддома вдруг выбежал Кавээн и прямым ходом направился к «Скорой помощи». Санитары к тому времени успели загрузить в машину шесть младенцев, в руках у них было еще по одному. Увидев бегущего к ним Кавээна, они на секунду остолбенели, но мгновенно пришли в себя и с младенцами в руках нырнули в машину. Мотор «Скорой» взревел, и она рванула с места сразу под шестьдесят километров. Двигатель, видно, был новенький…