Упавшие зерна. Бегущие ландыши

Лев Горнунг, Анастасия Горнунг

Упавшие зерна; Бегущие ландыши

От составителя

Как просто можно жизнь покинуть эту,Бездумно и спокойно догореть,Но не дано российскому поэтуТакою светлой смертью умереть.Анна Ахматова

Этими строками великая русская поэтесса надписала свою фотографию, подарив ее в конце 1930-х годов своим давним друзьям – поэтам Льву и Анастасии Горнунг. В книгу, которую держит в руках читатель, вошла лишь малая часть поэтического архива, оставшегося после смерти двух, малозаметных в жизни, представителей старой русской интеллигенции.

В конце 1980-х годов, после начала «перестройки», в полную силу зазвучали голоса давно умерших Волошина, Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, как бы полузабытых в силу советской опалы. Тогда же в кругах литературоведов и среди так называемой читающей публики было замечено имя Льва Горнунга, опубликовавшего воспоминания о своих встречах и дружбе со многими поэтами, составившими славу русской поэзии еще в первой трети XX века. Широко известными в те годы стали и вошедшие в десятки изданий фотопортреты Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Арсения Тарковского и его семьи, сделанные Львом Горнунгом в предвоенное время.

В 2002 году в Доме-музее Марины Цветаевой в день рождения Бориса Пастернака по инициативе его сына был проведен вечер «Борис Пастернак в воспоминаниях и фотографиях Льва Владимировича Горнунга». Выступили Е.Б. Пастернак, М.А. Тарковская и оба автора биографических очерков, включенных в настоящий сборник. Тогда, в связи с приближавшимся столетием со дня рождения Льва Владимировича Горнунга (1902–1993), родилась идея издать книгу о нем и его жене – писательнице Анастасии Васильевне Горнунг (1897–1956).

Как поэты они теперь почти неизвестны, и публикация даже небольшого числа их избранных стихов в данной книге дополнит «антологию» русской поэзии XX века. У Льва Владимировича в последние годы его жизни было опубликовано немало работ мемуарного и публицистического характера, но ни одного сборника стихов. У Анастасии Васильевны в 1920-х годах вышло около двадцати книжечек для детей, и только однажды, много позже ее смерти, на страницах «Нового мира» мелькнуло несколько стихотворений.

Все рукописи Анастасии Васильевны конфисковывались при ее неоднократных арестах и ссылках. Только после своего замужества и возвращения в Москву из последней ссылки в конце 1930-х годов она стала по памяти восстанавливать стихи своей молодости. В этом ей помогал муж – он собрал воедино все ее стихи, записывая их под диктовку.

Лев и Анастасия прожили сравнительно недолгую совместную жизнь. В трудные предвоенные, военные и первые послевоенные годы они без ропота переносили выпавшие на их долю тяжелые испытания.

В этом им помогали глубокая привязанность друг к другу и безграничная любовь к поэзии.

Лев Владимирович пережил жену на 37 лет. Это время было для него особенно тяжелым из-за полной потери зрения. Однако он мужественно сопротивлялся этой страшной невзгоде и даже от года к году, вплоть до самой кончины на 92-м году жизни, расширял (с помощью друзей и добровольных помощников) свою литературную деятельность.

Подборки избранных стихов обоих поэтов сопровождаются краткими очерками об их жизни и творчестве. В ряде случаев к стихотворениям даны примечания, представляющиеся нам необходимыми или полезными современному читателю. В приложениях даны сведения о публикациях поэтов.

Маргарита Воробьева

Лев Горнунг

Упавшие зерна

* * *Когда придешь в твои покои,То видишь все, как бы во сне:Из кожи с золотом обои,Барон Брамбеус на окне.Ты здесь живешь отдельным миром,Здесь наяву твой длинный сон,Тебе наш век виденьем сирымВ небытие перенесен.Твой мир прогрессом не затронут,Ты грезишь старым, дорогим,Твои мечты лишь в прежнем тонут,Ты прошлый век зовешь своим.И веет старыми векамиС твоих завешенных окон,И отшуршавшими шелкамиИ темным золотом икон.За рамкой пыльной, на картинеПастушки за витьем венков.Нет электричества в поминеИ телефона злых звонков.Поднос на столике, кофейник.На ножках чашки золотых.Какой-то любящий затейникЦветы нарисовал на них.И мнится: Чацкий, осторожно,Ступая мягко по коврам,Придет за Софьей, мучась ложно,Кидая взоры по углам.Или часы, в тени карниза,Пробьют, молчанье нарушив.Их заведет шалунья Лиза,Свечу с рассветом потушив.Какая горькая утрата.О время «Горя от ума».И борется с лучом закатаНа темной коже полутьма.И покидая эти былиИных времен, иной молвы,Услышишь вновь автомобилиНа красных улицах Москвы.

1921

ПОДРАЖАНИЕ ГЕОРГИЮ ИВАНОВУ *

На неудачи в стиле не взирая

И подходящего не находя штриха,

Сады еще неведомого рая

Я ясно вижу в поисках стиха.

В них дышится и счастьем и прохладой,

И постоянством неги неземной.

В них счастье называется усладой

И осень заменяется весной.

В них золото сгоревшего заката

Прозрачнее расплавленной слюды,

В них радуги из чистого агата

И ослепительно сверкающие льды.

Из облаков встает волшебный замок —

Жилище неразгаданных миров.

В нем хор переливающихся рамок

Походит на павлинее перо.

Я слышу тающие звуки лиры

И пение божественных Харит.

Звенят в руках архангелов секиры

И колокол мелодией звучит.

Но это длится только миг единый,

Вот снова прежняя знакомая стена,

В окно виднеется кремлевская твердыня

И белокаменно-московская луна.

1921

ИЮЛЬ

На облака ложатся тени,

И ветер – словно легкий тюль,

И золото зеленой лени

С лазури шлет к земле июль.

Мгла летнего тепла пролилась

В расплавленные зеркала

И в них случайно отразилась —

Так ослепительно бела.

1922

НАСМЕРТЬ Н. Г.*Был Иннокентий Анненский последнимИз царскосельских лебедей.Н. Гумилев. «Колчан»Поэт, твой облик мужественно-милыйНевиданный – мне виден из стихов.Тебе Россия странную могилуДала за хмель медночеканных слов.Ты Африку любил и пел Багдад,Тебя пленяла пышная Бассора.Всегда вперед и никогда назад,Ты жизнь прошел Путем Конквистадора.Но, может быть, из дольних кущ Эдема,Над пышным Романтизма Цветником,Средь звёздных жён полночного гаремаТы запылаешь Огенным Столпом.И из Чужого нам Небесного ШатраСозвездием Колчан взойдет над облакамиИ искрами далёкого КостраЗажгутся звезды, вспыхнут Жемчугами.Но и земной, а не из райских кущей,Ты будешь долго в памяти людей,Ты и сейчас остался самый лучшийИз акмеизма белых лебедей.24 АВГУСТА 1922 ГОДАВот уж год, как нет его на свете,Круглый, скоро прокатился он,А в ушах наматывает сетиЗакаленный и чеканный звон.Я читаю медленно и грубо,Временами тороплюсь скорей,И «Болонью» тихо вторят губы —Пятистопный золотой хорей.И звучат томительно и кроткоОбразы, волнующие кровь:«Подошла неслышною походкой,Посмотрела на меня любовь».Все стихи его, без исключенья,Я люблю, наверно навсегда,И не лучше ангельское пеньеВ райских упоительных садах.Их читать ничто не помешает,Не заставит никогда забыть,Неужели их не всякий знает,И не каждый сможет полюбить.

1922

* * *Через год я прочел во французских газетах,Я прочел и поник головой…Н. Гумилев «Шатер»«Середина странствия земного»Оказалась странствия концом,Смерть взяла тебя от нас иного —С просветленным, радостным лицом.Если даже «на земле не хуже» —Смерть твоя была не так «проста»,Над тобой никто почти «не тужит»И не смеет «целовать в уста».И молчит за райскою оградойОгнекрылых трубачей отряд.Их сердца сверкающей лампадойВ сумраке таинственном горят.Пусть Георгий, храбрых покровитель,За тебя поручится в раю,Аполлон снесет к нему в обитель.Лиру многострунную твою.И тогда, быть может, по заслугамБудешь ты за смерть вознагражден.Я же вспомню в светлый час досугаМрачный день забытых похорон…

1922

* * *Это сделал, в блузе светло-серой,Невысокий старый человек.Н. Гумилев. «Костёр»Пробил час и старая РоссияПовернулась красным колесом. —Не приход обещанный МессииЭто был, и не намек о нем.То народ-титан распутал сети,Без труда, как ворох паутин,И шутя сломал тиски столетий,Все сметая на своем пути.Был он мастер «ремесла святого» —Офицер последнего царя —С помощью отточенного словаОбо всем стихами говоря.Но погиб, посту не изменяя,Сохраняя твердость до конца,Ничего врагам не выдаваяМускулами своего лица.И рабочим старым отлитаяПуля просвистела не с холмов,Не к Двине, а, гулко замирая,У холодных невских берегов.Он упал на влажный пол сарая,Окровавлен, бледен, недвижим,И в глазах померкших – вестник рая —Промелькнул крылатый серафим.Не в побоище на поле бранном,Не с победой при звучаньи труб,А в столице северной туманнойЗамерла улыбка мертвых губ.Так он кончил с верой и надеждойСвой недолгий, плодотворный век.Это сделал в кожаной одеждеЗачерствелый, злобный человек.

1922

* * *

Густаву Шпету*

Должно быть обезумевший портнойСкроил меня потомству в назиданье,Чтоб грубое моё существованьеС тех пор отягощало шар земной.И вот – угрюмый, зоркий часовой,Я над Землёй застыл, как изваянье,Чтоб пенью птиц внимать и слушать ржаньеКоней, бегущих к влаге голубой.Чтоб всё познать как маги и факиры,И песен злых просить у нищей лиры,И петь в закат, пылающий вдали.А по ночам, старея год от года,Как в детстве, слушать древний бред Земли,Запоминать твой дивный лик, Природа!

1923

НАСЛЕДИЕМы пасынки Европы с давних пор,К её груди прижались, как щенята,Наш жребий брошен и глядит в упорБеззубый призрак будущей расплаты.Но горькое чужое молокоНам с каждым годом и родней и слаще,И всё же, в путь пускаясь далеко,Мы юность жизни вспоминаем чаще.Мы вспоминаем – и нередкий деньЯвляет запись о былых молитвах,О зареве хазарских деревень,О силе духа в рукопашных битвах.А лихорадку варварских телегНе вылечит Петрово начинанье —Лишь утром выпадает первый снегИ детское сильней воспоминанье.

1924

О РАЗЛУКЕ*Какая нам разлука предстоит,Кто скажет нам, при слове расставаньеЧто нам сулит петушье восклицанье,Когда огонь в Акрополе горитО. МандельштамНе все ли мы – нелепые завистники,Забывшие о прелестях тоски.Мечтаем о простом четырёхлистникеИ с розы обрываем лепестки.Ужели мы не ведаем, что гореОдно целит в зловещие года,Что ярче пламень светится во взоре,В котором мы не прочитаем: «Да».А пьяный хмель ненужного изгнанья —Заманчивый и радующий хмель,И не весна ведёт очарованье,А тёмный час и тёмная метель.И лишь тогда встаёт воспоминанье,Несущее назад былые дни,Когда мы пьём вино и расставаньеИ к новым встречам тянемся одни.

11 марта 1924 года

Н.Д.*Мы жизнь свою творим скупой и темной,Под ветхой кровлей делим страсть и сон,Наш дом надолго памятью огромнойИ снежными пластами занесён.В сухих ветвях запутались вороныИ карканьем тревожат тишину,Вокруг метель и ветра плач и стоны,А песню не услышать ни одну.Свою судьбу, ослепшую с годами,Мы наизусть запомнили давно,И припадать горячими губамиНам к полной чаше счастья не дано.И не уйти к соленым синим водам,Туда, где день как ветер – жгуч и крут,Где не для нас таким тягучим медомС ночных небес созвездия текут.

1924

* * *Падучих звёзд серебряные нити,Мильоны вёрст бегущие в секунду,Короткими и быстрыми стежкамиОстанутся в расширенном зрачке.И звук зерна, из высохшей пшеницыУпавшего на высохшую землю,Рождает мысль о пройденном пространстве,Не смеренном за краткостью его.Так призраком испуганные кони,Взлетев над бездной, в эту бездну канут,До гибели познать не успеваяМгновения, влекущего на дно.

1924

НАВОДНЕНИЕ*Мы как в Венеции в своей Москве живём,В окно любуемся и воду созерцаем,И струи шумные за отпертым окном —Глухую музыку – пустой душой черпаем.И пусть незыблемый, как каменный ковчег,Недосягаемый, в спокойствии и в силе,Не Кремль красуется – досужий человекСкликает голубей, чтоб музыки испили.Здесь город борется, но мало силы в нём,А волны цепкие подобны хищным стаям,Здесь – мы в Венеции, а не в Москве живём,В окно любуемся и воду созерцаем.

1926

КРЕМЛЕВСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ

Сергею Шервинскому*

Тогда ещё закат был розов, а лунаОранжевым плодом таилась за домами,И смутной вышиной владела тишина,И вышина сливалась с нами.Исполнен музыки и страждущей тоски,Когда душа пуста и только чувства полны,Я набережной шёл и слушал плеск реки,Закатом тронутые волны.И башни древние, и дальняя гроза,И камень, в сумраке залёгший у дороги,И встречных девушек прозрачные глаза,И резвых муз босые ноги.

1926

* * *

Н. М. Подгоричани*

Мы знаем, нам дана тоскаЗатем, что с нею плоть покорней,И – тщетно бьются сквозь векаВ подземной судороге корни.Продевши руки сквозь кору,Презрев своё благополучье,Мы прорастаем на ветру —Обугленные ветром сучья.Мы песни дикие поём,И прошумим, и прожелтеем,И только с места не сойдём,Соискушаемые змеем.И в тёмный смысл добра и злаВпиваясь острыми зубами,Мы видим – влага потекла,Но задержалась меж губами.И чёрных яблок естество,И чёрных листьев трепетанье —Мы сохраняем для того,Кто наше чует прорастанье.Кто не забыл, что тайный сокВсегда поит слепые корни,Что им – и горький дух высок,И низменная плоть покорней.

1928

* * *Шумят деревья и подчасК земле печально ветви клонят,Как будто в этот смутный часСвоё спокойствие хоронят.Вой, ветер! Радуйся и вой!Пляши в дымящихся просторах —Природы голос кочевойНа деревенских косогорах.И чёрных пашнях опьянясьВесёлым обмороком бега,Приветствуй солнечную грязь,Ещё набухшую от снега!Как бы мечтая – пусть о нём —Но зеленея сквозь мечтанья,Висят на воздухе пустомБерёз плакучих очертанья.И в праздном отдыхе влачась,И им сочувствуя, и маю,Я в этот сумеречный часЗелёным жалобам внимаю.

1928

БОГАЕВСКИЙ*Природа чувственна, но, мужествуя, СмертьК себе склонила лик Тавриды,Довлеет вечности – и каменная твердь,И гробовые пирамиды.Тая свидетельство о сумрачной борьбе,Залегшей в пропасти глухие,Здесь камни говорят молчаньем о судьбе,Испепеляющей стихии.Здесь солнце гневное не пощадило гор,И их пустые склоны – наги,И ветер носится со дна сухих озёрВ стоячий холод мертвой влаги.И нет косматых пальм – для них был строгим суд,И их краса давно изъята,Теперь кустарники корявые растутВ объятьях желтого заката.А эти крепости и груды кирпичей,Бред генуэзских капитанов…Но звёзды падают в соленый мрак ночейИ в жерло вымерших вулканов.Но киммерийским дням давно утерян счёт,И вот года покрылись пылью,И времени песок медлительный течётНад героическою былью.И крепко я люблю – и этот скудный райИ аскетическую сушу.О, как воспитывать он может, мертвый край,Живую человечью душу.

1928

* * *Без собеседника, зато*Лишь с одиночеством как с другом,И так, что творчество влитоВ пустую душу злым недугом,И нa зло праздному уму —Мы видим жизнь за смертным ложемИ мыслим только потому,Что сердцем чувствовать не можем.

1928

Ю.Н. ВЕРХОВСКОМУ*Из девяти – одной служа,На севере, в ночи, в порошу,Сквозь огнь войны и мятежа,Неся свою святую ношу,Еще с порога первых днейПриняв скупой судьбы подаркиИ плоть оставив, чтоб о нейЗаботились слепые парки,И чуть разматывая нить,Но жизнь украв у лихолетья —Не сладко ль путнику вступитьНа грань пятидесятилетия?Приветлива, но не грустнаБез полдня, без весны, без юга,Босая, ходит с ним однаПростоволосая подруга.И старый посох, верный друг,Взращен в лесах Гиперборея,Украсился цветами вдруг,И тем душистей, чем старее.Не с ними ль до конца идти,До дна испить святой отравы,Храня и в сумерках путиВысокий дар негромкой славы.

1928

ЗАКАТ

М. И. Тарковской*

В голубой колодец дняИзошло огнем светило.Солнце, солнце, ты меняТяжким зноем напоило.Спелым яблоком загарОхватил сухую кожу,Обмороком чёрных чарЧадный день склонился к ложу.Там, за лесом, в облака —В пышно-розовые гроздиРжавой памятью тоскаЗаколачивает гвозди.А пылающая твердьВсе прозрачней от сгоранья —Разве это только смерть? —Это праздник умиранья!

1928

* * *

Арсению Тарковскому*

Я задыхаюсь. Воздух раскалён.Глухой огонь охватывает тело,Гнетёт мой дух. Но углем тлеет он,Кипит водой, и мукам нет предела.И мысль кипит, и всё наединеВ самом себе мятётся чёрный разум,И света ждёт, и бредит в тяжком сне,И сквозь себя прозревшим смотрит глазом.

1929

РАСПЛАТАВ те дни, когда одним пожаромДышала огненная твердь,Мы счастья ждали, но недаромВзамен ему явилась смерть.И каждый вечер, страж суровый,Пути грядущего храня,Бесплодным падал шар багровыйНа пепел траурного дня.И с каждым шагом только кручеВился по камню путь кривой,И бились вороны, и тучиНеслись над самой головой.Тогда, разбив одним ударомСудьбу, как узел, пополам,Покорствуя суровым ларам,Явившимся из мрака нам,Постигли мы, не вняв напеву,Которому внимала плоть,Что суждено святому гневуНаш грешный пламень побороть.

1929

ДОРОГА

Софии Парнок*

Скрипело дерево в лесу,Сломавшись на юру,Про горькую свою красуИ трепетало на весу,Бессвязно, как в жару.И по глубоким колеямМеж рытвин глинистых и ямВприпрыжку лошадь шла,Телега будто мстила нам —В колдобинах трясла.И лёжа навзничь на доскеС дубовой веточкой в руке,Нечёсан, неумыт,Я слушал ветер вдалекеИ рядом – стук копыт.И видел – к чёрным облакам,Шумящие навстречу нам,Из праха, из борьбы,Как изгородь, по сторонамВозросшие дубы.И пусть привольней и ровнейИдти иным путём,Там небо ярче и синей,Но я сберёг для этих днейСебя в себе самом.

1928

* * *В жаркий полдень под забором,Буйной свежести полна,Ты для нежных трав укоромРаспустилась, белена.На лугах тебе не рады,Цветникам ты не мила,У кладбищенской оградыТы приют себе нашла.И покорный тайным силам,В час, когда лучи палят,По твоим зелёным жиламСумасшедший бродит яд.Но, таясь, как на свиданье,Я иду тропой кривойРазделить твоё изгнанье,Нелюдимый жребий твой.Ветер спит, зачахли травы,Жгучий зной вдыхаю я.Нет ли и в тебе отравы,Тёмная судьба моя?

1929

* * *

Л. Е. Фейнбергу*

И мелкий бисер частых звёзд,И сосен неоглядный рост,И ранняя прохладаУмолкнувшего сада.Сквозь ветви на небе виднаЕщё неполная луна,Но хоть окно и настежь,Ты, память, всё мне застишь.Сверчок стрекочет на печи,Облюбовавший кирпичи,– Уймись, бессонный, будет!Твой голос всех разбудит.Нам нужно нынче отдохнуть,Мы выйдем ночью в звездный путь,К своей судьбе далекойПойдём во тьме глубокой.И будем бодрствовать, когдаПроблещет по небу звезда,И вскрикнем: Всё пропало!Ещё одной не стало!Но разве есть для бездны счёт?!И наша жизнь звездой мелькнет,И невозвратны годы,Как с гор весною воды.

1929

БАБЬЕ ЛЕТОСпелых гроздей алый груз,Серый ствол рябины,Я гляжу, не нагляжусь,На макушку заберусь,Погляжу с вершины.Бабье лето, я ль не самЖдал тебя с любовью,Солнце вёл по небесам,По желтеющим лесамПлещущее кровью.Разве я не так влюблён,Я ль не понимаю,Что морозом опалён,Расцветился ярко клён —На зло, на зло маю.Я и сам тому не рад,О, сентябрьский холод!Деревенский листопад —Сердце ждёт твоих наград,Неуёмный голод.Косит осени косаПёстрых листьев племя,Мне ж одна мила краса —Голубые небеса,Золотое время!

1929

ЛЕНИНГРАДКЕ*Нам редко видеться дано,Но наша встреча не случайна,Значенье прежних дней темно,А город Ваш – всё та же тайна.Я помню мартовский закатИ звезды в небе лиловатом,И опустелый Летний Сад,И памятник перед Сенатом.Четыре дня, но до сих порЯ вижу их как на ладони —Вокзал, и Невский, и простор,И Клодта вздыбленные кони.А завтра – солнце в синеве,А к ночи – полосы сияний,И наша встреча на НевеПри лунном блеске снежных зданий.И будто в воздухе гроза,И рядом чья-то тень, сурова,И чьи-то скошены глаза —Но пусто вдруг – и снова, снова…И это всё, чтоб – верный страж —Пока года гремят как танки,Всю жизнь я помнил профиль ВашИ дом старинный на Фонтанке.

1929

МОСКВАКак ладонь, земля покатаИ как совесть нечиста,Вот затем-то вдоль закатаРаспростёрся храм Христа.Неприступны, будто горы,Удалившись на покой,Высоко стоят соборыНад чернеющей рекой.И упорствуя по склонам,С мостовой едва-едваЕстеством своим зелёнымТщетно борется трава.Ты не тополь, в самом деле,С пыльным ворохом листвы,Но влачи свои неделиВ душном воздухе Москвы.Плески вёсел, крики с лодок,То гитара, то гармонь,Злись на целый околоток,А гуляющих не тронь.И в который раз зеваяЯ смотрю, как вдоль рекиКрасные зрачки трамваяПроплывают, далеки.Но пленён старинной модойЯ приемлю жребий мой —Тёмным вечером с природойРазговор глухонемой.

18 мая 1929 года

К МОЕЙ ДУШЕКотёнком падай с высотыНа все четыре лапы сразу,В когтях стремленье держишь ты,А не фарфоровую вазу.Гляди, внизу для жадных рукПовисло яблоком пространство —И вот прыжок и мягкий стукВ его земное постоянство.Тебе паденье не в укор,Ты рвёшься к таинствам природы,Распылена как метеор,Прошедший пламенем сквозь годы.Ещё в космической далиДля сожалений, для стенанийУзнала ты, что вне землиСтаринных нет воспоминаний.Гляди, цветут и ждут поля,Струятся и смеются реки,Свет солнца в каждом человеке,Перед тобой твоя Земля,Ты к ней привязана навеки.

1930

ВЕСЕННИЙ ВЕТЕРВесенний ветер над Москвой.Ещё февраль, но ясен полог,И снег, земля, источен твойДыханьем солнечных иголок.На Маросейке, на Тверской,На Красной площади – повсюдуСмотри, везде восторг какойИ удивленье, будто чуду.А в синем небе облака,Но их – дымящихся – немного,И так прекрасна, так легкаЗемная зимняя дорога.Ещё вчера с душой пустойМы к бездне шли опустошённой,А нынче – в полдень золотой —Полны природой воскрешённой.И нам, обрадованным ей,Весна твердит, ещё из гроба,Что навсегда из наших днейУйдёт зимы и тьма и злоба.

1930

КУНГУР*Солнечно-каменный Кунгур,Холмов лесистых мир суровый,Твой известняк высок и хмур,В цветах – то жёлтый, то лиловый.И пихты стройные твои,Высоки и неколебимы,И пропасти, а в них струиКлючей, вовек неистощимы.Как много древней красотыВо тьме уральских гор, как много!И ты простёрлась здесь – и тыСредь скал ступенчатых, дорога!Под знойным небом облакаПроходят, медленные, мимо.Тоска моя, ты здесь легка,Ты землю любишь, нелюдима.Вот, наконец, и мы с тобойПространствовали в дивном мире,Вот, наконец, и ты со мнойПо новой едешь, по Сибири!

1931, скорый поезд Москва-Новосибирск

* * *Плещется Волга в борта парохода,Я на тебя загляделся, Природа, —Сердце пронзает твоё остриё,Солнышко-Вёдрышко, счастье моё!Справа лесные стоят берега,Слева легли заливные луга,Ветряных мельниц простёртые длани,Белые церкви, да избы, да бани.Всех ты качаешь на вольных волнах,Кто – пароходом, а кто – на плотах,Матушка Волга, теки величаво,Слава тебе, неизбывная слава!Каждая заново бьётся волна,Ты ж вековые хранишь времена,Старые песни да новые были —Все о тебе – до сих пор не остыли.Песня о Разине, где ты слышна,Где ты, персидская, пела, княжна:«Эх, коль не кинешь мя, режь меня, режь мя!»Кинешма, Решма! Эх, Кинешма, Решма!Но только пена шуршит у винта,В небе далёкая спит высота,Спят облака, но дробясь в отраженье,Сверху спокойные – снизу в движенье.Плещется Волга в борта парохода,В дивные дали влечёт нас Природа.Грудь согревает твоё остриё,Солнышко-Ведрышко, счастье моё!

1932, Верхний плес. Район Кинешмы и Решмы

СОКИ ЗЕМЛИДолго я ощупью шел наугад,Жизнь моя! Юность! Я нØ жил в те годы,Не от того ли я нынче так радПозднему счастью, дыханью природы.Вот я вхожу под сквозящую сень,Слышу движенье и подступы крови,Будто гляжу сквозь кору и весь деньВербам ли, птицам ли радуюсь внове.Соки наверх поднялись из глубинК почкам набухшим. Прозрачны и черныСнежные глыбы в лесу, и со льдинВоды с журчаньем бегут, непокорны.Будто Снегурочка в роще поет,Чьей-то свирелью томится печальной,Отзвуком из лесу, песней плывет,Розовым облаком, памятью дальней.Время ль уходит судьба ль надо мной,Но с каждым годом в погоду такуюПризрачней, тоньше при встрече с веснойСчастьем томлюсь и без солнца – тоскую.

1933

ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД*

Сергею Шервинскому

Наш челнок слегка качается,Чуть поёт под ним вода,А вдали обозначаетсяОдиночная звезда.И закат, и церкви белые,То разрознены, то в ряд,Как века окаменелые,Словно призраки стоят.И налитые озёрамиБеспредельные луга,И повсюду перед взорамиВ жёлтых отсветах стога.Запах сена, запах времени,Праздных мыслей череда,Дни без роду и без племени,Отшумевшие года.Дремлет вечность, а мгновеннаяК вёслам ластится волна,Входит в город сокровенная,Не простая тишина.В белый час ночной бессонницыИз-под тёмных куполовНам не шлёт она со звонницыПерезвон колоколов.Не поётся ей, не бредитсяСредь безмолвия и сна,А за Волховом НередицаВ тёплых сумерках видна.

1936

ЖИЗНИ НАВСТРЕЧУ*Мост возле Сызрани. Как долгиЕго столбы в окне сквозь дым.Луна бескрайность тёмной ВолгиЗажгла сияньем голубым.Разлив весенний, необъятный,Огни далёких берегов,Природы голос, сердцу внятный,И постижимый, и понятныйНебес полуночный покров.Глядишь вперёд и ждёшь, и знаешьКуда ведёт судьба твоя,Звездой рассветной, дымом таешьИ вдруг, как внове, припадаешьГубами к чаше бытия.

Апрель 1937 года, скорый поезд Москва-Ташкент.