Полная версия
Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1
Людмила Мартьянова
Сонет Серебряного века: Сборник стихов: Т. I
Ренессанс русской поэзии
«Ренессанс русской поэзии» – так принято называть тот глубокий эстетический и духовный переворот, который произошел на рубеже XIX—XX столетий в русской словесности. Всплеск идей и художественных форм, характерный для последних десятилетий XIX в. и первых лет века XX, знаменовал собой наступление новой литературной эпохи, получившей в истории литературы уже столь привычное нам имя – Серебряный век русской поэзии.
Новая литературная эпоха удивительно многолика. Влияние самых разных религиозно-философских систем и литературно-эстетических концепций сказалось на величайшем многообразии поэзии рубежа веков. «Скорбные» интонации бесчисленных подражателей С. Надсона, религиозно-философский символизм Д. Мережковского и 3. Гиппиус, декадентство с его нравственным релятивизмом, проповедь «новой поэзии» В. Я. Брюсова, теургия и культ мистической любви к «Вечной Женственности» так называемых «младосимволистов» (А. Белый, Вяч. Иванов, А. Блок), позднее «Цех поэтов» и акмеизм и т. д. – все это грани одного времени. Каждый из поэтов Серебряного века явил свой собственный неповторимый поэтический дар.
Но есть черты, в той или иной степени присущие творчеству всех поэтов рубежа столетий, в частности острое ощущение «художественного вещества поэзии» (В. Брюсов), необычайный интерес к поэтической форме и желание ее постоянного обновления. Опыты в области стихораздела, ритмики, метрики, строфики подчас превращались в эксперимент, иногда – в литературные упражнения или литературную игру: В кругу Вяч. Иванова была в ходу ... изысканная игра: поэт, написав сонет, посылал его другому с недописанными строчками, а другой, угадав по ним рифмующиеся слова, отвечал ему «ответным сонетом» на угаданные рифмы[1].
Сонет принадлежит к так называемым «твердым формам» – поэтическим произведениям, построение которых связано с определенными исторически сложившимися правилами строфики и рифмовки. Большинство «твердых форм» (рондо, рондель, триолет, канцона, вилланель, ритурнель, газелла, рубаи, секстина, сонеты разных типов) родом из средневековой западноевропейской или арабо-персидской поэзии, в том числе и «венок сонетов» – форма, которая благодаря своей трудности была особенно популярна. Традиционный сонет состоит из 14 строк – двух четверостиший и двух трехстиший (во французских сонетах) или из трех четверостиший и одного двустишия (в так называемом «шекспировском сонете») с четкой схемой рифмовки строк. В «венке сонетов» 14 стихотворений (по числу строк в сонете) и один «магистрал». Однако многие авторы в своих произведениях пытались избегнуть однообразия традиционной формы и шли на самые разные изменения обычной схемы. В подобных изменениях, безусловно, сказывается индивидуальность поэта.
Собрание в одной книге поэтических опытов разных авторов в области одной «твердой формы» дает нам своеобразный портрет литературной эпохи – вместе с именами «мэтров» Серебряного века соседствуют имена сравнительно мало известные и совсем неизвестные широкой публике. Некоторые из авторов, чьи произведения представлены в книге, успели выпустить всего 1—2 поэтических сборника малыми тиражами и навсегда исчезли с поэтической сцены...
Каждое из литературных направлений в поэзии Серебряного века сопровождалось длинным шлейфом эпигонов и графоманов, «пытавшихся спустить на рынке драгоценную утварь и разменять ее на мелкую монету»[2]. Однако даже и их, казалось бы, незначимое по сравнению с поэзией «корифеев» творчество составляет неотъемлемую часть мира русского поэтического Серебряного века. И пусть современникам иногда приходилось говорить о какофонии в поэзии того времени, тем не менее, эти несколько десятилетий на рубеже веков воспринимаются ныне как единые «буря и натиск», как время, когда поэзия оказалась неразрывно связана с глубоким духовным переворотом, не только с новой эстетикой, но и с «божественным идеализмом» – «вопросами о бесконечном, смерти, о Боге»[3].
М. С. Федотова (Егорова)
кандидат филологических наук
Леонид Трефолев
Кри-кри
(Всеволоду Леонидовичу Т<рефол>еву)
1«Дети! возьмите игрушку:Я подарю вам ее, —Я подарю вам не пушкуИ не стальное ружье...»– «Пушки и ружья, мы знаем,Нынче гремят за Дунаем, —Бой от зари до зари...»– «Вы же от утра до ночиЩелкайте, сколько есть мочи,Щелкайте, дети, кри-кри!»2Милое юное племя!Ты уж заранее знай:И для тебя будет время —Видеть широкий Дунай!Но, голубой, многоводный,Будет рекой он свободной, —Светлой дождется зари...Вам уж не нужны игрушки —Ружья, солдатики, пушки, —Щелкайте, дети, кри-кри!1877
Пушкин и ...Манухин
Сонет
«Суровый Дант не презирал сонета!»(Так Пушкин наш великий возгласил).«Издания народного поэтаСтрах дороги: купить не хватит сил.Чей это грех? Дождусь ли я ответа?» —Так юноша издателя спросил.Издатель же, холодный, словно Лета,Урядника на помощь пригласил.«Лови его! Сей юноша зловредный:Желает он, чтобы народ наш бедныйНад Пушкиным очнулся». АлгвазилК народу был исполнен состраданья:На Пушкина перстом он погрозил,Велев читать... Манухина изданья.1884
Кровавый поток
Сонет
Утихнул ветерок. Молчит глухая ночь.Спит утомленная дневным трудом природа,И крепко спят в гробах борцы – вожди народа,Которые ему не могут уж помочь.И только от меня сон убегает прочь;Лишь только я один под кровом небосводаБестрепетно молюсь: «Да здравствует свобода —Недремлющих небес божественная дочь!»Но всюду тишина. Нет на мольбу ответа.Уснул под гнетом мир – и спит он... до рассвета,И кровь струится в нем по капле, как ручей...О кровь народная! В волнении жестокомКогда ты закипишь свободно – и потокомНахлынешь на своих тиранов-палачей?..1889
Океан жизни
Сонет
Пред нами жизнь – широкий океанНежданных бед, тревоги и напастей, —И, покорясь нам неизвестной власти,Мы вдаль плывем, окутавшись в туман.Давно погиб бы в нем я от напасти,Давно меня умчал бы ураган...Но мне судьбой хранитель верный дан,Смиряющий порывы бурной страсти.С ним не боюсь житейских грозных бурь,Не утону с ним в безднах океана:Родной народ мне виден из тумана.Увижу с ним небесную лазурь...И, музыкой народных песен полны,Свободные вокруг меня заплещут волны.
Виктор Буренин
Глубина и благородство воззрений Михневича
Писатель некий, в «Новостях»Строчивший всякий вздор невинный,Был у приятеля в гостяхИ на столе узрел пятиалтынный,Который взять он скрытно мог,Но от греха себя, однако, остерег.Узнав о факте сем, известныйФельетонист Михневич молвил так:«Вы скажете, писатель сей – простак;А я скажу, что он высоко-честныйИ гражданин, и либерал.Гордиться им должна эпоха:Пред ним лежал пятиалтынный плохоИ – дивная черта – его он не украл!»Современные сонеты
Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка изливал;
Его игру любил творец Макбета;
Им скорбну мысль Камоэнс облекал.
И в наши дни пленяет он поэта...
I
Е. Утин Гамбетте
Мы сходны по судьбе, Гамбетта, друг:Надев перчатки из парижской лайки.Гремим словами праздными вокруг,Уподобляясь звонкой балалайке.Порой кряхтишь ты громко от натуг,Республики завинчивая гайки,И я кряхчу, рискуя лопнуть вдруг,Когда изобличаю вред нагайки[4].Ты был когда-то славный адвокатИ пред толпою глупой заурядЛюбил в те дни порисоваться позой.Я адвокат и ныне и порой,В моих речах за ложь стою горой,Но в миг тот мню себя маркизом Позой.II
Причины грусти В. А. Полетики
О чем грустишь, что мрачен, Полетика?..Утих азарт за страждущих славян,Вновь в обществе господствует «клубника»,Веселый снова властвует канкан.Теперь орлом в газете полети-каИ, предка своего приявши сан,Как архиятер, исцеляй от тикаМорального беспечных россиян...Но ты молчишь на сей призыв гражданский?..Иль ты смущен чумою астраханскойИ от нее боишься умереть?Иль недоволен податью акцизной?– «Ах, нет, не то, – ты молвишь с укоризной:Три у меня подписчика на треть».III
А. А. Краевскому
По случаю пятнадцатилетия «Голоса»
Пятнадцать лет, маститый журналист,Ты издавал умеренный свой «Голос»;Внимая за него зоилов свист,Ты постарел, твой убелился волос.Но все ж душою, как младенец, чист,Ты пожинал подписки спелый колосИ выпускал свой ежедневный лист —И обо всем на том листе мололось!А лист печатный все переносил:Болтали в нем, трудясь по мере сил,Писцов, курьеров министерских стая,Болтал Бильбасов, Безобразов сам;И мед статей их лился по усамУ публики, ей в рот не попадая...IV
Ессе Номо
Брось честный труд, науку, позабудьИдей свободы пылкие приманки:Иной есть путь, прекрасный, вольный путь:Скорей займи кассира место в банке —И постарайся миллион стянуть...Тогда пойдут пиры и содержанки,К тебе начнут аристократы льнуть,Чтоб им на векселя ты ставил бланки;И будешь ты и славен, и велик,И счастье жизни будет не из книгТвоей душе ликующей знакомо;И адвокат, судья и прокурорК тебе преклонят с завистию взорИ прорекут с восторгом: «ecce homo!»Кандидат
Лихая тройка в ресторан ДоротаПримчала их. Пробравшись в зимний сад,В уединенье полутемном гротаОни вдвоем, счастливые, сидят.На столике бутылок строй без счета,Стаканы влагой золотой блестят.Она прекрасна, как мечта Эрота,Он тоже мил: он юный кандидат...Не на судебное, однако ж, место,Как думает она, его невеста —Он кандидат на славную скамью,Что мы зовем скамьею подсудимых:Он куш украл, и вот из уст любимыхВнимает он: «За наше счастье пью!»...Из цикла Военно-политические отголоски
СонетМне снился сон: от края и до краяЕвропой всей владеют пруссакиИ формируют из людей полки,Везде порядок мудрый водворяя.* * *Вокруг полков свиней толпится стая,Баранов жирных блещут курдюки;Профессора пасут их, сквозь очкиПо-гречески Гомера разбирая.* * *Весь мир цветет: всем смертным почтальоныПриносят письма в срок, везде вагоныВ назначенные движутся часы,Ретур-билеты введены повсюду,И над землей развеян запах чудныйГороховой берлинской колбасы!
Николай Минский
1885
* * *Заветное сбылось. Я одинок,Переболел и дружбой и любовью.Забыл – и рад забвенью, как здоровью,И новым днем окрашен мой восток.Заря! Заря! Проснувшийся потокМне голос шлет, подобный славословью.Лазурь блестит нетронутою новью,И солнце в ней – единственный цветок.Сегодня праздник. Примиренный духПрощается с пережитой невзгодой.Сегодня праздник. Просветленный духВстречается с постигнутой природой.Сегодня праздник. Возрожденный духВенчается с небесною свободой.Тишина
Над морем тишина. Вблизи и в отдаленьи,Перед угрозой тьмы забыв раздор дневной,Слились пустыня вод с воздушною волнойВ объятьи голубом, в безбрежном сновиденьи.И столько кротости в их позднем примиреньи,Что берег побежден небесной тишинойИ скалы замерли над синей глубиной,Как эхо грустных слов, поющих о забвеньи.И вот зажглась звезда. Быть может, там вдалиОна окружена немолчным ураганом,Но, разделенная воздушным океаном,Она – лишь робкий луч для дремлющей земли,Лишь предвечерний знак, лишь кроткое мерцанье,Над темной тишиной лучистое молчанье.Ложь и правда
Давно я перестал словам и мыслям верить.На всем, что двойственным сознаньем рождено,Сомнение горит, как чумное пятно.Не может мысль не лгать, язык – не лицемерить.Но как словам лжеца, прошептанным во сне,Я верю лепету объятой сном природы,И речи мудрецов того не скажут мне,Что говорят без слов деревья, камни, воды.И ты, мой друг, и ты, кто для меня былаПоследней правдою живой, и ты лгала,И я оплакивал последнюю потерю.Теперь твои слова равны словам другим.И все ж глаза горят лучом, земле чужим,Тебе и мне чужим, горят – и я им верю.* * *Он твердою рукой повел смычок послушный,И струны дрогнули, и замер людный зал.Разряженной толпе, чужой и равнодушной,Он в звуках пламенных и чистых рассказалДуши доверчивой все тайны, все печали:Как страстно он любил, как сильно он страдал,О чем он на груди возлюбленной мечтал,О чем в молитвы час уста его шептали.Он кончил – и похвал раздался плеск и гул.Художник! Тот же Бог, что в грудь твоювдохнулМелодий сладостных священную тревогу,Теперь толпе велит беситься и кричать.Иди: она зовет!—Толпа, и внемля Богу,Лишь воплями, как зверь, умеет отвечать.* * *Я слишком мал, чтобы бояться смерти.Мой щит не Бог, а собственная малость.Пытался я бессмертие измерить,Но сонной мыслью овладела вялость.Я слишком мал, чтобы любить и верить.Душе по силам только страсть иль жалость.Под сводом неба, кажется, безмернымЯ вижу лишь свой труд, свою усталость.Лежал я где-то на одре недуга.Мутился ум. И вдруг Она предстала,Твердя: молись! Я – вечности начало,Я – ключ всех тайн, порог священный круга.И я ответил с дрожию испуга:– Мне холодно. Поправь мне одеяло.Портрет
Под низким дерзким лбом двойным каскадомВзметнулся пепел вьющихся кудрей.Глаза без век, в щелях – глаза зверей —То жгут холодным непрозрачным взглядом,То резвым смехом леденят. А рядомОкруглость щек и девственность грудейТвердят о сне желаний и страстей.И детский рот не тронут знойным ядом.Но вот, бледнея, села за рояль.Преображенье дивно и мгновенно.Весь мир любви, дотоле сокровенный,Ей клавиши открыли и педаль.Душа грозой проснулась в пальцах рук,Горячей кровью бьет за звуком звук.* * *На разных языках, все знаками другими,Начертана в душе загадка красоты:Цветами, звуками, отливами мечты.Но есть один язык, родной между чужими.То – прелесть женская, то – чарами ночнымиОбвеянный чертог любимой наготы.И на язык родной, на милые чертыПеревожу весь мир и сравниваю с ними.Весна ль идет в цветах, – ты, женщина-дитя,Проснулась на заре, смеясь виденьем ночи.Идет ли осень к нам, – твои я вижу очи,Под золотом волос поникла ты, грустя.Доносится ли песнь или звезда мерцает, —Тебя, одну тебя, душа в них созерцает.Всем
С улыбкой робости и нежности безмерной,О, сестры милые, всю жизнь я отдал вам.Одну из вас любил, кого? – не знаю сам,Одна из вас, но кто? – душой владела верной.Не ты ль, бесстрастная, с усмешкой лицемерной,Не ты ль, невинная, чьи мысли – белый храм,Не ты ль, беспечная, чей смех – сердец бальзам,Не ты ль, порочная, с душою суеверной?Одну из вас любил, но чтоб слова любвиДостигли до нее, я всем твердил признанья.Но вот приходят дни и близок час молчанья.Звучи, о песня, ты мой вздох переживи,Всех воспевай сестер и каждую зовиЛюбимой, избранной, царицей мирозданья.Мадригал
Зачем, в своей красе увериться желая,Глядишь, красавица, в стекло немых зеркал?Твой образ, чуть уйдешь, бесследно в них пропал,Твоя соперница тебя сменит, блистая.В глаза мои взгляни. Восторг их созерцая,Слезою страстною увлажив их кристалл,Поймешь, как жгуч твой взор, как ярок уст коралл,Как царственно сильна твоя краса живая.Когда же ты уйдешь к поклонникам другим,Твой образ не умрет в моих глазах влюбленных,Но в одиночестве, в тиши ночей бессонныхВозникнет в мыслях вновь он, памятью храним.И все соперницы, в их зависти змеиной,Не смогут в нем затмить ни черточки единой.Поцелуй
Когда в карету сев и очутясь вдвоем,В объятье мы слились ожиданно-нежданном,Кругом стояла ночь и в небе бестуманномЧуть дрогнул мрак пред недалеким днем.Нас мягко вдаль несло невидимым путем,И поцелуй наш рос в движеньи неустанном.Закрыв глаза, сплетясь в блаженстве несказанном,Мы льнули, таяли, жгли жалом, как огнем.И время замерло, и не было сознанья...Когда ж вернулась мысль и ожил взор очей,Дневной струился свет на улицы и зданья.И верил я, дивясь внезапности лучей,Что этот свет возник от нашего лобзанья,Что этот день зажжен улыбкою твоей.Треугольник
На пламень уст твоих, лобзаньем воспаленных,Я отвечал иным – и не твоим – устам,И мой огонь, как день к подводным льнет цветам,Сжигал меня лучом, уж раньше преломленным.Сменив восторг стыда восторгом исступленным,Мы вкруг любви слились, подобны трем звездам.И тот, кто жег других, сгорал меж ними сам,И тот, кто разлучал, был сам звеном влюбленным.Потом настал отлив. Наедине, в тиши,Познал я ужас, скорбь, но лишь не повседневность.Пусть Тайну я убил, но рядом с нею РевностьЛежала мертвою на отмели души.И, глядя на сестер, – когда-то их невольник, —В раздумье на песке чертил я треугольник.Парижанка
Из башмачка с прилипшим мотылькомВ сквозном чулке, прозрачней паутины,Нога обнажена до половины,Зовет, манит. Обтянут стан мешкомБез складок. Только над сухим соскомРастреснут шелк в лучистые морщины —Соском, что, яд вливая в кровь мужчины,Не вспухнет для ребенка молоком.Чрез острый вырез слиты грудь и шея.Лицо – ничье. Под краской рот, алея,Раскрыт, как стыд. Устремлены в упорУлыбка белая и черный взор.Бесплодна. Чужеядна. Орхидея.Уродство? Красота? Восторг? Позор?Секрет и тайна
О, сестры! Два плода цветут в запрете:Секрет и тайна. Разные они.Секрет от рук людских. В тиши, в тениТворится то, что жить должно в секрете.Но луч проник – секрета нет на свете.Иное – тайна. Богом искониРаскрытых бездн не осветят огни.Все тайное таинственней на свете.О, сестры! Вы любили до сих порВ секрете, в страхе, прячась в угол дальний,И ложь оберегала ваш позор.Раскрыта дверь моей опочивальни.Люблю в непостижимости лучейДля чувства тайно, явно для очей.* * *Не все ль равно, правдива ты иль нет,Порочна иль чиста. Какое дело,Пред кем, когда ты обнажала тело,Чьих грубых ласк на нем остался след.Не истину – ее искать напрасно —Лишь красоту в тебе я полюбил.Так любим тучи, камни, блеск светил;Так море, изменяя, все ж прекрасно.И как порой, при виде мертвых скал,Наш дух, почуяв жизнь, замрет в тревоге, —Так лживый взор твой говорит о боге,О всем, что в мире тщетно я искал.И не сотрет ничье прикосновеньеНебесный знак, небес благоволенье.
Иннокентий Анненский
1
ИЗ сборника «Тихие песни»
Июль
Сонет
Когда весь день свои кострыИюль палит над рожью спелой,Не свежий лес с своей капеллой,Нас тешат демонской игрыЗа тучей разом потемнелойРаскатно-гулкие шары,И то оранжевый, то белыйЛишь миг живущие миры;И цвета старого червонцаПары сгоняющее солнцеС небес омыто-голубых.И для ожившего дыханьяВозможность пить благоуханьяИз чаши ливней золотых.Ноябрь
Сонет
Как тускло пурпурное пламя,Как мертвы желтые утра!Как сеть ветвей в оконной рамеВсе та ж сегодня, что вчера...Одна утеха, что местамиНалет белил и серебраМягчит пушистыми чертамиРаботу тонкую пера...В тумане солнце, как в неволе...Скорей бы сани, сумрак, поле,Следить круженье облаковДа, упиваясь медным свистом,В безбрежной зыбкости снеговСкользить по линиям волнистым...Ненужные строфы
Сонет
Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,Из жерла черного металла глубина:Тем до рожденья их отверженным созданьямМне одному, увы! известна лишь цена...Как чахлая листва, пестрима увяданьемИ безнадежностью небес позлащена,Они полны еще неясным ожиданьем,Но погребальная свеча уж зажжена.Без лиц и без речей разыгранная драма:Огонь под розами мучительно храним,И светозарный бог из черной ниши храма...Он улыбается, он руки тянет к ним.И дети бледные Сомненья и ТревогиИдут к нему приять пурпуровые тоги.Первый фортепьянный сонет
Есть книга чудная, где с каждою страницейГаллюцинации таинственно свиты:Там полон старый сад луной и небылицей,Там клен бумажные заворожил листы,Там в очертаниях тревожной пустоты,Упившись чарами луны зеленолицей,Менады белою мятутся вереницей,И десять реет их по клавишам мечты.Но, изумрудами запястий залитая,Меня волнует дев мучительная стая:Кристально чистые так бешено горды.И я порвать хочу серебряные звенья...Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,И режут сердце мне их узкие следы...Конец осенней сказки
Сонет
Неустанно ночи длиннойСказка черная лилась,И багровый над долинойЗагорелся поздно глаз;Видит: радуг паутинаПочернела, порвалась,В малахиты только тинаПышно так разубралась.Видит: пар белесоватыйИ ползет, и вьется ватой,Да из черного кустаТам и сям сочатся гроздиИ краснеют... точно гвоздиПосле снятия Христа.2
Из цикла «Бессонницы»
«Парки – бабье лепетанье»
Сонет
Я ночи знал. Мечта и трудИх наполняли трепетаньем —Туда, к надлунным очертаньям,Бывало, мысль они зовут.Томя и нежа ожиданьем,Они, бывало, промелькнут,Как цепи розовых минутМежду запиской и свиданьем.Но мая белого ночейДавно страницы пожелтели...Теперь я слышу у постелиВеретено – и, как ручей,Задавлен камнями обвала,Оно уж лепет обрывало...Из цикла «Лилии»
Второй мучительный сонет
Не мастер Тира иль Багдата,Лишь девы нежные перстыСумели вырезать когда-тоЛилеи нежные листы.С тех пор в отраве ароматаЖивут, таинственно слиты,Обетованье и утратаНеразделенной красоты,Живут любовью без забвеньяНезаполнимые мгновенья...И если чуткий сон аллейВстревожит месяц сребролукий,Всю ночь потом уста лилейТам дышат ладаном разлуки.3 февраля 1901
Тоска возврата
Уже лазурь златить усталаЦветные вырезки стекла,Уж буря светлая хоралаПод темным сводом замерла;Немые тени вереницейИдут чрез северный портал,Но ангел Ночи бледнолицыйЕще кафизмы не читал...В луче прощальном, запыленномСвоим грехом неотмоленнымТомится День пережитой,Как серафим у Боттичелли,Рассыпав локон золотой...На гриф умолкшей виолончели.Третий мучительный сонет
Строфы
Нет, им не суждены краса и просветленье;Я повторяю их на память в полусне,Они – минуты праздного томленья,Перегоревшие на медленном огне.Но все мне дорого – туман их появленья,Их нарастание в тревожной тишине,Без плана, вспышками идущее сцепленье:Мое мучение и мой восторг оне.Кто знает, сколько раз без этого запоя,Труда кошмарного над грудою листов,Я духом пасть, увы! я плакать был готов,Среди неравного изнемогая боя;Но я люблю стихи – и чувства нет святей:Так любит только мать, и лишь больных детей.Второй фортепьянный сонет
Над ризой белою, как уголь волоса,Рядами стройными невольницы плясали,Без слов кристальные сливались голоса,И кастаньетами их пальцы потрясали...Горели синие над ними небеса,И осы жадные плясуний донимали,Но слез не выжали им муки из эмали,Неопалимою сияла их краса.На страсти, на призыв, на трепет вдохновеньяБраслетов золотых звучали мерно звенья,Но, непонятною не трогаясь мольбой,Своим властителям лишь улыбались девы,И с пляской чуткою, под чашей голубой,Их равнодушные сливалися напевы.Из сборника «Кипарисовый ларец»
Черный силуэт
Сонет
Пока в тоске растущего испугаТомиться нам, живя, еще дано,Но уж сердцам обманывать друг другаИ лгать себе, хладея, суждено;Пока, прильнув сквозь мерзлое окно,Нас сторожит ночами тень недуга,И лишь концы мучительного кругаНе сведены в последнее звено, —Хочу ль понять, тоскою пожираем,Тот мир, тот миг с его миражным раем...Уж мига нет—лишь мертвый брезжит свет...А сад заглох... и дверь туда забита...И снег идет... и черный силуэтЗахолодел на зеркале гранита.Перед панихидой
Сонет
Два дня здесь шепчут: прям и немВсе тот же гость в дому,И вянут космы хризантемВ удушливом дыму.Гляжу и мыслю: мир ему,Но нам-то, нам-то всем,Иль люк в ту смрадную тюрьмуЗахлопнулся совсем?«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова...»Слова, слова, слова.Лишь Ужас в белых зеркалахЗдесь молит и поетИ с поясным поклоном СтрахНам свечи раздает.Светлый нимб
Сонет
Зыбким прахом закатных полосБыли свечи давно облиты,А куренье, виясь, все лилось,Все, бледнея, сжимались цветы.И так были безумны мечтыВ чадном море молений и слез,На развившемся нимбе волосИ в дыму ее черной фаты,Что в ответ замерцал огонекВ аметистах тяжелых серег.Синий сон благовонных кадилРазошелся тогда без следа...Отчего ж я фату навсегда,Светлый нимб навсегда полюбил?
