Экстерриториальность

Анатолий Найман

Экстерриториальность

Свой мир

«Быть под знаком, под дланью, под властью…»

Быть под знаком, под дланью, под властьюнезнакомца, который одинучит жизни как хрупкому счастью,но велит себя звать господин,о, я за! Я-то за! Да и кто жепротив?.. Кроме него одного —в истонченной носящего кожезолотое мое вещество.Рад служить – но плениться нельзя имдо конца как возлюбленным. Раджизнь отдать ему, но не хозяиней, а раб я. Так может ли раб?Грош цена мне – но что ж с недоверьяначинать и, вспоров в Рождество,выпускать из подушек, как перья,неземное мое существо?

«О каллиграфии и кляксах…»

О каллиграфии и кляксахни-ни – ле неж д’антан. Молю,преподавайте в младших классахмой почерк. Стиль. Судьбу мою.Чертите детям сетку линий,написанную на родукак клинопись лучей и ливнейруки, сходящихся в звезду.В ней есть узор, а что извивыот точки А до точки Бсложны, то это танец Шивы,напечатленный на судьбе.Все дело в правильном наклонепера и глаза, на ходуоставивших намек в ладонитатуировкой на роду.

«Жму на клавишу и на педаль…»

Жму на клавишу и на педальну стони, фисгармония!Отвращенье мое передайк торжеству беззакония,а точней, к торжеству хоть чего,хоть неведомой сущности.Что за рабский восторг, что числоотчуждает от штучности!В современный надрыв и напрягсвой скулеж под ударамиперекачивай с помощью тяг,сколь бы ни были старыми.Потому что и музыка сфербез тебя, фисгармония,не аккорд пустоты, а обмер.Барабан. Церемония.

«Траурным шарфом клетка обвита…»

Траурным шарфом клетка обвита,спит канарейка, полночь в кавычках.Несправедливо, fuga et vita,жизнь, убегая, время ей вычла.Ведь и всего-то петь ничего ей,даже у моря в климате жарком —что ж ты, хозяин, собственной волейсвист ее душишь шелковым шарфом.Участь и так уж пленной испанкименьше пропета, больше забыта —не досаждай ей в стужу, по пьянке,жизнь, убегая, fuga et vita.

Самоубийство сумасшедшего

Всмотрись внимательно в того, кто наконец уходит.Как зайчик солнечный сверкнул, как ласочка и рысь.Не клянчил больше, да и что – дадут часочек, годик.Кто, улыбнувшись, подмигнул, и был таков – всмотрись.Он прав. Не говорите мне, что Бог им недоволен —им, ужасавшимся, что скат карнизов тянет вниз,что петлями ложится звон на землю с колоколен, —и сам, зажав в губах язык, как колокол, повис.На лишний вздох, на лишний миг, на лишний полденьжаднымнам – он, дивясь, передает лицом, что быть в гробунебоязно, да и пора когда-то, если ангелдавным-давно раз навсегда остановил судьбу.

«Какую роскошную панихиду…»

Какую роскошную панихидупоют межсезонные менестрели,когда каждой твари по паре и видуих вдруг под окном соберется в апреле:по снегу небесному, гревшему землю,по углям, погаснувшим в печке, по дыму,по пеплу Помпеи, по сгнившему стеблюпоют: упокой, кто ты есть, эту зиму.Из клюва взорвавшейся почки Везувийструну одуряет дымком поцелуя,у певчих затем и застрявшую в клюве,чтоб «памяти вечной» звенеть «аллилуйа».Еще бы денек к тридцати – и на пляскусвернуло, какая не снилась Давиду.И так уже слишком похоже на Пасху,и слез не хватает допеть панихиду.

«Скажите хоть, кто умер-то?…»

Скажите хоть, кто умер-то?Никто, мой милый. Простопригрезилось под Шуберта,под опус 90.Не то чтоб это реквием,нет, скворушьи экспромты,пока мы кукарекаем,что, дескать, все умрем-то.Но переходит струннаябрань с магией всевластной,ненужная, безумная,в гипноз четырехчастный.И тем, кто лепет и полет,сведенный к венской смете,с цикутой соль-минорной пьет,не обойтись без смерти.

Джаз на радио «Свобода»

Играя, Чарли для себямнет контрабас, а не для публики,а даже если и на записьспускает струны, как курок,он это делает сопя,сводя в одно, как беби кубики,самой мелодии на зависть,и спит за пазухой сурок.У ритма есть своя стезя,он ищет одобренья обществапостольку лишь, чтоб дали ужини на ночь черный алкоголь,и, деку тонкую тузя,негр должен притворяться дюжим,пока на кухне тушат овощи,кайенский перец и фасоль.Звук будет короток и туп,как ни елозь ладонь по струнам.Подумаешь, какие барыни —бычачьи жилы, медный нерв!Выстраивает трио куб,а не квадрат, дымя сигарами,и негру быть не нужно умным,когда играет соло негр.Эй, Боб, эй, Билл, под утро стейкс какой такой отбили дури вы?Светает – туш! Уж лампы тушат.Потек луизианский зной.Рассвет – и никого из тех,со мной смолил кто это курево,из тех, со мной кто это слушалперед последней тишиной.

«Что за блаженство – у окна…»

Что за блаженство – у окнасидеть, когда за ним луна,принадлежащая ландшафтам,какие ты назначишь сам,и в то же время небесам,тьме, вакууму, астронавтам.Взять хоть из сна сосновый борв фольге из жухлых серебёрв час, как и череп твой стал жухлым,а все равно и за верступоблескивал, как бы в поту,подобно статуям и куклам.А сон-то, он ведь был про зной,но изливаемый луной,пустой, как замок, и прохладной,куда попасть найдет манёврлюбой, кто жил. Кто жил – и мертв.Измучившийся. Ненаглядный.

Détroit

Для тебя, лежащего в палате,но не отдающего концы,виснут синусоидой в закатепоперек всего окна скворцы.А еще садятся и взлетаютза лесочком, где аэродром,точно по прямой и не плутаютпчелы с механическим нутром.Это сердце маленькое в роливсадника и лошади труда,стершееся до зубцов в коронена руках внесло тебя сюда.Вот и все. И этого довольно.Что вы нас пытаете, мсьеде ла Мот, про то, что сердцу больно?Маленькому сердцу больно все.

Госпиталь

А.Ш., D.G.

1

Где зима начинается в декабрена пустом – только дуб и рябина – дворес белками, от дупла до дупласкачущими, как ртуть,моя кровь стежками из-за углапроложила по снегу путь.Это было в госпитале Сент-Джон.Группы чаек, синиц, снегирей, ворон.Хочешь не хочешь, едешь верхомвдоль подернутых тонким ледком глубин,и не очень трудно взобраться на холм,когда в норме гемоглобин.Это было на озере Клары Святой —голый дуб да рябина, да дворик пустой.И я чаще не тем, с кем съедал обед,а с кем прежде ел, но чье время прошло,просыпаясь твердил при встречах привет.И мне было с ними тепло.И скакала кровь, как рябины дробь,и опять попадала не в глаз, а в бровь,и хоть день и ночь говори яим привет и имя: привет, имена! —на уме оставалась Мария одна,и не знал я, что за Мария.

2

В окно хирургии, горстями в стеклои, как на молебне, с размаху окресткропильницы и себя самогоодними ударными, сухо оркестрв бесчисленный раз репетирует соч.для шума соломы и пороха туч,и ритм их, без сна оставляющий ночь,смешно сказать, не текуч, а тягуч.Дождь льет до утра, и с ним до утрас одним, потому что один он шустр,кокетничает за пультом сестра,чья очередь в списке ночных дежурств.И птичкам и прочеркам в клетках графыбубнит, отбывая часы, санитар:– В какую струну ни затягивай швы,смешно выздоравливать, когда стар.

«Вздорное, только вздорное…»

Вздорное, только вздорноепробирается в сны.Но внутри его черноепламя ночной вины.Из него-то и множатся,чуть поглубже спустись,скалящиеся рожицы,и никак не спастись —ибо и ты, бессонница,жжешь аутодафе.Видишь, куда все клонится,сдайся на ночь, на две.Жизнь субстанция нервная —верно. Но ведь не вся.Есть же еще резервнаяу нее полоса.Тех, в какие закуталисьбабочки до весны,дай мне одну из путаницразмотать не на сны.Кануть дай от усталостипросто в ночь, в никуда.Но пусть дрожит – пожалуйста —там хоть одна звезда.

Кусты

1

Еще из жизни прежнейследят за мной глаза,а я уже нездешний,прозрачная лоза.Меня возводит в степеньсозвездий – и в костерботвы кладет, как стебель,ночной смятенный двор.Туннель прута безбытен,суха внутри струя —признайтесь, что невиденвам даже тенью я.Тогда и я, хоть слов нет,скажу, что воспалензрачок мой, как шиповник,шиповник, мой шпион.Шиповник вне сезона,вне замысла и чувств,в твой короб, Персефона,зерно стряхнувший куст —чей корень рвет мне сердце,как пурпурный шифон,к потусторонней дверцеприколотый шипом.

2

Куст, изгибы судьбы,как Минотавр и Минюст,выводящий в шипы,больше не куст, а Пруст.Сгинул лес, где егодядя Том как фантомокружающегозвал, пугаясь, кустом.То, как, дрожью пронзен,прыскал он кровь и трясбелый прах в чернозем,было не битвой рас,а франтовской примеркойслов корневого гнезда,скрытого бутоньеркойаристократа-куста.

«После северозападного, ночью вывшего «у!»…»

После северозападного, ночью вывшего «у!»,стало бело и ровно и, так сказать, красиво.Но все равно летунью, севшую на метлу,утром еще, как пьяную, боком к метро сносило.В городе снежная буря – развлеченье, эффект.Фары и в окнах свет тут компаньоны плохие,как для небесного пламени – тусклые догмы сект.Что тебе люки, снег? Что вам асфальт, стихии?Только и радость, что ночь, только пурге и надежд,что балдахин, обрушивающий кружево паутины:белые вспышки хлопьев – и слепота промеж,как экран за мгновение до начала картины.Что ж это нам показывали? То ли, как хорошистены цивилизации? То ли, как плющат сушукости воды и воздуха? То ли, что у душиу мировой есть способы сплачивать наши души.

«Здесь кукушка из лесу благовестит…»

Здесь кукушка из лесу благовестит,дескать, вот, пощусь и тащусь.И глотает гусеница пестицид,от себя, мол, сама лечусь.Это в городе пьют с карамелью чай,но пути туда топь да гать,топь да гать километров тыща, считай,не видать отсель, не слыхать.Это там телевизорный есть король,на все руки мастак-мудрец.А у нас он ноль, босота и голь,на дырявой дуде игрец.А ведь мы уж не то чтоб совсем куку,не шаляй-валяй – ведь у насжмудь-страна приснилась раз мужикуи не Шауляй – Каунас!И хоть наша кровь не из тех европ,а сама собой по себе,но на вкус и запах она – укроп,истолченный с солью к зиме.Да не с той, что под веки сует себя,солью зренья. А с той, что с веквдруг слетает на теплую пыль, шипя,как сухой не вовремя снег.

Ars poetica

Ю.К.

Исторгни тост не тостИз говорения:– За безответственностьСтихотворения!За звук, не в очередьНа штамп ко вкладышу,Не чтобы речь тереть,Упавший на душу.Не за в морщинах лобИ палец к темени —За вереницу словБез роду-племени.За все, что числитсяКак безыдейное —Пей за бессмыслицу,Возню постельную,Бузу базарную…За непохожееНа жизнь!Чтоб шарм ееПочуять кожею.

«Что-то глаз и ухо дразнит…»

Что-то глаз и ухо дразнит,мелко-мелко мельтеша:дескать, глория сик транзит, —и давай кряхтеть душа.Как в котле у юной ведьмы,вскиснувшее вещество:не иметь бы, не иметь бы,не иметь бы ничего.Ни готовить тайной встречи,ни шутя орехи грызть,ни роскошествовать в речи,ни сосчитывать корысть.…А куда же ты глядела,когда девочкой была?Для чего искала делаи узор, как сеть, плела?Вот и колет твой же острымплавником тебя улов.Щиплет йод. Не пир, не постригжизнь. Не память. Жизнь из слов.

На Волге

Волна набегает, и берег давай говорить —о веслах, винтах, парусах и канатных паромах.Она отвечает, но речи потеряна нить.Доносится лишь: – Я не дура. – Я тоже не промах.И было б забавно взаимное их хвастовство,не бейся там сдавленный всхлип и мольба. Опозданье —от века в ней свойство натуры, тогда как егонатуры ядро – неназначенных встреч ожиданье.Лаская губу ль его заячью, волчью ли пасть,щекочет она изъязвленное ею же нёбо.И чья, непонятно, в их кашле натуга, чья власть.И кто задохнулся, она или он? Или оба?

«Коровки божьей, жука и мухи…»

Коровки божьей, жука и мухитрепещут крылышки и дребезжат,и застревает в безвольном ухе,чего не ловит надменный взгляд.Ты, желтосиняя в алмазной крошкестрекозья выставленность арт-нуво,когда фацетки двуглазой брошкии есть искусство – да ну его!Вы – цацки, вы – ни на что не годныйбез толку мечущийся блеск и гул,изображающие то почетный,то стерегущий нас караул.Рука, прихлопни их, по треску дробив параде казнь признав. Но не угробьулитку пламени и кокон крови.Неповторимы огонь и кровь.

«Всё, я уже ничего не знаю…»

Всё, я уже ничего не знаю.Не слышу даже того, что сам бормочу.Из дел – заснув в октябре и очнувшись к маю,сдать кровь и мочу – единственное по плечу.Мне кто-то знаком, но кто, я не уверен.Я что-то должен, только не помню что.Не разберу, кто ангелом смотрит, кто зверем.Несу, что ни попадя. Но хоть не вру зато.Потому что не различаю неправду, правду.Путаюсь, что мерещится, что наяву.Всё отбирают. Взамен оставляют мантру:«жив – выживаю – жизнеспособен – живу».

Из Беранже

Здравствуйте, дорогие. А где сестра?В шапке кудрей, с антрацитовыми глазами.Дома оставили, слишком стала стара.Маска морщин с пепельными волосами.Зря. Замысел, он как свет: всегда милосерд.Вы, например – не хотели, а ведь пришли же.Белая ковка локонов, татуировка черт —вот что в фокусе. И никого нет ближе.Правда: ступайте за ней, будьте уж так добры.Пусть увидит, что согнут, но что встречаю стоя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.