Мы же – не органы, – лейтенант говорил тихо и вкрадчиво, одновременно осторожно забирая автомат у Банды.
И Бондарович будто очнулся. Он молча отдал автомат и ушел на заставу, в офицерское укрытие.
– Ну чего стали? – прикрикнул Востряков на совершенно растерявшихся и обалдевших разведчиков. – Быстро перевязать прапорщика! Сделать ему укол. Подготовить к транспортировке в гарнизон.
Уложить в бэтээр второго отделения... Замкомвзвода приступить к сдаче-принятию поста!..
А сам поспешил в укрытие следом за Бандой.
Местные жители, тоже ставшие невольными свидетелями этой сцены, некоторое время еще постояли в отдалении, а потом, удивленно покачивая головами и тихо переговариваясь, начали постепенно расходиться...
В гарнизоне, в Хайратоне, Банда сам обо всем доложил комбату. Подполковник сначала схватился за голову, а потом, самолично разоружив Бондаровича, на несколько суток отправил его на гауптвахту.
Делом старшего лейтенанта Александра Бондаровича, обвинявшегося непонятно по какой статье – то ли в не правомерном применении оружия, то ли в совершении самосуда, то ли в попытке преднамеренного убийства, – занимался майор-особист. Ох, и помотал же он Сашке нервы, пока оформлял эти свои бесконечные протоколы! По десять раз заставлял Банду пересказывать одно и то же, каждый раз прося расписаться под протоколом допроса.
– Старлей, слушай, – сказал он как-то вечером, закончив очередной допрос и закрывая папку с документами, – а ведь тебе по разным статьям трибунал от пяти до десяти усиленного режима впаять может. Ты это понимаешь?
– Да уж, понимаю... Теперь.
– Ты вот что, парень... Скажи спасибо мне да своему комбату. Может, кое-что у нас с ним и получится. Но только тогда одной бутылкой ты не отделаешься! – как-то странно подмигнул Сашке майор и ободряюще улыбнулся.
А еще через несколько дней Сашку под конвоем доставили с гауптвахты в штаб их батальона.
– Вы свободны, – отпустил подполковник, их комбат, конвоира и взглядом указал Банде на стул напротив своего стола. – Садись, Бондарович.
Когда Банда сел, комбат достал из стола пистолет и бросил парню через стол.
– Твой. Держи. И скажи спасибо Богу, что майор в особом отделе несволочной попался.
– Товарищ гвардии подполковник, я что-то вас не совсем понимаю... – растерянно вертел Сашка в руках оружие, не врубаясь, к чему клонит комбат.
– А что тут не понимать? Несчастный случай произошел с гвардии старшим прапорщиком Власовчуком; Он все указал в своем рапорте. Вот комбат вытянул из стола какую-то бумажку, – цитирую: "По неосторожности я прострелил себе ноги, перезаряжая автомат"... Теперь, надеюсь, тебе все ясно, старлей Бондарович?
– ...
– Ладно, нечего пялиться на меня как баран на новые ворота. Не видел давно, что ли?.. Сейчас я тебя, товарищ ротный, познакомлю с твоим новым командиром третьего взвода. Но вообще-то это не главное.
Комбат расстелил на столе карту.
– Смотри сюда... Как тебе известно, готовится крупный рейд. Перед нашим батальоном поставлена задача – расчистить перевал и вот этот квадрат, – он ткнул карандашом в какую-то точку на карте. – На твою роту я возлагаю самую ответственную задачу, так что подвигайся. Банда, ближе и слушай меня внимательно...
А водку они выпили. Потом. После рейда. С комбатом, с тем майором-особистом и с Востряковым, который оказался первым и наиглавнейшим свидетелем того несчастного случая, который приключился с таким неосторожным гвардии старшим прапорщиком Власовчуком.
Ведь на войне как на войне – всякое случается...
* * *В небе над нами горит звезда.
Некому кроме нее нам помочь.
В темную, темную, темную
Ночь...
Банда даже не заметил, как проскочил границу – ни столбов, ни шлагбаума, ни тем более классической "колючки" или контрольно-следовой полосы.
Мелькнул, правда, на обочине в свете фар какой-то вагончик. Может, это и был пограничный переход с таможенной службой, но его автомобилем, по крайней мере, никто не заинтересовался.
Вообще парень понял, что он уже в Узбекистане только тогда, когда в дальнем свете фар вдруг неожиданно высветился знак "Самарканд – 46 км".
Он хорошо изучил географию этого проклятого края еще тогда, когда их дивизию вместе со многими остальными боевыми частями в отличие от штабов вывели из Афгана и бросили здесь, в степи, неподалеку от Шерабада, несколько месяцев гнить в палатках.
В те дни от бесконечного ничегонеделания и полной беспросветности они все только и делали, что пили горькую, колеся за ней на армейских УАЗах за сотни километров, объездив все окрестные города и кишлаки.
Сейчас Сашке как нельзя кстати могли бы пригодиться давние связи и знакомства, которые завелись у него в этих краях и деньгами укрепились в те сумасшедшие послеафганские времена. А потому, быстро долетев по ночному пустынному шоссе до Самарканда, парень без раздумий свернул налево, на юг, практически наугад проплутав по узким улочкам города, выехал на дорогу, ведущую в Шахризабс.
Ему просто до зарезу нужно было попасть в Дехканабад. И желательно до рассвета: слишком рискованное это дело – разъезжать на такой тачке, как "мицубиси-паджеро", не имея ни номеров, ни Документов, зато заполнив машину оружием чуть ли не под самую, что называется, крышу.
Бондаровичу надо было срочно легализоваться, чтобы далекий путь домой, в Россию, прошел более-менее спокойно, без особых приключений.
А помочь ему, видимо, способен был только Турсунов – чайханщик из Дехканабада, старый и толстый узбек с узкими, хитро прищуренными и постоянно бегающими туда-сюда глазками.
Тогда, в дни их степной жизни, Турсунов стал для офицеров настоящим спасением. Он умел все.
Он мог достать немереное количество водки даже в дни самого большого мусульманского праздника.
Мог поставить эту самую водку в кредит, почему-то доверяя им, офицерам-"афганцам". Он мог купить у них пару гранат или сотню патронов к "калашнику", не задавая лишних вопросов и не ломаясь, не корча из себя особо законопослушного гражданина. Даже девочек, если им сильно хотелось, он доставал как из-под земли – стройных, красивых, томных и, самое главное, здоровых, за все время сладких утех не наградивших никого из них разными нехорошими болезнями.
Теперь Сашка надеялся, что если только Турсунов жив-здоров, он обязательно поможет...
Ночь беспросветной мглой окутывала все вокруг. Мертвенный бело-желтый круг света, который гнала перед собой по дороге "мицубиси", мерно покачивался и подрагивал, назойливо напоминая Сашке про совершенно сумасшедший прошедший день, про усталость и про возможность и даже необходимость такого сладкого, такого желанного сейчас сна.
Пока машина сразу же после Самарканда шла в гору, преодолевая предгорья Зеравшанского хребта, частые повороты дороги еще помогали парню как-то справляться с усталостью, но через чае; скатившись в долину, Сашка как-то вдруг сразу понял, что очень даже запросто может заснуть прямо за рулем.
Заметив, как вырвали фары из темноты очередной дорожный указатель, Банда остановил возле него джип и вышел из салона, выключив двигатель и магнитолу.
Он полной грудью вдохнул пьянящий южный воздух, уже успевший остыть после жаркого дня, и прислушался к ночи.
Он любил слушать ночь. Особенно здесь, на Востоке.
В этих краях ночи не бывали безмолвными. Вот и сейчас уши сразу же уловили знакомый звук то ли далекого рычания, то ли какого-то размеренного грохота – значит, где-то неподалеку стремительная горная речка, постепенно успокаиваясь, разливалась по долине, все еще шипя и пенясь на камнях и порогах.
Темнота доносила и массу других звуков – ритмичное пощелкивание цикад, какие-то вздохи, стоны, приглушенные крики. Эта земля оживала имен" но по ночам, когда уходило на покой солнце, и звуками этой жизни полнилась ночь Неожиданно громко что-то булькнуло в остывающем двигателе автомобиля, и Сашка вспомнил, что приехал сюда отнюдь не ради ночных вздохов и шорохов.
Он подошел к указателю.
Если верить знаку, то получалось, что он буквально в двух километрах от Китаба и Всорбка – от Шахризабса. Память тут же услужливо напомнила, что от Шахризабса до Гузара еще сотня, а потом до Дехканабада уже и рукой подать – меньше пятидесяти.
"Итого – около двухсот километров. Если стараться "сотку" держать, минус проезд кишлаков и городков, где скорость так или иначе придется сбрасывать, плюс прямые участки, где можно и "притопить", – получается часа два – два с половиной", – подытожил Банда.
Он вернулся к машине и сел за руль, захлопнув за собой дверцу.
Тишина в салоне "мицубиси" вдруг испугала его.
Она показалась ему подозрительно спокойной, неестественной в этом бурном, идиотском, сумасшедшем мире. Она вселяла в сердце глухую тревогу и какую-то неуверенность в хэппи-энде всех его приключений, и для того, чтобы нарушить, взорвать эту коварную тишину звуконепроницаемого салона, Сашка что есть мочи крутанул регулятор громкости приемника, судорожно нащупывая на цифровом индикаторе волну "Маяка".
Вот он.
"Не слышны в саду даже шорохи... Пип-пип-пип... Московское время – четыре часа утра. Говорит "Маяк"..."
Сашка невольно взглянул на часы – точно. Его старый надежный "Ориент", настоящий, купленный еще в "Березке" за шестьдесят чеков, старательно показывал час ночи по местному поясному времени.
– Два с половиной часа пути. Значит, к половине четвертого буду уже в Дехканабаде. Отлично, даже выспаться успею! – вслух самому себе сказал Банда и, снова включив кассету с песнями Цоя, повернул ключ зажигания. – Вперед...
* * *И я вернусь домой.
Со щитом,
а может быть, на щите.
В серебре,
а может быть, в нищете
Но как можно скорей.
Востряков "получил свое" неожиданно и, что самое обидное, не вовремя.
Все уже было кончено.
Просидев в Афгане десять лет и обильно окропив горы этой земли своей кровью, советские войска бесславно покидали эту землю. Уже никого не осталось на юге страны, под Кандагаром и Калатом.
Уже ушли все из Джелалабада, оттянувшись к Кабулу. Уже, по слухам, сворачивались в Герате, отходя в Кушку. Но их батальон все еще воевал, действуя практически автономно, в отрыве от всех остальных, обеспечивая проходы колонн и разведку перевалов.
Их на "вертушках" перебрасывали с места на место по два-три раза в неделю, и парни просто не успевали запоминать названия кишлаков, долин, гор и хребтов, может быть, в последний раз переходивших под контроль шурави.
Сашка водил свою роту осторожно, спокойно, без лишнего риска и авантюризма. Мало того, что ротный поклялся сам себе вывести отсюда как можно больше живых, – чувствовалось, что настроение у его ребят уже не то. Они стали нервными, психованными, легкое ранение товарища воспринимали с завистью, а смерть – с яростью, в дикой ненависти громя засады "духов" и даже старательно добивая раненых. Тактика Бондаровича: не лезть на рожон, четко просчитывать любой ход и любую внештатную ситуацию вкупе со слаженностью бойцов и великолепным знанием каждым своего дела – все это приносило свои плоды, и рота Банды была, пожалуй, самой укомплектованной в батальоне, а может, и во всей их десантно-штурмовой дивизии особого назначения.
И все же не зря говорят: сколько веревочке ни виться – конец будет.
...То утро не предсказывало никаких проблем – все было просто и ясно как божий день. Рота получила боевой приказ в составе двух взводов выдвинуться на расстояние до пятнадцати километров и занять высоту в определенном квадрате, обеспечив тем самым беспрепятственный проход через перевал колонны живой силы и техники.
Все было привычно. Воздушная разведка каких-либо сил противника в том квадрате не обнаружила, единственная опасность могла поджидать на той самой определенной командованием высоте – какой-нибудь небольшой отряд "духов" вполне мог рассеяться на этой стратегически важной точке, поджидая, когда появятся на дороге жертвы. А потому три бэтээра роты Бондаровича спокойненько и беспечно, вздымая над дорогой тучи пыли, на максимальной скорости неслись в указанный квадрат. Бойцы, рассевшись на броне, хоть и сжимали по привычке направленные на обочину автоматы, все же курили и веселились, расслабившись на ласковом утреннем солнышке.
Они не прошли, наверное, еще и половины пути, как все это и произошло.
Взрыв огромной силы, вмиг поглотивший натужный рев двигателей бэтээров, сотряс машину Вострякова, шедшую первой. От резкого торможения Банда чуть не свалился в люк, но, удержавшись, поднял глаза и содрогнулся.
Бэтээр Вострякова напоролся на мину. Бойцы как горох покатились с брони в разные стороны, а из-под левого бока машины повалил густой черный дым.
Банда заметил взводного – тот спрыгнул внутрь бронетранспортера, и через несколько мгновений распахнулся боковой люк и оттуда кубарем выкатился солдат, с обезумевшим от ужаса лицом бросившийся к пока еще неповрежденным бэтээрам.
В этот же миг, слетев откуда-то сверху, с горы, мелькнула яркая молния выстрела из гранатомета, и взрыв раздался уже чуть позади Банды, у замыкавшей их дозор машины.
Сашке даже не надо было отдавать команду – его бойцы без подсказок своих взводных и ротного уже рассыпались по обочине, ведя прицельный огонь по огневым точкам "духов" и короткими перебежками двигаясь вверх, на склон. Весело затараторили крупнокалиберные пулеметы бэтээров, и Сашка, спрыгивая вниз, в люк, успел заметить, что стреляет и машина Вострякова.
– Быстро вызови "вертушки"! – крикнул ротный водителю. – Сами можем не справиться, мать ихнюю! Доложи комбату – один бэтээр подбит, напоролся на мину. Есть раненые. Пусть быстрее пришлют помощь!
Когда он снова выскочил на броню и спрыгнул, осматриваясь, на землю, его сердце больно, по-живому, резануло чувство неотвратимой беды: бэтээр Вострякова уже молчал, и из открытого люка водителя наружу пробивались языки пламени. Большинство ребят первого отделения первого взвода, сидевших во время взрыва на броне и послетавших на землю, уже вряд ли когда-нибудь пошевелятся – стрельбы с того фланга совершенно не было слышно, а неподвижные фигурки солдат застыли в афганской пыли в неестественных позах.
Банда порадовался за второй взвод, который четко и грамотно атаковал противника на правом фланге, огнем пулеметов и гранатометов подавляя огневые точки "духов".
И все же силы были явно неравные. "Духи", по количеству в несколько раз превосходящие силы его неполной роты, занимали куда более выгодную позицию, сверху старательно и беспощадно поливая шурави огнем.
Банда принял решение немедленно отходить.
По рации он отдал приказ командиру второго взвода лейтенанту Акулику прикрыть их и потихоньку концентрировать силы, готовясь к отходу, а сам подозвал командира второго отделения взвода:
– Анушидзе! Со своими – ко мне! Всех раненых и убитых оттуда, – он кивнул в сторону бэтээра Вострякова, – в машины! Выполняй!
Анушидзе еще не успел отдать приказ своим бойцам, как Сашка первым бросился к подбитому бронетранспортеру, стараясь зайти с защищенной от пуль "духов" стороны.
Он как вихрь ворвался в открытый бортовой люк бэтээра и нос к носу столкнулся со старослужащим рядовым Бурсаком, которого Банда хорошо знал как опытного и надежного солдата, – здоровенным детиной откуда-то с Полтавщины. Округлившимися от ужаса глазами парень таращился на Банду, зачем-то прикрывая голову руками, сжавшись на жесткой лавке машины в той типичной позе, которая лучше всяких слов объясняет, какой животный ужас испытывает человек, сворачиваясь в куколку эмбриона.
Особенно неприятно Банду поразил автомат Бурсака, валявшийся у ног солдата.
– Чего сидишь, блядь? Сгореть хочешь? – закашлявшись от едкого дыма, наполнявшего бэтээр, закричал Сашка. – Взял автомат – и на хрен отсюда! Раненых в машины таскай, сцыкун!..
Солдат не пошевелился, все с тем же выражением бешеного страха глядя на командира.
– Оглох, что ли? Эй, ты живой? – старлей сильно тряхнул бойца за плечо, и тот энергично закивал:
– Так точно! Там стреляют!..
– Притырок гребаный! Знаю, что стреляют! Пошел на хрен отсюда!
Банда с силой врезал парню куда-то в челюсть, и боль моментом вывела Бурсака из шока, – схватив автомат, он опрометью бросился вон из бэтээра.
Банда попытался осмотреться в едком черном дыму, заполнявшем чрево машины.
Обмякшее неподвижное тело Вострякова лежало на полу, под пулеметной башней. Видимо, это он стрелял из КПВТ, пока хватало на это сил.
Банда сгреб лейтенанта в охапку, чувствуя, что начинает задыхаться, и боясь потерять сознание, рванул что было мочи к выходу.
Они оба буквально вывалились из люка, прямо на руки подоспевших бойцов. Банда оттолкнул от себя Анушидзе, пытавшегося взвалить командира на плечи:
– Со мной все в порядке. Лейтенанта – в бэтээр!
– Всех уже собрали! – крикнул Анушидзе, и старлей удовлетворенно махнул головой:
– Отходим!
Они не успели даже доползти до своей машины, как из-за верхушки нависшей над ними скалы вынырнула пара вертолетов, рокотом моторов перекрывая шум стрельбы.
– "Вертушки"!
Красиво развернувшись, вертолеты четко зашли на позиции "духов". Вспыхнул огонь под крыльями машин, и огненные хвосты реактивных снарядов с воем вонзились в гору, поднимая тучи огня, дыма, песка и камней как раз на том месте склона, где засели "духи".
Два захода – и все было кончено.
Взвод Акулика прочесал гору, как только "вертушки" ушли. Немногих из оставшихся в живых моджахедов, оглушенных и ничего не соображавших после ракетного обстрела, распаленные солдаты просто-напросто расстреляли.
– Противник уничтожен. Пленных нет. Рота потеряла убитыми пятерых, раненых шестеро, – доложил Банда комбату по рации. – Уничтожен один бэтээр, один поврежден.
– Он на ходу?
– Так точно. Оторвано колесо.
– Понял. Продолжайте выполнение боевого задания. Вам на помощь вышел уже твой третий взвод...
Комбат отбросил официальный тон и закончил уже совсем ласково, по-отечески:
– Сашка, милый, держись. Колонна на подходе!.. За ранеными в установленный квадрат я пришлю вертолет, ты не беспокойся. Так надо, Саша...
– Востряков ранен...
– Олег? Сильно?
– Не знаю еще, товарищ подполковник.
– Высылаю "вертушку". Держитесь, ребята! – И рация щелкнула, отключаясь...
Стратегическую высоту они заняли без проблем, не встретив больше ни одного "духа".
Из бэтээров бойцы вынесли убитых и раненых.
Пятерых парней положили отдельно, голубыми беретами прикрыв им лица. Почти все они были из первого отделения и погибли сразу при взрыве мины.
Банда построил остатки взводов, и гулким эхом пронесся по горам залп их прощального салюта.
Шестеро раненых лежали в тени одного из бронетранспортеров. Их уже успели осмотреть и на скорую руку перевязать. К счастью, ранения почти у всех были не слишком тяжелыми.
Только Корнеев, водитель востряковского бэтээра, которого взводный выбросил из машины сразу после взрыва, был не перевязан: у парня действительно не было ни царапины, но мощный взрыв контузил его, полностью лишив слуха. Он сидел, привалившись к колесу бэтээра спиной, и крутил головой, бессмысленно ворочая глазами и раз за разом что-то выкрикивая. Кто-то, кажется, Анушидзе, опустился на колени рядом с ним, заговаривая и пытаясь его успокоить.
Больше других досталось Вострякову. Его тоже контузило, голова была разбита, к тому же он получил огнестрельное ранение грудной клетки. Оказалось, ко всему, что когда Банда вытягивал его, Олег уже начинал гореть, и его босые ноги теперь до колен были забинтованы.
Сашка сел рядом с ним, Востряков был в сознании, и его голубые глаза с благодарностью смотрели на Сашку. Хриплое дыхание вырывалось из груди, и судорога боли то и дело пробегала по его лицу.
– Сашка... – с трудом выговорил взводный.
– Молчи, Олежка, молчи! – Банда успокаивающе погладил Вострякова по руке. – Тебе сейчас никак нельзя говорить. Экономь силы.
– Я... не слышу... тебя... Но ты... послушай...
– Да помолчи ты лучше! – приказал Банда, прикладывая палец к губам.
Востряков через силу отрицательно мотанул головой, прося Бондаровича выслушать.
– Банда, я знаю... ты спас... никогда... не забуду... друг... никогда... слышь? – часто останавливаясь, проговорил раненый. – Жив если буду... И ты если... Всегда ко мне... в Сарны...
Силы, видимо, окончательно покинули парня, и взводный замолк, закрыв глаза и застонав от боли...
Банда обошел занятый его подчиненными рубеж, проверяя, скорее по привычке, чем по необходимости, как подготовились к отражению возможных внезапных нападений "духов" бойцы его роты.
Все было сделано четко, грамотно и аккуратно.
Даже старший сержант Анушидзе, взявший теперь, после ранения Вострякова, на себя командование первым взводом, отлично справился с задачей, правильно определив позиции дозорных, линии огня для каждого отделения и бэтээра.
Теперь солдаты востряковского взвода развалились, покуривая, в тени своих бронетранспортеров.
Банда сел вместе с ними, зажег сигарету и затянулся.
А потом он почувствовал что-то неладное – все курили молча, не произнося ни звука: не вспоминая бой, не подшучивая над "молодыми".
Сначала ротный решил, что это молчание – как память о погибших, как подсознательное чувство вины перед ранеными товарищами. Но по напряжению, которое буквально физически висело в воздухе, по взглядам, периодически бросаемым на спину сидевшего в отдалении Бурсака, Банда понял, что ребятам известно все – как трусливо прятался от пуль в брюхе бэтээра Бурсак, как сидел он рядом с истекающим кровью Олегом, бросив автомат и прикрыв голову руками, а потом, после того, как Сашка выгнал его из машины, убежал в другой бэтээр, невзирая на бой, на раненых и убитых товарищей, которых Анушидзе со своими бойцами эвакуировал из-под огня.
Бурсак теперь тоже молчал, ежась под взглядами ребят и поминутно меняя позу, как будто не в силах устроиться поудобнее.
И первым не выдержал молчания именно он:
– Ну что вы на меня все смотрите?! Ну да, не полез я под пули! Я дембель! Мне домой завтра! Не хочу я больше, ясно? Надоело мне! Я жить хочу!
Он кричал надрывно, страшно, стоя на коленях и повернувшись к своему взводу, и лицо его исказила ужасная гримаса.
А ребята все так же молчали, отводя глаза от труса, теперь уже как будто вообще не замечая его присутствия.
– Мужики, ну в самом деле! – сменил вдруг тон Бурсак, уже не огрызаясь, а будто уговаривая их. – Я же с вами служил столько месяцев... Я же не был трусом никогда, вы же знаете... Просто не понимаю, что на меня вдруг нашло...
Но видя, что ребята не реагируют на его слезливые увещевания, он снова сорвался на крик:
– Ну расстреляйте меня! Пусть сегодня в нашей роте еще одним трупом больше станет!
Банда заметил, как вдруг разом потемнели и без того черные глаза Анушидзе. Яростно сверкнув белками, грузин вскочил и гортанно, с сильнейшим акцентом, который всегда выдавал в его голосе ужасное волнение, с жуткой ненавистью оборвал излияния труса:
– Слышь, заткнись, а? Еще слово скажешь – убью! Панимаешь, а? Засунь свой паганый язык в жопа, понял, а?
Бурсак осекся на полуслове, а потом упал лицом в землю, громко и горько расплакавшись...
...А Востряков нашел Банду, прислав из госпиталя письмо. Одно, второе, третье... Они часто переписывались, пока Сашка еще служил в армии.
Олега списали, отправили в отставку. Для строевой службы после ранения он не годился уже надолго, да и сам Востряков особого желания служить уже не испытывал.
Он уехал к себе домой, к матери, в маленький районный городок Сарны, где в доме на зеленой тенистой улочке начал новую мирную жизнь.
Олег часто и настойчиво звал Сашку к себе. Он знал, что Банда сирота, и готов был помочь всем, чем только сможет, чтобы его ротный вписался в цивильную жизнь.
Сашка и сам часто подумывал уехать к Вострякову, но жизнь закрутила его, завертела так, как не мог и представить в Афгане никто из них...
* * *Здесь непонятно,
Где лицо, а где
– рыло.
И непонятно,
Где пряник, где
– плеть.
Здесь в сено не втыкаются
вилы,
А рыба проходит сквозь
сеть...
Все получилось так, как Банда и предполагал...
В половине четвертого Сашка уже подъезжал к Дехканабаду.
1 Город начинался постепенно, с традиционных дувалов и глинобитных хижин без окон – как будто несколько кишлаков вдруг срослись, сплелись в одно целое. И только в центре этого сгустка типичных узбекских деревень вдруг появилась откуда ни возьмись стандартная площадь городка районного масштаба, на которой сгрудились и памятник Ленину, и здание райкома, и универмаг с почтой и пародией на Дом быта, и странный здесь, на Востоке, Дом культуры, своими огромными окнами и фасадом с колоннами нагло и тупо смотрящий прямо на мечеть.
