Наперегонки со смертью

– Пять процентов за то, что не вернется. Но девяносто пять. Банда, что через тридцать минут мы будем на той стороне Буга.

– А что такое Буг?

– Река местная, пограничная. Темный ты все же, старлей, как я погляжу! – засмеялся Востряков, незлобиво подкалывая Сашку.

– Иди ты! Небось, сколько раз эту границу пересекал.

– Поэтому и говорю, что у нас очень большие шансы опередить всю эту очередь.

– Ну посмотрим... Кстати, а у меня в паспорте визы на въезд в Польшу нет, я смотрел.

– У меня тоже. Ну и что?

– Так как же мы...

– Банда, ты про ваучеры когда-нибудь слыхал?

– Издеваешься, что ли! Только при чем тут "чубайсики" и въезд в соседнюю страну?

– Чего? – растерялся Востряков. – Что за "чубайсики"?

– Ну, чеки приватизационные.

– А, господи! – Олег искренне рассмеялся. – Это у вас, в Москве, ваучеры чубайсовские. А у нас другие. Ваучер – такой документ, типа пропуска в страну, понимаешь? Его ты официально покупаешь в ряд стран, платишь баксами – и вперед. Никто тебе слова не скажет.

– Серьезно?

– Вполне. А ты что, не слышал про такое?

– Нет, не доводилось.

– Я же говорю – темный ты человек! – снова рассмеялся Олег, но теперь его шутка уже задела Банду:

– Иди ты в самом деле! Откуда я мог знать все эти ваши премудрости? Что я, за рубеж ездил, что ли?

– Банда, да не обижайся ты в самом деле... А вот, кстати, и наш благодетель.

И действительно, к их машине снова спешил тот самый парень, получивший от Вострякова сотню долларов.

– Все нормально, ребята, – бросил он в форточку, подбегая к их машине. – Давайте еще две сотни, для инспектора.

– Тебе? А почему не самому таможеннику? – совсем не в дугу влез Банда, подозрительно присматриваясь к этому парню. – Почему в конце концов мы тебе должны верить?

– Потому что у вас другого выбора нет, – спокойно ответил парень, ничуть, казалось, не смутившись. – Ты что, думаешь, у тебя таможенник прямо на посту бабки возьмет? Чтоб его потом какой-нибудь ОБЭП повязал?

– Что за ОБЭП?

– Отдел по борьбе с организованной преступностью. У нас теперь так бывшую ОБХСС зовут... Или эти, президентские контролеры, мать их за ногу...

– Банда, ну что ты в самом деле? – попытался и Востряков образумить друга.

– А я этому инспектору бабки после смены, в городе отдам. Неужели так трудно допетрить?

– Ладно, не обижайся, – Банда уже извлек из кармана две сотни и протянул парню, спеша исправить свою ошибку. – Это ж я не со зла. Просто я ваших порядков местных не знаю. Держи!

– О'кей... А теперь выруливайте из очереди и потихоньку за мной поезжайте.

Вот когда Банде пришлось убедиться, что парни не зря ели свой хлеб. Их путь к заветному пункту досмотра был обеспечен, как говорится, на все сто: стриженые ребята буквально вручную расчищали путь их машине, расталкивая и распугивая особо прытких очередников, не желавших пропускать денежных нахалов вперед. В другое время Банда бы, наверное, сгорел со стыда или давно бы уже сам бросился наводить порядок в очереди, восстанавливая справедливость. Но сегодня он не мог поступить иначе. Он должен был как можно быстрее пересечь польскую границу, а потому, скрепя сердце, с каменным лицом восседал рядом с Востряковым, который вел машину, стараясь не смотреть на осыпавших их проклятиями несчастных очередников.

– Ну, Банда, молись, чтоб наши "пушки" не засветили! – почему-то чуть слышно прошептал ему Востряков, въезжая на площадку досмотра, и только теперь до Банды как-то вдруг дошло, чем они рисковали, отправляясь через границу с оружием.

Но в этот день им все-таки, наверное, везло. Таможенник, бегло осмотрев их скудный груз, состоявший из нескольких стеклянных банок домашних консервов и двух-трех пачек сигарет, удивился про себя, ради чего эти ребята заплатили две сотни долларов, но виду не подал, подписывая декларацию о вывозе каждым из них суммы в пятьсот долларов, и перепоручил их пограничнику, который быстро проверил документы. Польская сторона заставила оплатить страховку автомобиля, и – пожалуйста! – шлагбаум поднят, Республика Польша открыта для них...

II

Банда и Олег сидели на открытой веранде маленького придорожного кафе, расположенного на въезде в красивый старинный городок Трутнов, раскинувшийся в долине за Седетскими горами, и, поминутно поглядывая на дорогу, за обе щеки уплетали что-то совершенно немыслимое, что в этом заведении носило название "свиное колено".

Представьте себе огромный, невообразимых размеров кусок свинины, с трудом умещающийся на вашей тарелке, с аппетитной прожаренной корочкой и костью, торчащей из него, с овощным салатом и картофелем фри в качестве гарнира – и вы поймете, что такое "свиное колено". И представьте себе к тому же, что вы почти сутки провели за рулем, стараясь разобраться в дорогах чужого государства и ехать как можно быстрее, но не превышая установленной скорости, и при всем при том не держа во рту даже маковой росинки, – и вы поймете, какой кайф ловили ребята, жадно поглощая это великолепное блюдо и запивая его, забыв обо всех гаишниках на свете, отличным чешским пивом.

И наконец, что их безмерно и приятно удивило, – вежливая официантка осталась вполне довольна десятью долларами, которыми они оплатили этот великолепный обед на двоих.

Настроение у ребят улучшилось.

Буквально час назад, пересекая границу Польши и Чехии, они обогнали на КПП конвой из трех грузовиков, на тентах которых крупно было начертано – "Чехавтотранс". Они вели эти машины от самой Лодзи и успели хорошо рассмотреть чернобородых водителей явно не славянских кровей.

Теперь друзья были точно уверены, что это именно те самые грузовики, которые им были нужны. И в одной из этих фур ехала Алина.

Теперь оставалась только самая малость: достать из тайников оружие и, выбрав удачный момент, освободить девушку.

Ребята не сомневались в успехе.

– Ну что, Банда, может, пришло время позвонить ее отцу? – вдруг спросил Востряков, и Сашка удивился: ведь он думал о том же.

– Да, я думаю, надо позвонить. Ведь уже двое суток, как я уехал из Москвы. И четыре дня, как выкрали Алину...

* * *

Три звонка в кабинете Большакова прозвучали один за другим.

Сначала телефон заверещал длинными нетерпеливыми трелями. Так он звонит только по междугородней связи. Владимир Александрович, не отходивший от телефона все эти дни, нетерпеливо схватил трубку:

– Алло! Я слушаю!

– Это Москва? – донеслось до Большакова сквозь треск телефонных линий.

– Да, да, Москва! Кто это?

– Владимир Александрович?

– Я. Кто звонит?

– Ваши деловые партнеры, – и Большаков сразу узнал этот проклятый акцент. Ошибки быть не могло – звонили похитители его девочки.

– Что с Алиной? Где вы?

– Мы уже далеко. Как насчет нашего предложения?

– Господи, я на все согласен! Я поеду, куда скажете и когда скажете. Только отпустите мою дочь!

– Владимир Александрович, а вам Не кажется, что было слишком опрометчиво с вашей стороны подключать к нашим переговорам Федеральную службу безопасности?

– Я им ничего не сказал! Они знают только о том, что у меня украли дочь. Больше я им ничего не говорил!

– Но они прослушивают ваши телефоны и следят за вашим подъездом.

– Вы ошибаетесь!

– Нет. Исчез наш человек, который понес для вас пакет.

– Клянусь, ФСБ тут ни при чем! То есть здесь ни при чем. Алло! Вы слышите меня?

– Хорошо слышу, можете так не кричать. Вы нарушили наш договор, и теперь мы считаем себя свободными от всяких обязательств по отношению к вам. В ваших услугах наша сторона более не нуждается. Можете и дальше работать в своем очень закрытом институте в Химках.

– Подождите, а моя дочь?

– Какая дочь?

– Та, что вы похитили.

– Ах, эта девушка!.. Вы ее вряд ли когда-нибудь увидите. Она уже слишком далеко. Вы все испортили. Можете взять пистолет и застрелиться, генерал...

– Что?

– Папа, не слушай! Со мной все будет... – ворвался вдруг откуда-то голос Алины, но тут же оборвался, так же внезапно, как и появился.

– Алло, Алинушка! Что с тобой? Где ты?

Но трубка была уже мертва, отзываясь на все его крики лишь безжалостными и безжизненными короткими гудками...

* * *

Исфахалла звонил из маленького придорожного венгерского мотеля, прямо из комнаты, где они собрались, и Алина хорошо слышала каждое его слово. Иногда через неплотно прижатый к уху араба микрофон до нее даже долетал далекий голос отца.

Предложение Исфахаллы застрелиться моментально высвободило всю ту ярость, которая копилась все эти дни у нее в душе. Они везли ее в своем "БМВ" теперь куда-то на юг, совсем не в Чехию.

Они проехали уже Словакию, почти всю Венгрию и специально сняли эту комнатушку в пригороде Дебрецена, чтобы позвонить ее отцу.

Теперь уж она не ждала от них ничего хорошего. Не надеялась на освобождение или на спасение. Она, по существу, смирилась со своей участью. Но этот подлый звонок, специально сделанный, чтобы побольнее ранить отца, окончательно взбесил ее.

И как только Исфахалла провякал про то, что Владимиру Александровичу пришло время застрелиться, Алина кошкой метнулась к проклятому иранцу, одним ловким ударом ребром ладони по шее свалила его с ног, вырвав телефонную трубку, и закричала:

– Папа, не слушай! Со мной все будет хорошо...

Но договорить не успела – подскочивший Хабиб так сильно ударил ее в лицо, что девушка, еще не успев упасть, тут же потеряла сознание, заливаясь кровью из в очередной раз разбитого носа...

* * *

Не прошло и трех минут, как телефон снова взорвался длинными трелями междугороднего звонка.

– Алло! – подскочил к аппарату Владимир Александрович. – Алина, это ты?

– Нет, это Александр. Бондарович, телохранитель Алины, помните?

– Ах, да, Саша, конечно.

– Что, у вас есть новости?

– Только что звонили эти бандиты, и на секунду трубку удалось схватить дочери.

– Что они сказали?

– Что я могу застрелиться. Что Алина далеко и больше никогда ко мне не вернется.

– Подонки!

– А ты откуда, Саша?

– Из Чехии, из Праги. Пансионат "У святого духа".

– Господи, что ты там делаешь?

– Здесь Алина. А что, они вам не сказали?

– Нет... А почему Прага?

– Они ее вывезли сюда.

– Господи!.. Саша, ты ее видел? Как она?

– Нет, пока ничего не знаю. Мы с другом только сели им на хвост. Мы точно знаем, куда придет конвой...

– Что за конвой?

– Три грузовика, в одном из которых вывезли Алину.

– Саша, но почему Чехия? Почему ничего нельзя было сделать здесь? Может, нужно было подключить органы? И вообще, как они смогли вывезти ее из страны?

– Это долгий разговор, Владимир Александрович. Знайте только, что все нормально. Через полчаса мы войдем в контакт с бандитами.

– Что это значит? – в голосе Владимира Александровича зазвучало такое неприкрытое волнение, грозящее вылиться чуть ли не в истерику, что Банда поспешил закончить разговор:

– Все будет хорошо. Мы обязательно освободим Алину. Мы еще позвоним вам, Владимир Александрович. Знайте, все будет хорошо. Я вам это обещаю, слышите?

– Да, да, Саша...

– До свидания, Владимир Александрович.

– Саша, подождите...

Но второй раз за вечер разговор оборвался на полуслове, – в трубке зазвучали короткие нервные гудки.

* * *

– Олег, здесь что-то не так.

Банда, повесив трубку, обернулся к Вострякову, и Олег поразился, увидев неприкрытую тревогу на его лице.

– Что не так? Что-то случилось?

– Кажется, да.

– Что тебе сказал Большаков?

– Ему только то, буквально передо мной, позвонили бандиты, и он слышал голос Алины.

– Как? Они же еще...

– О чем я и говорю. Мы ждем конвой здесь, а кто-то в это время звонит Большакову в Москву, и Алина у него в руках.

– Я ничего не понимаю.

– Вот это-то и самое страшное. Неужели мы с тобой ошиблись? Неужели это не наш конвой? Ведь это значит, что мы потеряли Алину. Ты понимаешь, Олег?

– Банда, что за паника? Мы пока ничего не знаем. Но это еще ничего не значит, – Востряков, заметив, как безвольно опустились плечи друга, как на лице его появилось выражение усталости и отрешенности, испугался за него. Он толком не знал, что надо говорить, но чувствовал, что если сейчас, буквально в эту самую Минуту, не встряхнуть Банду, не вывести его из состояния оцепенения и апатии, случится непоправимое – Банда сдаст. И вот тогда надежды на спасение девушки будут потеряны навсегда. – Банда, ты, как баба. Ты услышал звон и, не зная, откуда он, начал паниковать. Через двадцать минут конвой прибудет на склад. Мы знаем уже, где это. Мы разработали план, а ты – как последний козел. Сосцал, что ли?

– Я тебе сейчас дам в морду.

– Дай, если легче станет после этого. Как ты себя ведешь? Алина ждет твоей помощи, а ты раскудахтался, как непотребная курица! Возьми себя в руки, старлей!

Он подошел к Банде и, приобняв его за плечи, сильно встряхнул, будто возвращая его к реальности из глубокого обморока.

– Банда, ты слышишь меня?

– Да, Олежка. Извини. Это была слабость, случайная слабость. Спасибо. Все. Все прошло... Так у нас осталось двадцать минут?

– Да. Пошли?

– Пошли...

* * *

Третий звонок в кабинет Владимира Александровича раздался буквально через несколько секунд после того, как повесил трубку Банда. Это был звонок местный, московский, и в тишине квартиры он прозвучал особенно резко и требовательно.

– Владимир Александрович?

Голос в трубке был такой же резкий и требовательный, как и звонок, и Большаков почувствовал, как почему-то дрогнул его голос, предательски выдавая волнение.

– Да, я.

– Полковник Треухов, ФСБ.

– Очень приятно...

– По поручению Анатолия Ивановича – вы понимаете, о ком я говорю? – мы ведем ваше дело.

– Да, да, – Большаков понимал пока что одно: Анатолий Иванович – это тот дальний приятель-кэгэбист, начальник одного из управлений безопасности, которому он рассказал о похищении дочери и попросил помочь ее разыскать.

– У нас к вам, Владимир Александрович, возникает слишком много вопросов. Не хотите ли вы приехать к нам, чтобы мы могли поговорить откровенно и получить от вас кое-какие объяснения.

– Конечно... Но когда? Прямо сейчас? – было уже далеко за полночь, и Большаков не представлял себе, как он доберется – такси, что ли, ловить?

– Да, сейчас. Машина будет через десять минут у вашего подъезда.

– Хорошо...

– И постарайтесь больше никому не рассказывать о нашем разговоре. Вы меня поняли? Ждем. До встречи, – в третий раз за сегодняшний вечер телефонный разговор обрывался резко и неожиданно, оставляя после себя гораздо больше вопросов, чем ясности...

* * *

Кто-то плеснул ей, в лицо холодной водой, и только тогда Алина пришла в себя.

С трудом открыв будто налившиеся свинцом веки, она увидела лицо склонившегося над ней Исфахаллы. Оно было перекошено от злобы и ненависти, и девушка поспешила снова закрыть глаза, мечтая лишь об одном: чтобы этот кошмар пропал, чтобы она снова проснулась в своей тихой московской квартире и мама позвала ее пить утренний кофе.

Но кошмар не хотел ее покидать.

– Проснулась, свинья? Вставай, хватит валяться! Нежная она, видите ли! Вставай!

И чьи-то сильные руки рывком подняли ее на ноги.

Страшно болел разбитый нос. Голова гудела, как колокол, глухой звон отдавался в ушах. Ноги были словно чужие, отказываясь держать легкое девичье тело, предательски подрагивали в коленях. Если бы ее не держали, она бы снова упала.

Алина разомкнула свинцовые веки и прямо перед собой снова увидела Исфахаллу.

– Врезать бы тебе еще разок, чтобы запомнила раз и навсегда, как надо вести себя с мужчинами! Но сдохнешь ведь!.. Ладно, запомни там, куда мы тебя отвезем, тебя живо научат, как надо обслуживать мужчин и как надо уметь себя с ними вести. Поняла, сучка? Турецкий бордель тебе обеспечен!

Он замахнулся, как будто действительно желая ударить ее еще раз, и даже Хабиб, державший девушку за плечи, ни слова не понимавший по-русски и ничего не разобравший в угрозах Исфахаллы, сделал инстинктивное движение, будто пытаясь защитить ее от удара.

– Веди ее в машину, Хабиб, – скомандовал ему по-арабски Исфахалла. – И не спускай с нее глаз. Через пять минут придет доктор Хайллабу, и мы отправляемся...

* * *

Банда и Востряков появились у ворот открытой складской площадки "Чехавтотранса" минуты на три раньше конвоя.

Притаившись в темноте по обе стороны ворот, они подождали, когда машины остановились и старший конвоя пошел договариваться о пропуске на склад с охраной.

План был разработан заранее, и теперь оставалось только четко реализовать его.

Парни подобрались к последней, замыкавшей конвой машине и, одновременно рванув на себя обе двери водительской кабины, в мгновение ока вытащили окаменевших от неожиданности иранцев из грузовика. Все было сделано тихо и профессионально: несколько коротких ударов, и надолго выключенные обмякшие тела исчезли в темноте, а место в кабине заняли бывшие спецназовцы.

Им повезло, что водители даже не стали глушить двигатели и в реве моторов никто не заметил ничего подозрительного.

Конвой тронулся и медленно вкатил на территорию складской площадки, направляясь, как по заказу, в самый дальний, плохо освещенный угол.

Банда и Востряков только радостно переглянулись, выруливая следом за иранцами, В эту ночь им вроде бы везло.

Машины наконец остановились, двигатели были выключены, погасли фары, и в наступившей темноте и тишине прозвучало несколько резких команд по-арабски.

Водители выпрыгивали из машин, собираясь вокруг маленькой и худенькой фигурки начальника, и в темноте ночи никто из них не понял, откуда взялись эти двое, в мгновение ока обезвредившие всех грозных иранских боевиков.

А для Банды и Олежки эта работа показалась разминкой: вдвоем, пользуясь темнотой и неожиданностью нападения, справиться с троими ничего не подозревающими кадрами не составило никакого труда. Четвертого, этого худенького и маленького иранца, Банда сгреб одной рукой, легко приподняв и оторвав от земли, и несколько раз для профилактики стукнул головой о борт грузовика, как будто доказывая, что время шуток прошло.

Они не случайно захватили именно его: про совсем маленького иранца, сносно говорившего по-русски, рассказал им еще инспектор на Брестской таможне.

– Где девушка? – шепотом спросил его Банда, приблизив свое лицо вплотную к его округлившимся от страха глазам.

– Какой девушка? – попробовал заверещать иранец, но Банда коротко двинул его под дых, сбивая дыхание, и шепотом же предупредил:

– Еще раз попытаешься кричать – убью на месте.

– Какая девушка? – уже тихо отозвался иранец, с трудом переводя дыхание. – Я честный бизнесмен. Я гражданин Ирана. У нас здесь фирма. О какой девушке вы говорите?

– О русской девушке, которую вы вывезли из Москвы. Неужели забыл, дорогой?

– Я ничего не знаю.

– Правда? – Банда нащупал в наплечной кобуре рукоятку "вальтера" и вытянул его из-под куртки, уткнув ствол в шею иранца, снизу вверх приподнимая его за подбородок.

– Ничего не знаю, – гораздо менее уверенно повторил иранец, и Банда вдруг сразу понял, что они на верном пути. Это придало парню сил и настойчивости.

– Это мы сейчас проверим. Олежка, посмотри-ка по фурам. Может, что интересное найдешь?

Востряков исчез в темноте, и лишь чуть слышный скрип открываемых запоров и треск срываемых пломб обозначал его присутствие. Минут через десять он вернулся, и все это время Банда держал иранца на прицеле, не убирая пальца со спускового крючка и не произнося ни слова, тем самым вселяя в своего пленника инстинктивный животный ужас.

– Нашел. Она была здесь. Там, во второй фуре, среди ящиков устроено логово. Постелена солома.

Там явно кто-то ехал.

– Отлично. Так что, будешь говорить?

– Я не знаю. Мы все опечатали еще в Москве...

– Ладно. Поговорим в другом месте. В машину его.

Они втроем забрались в кабину ближайшего грузовика, и Банда завел двигатель, выруливая к выезду со стоянки и разгоняясь посильнее.

Охрана склада только удивленно проводила глазами грузовик с бешеными иранцами, на полном лету вынесший ворота стоянки и исчезнувший в ночной темноте.

Банда остановился через квартал, затормозив около их "мицубиси-паджеро". Они вдвоем быстро перетащили пленника в джип, вскочили в машину и стремительно понеслись на выезд из города, стараясь как можно дальше отъехать от склада.

Операция прошла, как по маслу – никто из свидетелей не смог бы узнать ни их, ни машину, зато в руках у них был ценный язык, умевший говорить по-русски.

Теперь ребята не сомневались в успехе...

* * *

Этому полковнику Владимир Александрович рассказал все – и про иранцев, и про похищение, и про Банду. Он объяснил каждое слово из записанных кэгэбэшниками на пленку телефонных разговоров. Он рассказал обо всех контактах с представителями Ирана. Он подтвердил, что единственным посвященным в эти дела был Банда.

Он не знал, почему это сделал.

Может быть, просто устал. А может, испугался.

Полковник Треухов разговаривал с ним грубо и снисходительно. Называл его почему-то не по имени-отчеству, а генералом:

– Генерал, ты понимаешь, что наделал?

– Генерал, в неприятную ты штуку влез!

– Генерал, теперь у тебя один путь – сделать все, что мы тебе прикажем...

Владимир Александрович в жизни никогда не чувствовал себя таким униженным, как во время этого разговора.

Но особенно его поразило и озадачило последнее высказывание полковника Треухова:

– Короче, генерал, действовать будем так. Дочь твою постараемся найти, если она еще жива. Но это неважно. Главное – ты поменяешь место службы.

Пора расстаться с Военно-космическими силами, с институтом в Химках. Теперь у тебя будет другая задача. Стране крайне необходимо твое участие в немного другой сфере. Возможно даже, что тебе придется уехать из Москвы. Станешь отныне скорее всего адмиралом. В ближайшее время вопрос будет решен, тебя известят. Вопросы?

– Никак нет, – почему-то, как старшему, ответил Владимир Александрович, вжимая, как от удара, голову в плечи. – Только Алинушку найдите, я вас прошу!

– Найдем... И вот еще что. Про этого парня, Бондаровича, надо забыть. Не было его никогда. Ясно?

– В смысле?

– Ты его никогда не встречал. Понятно?

– Да...

– Ну тогда ты свободен. Машина отвезет тебя домой. И помалкивай. Даже жене ни слова...

* * *

Кончались уже третьи сутки их бешеной гонки по Европе.

Алина не знала, что ждет ее впереди.

Они проехали уже несколько стран, и теперь впереди открывалось море, голубой каемкой разливаясь по горизонту.

Теперь они неслись по Болгарии, и почему-то одно слово крутилось бесконечно в отупевшей от боли и усталости голове девушки: "Братушки". Да, вокруг были болгары, братушки, но никто не мог помочь ей, прижатой к заблокированной дверце "БМВ" мощной фигурой Хабиба.

Несколько раз в разговорах иранцев прозвучало слово "Варна", и Алина поняла, что за прекрасный город открывает им свою панораму...

* * *

На этот раз в отличие от того, московского допроса Банда не нашел в себе сил и терпения, чтобы получить нужную информацию аккуратно и нежно, тратя время на поиски психологических подходов.

Он просто двинул пару раз этому хлюпику так, что его душа рванулась было из бренного тела на свидание к любимому Аллаху и только волею случая вернулась обратно.

И иранец заговорил.

– Да, мы везли девушку. Она ехала от самой Москвы в запломбированной фуре. В том тайнике, который вы нашли. Мы с ней хорошо обращались, клянусь Аллахом! Кормили, поили...

– В запломбированной фуре? Это каким же образом, интересно?

– Мы им с собой еду дали.

– Кому это "им"?

– С ней все время был сторож, Хабиб. Человек-великан. Очень большой и сильный.

– Где она сейчас?

– Я точно не знаю...

– Нет, ты вспомнишь, – Банда снова угрожающе поднял кулак, и иранец заторопился, от волнения проглатывая слова:

– Подождите, не бейте... Вы меня не так поняли. Я знаю, куда ее везут, просто я не знаю, где именно они сейчас; Хайллабу с Хабибом и Исфахаллой забрали ее сразу после Лодзи...

– А как же фура снова оказалась опечатанной?

– Мы купили пломбы... Они повезли ее на юг, в Болгарию, в Варну, чтобы морем вывезти в Турцию.

– Зачем?

– Хайллабу очень злой на ее отца. Он не согласился работать на нашу страну. И Хайллабу решил отомстить, сделать самое ужасное, то, что не сможет выдержать сердце отца.

– Ты наконец скажешь или нет, что они задумали?

– Они продадут ее в публичный дом. Где-нибудь в Турции. В каком-нибудь маленьком городке. Там ее в конце концов замучают, или посадят на иглу, или убьют. А отцу пришлют на память несколько фотографий или видеокассету.