Самец

Ищи-Свищи направился в чащу. Узкий проход, почти совсем незаметный, вел к кустам ежевики. Он пробирался, согнувшись вдвое, под сцепившимися ветвями. По временам острые колючки царапали ему лицо. Не производя больше шума, чем бегущий по лесу заяц, он прибрел к укромному месту, где было спрятано ружье в плотном кожаном, просмоленном чехле. Он тихонько подполз к этому месту, достал ружье и затем вышел из чащи по тропинке, по которой можно было пройти только ползком. Выйдя оттуда, он прислушался, повернув голову в сторону ветра. Никого. Тогда, осмотрев свой пояс, он засунул ружье за брюки и углубился в лес.

Он пошел походкой надорванного и утомленного старика, опираясь на только что срезанную палку. Он тащил свою ногу, вдоль которой висел карабин. Ширина его плеч как-то сразу исчезла. Он шел, перекосившись на один бок, опустив голову, съежившись всем своим телом. Благодаря этому, лесничие не могли обратить на него вниманья. Эта тощая фигура мелькала почти незаметно между деревьями. Или, если бы даже он и был замечен, то подумали бы, что это убогий бедняк, ковыляющий к своей лачуге.

Это было одной из многочисленных хитростей Ищи-Свищи, принимавшего в тени различные, причудливые виды, и, притворяясь, что медленно двигается, на самом деле шагал широкими шагами. Он взял ружье на всякий случай, так как какое-нибудь животное могло проскользнуть между ногами. К тому же можно нарваться на кого-нибудь, кто недолюбливает браконьеров. И тогда предстоит серьезное дело! Всегда нужно быть готовым ко всему. С некоторого времени, однако, он был осторожен и избегал стрелять. Лесничие могли услышать выстрел, а он чувствовал необходимость, чтобы о нем позабыли немного. Наоборот, силок можно расставить без всякого шума, и это представляло меньше риска подвергнуться преследованию.

Глаза Ищи-Свищи ощупывали лесную чащу. От напряженного выслеживания они светились блеском фосфора. Они чрезвычайно расширились и, быстро вращаясь, окидывали почти мгновенно пространство перед собой. Более сильное, чем обыкновенно, оживление в ветвях, непривычное волнение в кустарниках или предмет, выступавший при свете яснее, приковывали их к себе. Они увеличивались, и огромный лес легко, казалось, умещался в их зрачках. С вытянутой шеей, с колющими и ледяными взорами этот пожиратель теней и безмолвия принимал в это время вид дикого зверя, застывшего настороже. Когда тревога исчезала, его взгляд ослабевал и зрачки его мало-помалу сокращались. Перед ним простирались буки, последние ряды которых все более погружались в сумрак. Со стороны заката лучи света пронизывали темную массу листвы. Местами широкий солнечный луч пробивал косым сиянием воздух, словно разрезал деревья надвое, скользил по земле красной полоской, и птицы одна за другой смолкали. Спускался безмолвный покой.

Небо полыхало, как раскаленные угли. Словно красные мазки краски пестрили листву. Деревья принимали очертанья неподвижных бронзовых колонн на блеклом золоте вечера. Одно мгновение вся земля словно поплыла в розовом крутящемся паре. Словно зарево пожара озарило дали, позлащая пурпуром ряды деревьев, и в лужах воды брызнули холодные искры крови. И, вслед за тем, красное сиянье, как гаснущие угли, стало бледнеть, принимая постепенно нежно-розовые умирающие цвета, которые в свой черед растаяли в серой мгле ночи. И листва деревьев внезапно померкла.

Тогда он выпрямился.

Остаток дня окрашивал еще в пепельный цвет под его ногами землю. Он вошел на широкое открытое место, обсаженное молодыми деревцами. Проезжая дорога, прорезала пополам это местечко, и с той и с другой стороны простиралась лужайка, покрытая диким терновником и низкорослым вереском. В вереске местами виднелись проходы, которые выгрызли зайцы и кролики. Он наклонился и некоторое время неподвижно глядел на эти яркие следы. Одни из них, совсем еще свежие, вели от лужайки направо, к лужайке, которая находилась влево от него. Следы более близкие перемешивались с более крупными следами. Козуля со своим детенышем, без сомнения, пробежала по этому месту. Он вытащил ружье из-под куртки, взял патронташ и вынул оттуда патроны. Потом, неподвижно вытянувшись во весь свой рост среди тишины леса, прислушался, – не было ли слышно где-нибудь лесничих. Ночь была безмолвна. Шелест веток и слабый ветерок колебали одинокие листья, и порой доносился сдавленный и мягкий крик животного. Парень перекинул ружье через плечо, опоясался патронташем и, согнувшись вдвое, затаив дыхание, глухо переступая ногами, пошел по тому направлению, где были следы животных. Отпечатки следов вместе с клочками шерсти виднелись теперь ясно в разных местах, хотя ночь была полная. Но дневной свет, казалось, застыл в зрачках Ищи-Свищи и, как у кошки, они расширялись и блестели.

Он был уверен, что держал верный путь. На некотором расстоянии сильно помятая трава говорила об обычном месте, по которому проходили животные через лес. По всей вероятности, козуля с детенышем пойдут по той же дороге, чтобы вернуться в чащу кустарника, и Ищи-Свищи стал оглядывать кругом себя, ища глазами гибкое и молодое деревцо. Небольшая березка возвышалась посреди кустов вереска. Он нагнул ее и, привязав к ней медную проволоку, сделал широкую петлю. Потом нарвал листьев вереска и натер ими свой капкан, чтобы уничтожить запах рук. Если эти два зверька пройдут по той же дороге, тогда детеныш, который всегда шествует впереди, безусловно всунет голову в тенета, и, судя по широким следам копыт, будет поистине прекрасный улов. Ищи-Свищи покинул это местечко. Яркий месяц появился за деревьями, погружая лес в светлый сумрак. И слабое длительное дуновение казалось дыханием земли.

Ищи-Свищи опустился на четвереньки и поскакал короткими прыжками, исчезая за взъерошенными кустами. Он спустился по дороге, прорезавшей лужайку, на довольно широкое открытое место. Да, козленок – это уже деньги. Хотя он мог, правда, вырваться и удрать, но в конечном счете лучше иметь двух животных, чем одно. Эти мысли о добыче перемешивались в его голове с любовным ощущением – прижать к себе Жермену, напоить ее вином и потом, может быть, даже насильно завлечь под покровы ночи. Очертания сгорбленной фигуры сливались с тенями обильно росших в этом месте трав. Убегая, он порой задевал ногой за сухие ветки, которые трещали, и это было единственным шумом, который он производил. Он широко расставлял на земле ладони, поддерживая на руках свое тело и вскидывая бедрами, чтобы едва касаться ногами земли. Он искал удобного прохода, чтобы скользнуть в густоту кустарника, видневшегося широким черным пятном под лучами луны на расстоянии ружейного выстрела. Он нашел укромное местечко, в виде тропы, расчищенной животными, которые здесь часто пробегали. Тропинка тянулась в вереске, утоптанная копытами животных, и по временам терялась в сплетениях ветвей терновника.

Небольшой дубок рос там рядом с тремя березками, и эти четыре дерева кидали трепетавшую тень на обширную открытую площадку.

Ищи-Свищи поставил ногу на сук дубка, схватился рукой за другой и, упираясь коленями, вскарабкался до верхних веток. Отсюда он господствовал над кустарниками, над разросшейся травой, над зигзагами тропинки, тянувшейся до самой чащи. Он раскрыл свой нож, воткнул его в ближайший сук и прислушался.

Глубокий шепот разносился под огромным голубым сводом ночного неба. Это были нежные струи ночного ветра, который медленно и мерно веял тихо и торжественно. Он тянулся в деревьях, дул с кустарников, выходил из чащи и был такой далекий и вместе такой близкий. И к этому тихому шепоту примешивался другой глухой ропот, который производили звери, бродя по лесу ночной порой. Голодные звери охотились друг за другом в ночной мгле, и все это прожорливое, истребляющее себе подобных царство создавало в чаще леса рокочущий шум, подобный шелесту ветра в Сучьях сосен.

Ищи-Свищи привык к этой необычайной симфонии скрежета зубовного и лязга челюстей. Он различал в колеблющихся листьях скользящие между кустами выгнутые спины, задевающие за нижние ветви деревьев задние лапы, мелькание гибких козуль, убегающих в тайные убежища чащи кустарников, короткие прыжки зайцев, прогрызающих своими острыми зубами проход над самой поверхностью земли. Порой в этот пространный ночкой ропот врезывались звуки мерно скачущего топота ног. К кустам бежали жертвы и за ними по пятам бешено устремлялись дикие охотники, раздавалось сухое трение рогов друг о друга и шум слабеющих голосов. И потом этот топот стихал, пропадал в отдалении в легком, замиравшем стуке копыт.

Ищи-Свищи внимал доносившемуся до него невыразимому ужасу всего этого рассеянного в сумраке животного царства. От этой мятущейся толпы животных шел запах, который распространялся среди ночи вокруг него и опьянял его, доводя до головокружения. Он хотел бы держать всю свою добычу на кончике своей винтовки, схватиться с ней врукопашную, выкупаться в крови животных, зарезав их ножом. Широко раскрытыми глазами он видел, как животные, скучивались неясными и скользящими тенями в прозрачной мгле кустарника. Эта непрерывная дикая скачка, казалось, застыла неподвижно среди сновидений леса, и нежные вздохи, лепет любви и боли неслись в легком воздухе.

Вдруг тихая жалоба прорезала пространство. Это самец, подделываясь под крики самки, старался привлечь ее и в то же время издавал пряный сальный запах, как аромат любви.

Ищи-Свищи прислушался.

Оживление пробежало в чаще, и легкое волнение пронеслось по листьям. И почти в то же время на лужайку выскочил, высоко вздернув головку, кабарга. Он остановился как бы в нерешительности, глубоко вдыхая ноздрями свежий воздух. Нежное сияние луны обдало его, блестело на его шерсти, преломлялось снопами косых лучей в его круглых глазах, словно воспламенив их, и он вдруг снова поскакал, на этот раз в сторону дуба.

Ищи-Свищи, согнувшись в дугу на своем суке, с головой, ушедшей в плечи, приподнял свою страшную руку, более твердую, чем дубина. Кровожадной страстью дышали его ноздри. Он раскрыл ножик и подкарауливал то место, куда хотел ударить.

Кабарга сделал еще один прыжок и тревожно вытянул свою тонкую мордочку.

Воздух прорезал свист, и тяжелый, как огромная масса, нож вонзился между лопатками животного. Кабарга коротко вскрикнул, встал на задние ножки и, минуту спустя, дважды перевернулся.

Одним прыжком Ищи-Свищи соскочил с дуба. Животное трепетало мелкой и частой дрожью. Его копытца порывистыми толчками сбивали ближние листья, судорога сводила его челюсти, и изо рта текла струйками кровь.

Ищи-Свищи надавил свой нож, вдавил его глубже по самую рукоятку и вытащил. Кабарга в последний раз попытался встать на колени и вдруг упал с поникшей головой. В глазах его стояли крупные слезы.

Месяц озарял бледным сиянием эту смерть. Ищи-Свищи стоял со скрещенными руками, глядя, как его добыча изгибалась и вздрагивала. Он любовался своим ударом, удовлетворенный, что выбрал удачное место. Молчаливый, нечувствительный к смерти, которая все еще медлила, он ждал мгновения, чтобы унести животное. С последней судорогой отлетела жизнь.

Ищи-Свищи поднял животное за ноги, чтобы определить его вес. Это был годовалый кабарга. На его крепком лбу начинали появляться гладкие и крупные зачатки рогов.

Ищи-Свищи заклепал рану, нанесенную ножом, и остановил кровь. Потом, подбросив тело кабарги, он взвалил его себе на плечи.

Нагруженный этою ношей, голова которой ударялась об его бедра, он углубился, пройдя через лес, в чащу, которую недавно покинул и где были свалены в кучу поленья. Он стал рыть ногтями землю. Опустил кабаргу в отверстие и набросал поверх сухих листьев.

У него имелся свой план.

Месяц освещал лес отвесными лучами. Словно озеро, разливалось сияние между деревьями. Гладкая кора берез блестела в бледной дали. Это было сияние тяжелой и ясной полночи, простиравшейся над сонным лесом.

Ищи-Свищи рассчитал, что до утра ему оставалось еще четыре часа. Час ходьбы до лачуги Дюков, час – на отдых, два часа – на поиски за дичью и чтобы снарядиться в путь в город: ему было достаточно этого времени.

Ищи-Свищи двинулся через лес. Он не таился больше: шел, выпрямившись во весь рост, стараясь лишь по старой привычке заглушать шум своих башмаков. С веселым сердцем, насвистывая сквозь зубы, он проходил по освещенным луною местам, под развесистыми буками, качавшимися от ветра. Кролики шарахались под самыми его ногами. Он прислушивался, как они скрывались с сухим шелестом в густых кустарниках. Порой белодушка, полевая мышь или барсук задевали его своими гибкими телами. Он убил ударом каблука одну белодушку и прикончил ножом двух кроликов.

Так совершал он свою работу истребления ради собственного удовольствия. Он был неусыпным оком и чутким ко всякому шороху ночи ухом, вечно – бдительной хитростью, невидимой рукой, наносящей удары и прекращающей жизнь. Он был сама смерть. Казалось, сам лес начинал трепетать и вздрагивать при его приближении.

Он достиг лачуги Дюков.

– Ну, старая зайчиха! – крикнул он, стучась в дверь.

Изнутри пробормотал надорванный голос.

– Ты ли это, сынок?

– Ну да, конечно!

Через минуту голые ноги зашлепали по земле, и старуха показалась на пороге, тощая, как скелет.

Из-под рубашки из грубой шерсти выдавались ее костлявые члены. Она привыкла к его утренним посещениям.

– Ну, что у тебя?

– Да вот на заре надо бы тебе сходить в лес – этак через два часа. Да прихвати с собой тачку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.