Лорна Дун

Она шла ко мне навстречу, и распускавшиеся примулы словно улыбались ей. Мне казалось, что каждый цветок, на который она посмотрела, начинал распускаться на глазах, становясь ярче, как маленькое солнышко. Я еще не видел ее лица, но длинные черные волосы, как королевский шлейф, плавными волнами струились по ее спине. В волосы Лорны были вплетены белые фиалки, и сама она напоминала нежный цветок, трепещущий при легком бризе. Сполохи заката освещали ее, словно солнце не хотело расставаться с ней. И потом каждый раз, наблюдая закат, я вспоминал о ней.

Песня замерла на ее прекрасных губах, и Лорна замолчала, словно ожидая, что теперь мелодию подхватят птицы и унесут на легких крыльях далеко-далеко. Мне стало страшно перед такой красотой. Ведь я-то был простым деревенским парнем. Не знаю, откуда во мне набралось столько смелости, но я не выдержал и шагнул навстречу ей из темноты и остановился, не в силах поднять глаза.

Она повернулась, готовая бежать, но тут я упал на траву, как тогда, семь лет назад, и выкрикнул:

— Лорна Дун!

Она сразу же меня узнала, остановилась и улыбнулась, и солнце снова сверкнуло в листьях ивы. Лорна подошла ближе, уверенная во мне. Теперь она поняла, что опасаться ей нечего.

— Ах, вот как? — произнесла она, притворяясь, что очень недовольна моим появлением. Еще бы! Она успела показать, что ей страшно, и теперь стыдилась этого. Но я видел, что глаза ее улыбаются, и она вовсе не сердится на меня. — Скажите мне, сударь, кто вы такой и откуда вам известно мое имя?

— Меня зовут Джон Рид, — отозвался я. — Я тот самый мальчик с гольцами, помните? Я приходил сюда, только очень давно, вы были еще маленькой девочкой.

— Да-да, тот самый мальчик, который до того перепугался, что был вынужден прятаться в холодной воде.

— И вы были ко мне очень добры, и не выдали моего присутствия, когда вас забрал чернобородый охранник, а вы притворились спящей, хотя я видел, что это не так. Вы еще помахали мне рукой, когда вас уносили домой.

— Да, конечно, я все прекрасно помню, потому что здесь никого не бывает, кроме… Потому что я просто все запомнила. Только вы, очевидно, забыли, что это место очень опасно.

Она не сводила с меня своих прекрасных глаз, огромных и глубоких, и я чувствовал, что начинаю терять рассудок от любви, и тем более мне было мучительно сознавать, что я недостоин ее и что никогда мне не будет суждено назвать ее своею. Я ждал, что эти глаза наполнятся любовью, ведь именно она и есть весна жизни. Я был не в силах отвечать, а только стоял и смотрел на нее, как зачарованный. Я надеялся снова услышать ее голос, который теперь для меня стал слаще любой музыки и желаннее любой песни. Но она, казалось, даже не замечала моего смущения и не понимала, что сейчас происходило в моей душе.

— Мне думается, господин Рид, — продолжала Лорна, — что вы не отдаете себе отчета в своих поступках. Вы не понимаете, насколько вам опасно тут находиться и что за люди обитают в этих местах.

— Я все это знаю, — медленно проговорил я. — И мне становится страшно только тогда, когда я не смотрю на вас.

Лорна была еще слишком юной, чтобы ответить мне так, как сумела бы взрослая девушка из светского общества, в том стиле, который мы называем кокетством. Она разволновалась и я видел, что она дрожит. Ей действительно стало боязно за меня, ведь в любую минуту сюда могла прийти охрана и расправиться со мной. Честно говоря, мне тоже стало не по себе, поскольку на собственном опыте я уже знал, что, к сожалению, зло гораздо быстрее находит добычу, чем добро пытается защитить невинового.

Итак, без лишнего шума я решил удалиться, вознамерившись прийти еще раз, уже более подготовленным, и тогда рассказать ей обо всем, что я чувствую и чего желаю. Мне захотелось прильнуть к ней и поцеловать ее (конечно, не грубо, а лишь чуть-чуть прикоснуться губами к белоснежной коже), и я еле сдержался, чтобы не броситься к ней. Но я решил выждать и дать ей время на раздумье. «Так будет лучше, — решил я. — Мое внезапное появление должно вызвать у нее интерес, но не надо торопить события. Может быть, я ей неприятен, а может, наоборот, она будет думать обо мне все время до следующей встречи». А пока я бы смог заняться самосовершенствованием и, например, выучиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.

— Госпожа Лорна, позвольте мне отбыть в направлении дома (я старался говорить как можно мудреней, мне тогда чудилось, что от этого я начинаю казаться гораздо умнее), ибо мне не хотелось бы доставлять вам лишние хлопоты. Если меня пристрелит какой-нибудь разбойник, вам это не доставит большого удовольствия, а что касается моей матери, то она просто умрет от горя. Мало кто из матерей может похвастаться таким сыном. Думайте обо мне почаще, и в следующий раз я принесу вам свежих яиц. У нас есть прекрасная пестрая несушка.

— Огромное вам спасибо, — улыбнулась Лорна. — Но нам не обязательно видеться. Вы можете положить их в мою маленькую беседку. Я там часто бываю, когда мне хочется уединиться.

— Покажите мне это место. Я буду приходить туда два раза в день и…

— Нет, господин Рид, — перебила меня Лорна. — Тогда я вам ничего не покажу. Вам опасно здесь находиться, тем более, что вы знаете путь сюда, и это может их разозлить.

И она снова лучезарно улыбнулась. Солнце словно опять взошло из-за горизонта вопреки всем законам природы. Мне захотелось закричать от радости, и теперь цель моей жизни была только в одном — завоевать сердце этой красавицы, потому что мое было уже отдано ей на века. В душе я прыгал и хлопал в ладоши, как ребенок, но, памятуя о хороших манерах, я только взял ее протянутую ладонь и поцеловал, чуть дотронувшись до нежной кожи губами.

На обратном пути я пел и насвистывал от счастья, мысленно дарил Лорне все свои богатства, совершенно забыв о том, что еще жива мать, осыпал ее несуществующими драгоценностями, а пройдя милю или полторы, уже проклинал всех мужчин на свете за одно то, что они могут смотреть на мою Лорну и восхищаться ее неповторимой красотой.

Глава 17

Джон очарован

Невозможно передать словами, как я любил мою Лорну. Для меня она означала все, и куда бы я ни кинул взгляд — на цветы или ручей, на солнце или хмурое небо, везде мерещилась мне желанная фигура, слышался мелодичный голос и казалось, еще немного — и она сама выйдет мне навстречу из тумана. Я не мог заставить себя думать ни о чем другом, постоянно вспоминая эту короткую встречу и мечтая о следующей. Даже во время работы на ферме я не замечал ничего вокруг, хотя приходилось мне делать многое и довольно прозаичное, как, например, отправлять шерсть на мануфактуру или закалывать свиней. Я смотрел на резвящихся поросят, а в голове была только одна мысль — интересно, а какую свинью выбрала бы Лорна? Наверное, со стороны это выглядело дико, и вряд ли кто-нибудь из мужчин поймет меня, если он, конечно, не был так сильно влюблен.

Всю следующую неделю я потратил на путешествия, бродя по окрестностям и снова воспроизводя в памяти все мельчайшие подробности нашего свидания. Я потерял интерес к беседам с приятелями и совсем лишился аппетита. Теперь я ел и пил только для того, чтобы немного поддержать свои силы. Вскоре мое странное поведение заметили и работники, потому что теперь я считался полноправным хозяином на ферме, и это породило всяческого рода толки. Я не обращал на них внимания и даже немного презирал, поскольку они не видели Лорну и не могли представить себе, из-за кого я так страдал. Я помногу пил холодную воду, иногда по целому ведру за день, отчего наблюдательный Джон Фрэй распространил сплетню, будто меня укусил бешеный пес, прибежавший с дальних болот.

Это меня возмутило. Да как он посмел сравнивать мою милую неповторимую Лорну с бешеной собакой и сопоставлять душевные муки с водобоязнью! Поэтому я выбрал подходящий момент и задал Фрэю хорошую трепку, да такую, что вытряхнул из него, наверное, остатки мозгов. Фрэй еле добрался до дома, но своей жене ничего объяснять не стал. Однако, я думаю, это надолго отбило у него охоту злословить.

Климат в наших местах довольно мягкий, поэтому человек вправе расслабляться, когда ему угодно, однако раз на раз не приходится, и бывают такие времена, когда природа восстает, и тогда надо бросать все силы для того, чтобы помочь растениям выжить. А вот на юге, например, фермеры практически ничего не делают — там все за них решает небо, а они только сидят дома и занимаются своими делами, пока урожай зреет сам по себе. И если у них небо — мать родная, то нам оно досталось в виде мачехи.

В том году в марте погода резко изменилась к худшему. Восточный ветер принес засуху, гибельную для молодых ростков. Лилии и зацветающий орешник погибли, не успев распуститься. Листья становились хрупкими, зеленый цвет их сменился на коричневый. И все в наших краях мало-мальски сведущие в фермерстве понимали, что с природой творится что-то неладное. Даже вязы в том году приобрели песочный оттенок, а завязь на орешнике, казалось, просто покрылась пылью. Солнце едва проглядывало, и все растения трепетали на ветру, словно дрожа от холода. Иногда, бродя по лесам, я прижимался к холодным стволам деревьев, жалея их и пытаясь отогреть собственным теплом, но восточный ветер был жесток и продолжал дуть, уничтожая все живое.

После работы на ферме я приходил домой уставшим. Дни увеличивались, значит, и забот становилось все больше, но, вместо того чтобы порадоваться за сад, мы опять наблюдали печальное зрелище. Земля растрескалась, на почве появлялись узоры, напоминавшие паутину. Растения ждали дождей и тепла, но перемены не наступало. Ростки ослабевали и прижимались к грядкам, словно ища защиты.

Выжили только груши, посаженные еще моим дедом. Эти великаны стойко выдерживали все тяготы своего существования, а достались деду саженцы еще от одного итальянца, которого он выручил во времена царствования Карла Первого. Как этого итальянца занесло в наши края, трудно сказать, но груши выросли на удивление красивые и плодоносят до сих пор.

Когда же на смену восточному ветру пришел западный, тут же принеся с собой бесконечные дожди, груши пережили с достоинством и эту перемену. Короче говоря, ветер менялся, и мне было от этого еще печальнее смотреть на растения, которые не знали, как выжить. Как только погода начинала налаживаться, все вокруг расцветало, но за преждевременной радостью тут же снова следовал сухой ветер.

Я рассказываю об этом, чтобы вы могли понять, как непостоянна может быть погода и как трудно бывает предугадать, что же ждет вас впереди. То же самое можно сказать и в отношении животных — собак, лошадей, а, если уж на то пошло, то и людей — в особенности девушек. Надо только научиться замечать любые перемены и в поведении, и в настроениии, чтобы лучше понять, отчего это все происходит.

Печальные сады, поля и леса как нельзя лучше соответствовали моему минор-ному настроению. Я пребывал в меланхолии и даже иногда упивался своей обреченностью и одиночеством. Конечно, я делал все, что мне полагалось как фермеру и хозяину, но все это не приносило радости. Мать с трудом заставляла меня есть и частенько сидела возле меня, пока я отдыхал. Разумеется, она не поверила в сказку о бешеной собаке, поскольку твердо знала, что Господь не допустил бы такой несправедливости, однако я стал замечать, что она ставит около меня какую-то мисочку с водой, а иногда этой водой опрыскивает мою одежду.

Жестокая Бетти Максуорти, которая ничуть мне не сочувствовала и вообще плевать хотела на мое здоровье, изобрела дурацкую шутку. Она врывалась на кухню с высунутым языком, лаяла и заявляла, будто я ее укусил и теперь она подаст на меня в суд и отсудит себе штраф в размере годового жалованья. Особенно она любила это проделывать после ужина, когда я устраивался в углу, скрестив ноги и, положив голову на руки, тихо мечтая о Лорне.

Однако, мы пытаемся найти успокоение даже в самой безысходной ситуации. Мало-помалу я свыкся со своим одиночеством и начал усерднее трудиться. Теперь, когда я ставил ограду или вскапывал огород, я чувствовал, что мои мышцы крепнут, а моя сила, в конце концов, сможет еще кое-кому и пригодиться. В шуме ветерка, в изгибах деревьев, в мелодиях молитв и, конечно, в запахе цветов, везде мне чудилась моя дорогая Лорна. И, вспоминая ее, я каждый раз испытывал сладостный прилив любви и нежности.

Но как бы ни была тяжела зима, как бы суров ни был ветер, меня больше всего теперь волновало совсем не это. Я размышлял над тем, сколько еще времени мне нужно терпеть прежде чем я снова смогу отправиться в долину Дунов. Мне было неприятно одно то, что пробираться я туда должен тайком, как вор, что мне надо притворяться невидимкой, будто я совершил какой-то проступок и вынужден скрываться от человеческих глаз. Но еще сильнее я боялся неизвестности — как-то моя Лорна прореагирует на мое появление? А вдруг она посчитает меня грубым нахалом и деревенщиной, болваном, который и знать ничего не знает о хороших манерах? Я не знал, сколько времени должно пройти, потому что конкретного приглашения я так и не получил. К тому же кожа у меня на лице потрескалась от сухого ветра, и кто знает, вдруг Лорне это не понравится и она уже никогда не захочет видеть меня.

Но советоваться было не с кем, поскольку свою тайну я так никому и не доверил. А восточный ветер продолжал дуть, лицо мое становилось все грубее, и я подумал — а что если у Лорны руки тоже страдают от ветра? И может быть, она все-таки выходит из своего заточения? А если она захочет показать мне свои руки? Ведь я должен быть наготове и уметь решить любую проблему. И я решил искать помощи на стороне, не вовлекая никого из знакомых и не рассказывая о том, зачем мне все это нужно.

Самой мудрой женщиной, сведущей в подобных делах, во всем Экзмуре счита-лась некая старушка, известная под именем «матушки Мелдрум». На самом деле ее звали Мейпл Дургем, как я выяснил позже, она происходила из старинной семьи, но не принадлежала ни к Девону ни к Сомерсету. Тем не менее она умела предсказывать и так привыкла к нашим местам, что выучилась всем местным гаданиям, хотя сама она говорила, что для этого нужен особый талант и что люди, обладающие даром ясновидения, должны таковыми родиться.

У матушки Мелдрум было два дома, то есть, на самом деле у нее не было ни одного, но обитала она в двух разных местах в зависимости от времени года. Летом она ночевала в пещере у реки Барль, где было довольно уютно и прохладно. Легенда утверждает, что эту пещеру сотворил сам дьявол ради своего удовольствия. Зимой матушка Мелдрум перемещалась ближе к морю, считая, что морской воздух для нее полезней. Все боялись ее и обходили стороной, если она вдруг попадалась на пути, но каждый знал, где ее можно найти в случае необходимости.

И вот осенью, когда в лесу становилось сыро и неуютно, матушка Мелдрум переселялась ближе к морю, устраиваясь в скалах на теплой подстилке из листьев папоротника. Отсюда она наблюдала за волнами, сюда же к ней приходили и за помощью. Джон Фрэй, например, неоднократно обращался к старухе — то по поводу своего ревматизма, то с просьбой свести бородавки с рук сына, а один раз — снять порчу с овец. Днем матушка Мелдрум бродила по лесу и собирала хворост для костра. Эту местность приезжие окрестили Долиной Камней.

Долина Камней, хотя для долины она и маловата, расположена к западу от Линтона примерно в миле от Лей Мэнора. Само по себе местечно довольно живописное, зеленое, с нагромождениями камней, неизвестно откуда появившихся прямо среди высокой травы. Справа высится большая скала, которую местные жители назвали «Замком» и с которой удобно наблюдать за морем. С другой стороны громоздятся сразу несколько утесов и называются они «Дьявольские ножи», и, если верить легендам, то дьявол любил трапезничать в этих местах и пользовался именно такими ножами, которые потом второпях забыл забрать с собой.

Сама долина представляла собой тихое уютное местечко, где можно было присесть отдохнуть от мирских забот и пофилософствовать с собой наедине. Отсюда слышно, как плещутся волны, как шумит море, но воды не видно, отчего создается лирическое настроение. Здесь же солнце всходит, как будто неожиданный гость, из-за камней, пробуждая к жизни все вокруг. И здесь же под его теплыми лучами можно подремать, уютно устроившись в листьях папоротника.

Матушка Мелдрум как раз и ютилась в скалах Дьявольских Ножей, в поисках тепла. И это только способствавало ее репутации, потому что ни один здравомыслящий человек не осмелился бы и близко подойти к скалам после захода солнца или даже в пасмурный день. В Дьявольских Ножах было несколько проходов, куда, по-моему, вообще не ступала нога человека. И вот в это дикое место я и направился в воскресенье после того, как загнал скотину в хлев.

Наш пастор прочел проповедь об Эндорской ведьме (как будто он знал о моих намерениях!) и о неведомых силах, окружавших нас со всех сторон. Он упомянул и о странных звуках, которые были слышны в нашем приходе, и под конец призвал всех укрепить свою веру. Мы все любим слушать истории о непонятных явлениях, и всем нам иногда нужна такая же эмоциональная встряска, как отаре овец хорошая собака, иногда вспугивающая все стадо и гоняющая глупых животных. Правда, было не совсем ясно, какое отношение сила нашей веры имеет к непонятным звукам.

После церкви все разбрелись по домам, а те, кому было далеко идти, остались у нас пообедать, как это, собственно, и происходило каждое воскресенье. Пастор, усевшийся, как обычно, рядом с матерью, волновался, не слишком ли он сегодня запугал прихожан, и даже отказался от лучшего куска мяса, что нас несколько насторожило. Но мы все дружно принялись расхваливать его и очень скоро убедили, что он был неправ, и тогда пастор подобрел и милостиво согласился на добавочный кусок филейной части.

Глава 18

Очарование приводит к колдунье

Несмотря на конец марта, ветер продолжал дуть по-зимнему, когда я направился пешком к матушке Мелдрум. Так было безопаснее, поскольку колдунья могла наслать порчу и на лошадь, как, например, случилось с одной кобылой из конюшни Сноу.

Солнце уже клонилось к горизонту, но раньше я выбраться не смог, поскольку сначала должен был закончить дела на ферме. В долину ложились длинные тени от скал, листья папортоника раскачивались из стороны в сторону и отливали красноватым светом. Между утесов паслись дикие козы. Заметив меня, они насторожились и угрожающе выставили кривые рога. Я услышал рев моря совсем рядом, волны бились о берег, и шум их напоминал тот, который издает большая морская раковина, если ее приложить к уху.

Размышляя о своих заботах и тревогах и не имея при себе даже палки на случай внезапного нападения, я постепенно стал склоняться к мысли, что лучше было бы повернуть назад и вернуться сюда летом, если погода будет этому благоприятствовать. Когда же вдали я увидел мелькающие серые тени, то меня охватил самый настоящий страх, да такой, что рука, которой я держал Библию в кармане куртки (я прихватил ее, чтобы чувствовать себя поспокойнее), невольно разжалась. «Так тебе и надо, — выругал я себя. — Не будешь вступать в сговор с Вельзевулом!» И почему я не послушался пастора!..

Я не стал убегать сразу, а принялся рассматривать долину, изображая из себя путешественника, который уже изучил все в округе и собирается отправиться дальше. План мой был хорош, и я мог бы благополучно свернуть домой, как вдруг на следующем повороте я приметил пожилую женщину. Завидев меня, она подняла вверх посох, и я вынужден был остановиться.

И теперь, отбросив все страхи и сомнения, я зашагал навстречу старухе, понимая, что на то была воля Божья. Втайне я рассчитывал и на поддержку Библии, хотя только что ослушался ее и не обратил внимания на знак свыше. Однако ноги мои перестали повиноваться, и дальше идти я не смог.

Старуха сама подошла ко мне, и я был этому даже рад, поскольку смог присесть на большой камень и успокоиться, так сильно у меня тряслись колени. Я попытался отвлечься, но в голову ничего не приходило, и я стал молиться Господу, чтобы он не бросал меня в такую трудную минуту.

Однако, когда старуха подошла, я увидел, что она совсем не такая страшная, как ее описывают, и в лице ее даже есть что-то приятное и доброе. Казалось, ей пришлось пережить очень многое за долгую жизнь, однако ее сердце еще было способно к состраданию и сопереживанию с другими. Длинные белые волосы спадали до плеч и развевались на ветру, а большие ясные глаза на морщинистом лице внимательно изучали меня. И хотя я мысленно подготовился к этой встрече, все слова разом вылетели у меня из головы, и теперь мне хотелось, чтобы наступившую тишину нарушил хоть какой-нибудь посторонний звук.

— Ты пришел ко мне не за тем, чтобы я благословила твои занятия по стрельбе в амбарную дверь, — сходу заявила старуха, как будто видела меня насквозь. — Дай мне свою руку, Джон Рид, и расскажи, какого совета ты ждешь от меня. Чем помочь тебе?

Но меня так перепугали ее слова, что я не смог протянуть не то что руку, но даже и язык. Оказывается, старуха знала не только мое имя, но и некоторые подробности из моей жизни!

— Не бойся меня, сынок, я не владею силами причинить тебе вред, а если бы и владела, не стала бы их использовать. А теперь, если ты сможешь догадаться, скажи, отчего я так люблю тебя.

— Понятия не имею, матушка, — как можно вежливее ответил я. — Насколько мне известно, мы раньше никогда не встречались.

— И все же я хорошо знаю тебя, как если бы ты был моим родным внуком, Джон. Ты помнишь старый дуб на болоте в Экзмуре? Ты помнишь маленькую девочку, которая могла погибнуть, если бы не твоя забота и доброта? Это была моя единственная внучка, которую я люблю больше себя.

Теперь, когда она напомнила мне про дуб и девочку, я сразу понял, в чем было дело. А случилось это в августе. Какой же я был дурак, что ни о чем не расспросил ту девчонку. Она свалилась в яму на болоте с целой корзиной черники и утонула бы, если бы ее собачонка не приметила меня и не подняла лай. Я принес ее домой, мать переодела ее в сухое платье, и я отнес девочку туда, куда она попросила. При этом она назвала только свое имя и сказала, что ей восемь лет. Мы накормили ее сладким картофелем, но ни о чем не расспрашивали. Впрочем, у нас это не принято, и гость говорит только то, что он сочтет нужным.

Теперь я смотрел на матушку Мелдрум без страха. Ведь я спас ее внучку, и она должна понять, что я вполне приличный человек и, может быть, она действительно сможет мне помочь. Поэтому я выпрямился, чувствуя себя намного увереннее.

— Добрая женщина, один башмак она потеряла на болоте, мы его себе не брали, а наоборот, обули ее в башмаки Лиззи, — словно оправдываясь, заговорил я.

— Сын мой, ты очень прост и наивен. Какое мне дело до ее башмаков? Но я вижу, что ты не умеешь лгать, поэтому скажи мне прямо: зачем ты пришел сюда?

Я смутился и хотел сказать первое, что придет в голову, но матушка Мелдрум знала, что врать я не умею, поэтому я продолжал молчать еще некоторое время, собираясь с духом, и наконец заговорил:

— Я пришел узнать, когда мне можно будет увидеться с Лорной Дун. — Голос мой дрожал, и я продолжал смотреть на скалы, упорно избегая взгляда колдуньи.

Больше я ничего не сказал, хотя в голове завертелось еще с полсотни вопросов, на которые мне тоже захотелось узнать ответы. И, хотя я глядел в сторону, было ясно, что я сгораю от нетерпения услышать свой приговор. Старуха смотрела на меня с сожалением и осуждением, и я уже разозлился на себя за то, что позволил себе говорить о Лорне в таком легком тоне.

— Джон Рид, — обратилась ко мне матушка Мелдрум. — Кого ты имеешь в виду? Не ту ли миловидную девушку из рода тех, кто убил твоего отца?

— Этого я не могу сказать. Откуда я знаю? И потом, ведь это не имеет отношения к моей просьбе.

— Зато это имеет отношение к твоей матери, Джон, а также и к тебе самому, как я полагаю. Ничто хуже этого не могло выпасть на твою долю.

Она замолчала, но голос ее прозвучал так грустно, что я понял всю безысход-ность своего положения, но ждал, что старуха добавит еще что-нибудь.

— Джон Рид, если тебе дорога твоя душа и тело, если ты любишь мать и чтишь память об отце, никогда не имей дела с Дунами.

Она смотрела на меня в упор и говорила так резко, что вскоре мне стало казаться, что слово «Дун» как проклятье доносил до меня злой ветер, будто деревья зловеще зашелестели листьями, повторяя «Ду-у-ун!». В отчаяниии я посмотрел на скалы и загадал, что если оттуда появится знак Божий, значит, нам не суждено быть вместе. Но никакого знамения не было, и тогда я рассердился на колдунью и пожалел, что она женщина и я не смогу дать ей отпор.