Красная мантия

Джон Уаймен

Красная мантия

Глава 1. В игорном доме

– У вас крапленые карты!

Нас окружало человек двадцать, когда этот глупец, мало зная, с кем он имеет дело, и не умея проигрывать, как подобает настоящему дворянину, бросил мне в лицо эти слова. Он думал, я готов в этом присягнуть, что я тотчас начну кипятиться, кричать и выходить из себя, как петух. Но он плохо знал Жиля де Беро. В первую минуту я не удостоил его даже взглядом. Вместо ответа я осмотрел, улыбаясь, кольцо окружавших нас лиц и увидел, что мне некого бояться, кроме де Помбаля. Только тогда я поднялся с места и посмотрел на глупца с таким суровым видом, который всегда производил впечатление и на более солидных и умных людей.

– Крапленые карты, мосье англичанин? – сказал я с холодной усмешкой. – Но ими, я слыхал, обманывают игроков, а не невоспитанных молокососов.

– А все-таки я утверждаю, что у вас крапленые карты! – горячо ответил он со своим смешным акцентом. – В последний раз у меня не было ничего, и вы как раз удвоили ставку. Очевидно вы знали это. Вы меня обманывали!

– Нетрудно вас обмануть, когда вы играете спиной к зеркалу, – насмешливо возразил я.

При этих словах вокруг раздался оглушительный хохот, который, наверное, был слышен на улице. Даже те из присутствовавших, которые до сих пор не обращали внимания на нашу ссору, заинтересовались и подошли к нашему столу. Но я сохранял прежнее суровое выражение лица. Выждав, пока в комнате опять водворилась тишина, я жестом руки отстранил заграждавших дорогу и указал на дверь.

– За церковью св. Якова есть дворик, – сказал я, надевая шляпу и застегивая плащ. – Вы, конечно, не откажетесь сопровождать меня туда?

Он тоже схватил свою шляпу.

– С удовольствием, – воскликнул он вне себя от стыда и гнева. – Хоть к самому дьяволу, если вам угодно!

Я уже считал дело улаженным, как вдруг маркиз взял молодого человека за руку и удержал его.

– Этого не будет, – сказал он, обращаясь ко мне со своим величественным видом вельможи. – Вы знаете меня, де Беро. Дело зашло уже достаточно далеко.

– Слишком далеко, де Помбаль, – с горечью ответил я. – Но если вам угодно занять место своего друга, я ничего против этого не имею.

– Потише, пожалуйста, – презрительно ответил он. – Я знаю вас. Я не связываюсь с людьми вашего сорта и не вижу в том надобности для этого господина!

– Конечно, – сказал я, низко кланяясь, – если он предпочитает быть избитым на улице палкой.

Это задело маркиза.

– Будьте осторожнее! Будьте осторожнее! – сердито закричал он. – Вы забываетесь, Беро!

– Де Беро, с вашего позволения, – возразил я, пристально глядя на него. – Моя фамилия имеет частицу «де» так же давно, как и ваша, де Помбаль!

Он не мог этого отрицать и ответил, все еще не выпуская руки своего друга:

– Как вам угодно. Таков, по крайней мере, мой совет. Кардинал запретил дуэль, и на этот раз он не позволит с собою шутить. Вы уже имели однажды немало хлопот, хотя и отделались счастливо. Во второй раз дело может принять худший оборот. Поэтому лучше оставьте этого господина в покое, мосье де Беро. Да, наконец, как вам не стыдно! – воскликнул он с горячностью. – Ведь он еще юноша!

Два или три человека позади меня захлопали в ладоши при этих словах. Я обернулся, посмотрел на них, и они притихли, как мыши.

– Мне нет дела до его возраста, – сурово возразил я. – Минуту тому назад он считал себя достаточно взрослым, чтобы оскорбить меня.

– И я докажу справедливость своих слов! – воскликнул юнец, теряя терпение.

Он был очень горяч, и маркиз все это время с большим трудом сдерживал его.

– Вы мне оказываете плохую услугу, – продолжал он, сердито отстраняя руку де Помбаля. – С вашего позволения, мы с этим господином докончим наше дело!

– Вот это лучше, – сказал я, кивая головой, меж тем как растерявшийся маркиз, нахмурив брови, отступил в сторону. – Позвольте мне пройти вперед.

Игорный дом Затона находился в ста шагах от церкви святого Якова Мясников, и половина гостей пошла вслед за нами. Вечер был сырой, на улицах было темно, грязно и скользко. Улица св. Антуана была почти пуста, и кучка людей, которая днем неминуемо обратила бы на себя всеобщее внимание, осталась незамеченной: мы беспрепятственно вступили на мощеный треугольник, расположенный позади церкви. В отдалении я увидел одного из кардинальских стражников, который медленно слонялся взад-вперед перед лесами, еще окружавшими новый дворец Ришелье. Вид его мундира заставил меня на минуту остановиться в нерешительности, но отступать было уже поздно.

Англичанин начал раздеваться. Я, наоборот, застегнулся до самого горла, так как было очень свежо. Между тем как мы делали свои приготовления и большая часть наших спутников обнаруживала желание держаться подальше от меня, я почувствовал на своем рукаве прикосновение чьей-то руки и, обернувшись, увидел маленького портного, у которого я в то время нанимал квартиру на Мыловаренной улице. Появление этого субъекта было очень несвоевременно, если не сказать больше. Дома, за неимением лучшего общества, я иногда позволял ему обращаться со мною довольно фамильярно, но я вовсе не желал, чтобы он ставил меня в неловкое положение перед благородными людьми. Я поспешил оттолкнуть его и сердито нахмурил брови, надеясь, что это заставит его хранить молчание. Но последнее оказалось невозможным, и мне волей-неволей пришлось заговорить с ним.

– После, после, – торопливо произнес я. – Я теперь занят.

– Ради Бога, не делайте этого! – воскликнул болван, снова хватаясь за мой рукав. – Не делайте этого! Вы навлечете беду на весь дом. Ведь он почти еще мальчик, и…

– Ты тоже? – закричал я, теряя терпение. – молчи, бездельник! Что ты понимаешь в спорах благородных людей? Оставь меня, слышишь?

– Но кардинал! – воскликнул он дрожащим голосом. – Кардинал, господин де Беро! Человек, которого вы недавно убили, еще не забыт. На этот раз кардинал ни за что…

– Оставь меня, слышишь? – прошипел я, потому что бесстыдство этого человека превосходило всякие границы и возбуждало во мне такое же омерзение, как и его противный голос. – Прочь! Я вижу, ты просто боишься, что он убьет меня, и ты потеряешь свои деньги.

Фризон отскочил от меня, словно получив удар бича, а я обернулся к своему противнику, который с нетерпением ожидал конца этого разговора. Признаюсь, ужасно молодым показался он мне, когда я увидел перед собой в эту минуту его обнаженную голову и светлые волосы, ниспадавшие на его гладкий, женский лоб, настоящим мальчиком, только что выпущенным из Бургундской коллегии, если только есть у них в Англии такие коллегии. Мороз пробежал у меня по телу. Какое-то угрызение совести, страх, предчувствие пронеслись во мне. Что сказал мне этот карлик-портной? Чтобы я не… Но что он за советчик? Что он понимает в подобных вещах? Если я отступлю на этот раз, то мне придется убивать ежедневно по человеку или же оставить Париж, игорный дом и умереть где-нибудь от голода.

– Прошу извинения, – сказал я, обнажая шпагу и становясь на место. Должен же был проклятый кредитор застигнуть меня так некстати! Теперь я к вашим услугам.

Он отдал честь, и мы скрестили шпаги. С первого же момента я не сомневался в исходе нашей дуэли. Скользкие камни и слабый свет давали ему, правда, некоторый шанс, некоторую выгоду, более того, чем он заслуживал, но как только я коснулся его лезвия, я понял, что он новичок в искусстве владеть шпагой. Быть может, он взял с полдюжины уроков фехтования и затем упражнялся с каким-нибудь англичанином, таким же тяжелым и неповоротливым, как и он. Но это было все. Он сделал несколько смелых, но очень неловких нападений, и когда я удачно отпарировал их, для меня исчезла всякая опасность; он был всецело в моей власти.

Я стал играть им, следя, как пот выступал у него на лбу, и ночной мрак, словно тень смерти, все гуще и гуще падал на его лицо. Мною руководила не жестокость, – Бог свидетель, что я никогда этим не грешил, но в первый раз в жизни я чувствовал странное нежелание нанести удар. Мокрые кудри прилипали к его лбу, дыхание судорожными толчками вырывалось из груди. Я слышал за своею спиной ропот, кто-то даже не удержался от громкого проклятия… И вдруг я поскользнулся, поскользнулся и в один миг очутился лежащим на правом боку, ударив правый локоть о мостовую так сильно, что рука у меня онемела до самой кисти.

Он остановился. Десяток голосов закричал:

– Ну, теперь он ваш!

Но он остановился. Он отступил назад и, опустив шпагу, ждал с сильно вздымавшейся грудью, пока я не поднялся на ноги и снова не закрылся своей шпагой.

– Довольно, довольно! – раздался позади меня грубый голос. – Неужели и после этого вы не оставите его?

– Будьте осторожны, сударь, – холодно сказал я, потому что он продолжал стоять в нерешительности. – Это была простая случайность. Не рассчитывайте на нее в другой раз.

Несколько голосов закричали:

– Как вам не стыдно?

Кто-то крикнул даже:

– Подлец!

Англичанин выступил вперед, пристально глядя на меня своими голубыми глазами, и безмолвно занял свое место. На его напряженном белом лице я читал, что он готов на все, даже на самое худшее, и его мужество приводило меня в такое восхищение, что я был бы очень рад, если бы кто-нибудь из зрителей, любой из них, занял бы его место. Но это было невозможно. Я вспомнил о том, что двери игорного дома будут теперь навсегда закрыты для меня, вспомнил об оскорблении, нанесенном мне Помбалем, о насмешках и обидах, которые я всегда смывал кровью, – и, с силой ударив по его лезвию, я пронзил англичанина насквозь.

Когда он упал на камни мостовой, вид этих полузакрытых глаз и этого лица, белевшего в темноте ночи, – не скажу, чтобы я долго смотрел на него, потому что через секунду дюжина товарищей стояла подле него на коленях, заставил мое сердце непривычно сжаться. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Я увидел вокруг себя кольцо нахмуренных и сердитых лиц. Держась на почтительном расстоянии от меня, люди шипели, проклинали меня, угрожали, называя черною смертью и тому подобными эпитетами.

Большая часть их была негодяями, собравшимися вокруг нас в продолжение поединка и следившими из-за ограды за всем происходившим. Одни рычали на меня, как волки, называя меня «мясником», «головорезом»; другие кричали, что Беро опять принялся за свое ремесло; третьи угрожали мне гневом кардинала, тыкали мне в лицо эдиктом и злобно заявляли, что идет стража и что меня вздернут на виселицу.

– Его кровь падет на вашу голову! – с яростью кричал один. – Он умрет через час! На виселицу вас! Ура!

– Пошел прочь! – сказал я.

– Да, в Монфокон! – насмешливо ответил он.

– Нет, в свою конуру! – ответил я, бросив на него такой взгляд, что он поспешил попятиться назад, хотя нас разделял забор.

Стоя несколько поодаль, я тщательно вытирал свою шпагу. Я отлично понимал, что в такой момент человек не может рассчитывать на особенную популярность. Те, кто пришел со мной из игорного дома, косились на меня и, когда я вздумал подойти к ним, повернулись ко мне спинами. Те же, которые присоединились к нам позже, нисколько не были вежливее их.

Но мое самообладание нелегко было сломить. Я надел шляпу набекрень и, накинув на себя плащ, вышел с таким развязным видом, что подлые щенки разбежались врассыпную, не подпустив меня и на десять шагов. Толпа у забора рассеялась так же быстро, и через минуту я был на улице. Еще минута, и я убрался бы подобру-поздорову, как вдруг раздался барабанный бой. Толпа исчезла во мраке, а меня окружили со всех сторон кардинальские стражники. Я был немного знаком с начальником отряда, и он вежливо приветствовал меня.

– Плохая история, мосье де Беро, – сказал он. – Человек умер, сказали мне.

– Ничего подобного, – ответил я веселым тоном. – Если это вас привело сюда, то можете спокойно идти домой.

– С вами, конечно, – сказал он, усмехаясь. – И так как идет дождь, то чем скорее, тем лучше. К сожалению, мне придется попросить вашу шпагу.

– Извольте, – ответил я с философским спокойствием, которое никогда не покидало меня. – Но мой противник не умрет, имейте это в виду.

– Дай Бог, чтобы это послужило вам на пользу, – сказал он тоном, который мне не особенно понравился. – Налево, ребята! В Шатле! Шагом марш!

– Бывают и худшие места, – сказал я и подчинился судьбе.

Мне уже случалось побывать в заключении, и я знал, что есть только одна тюрьма, из которой никто не может убежать. Но когда мне сказали, что мой знакомец получил инструкции отдать меня под стражу как обыкновенного преступника, уличенного в краже или убийстве в целью грабежа, признаюсь, у меня сердце упало. «Если мне удастся добиться свидания с кардиналом, думал я, – все еще может хорошо кончиться. Но если мне не удастся, если дело будет ему представлено в ложном свете или, наконец, он сам будет в дурном настроении, тогда пиши пропало! В эдикте прямо сказано: смертная казнь!»

– Как? Опять, де Беро? – сказал он, поднимая брови. – Ну и смельчак же вы, если снова являетесь сюда. Старая история, вероятно?

– Да, но он не умер, – спокойно ответил я. – Пустяшная царапина! Это было за церковью Св. Якова.

– Ну, а мне он показался довольно мертвым, – заметил начальник стражи, который еще стоял тут.

– Ба! – презрительно ответил я. – А вы слыхали, чтобы я когда-нибудь сделал ошибку? Если я намерен убить человека, я убью его. А теперь я именно старался не убить его. Стало быть, он останется жив.

– Надеюсь, что так, – ответил начальник тюрьмы с кислой улыбкой. – И вам советую надеяться на это, господин де Беро. Не то…

– Ну? – сказал я с некоторой тревогой. – Не то, любезнейший?

– Не то боюсь, что больше вам уже ни с кем не придется драться. Если даже он останется жив, я не очень уверен за вас, дружище. Кардинал твердо решил положить дуэлям конец.

– Мы с ним старые друзья, – сказал я уверенным тоном.

– Я слышал, – ответил он с легким смехом. – Но то же самое говорили относительно Шале, хотя я не припомню, чтобы это спасло его голову.

Это было не слишком успокоительно. Но меня ждало еще худшее.

Рано утром получено было предписание содержать меня с особенною строгостью, и мне предложили выбрать между кандалами и одною из подземных камер. Я выбрал последнее и имел теперь полную свободу размышлять о многих вещах и, между прочим, о странном, непостоянном характере кардинала, который, как я знал, любил играть с человеком, как кошка с мышью, а также о дурных исходах, которые иногда наступают при самом легком и осторожном ранении груди. Я избавился от этих и им подобных неприятных мыслей, когда мне удалось получить на время пару костей. Так как свет, проникавший в темницу, был достаточен, чтобы различать число очков, то я по целым часам забавлялся, бросая кости, согласно некоторым мною самим выработанным правилам. Но долгий ряд метаний опроверг все мои вычисления и в конце концов привел меня к тому выводу, что самый ловкий игрок бессилен, если ему упорно не везет. Такое соображение тоже не могло быть названо успокоительным при данных обстоятельствах.

В продолжение трех дней у меня не было другого общества и другого развлечения. Но в конце третьего дня подлый тюремщик, который был приставлен ко мне и который никогда не уставал твердить мне о виселице, явился ко мне уже не со столь уверенным видом.

– Может быть, вам угодно было бы получить воды? – вежливо спросил он.

– Для чего, негодяй?

– Умыться.

– Я просил вчера, но ты не подал мне, – проворчал я. – Впрочем, лучше поздно, чем никогда. Давай сюда! Если мне суждено быть на виселице, то я буду висеть, как порядочный человек. Но будь уверен, кардинал никогда не сыграет со старым другом такой гнусной шутки.

– А вам придется идти к нему, – возвестил он, подавая мне воду.

– Что? К кардиналу? – воскликнул я.

– Да!

– Отлично! – радостно вскричал я и тотчас принялся оправлять свое платье. – Значит все это время я был к нему несправедлив, – продолжал я. Да здравствует монсеньер! Многие лета маленькому епископу Люсонскому! Я должен был предвидеть все это!

– Не радуйтесь наперед, – осадил меня тюремщик и затем продолжал: – У меня есть еще кое-что для вас. Ваш знакомый велел передать это вам.

И он подал мне пакет.

– Совершенно верно, – сказал я, глядя прямо в его воровское лицо. – И ты держал это у себя, пока мог, пока думал, что я буду повешен? Ты посмеешь это отрицать, плут? Оставь, не смей мне лгать! Скажи мне лучше, кто из моих друзей принес это.

Сказать по правде, в те времена у меня было уж не так много друзей, а десять крон, содержавшихся в пакете, говорили об очень стойком и преданном друге, – друге, которым смело можно было гордиться.

Негодяй злорадно усмехнулся.

– Маленький кривой человечек, – сказал он. – Что-то вроде портного.

– Довольно, – сказал я, но на лице моем отразилось разочарование. – Я понимаю! Честный парень, мой должник. Я очень рад, что он вспомнил о своем долге. Но когда я пойду к кардиналу, приятель?

– Через час, – мрачно ответил он.

Несомненно, он рассчитывал на одну из этих крон, но я был слишком старый воробей, чтобы дать ему что-нибудь. Если я вернусь назад, я еще успею купить его услуги; если же нет, то не стоит тратить денег.

Тем не менее, немного времени спустя, когда я шел к дому Ришелье под таким многочисленным конвоем, что я ничего не видел на улице, кроме солдат, я жалел, что не дал тюремщику денег. В такие моменты, когда все поставлено на карту и горизонт подернут тучами, ум невольно хватается за приметы и старинные суеверия и склонен думать, что крона, данная в одном месте, может помочь в другом, хотя бы последнее находилось на расстоянии ста миль.

Дворец Ришелье в то время еще строился, и нам приказано было подождать на длинной пустой галерее, где работали каменщики. Здесь я простоял битый час, с беспокойством думая о странностях и прихотях великого человека, который тогда правил Францией в качестве главного наместника короля, со всеми королевскими полномочиями, и жизнь которого мне однажды удалось спасти, своевременно предупредив его об опасности. Он сделал в свое время кое-что, чтобы отблагодарить меня за эту услугу, да и после того иногда допускал меня к себе запросто, так что мы не были незнакомы друг Другу.

Тем не менее, когда дверь, наконец раскрылась предо мной и меня ввели к кардиналу, мое самообладание подверглось сильному испытанию. Его холодный взор, который скользнул по мне, точно я был не человеком, а какой-то безличной величиной, стальной блеск его глаз заставили похолодеть мое сердце. Комната была почти пуста, пол не был покрыт ни ковром, ни подстилкой. Вокруг лежали в беспорядке свидетельства недоконченной столярной работы. Но этот человек не нуждался ни в каких декорациях. Его худощавое бледное лицо, его блестящие глаза, даже вся его фигура, – хотя он был невысокого роста и уже горбился в плечах, – могли привести в смущение самого смелого.

Я смотрел на него и вспоминал тысячу рассказов о его железной воле, холодном сердце, его непогрешимой хитрости. Он поверг брата короля, великолепного герцога Орлеанского, во прах. Он смирил королеву-мать. Двадцать голов, самых благородных во всей Франции, пошли благодаря ему на плаху. Лишь за два года перед тем он сокрушил Ла-Рошель, несколько месяцев тому назад он подавил восстание в Лангедоке, и в этом, 1630 году на всем юге, который лишился своих привилегий и еще продолжал кипеть недовольством, никто не осмеливался поднять на него руку, – по крайней мере, открыто. В тиши, конечно, ковались тысячи заговоров, тысячи интриг против его жизни и власти, но такова, как мне кажется, судьба всякого великого человека.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что мужество, которым я всегда гордился, мгновенно покинуло меня при виде кардинала, и я напрасно старался придать своему униженному поклону характер развязности и самообладания, приличествующих старому знакомству.

Быть может, это было к лучшему, потому что этот человек, кажется, совсем не имел сердца. В первую минуту, пока он стоял, глядя на меня и еще ничего не говоря, я считал себя безнадежно погибшим. В его глазах мелькнул огонек жестокого удовольствия, и, прежде чем он открыл рот, я знал, что он мне скажет.

– Лучшего примера не может быть, де Беро, – с гадкой улыбкой сказал он, гладя спину кошки, которая вспрыгнула на стол. – Вы старый ослушник и будете превосходным примером. Не думаю, чтобы вами дело ограничилось, но вы послужите для нас залогом для более крутых мер.

– Монсеньер сам владеет шпагой, – пролепетал я.

Комната мне показалась темнее, воздух холоднее. Еще никогда в жизни я не был так близок к страху.

– Да? – сказал он с едва заметной улыбкой. – И потому?..

– Не будет относиться слишком строго к проступку бедного дворянина.

– Бедный дворянин пострадает не более, чем богатый, – вкрадчиво ответил он, продолжая гладить кошку. – Можете утешиться этим, Беро. Это все, что вы можете сказать?

– Я оказал однажды услугу вашей эминенции, – сказал я с отчаянием.

– Вы уже не раз получали свою награду, – ответил он. – И не будь этого, я не призвал бы вас к себе.

– Помилуйте! – воскликнул я, хватаясь за соломинку, которую, казалось, он протягивал мне.

Он цинически засмеялся. Его тонкое лицо, темные усы и седеющие волосы придавали ему необыкновенно насмешливый вид.

– Я не король, – ответил он. – Притом, говорят, вы убили в дуэлях не менее шести человек. Заплатите за них королю, по крайней мере, одною жизнью… Больше нам не о чем говорить, Беро, – холодно закончил он, отворачиваясь и начиная перебирать лежавшие на столе бумаги! – Закон должен быть исполнен.

Я ожидал, что он сейчас подаст лейтенанту знак увести меня, и холодный пот выступил у меня по всей спине. Я уже видел пред собою эшафот, чувствовал на шее петлю. Еще мгновение, и было бы поздно…

– Позвольте просить у вас милости, – с отчаянием пролепетал я. – Позвольте сказать вашей эминенции пару слов наедине.

– Для чего? – спросил он, снова оборачиваясь и устремляя на меня взор, исполненный холодного неудовольствия. – Я знаю вас, ваше прошлое, – все. Это вам не поможет, мой Друг.

– Ну так что ж? – воскликнул я. – Ведь это просьба умирающего, монсеньер.

– Это, положим, правда, – задумчиво ответил он.

Но он все еще колебался, и сердце у меня неистово билось. Наконец он поднял взор на лейтенанта.

– Можете оставить нас, – коротко сказал он и, по его уходу, продолжал: – Ну, в чем дело? Говорите скорее, что вам нужно. А главное – не думайте одурачить меня, Беро!

Но теперь, когда я добился своего и остался с ним наедине, проницательный взор его глаз до такой степени смутил меня, что я не мог найти слов и, как немой, стоял перед ним. Должно быть это польстило ему, потому что его лицо немного утратило свое жестокое выражение.

– Ну? – сказал он опять. – Это все?

– Мой противник не умер, – пробормотал я.

Он презрительно пожал плечами.

– Что ж из этого? Неужели только это вы и хотели сказать мне?

– Я однажды спас вашей эминенции жизнь, – жалобно сказал я.

– Допустим, – ответил он своим тонким, резким голосом. – Вы уже упоминали об этом. Но, с другой стороны, насколько мне известно, вы сами отняли у нас шесть жизней, Беро. Вы вели и ведете жизнь буяна, убийцы, игрока, – вы, человек хорошего рода. Стыдитесь! Как же вы можете удивляться, что такая жизнь привела вас к этому? Впрочем, об этом я не желаю больше разговаривать, – коротко добавил он.

– Быть может, я еще когда-нибудь спас бы вашей эминенции жизнь! – воскликнул я под каким-то неожиданным наитием.

– Вам что-нибудь известно? – с живостью спросил он, устремляя на меня пристальный взор. – Но что я! – продолжал он, качая головой. – Старые штуки! У меня есть шпионы получше вас, Беро.

– Но нет лучше шпаги! – хриплым голосом закричал я. – Нет ни одной во всей вашей гвардии!

– Это правда, – медленно ответил он. – Это правда.

К моему удивлению, его тон изменился и взор опустился вниз.

– Постойте-ка, я подумаю, мой друг.

Он прошелся два или три раза взад-вперед по комнате. Кошка шла, поворачиваясь вместе с ним, и терлась о его ноги.

Я стоял, трепеща всем телом. Да, я должен сознаться, что руки и ноги у меня дрожали. Человек, для которого не существует никакая опасность, у которого сердце бьется спокойно перед лицом неизбежной смерти, почти всегда пасует перед неизвестностью. Внезапная надежда, которую пробудили во мне его слова, так потрясла меня, что его фигура заколыхалась у меня перед глазами. Я ухватился за стол, чтобы удержаться на ногах. Никогда даже в глубине своей души я не подозревал, что надо мною так неотвратимо нависла грозная тень Монфокона и виселицы.

Однако я имел время оправиться, потому что он не сразу заговорил. Когда же он заговорил, его голос звучал резко, повелительно.