Записки о французской революции 1848 года

Карно издает два замечательных декрета: [27 февраля] первым – восстанавливается забытое положение, по которому Академия должна послать комиссаров для исследования состояния земледелия, а вторым – открывает учителям [провинциальных] первоначальных школ (école primaire) возможность достигнуть всех ученых степеней и достоинств. Кремье – сменяет консервативных прокуроров, назначает Порталиса генеральным прокурором, который уже начинает процедуру обвинения экс-министров и суд над зажигателями окрестностей, наконец, приостанавливает исполнение всех смертных приговоров. Мари – объявляет начатие публичных работ и главную – работы [для провода новой железной дороги в самый город] на железных дорогах. Гарнье, как мэр, свидетельствует булочников, мясников – и находит, что продовольствия [всем] городу обеспечено на 33 дня, вместе с тем цена на хлеб поднимается. Невозможно описать сверхъестественных усилий Правительства, которое заседало в Ратуше 60 часов сряду, сменяясь и отдыхая попеременно… Первыми исполнителями их поручений, когда они еще не имели никаких агентов, была молодежь Политехнической школы и Университета: они разносили приказания, смиряли народ, спасали драгоценности Тюльери и шли против грабительства. Расторопность их и благодетельное влияние на народ – выше похвал. В пятницу и субботу баррикады еще лежали на улицах, немного сдвинутые в сторону для проезда экипажей, в воскресенье для смотра всей н<ациональной> гвардии и прокламации республики у Июльской колонны (терраса которой по дождю не имела огромного блеска) они были почти совсем сдвинуты; в понедельник 28 февраля баррикады пропали, циркуляция восстановлена совершенно, и только торчали корни срубленных деревьев да лежали на тротуарах обломки отхожих колонн. Кругом начинают слышаться остроты и насмешки над республиканизмом, театры открыты, энтузиазм к республике, которого и вообще никогда не было, делается низким неимоверно. Во вчерашнем, 28 февраля, вторник, довольно крикливом представлении во Французской Опере «La Mutte»[26], возмущение которой показалось мне, между прочим, крайне пошловато, хлопали страшно песням: «La Marseillaise», «Chant du départ» (гимне des Girondins)[27], всем историческим остаткам большой революции 89 и 93 года, но vive la république выходило туго. Это, впрочем, ничего не доказывает, это еще остатки того чудовищного изумления, которое снизошло в пятницу на всех после неожиданного из всех событий. Между тем, республиканское Пра<вительст>во, как единственный представитель управления, получает с каждым днем, неимоверную силу. Около него собираются люди всех цветов. Все маршалы, все генералы, старая оппозиция; Тьерс, Дюфор, Билло, Барро, все духовенство, многие пэры (Гюго сделался, например, мэром одного парижского квартала), наконец, легитимисты, торжественно отказывающиеся от своего идеала герцога Бордосского{17}, и во главе их Беррье [доказывает], что, между прочим, всю их битву с Луи-Филиппом поясняет как мщение. Сказывают, сын Полиньяка записался в н<ациональную> гвардию. Притом же все они рады выйти из лживого своего положения. Теперь самое важное дело – присоединение к нему провинций, из которых покуда получаются самые разнородные, разорванные, неверные известия. Даже [клуб] Кабет со своим «Попюлером»{18} и католические работники (глава их Бюше, как известно, сделался помощником парижского мэра) с «Fraternité» стали за Правительство. Клубы еще [запрещены] не показываются. Вместе с тем есть уже и недовольствие на многочисленные назначения Правительства (оно уже, говорят, завалено требованиями мест), взятые из старых династических либералов. Есть уже и «Ami du peuple» Распайя [но что-то фразист и что-то слишком рано показывается, чтоб иметь силу и право обвинения. Удары его все падают на воздух. Мы будем следить за ходом Правительства], да на днях, вероятно, и «Père Duchêne» покажется.

Вступление в революцию кончилось.

Среда, 1 марта. Правительство издало декрет, по которому предоставляет изменение налогов будущему Национальному собранию, удерживает покамест все существующие, равно как и все контракты и обязательства. Ларошжаклен пишет письмо Правительству, предлагая свою преданность. Гарнье-Пажес выбирает в секретари к себе работника Карбона, старого Дюпона помещают в Люксембург и главную команду над дворцом отдают Барбесу, заговорщику, в нем некогда судившемуся{19}. Множество изменений в лицах по Академии и факультетам, сменены Орфила, Рауль-Рошет, Шампиньон-Фижак и др. [Дюпен с прокурорства] Низар заменен Жаненом, и восстанавливаются в профессорстве Мишле, Кине и Конт. Страшная ломка позиций, требуемая обстоятельствами.

Заключение, 3-го марта, пятница

[Первый акт] Пролог революции, кажется, кончился. По известиям из провинций, вся Франция присоединилась к новому Правительству вместе с признанием его Англией, вчерась полученным, которая, впрочем, не назначает посланника по форме, представляя себе это сделать позднее. Настоящие революционеры начинают уже страшиться этого всеобщего признания нового Правительства, его силы, правительственных замашек и особенно в негодовании на декрет, который, удерживая все старые налоги, удерживает вместе с тем журнальный залог{20} и тимбр[28]. Боятся уже, чтоб перемена не произошла только номинально{21}, чему особенно способствует тенденция Правительства восстановить порядок во что бы то ни стало, бесчисленная раздача мест его лицам, показавшим привязанность к падшей династии (Кремье обвиняют в раздаче мест преимущественно своим [соотечественникам] одноверцам – жидам), и вообще в явном намерении остановить ход революции. Для противодействия этому направлению уже составился журнал «Peuple constituant», издается Ламенэ, Дюпра и другими лицами старой «Revue indépendante»; «Ami du peuple» изд<ается> Распайлем и воскрешающий роль доносчика и обвинителя, игранную некогда знаменитым его одноименником{22}. Наконец, уже составились с этой целью клубы: Кабетовский{23}, который, говорят, своим коммунистам советует не покидать еще оружия, и другой под именем «Commission des défenseurs de la république»{24} основанный Бланки, (неразборчиво) Барбесом, старыми заговорщиками и политическими осужденными с целью предостережения Пра<вительст>ва (: клуб этот распался на два клуба – Бланки и Барбеса). Много и других клубов составляется. Что Правительство быстро устанавливается, свидетельствует открытие всех судов, прекращение пожаров и долженствующий скоро начаться правильный суд над зажигателями, грабителями и ворами, взятыми в Тюльери, Нельи и в железных дорогах (Версальской, Руанской, Северной), где много таких захвачено. «National» делается правительственным журналом, как некогда «Journal des débats». Циркуляры разных министерств, предписывающих везде дисциплину, отзываются тем повелительным тоном, который вообще свойственен всякому правительству во Франции.

[Правительство, по-видимому, установилось, но уже неудовольствие сильное. Второй акт революции будет – выборы в национальную гвардию и в Национальное собрание, а третий – само Национальное собрание. Не скрою, многие думают, что настоящее Правительство будет скоро свергнуто и не успеет издать закон о выборах в Собрание, нужду которого оно, может быть, чувствует более, чем вся остальная Франция.]

Окончание подробностей

Я забыл сказать, что в четверг 24 февраля, когда революция шла, как мы видели, со скоростью зажженной пороховой нитки, король в 10½ часов назначил министров: Одиллона Барро, Тьерса, Дювержье. Вот прокламация:

Citoyens de Paris! L'ordre est donné de suspendre le feu. Nous venons d'être chargés par le roi de composer un ministère. La Chambre va être dissoute. Le général Lamoricière est nommé commandant en chef de la garde nationale de Paris. MM Odillon Barrot, Thiers, Lamoricière, Duvergieur de Hauranne, sont ministres.

Liberté! Ordre! Union! Réformes!

Singé: Odillot-Barrot et Thiers[29].

Вторая прокламация была в час:

Citoyens de Paris

le roi abdique en faveur du comte de Paris avec la duchesse d'Orléans pour régente.

Amnistie générale.

Dissolution de la Chambre.

Appel au pays.[30]

Третья прокламация была издана в ночь, но уже исходила из Временного правительства. Вот ее начало: «Un gouvernement rétrograde et oligarchique vient d'être renversé par l'héroîsme du peuple de Paris, le gouvernement s'est enfui en laissant derrière lui une trace de sang, qui lui défend de revenir jamais sur ses pas»[31]. Подпись: члены нового Правительства.

В продолжение этого дня я видел еще несколько прокламаций, которые бегущие происшествия поглощали одну за другой: так, у Палаты сорвана была народом прокламация Ламорисьера, призывавшего к порядку национальную гвардию, которой он был назначен на минуту командиром, и прокламация тоже минутного министра Барро, призывавшего народ собраться около графа Парижского и в новом принце, как и во вдове, матери его, отыскать спасение от анархии и гарантию свободы: все напрасно.

Ламорисьер был даже ранен в руку у Пале-Рояля перед постом, у двух адъютантов его убиты лошади! В этом посте вместе с муниципальной гвардией и солдатами 14-го пехотного, его защищавшими, сгорело 20 человек, арестованных накануне. Подробности спасения драгоценностей из Тюльери довольно любопытны. Так, корона с бриллиантами и другими вещами спасены были тем, что из них сделали нечто, похожее на раненого, положили на тюфяк и вынесли, крича: «place aux victimes! chapeau bas!»[32] Бастид{25} снес другие драгоценности с помощью работников. Бриллианты и вещи герцогини Орлеанской сложены были в ванну, прикрыты покрывалом, и четыре работника сидели на ней, распевая до тех пор, пока можно было их вынести. Все эти вещи сложены теперь в м<инистерст>ве финансов. Впрочем, захвачено множество и воришек. У какого-то по имени Лефавра найдено около [80] 1500 т. золотых и билетами. Нет сомнения, что теперь есть люди более счастливые, избежавшие поимки и сделавшиеся в эту минуту из нищих богатыми. Подписка на раненых производит гуммы невероятные, а их только, по слухам, около 500 человек – все они по милости революции выйдут из госпиталей достаточными людьми.

[Через неделю. Март месяц]

От субботы 4 марта по субботу 11 марта

[Происшествия бегут с неимоверной быстротой, но это уже не уличные происшествия, а правительственные меры, из которых каждая есть событие. Первые дни была ломка индивидуальных положений, лиц – теперь идет ломка установлений, страшная и многозначительная в будущем…

Прежде надо сказать, что, по какому-то внутреннему колебанию нового кабинета, Правительство хотело удержать штемпель на журналы, смешивая этот чистый политический налог старого правления с финансовым. Всеобщее негодование, возбужденное этим, готово было превратиться в инсурекцию. Правительство отступило, но так нерешительно, что чуть-чуть не потеряло совершенно народности на первых днях своего существования. Оно именно сперва объявило себя не в праве изменять налоги, потом уничтожило его на десять дней перед выборами в Национальное собрание и, наконец, совсем отменило вместе с Сентябрьскими законами{26}, запрещением ассоциаций, вместе со всей процедурой, касательно преступлений печати, и вдобавок еще восстановило старый революционный закон, по которому присяжные при всех судопроизводствах должны иметь не простое большинство для приговора, а непременное большинство, по крайней мере 8 голосов из 10. Все это, однакож, было уж несколько поздно, когда 5 декретов, следовавших почти один за другим, подняли снова отходящее общественное мнение и составили ему как настоящих друзей, так и настоящих врагов. Эти 5 декретов суть, по-моему, новая революция. Вот они в кратком очерке:

1) Циркуляр Ламартина к дипломатическим агентам Франции и пути, которому Франция намерена следовать в своих иностранных сношениях, от 2 марта. В нем он объявляет] (X) Что Республика не имеет нужды в признании европейских держав для своего существования, что она точно также не имеет нужды в войне и кровавой пропаганде, что она требует мира, но почтет себя счастливой, если будет принуждена взяться за оружие и покрыть себя посильной славой, Вместе с тем министр не признает трактатов 1815 года, но для дипломатических сношений принимает за основание государства, им основанные. В этом круге Франция, желающая спокойствия для собственного развития, будет держаться до тех пор, пока которая-нибудь из угнетенных европейских национальностей не подымется силою и сама Франция не увидит, что час для исполнения декретов провидения пробил… Итак, пусть народы не боятся Франции и пусть сами в недрах своих свершают нужные им преобразования. Ламартин заключает манифест словами: Si la France a la conscience de sa part de mission libérale et civilisatrice dans le siècle, il n'y a pas un de ces mots (то есть девиз Республики: liberté, égalité, fraternité) qui signifie guerre. Si l'Europe est prudente et juste, il n'y a pas un de ces mots qui ne signifie paix[33].

[Как изворот] Манифест этот, конечно, несколько двойственен, но как подделка совершенно нового принципа под старую дипломатическую колею – есть мастерская вещь. Радикальные партии всех цветов поняли необходимость этой уступки старому порядку вещей, этой маскировки, требуемой обстоятельствами, единогласно назвали документ chef d'oeuvre. Журнал «des Débats» только, приведя его, прибавил: в нем, как всегда [виден весь г. Ламартин] г. Ламартин выказал свои два основных качества: grandeur et confusion![34] Вслед за. манифестом произошла Бартоломеевская ночь{27} посланников и секретарей посольств: лаконическим декретом, начинающимся словами: ont été révoqués de leur fonctions[35] все посланники и множество секретарей сменены, но не замещены. 2) Второй декрет от 5 марта объявлял всеобщие, прямые и безусловные выборы в Национальное собрание. Основанием их положено только народонаселение. Каждая масса в 40 т. человек дает депутата. Все должны быть избирателями, все могут быть избранными. Ограничения следующие: для избирателя требуется 21 год, для избираемого – 25 лет и для обоих ненахождение под судом или под гнетом позорного (infamant) приговора. Даже не требуется условия грамотности для обоих, а условия состояния отстраняются тем, что государство дает 25 франков в день избранному на все время заседаний. Депутатов будет 900 (собираются в старой Палате депутатов, в которой будут сделаны нужные перестройки), и так как каждый департамент по народонаселению имеет разное число депутатов, то избиратель должен непременно все это число имен написать в своем бюллетене. Париж с окрестностями, например, (департ<амент> Saine) имеет 34 депутата, и каждый его квартал должен представить 34 депутата. Из них выбираются уже наиболее получившие голосов, причем условие для [каждого депутата] депутатов – иметь по крайней мере 2000 голосов. Правило это распространяется на Алжирию{28} и распространяется на войско! Полк разбивается на столько частей, сколько в нем [есть представителей] находится солдат из разных департаментов. Эти солдаты, разбитые на департаменты, пишут каждый число депутатов, положенное их [месту жительства] департаменту, а полковник отсылает, запечатав все эти записки, в главный его город, где они присоединяются к другим. Выборы положено начать 9 апреля, а 20 того же месяца – открыть само Собрание. В инструкции от 8 марта, сопровождавшей декрет, кроме разных правил для составления листов избирателей и способа избрания, – указано, что все деревенские избиратели приходят в главный город округа и там в присутствии мэра, по вызову и по порядку деревень, кладут свои билеты, которые могут быть ими составлены заранее [Билеты эти потом пересылают в главный город]. По объявлению результатов все следственное дело выборов (procès-verbal) пересылается в главный город департамента, и там в Ратуше имена эти окончательно присоединяются к именам, собранным в самом городе, – и объявляются депутаты, удостоенные чести заседать в Национальном собрании. Все это должно, разумеется, произвести некоторое замешательство, но принцип поставлен. Все ожидают результата его с сжатием сердца. С первым объявлением декрета чистые демократы, видя, что время весьма коротко для выборов, а деревенская популяция департаментов весьма мало воспитана политически [кинулись составлять], что может составиться монархическое Собрание вместо республиканского, кинулись составлять электоральные[36] комитеты (центральный для Парижа{29} находится в Bazar Bonne-Nouvelle и состоит под покровительством партии Мараста). В них должны заранее составляться листы депутатов-патриотов и совсем готовые рассылаться по деревням и общинам. В каждом городе департамента будет образован один такой центральный демократический комитет, который должен находиться в переписке с парижским и с провинциальными комитетами, составляя таким образом сеть огромную. Покуда это еще удалось только партии цвета Мараста. Между тем, не дремлют и старые династические либералы, прогрессивные консерваторы, а всего более приверженцы регентства: они тоже начинают составлять территориальную деревенскую пропаганду в пользу своих идей. Декрет Правительства предвидел этот набег побежденных партий на крестьян и от этого положил делать выборы не в общинах, а в городах кантона и в главном городе департамента, где гораздо более политической жизни, знания дела и республиканской партии, которая будет ликвидировать попытки роялистов. В этом недавно еще упрекали его; в «club républicain pour la liberté des élections»{30}, составленном под председательством Вьенне из филиппистов, банкиров, консервативных собственников и династической оппозиции, начинающих уже подымать голову, и вместе с такими же клубами «des prévoyants»{31} (rue de l'Arcade, 60), клубом «comité préparatoire pour l'Assemblée Nationale»{32}, (rue Neuve Saint-Georges, 10), клубом «de la Garde Nationale»{33} (boulevard Montmartre, 10), образовали консервативную партию весьма сильную{34}. Между тем, множество других радикальных клубов, еще не успевших захватить выборов, как партия Мараста, – просят отсрочить выборы, и во главе их стоит покамест сильнейший еще клуб после Кабетовского («Société fratemette centrale») – клуб «Société centrale républicaine», salle Conservatoire de Musique{35} (rue Bergère) под председательством старого заговорщика Бланки. Многие депутации от них уже представили свои просьбы в Hôtel de Ville, но Правительство еще сопротивляется, отложив только выборы офицеров в новую национальную гвардию до 25 марта, вместо 18, как было назначено.

3) Самый страшный вопль в разнородных партиях, уже образовавшихся, и в эту минуту, может быть, предтеча новой революции [есть], был циркуляр Ледрю-Роллена (министра внутренних дел) 11 или 12 марта к комиссарам Пра<вительст>ва в д<епартамен>ты. Известно, что Пра<вительст>во послало в де<партамент>ы в первую минуту молодых людей объявить и устроить Республику. Роллен ввиду выборов [и для основания] предоставил им безграничную власть, как старым проконсулам 93 года{36}. [Объявив, что первое их старание должно быть – отстранить всех людей старого времени и споспешествовать выбору de tous les hommes de la veille (старых республиканцев) et pas du lendemain (новых республиканцев), он для этой цели дает им право.] Объявив, что главнейшая их обязанность теперь – составить республиканские выборы, он с этой целью дает им право уничтожить враждебные муниципалитеты, употребить военную силу и сменить начальников ее, сменять всех префектов и подпрефектов,{37} и, наконец, даже суспендировать[37] лиц пожизненной магистратуры{38}. Диктаторский тон циркуляра был еще страшнее самого содержания его, которое, сказанное с некоторою осторожностью, прошло бы, может быть, незамеченное в революционное время. Поднялся страшный, ужасный крик sauve qui peut[38] в Париже. Закричали, что свободы выборов уже не существует, что время террора наступило. Уже и прежде капиталы стали скрываться, богатые отпускали людей, и все сжималось [в первый день], на следующий день все билеты упали на бирже неимоверно и неожиданно, пятипроцентные билеты – на 74–50 и 72, акции банка понизились на 300 франков, золото поднялось до 50 франков лажа на тысячу, 1400 ф. стало 1700. Многие стали бежать из Парижа [на третий день было еще хуже; сами банковые билеты уже возбуждали]. Наконец, поднялось само серебро, а банки были вчера (15, среда) буквально атакованы людьми, которые его билеты старались поскорее променять. [Капиталы скрываются, никто не хочет издерживать ни полушки лишней.] Коммерция вдруг остановилась совсем, а на конце всего этого можно было предвидеть разорение фабрикантов, голодную смерть работников и дислокацию государства. Чтобы судить о состоянии умов и паническом страхе, овладевшем всеми, стоит только прочесть рапорт директора банка Даргу (прежнего д'Аргу). Он извещает, что с 26 февраля по 14 марта уплачено банком 70 миллионов из наличной суммы 140 миллионов и 14 марта осталось в кассе только 70 миллионов. «Ce matin, – продолжает он, – une panique s'est déclarée. Les porteurs de billets se sont présentés en foule à la Banque. De nouveaux guichets d'échange ont été ouverts pour accélérer le service. Plus de 10 millions ont été payés en numéraire. Il ne reste ce soir à Paris que 59 millions»[39].

Вместе с тем кредитная ажиотация перешла сама собой на улицу{39}. Первая мысль, разумеется, была, что это действие злостных буржуа, которые хотят привести Республику на край гибели финансовым террором… С 14 начались составляться группы на улицах, в которых говорили о способах остановить эмиграцию [во внутрь] из Парижа и заставить богатых издерживать их деньги, скрываемые ими для погибели коммерции и работников. Множество проектов для достижения этой цели, имевшие, по обыкновению, совершенно обратное действие, прибиты были на улицах. Правительство, однакож, объявив банковые билеты монетой, остановило [этим выдачу денег из банка] этим промен билетов в банке и дозволило ему выдать новые во 100 франков. Все это подняло несколько фонды, кредит и доверенность, но всего более речь Ламартина на депутацию от клуба Свободных выборов (: старых династиков), в которой он сказал, намекая на циркуляр Роллена, произведшего все это волнение: «Le gouvernement provisoire n'a chargé personne de parler en son nom à la nation et surtout de parler un langage supérieur aux lois (Bravo!)!»[40].

И потом, заверяя, что сам Роллен не имел намерения заместить господство народа своим собственным и свободные выборы – подкупом, страхом – прибавил: «Nous voulons fonder une république qui soit le modèle des gouvernements modernes et non l'imitation des fautes et des malheurs d'un autre temps! Nous en adoptons la gloire, nous en répudions les anarchies et les torts!»[41]

В тот же вечер (: среда, 15) разнеслась речь по городу, и я видел сам одного энтузиаста часов в 11 в Пассаже de l'Opéra, читающего речь при многочисленном стечении народа со слезами на глазах и дрожащим голосом. Наконец, Правительство за подписью всех членов его издало манифест в четверг, в котором полагает за первый признак своего существования уважение к собственности, к мнению, к свободе выборов, а за необходимость – [только остановление последнего] – только отстранять от последнего все, что может помешать существованию Республики, уже всеми признанной! Министр юстиции объявил, что без его ведома никто сменен быть не может.

Перипетии эти, однакож, еще не кончились. Почти вслед за циркуляром разнеслись слухи, что Правительство разделено на две партии: Ламартиновскую с Nationale-вской и социальной Луи Блана и Ролленовскую с «Реформой» и монтаньярами его. Почти в одно время старая национальная гвардия, сильно возбужденная против Ледрю-Роллена, объявила себя за Ламартина. Клубы и гвардия мобильная за второго, которого [откровенность] замашки им казались откровенно революционными. В понедельник 13, вторник 14, среду 15 первая партия (старой гаардии и людей прежнего порядка) писала протестацию. Кератри подал в отставку из Государственного совета, не желая быть, как говорил в письме, [орудием в чужих руках] слугой никакой тирании. Клуб выборов, как мы видели, ходил сам к Ламартину объясняться, но в четверг 16 партия вздумала выйти на улицу и сделать целой массой протестацию против диктаториальных тенденций некоторых правительственных членов. Исполнение приняла на себя национальная гвардия, а органом ее сделалась газета «La Presse». Тут сделана была, однакож, [страшная] непростительная ошибка: во-первых, 14, вместо посылки депутатов, прежняя национальная гвардия вышла сама, хотя и без оружия, но в мундирах и е числе тысяч 10, хотя журналы возвели это число до 25 т. Это уже имело вид инсурекции и противоречило их собственному принципу порядка (эта гвардия, между прочим, составила клуб в Boulevard Monmartre, № 10, и основала свой орган в печати «l'Ordre». Во-вторых, вместо протестации против тенденции и циркуляра, она стала протестовать в собственном своем деле, а именно: декретом 14 марта Роллен уничтожил избранные компажи[42] в национальной гвардии (compagnies d'élite), гренадеров с их волосатыми шапками и волонтеров с уланским и богатым костюмом, указав разместить их по другим батальонам, где они должны вместе с прочими участвовать в выборах офицеров и начальников. Оскорбленные компажи подбили прежнюю гвардию идти вместе с ними требовать восстановления их для того, чтобы они могли с знанием людей вотировать на выборах, ибо в [новых] батальонах все лица им не известны. Таким образом принцип свободы выборов сведен был на частное тщеславное дело с оскорблением самого главного в ту минуту чувства, чувства равенства, и народ в ту минуту же назвал всю протестацию protestation des bonnets à poil[43], хотя в объявлении [гвардейцы] гренадеры и волонтеры отказывались от всех наружных знаков отличия. Народ [поступил еще решительней] не ограничился, разумеется, шуткой. Я видел в четверг, в 12 часов, 16 марта все эти легионы в необычайном порядке, доказывавшем, что мэрия кварталов участвовала в заговоре, проходивших через бульвары и площадь Madeleine, рука в руку, в мундирах, без оружья, молчаливо и важно. На набережной, почти перед площадью Hôtel-de-Ville их встретил начальник н<ациональной> гвардии генерал Куртэ, прося и приказывая разойтись и объявляя их демонстрацию бунтом. Произошла скандальная сцена: первые легионы не послушались и продолжали шествие; на самой площади народ встретил их каменьями, не допуская к Ратуше. Между тем, на набережной, после бесполезных увещеваний Куртэ, народ принял дело на себя, загородил дорогу остальным легионам, стал делать баррикады, называя их бунтовщиками в мундирах. Группа народа состояла, говорят, из 100–150 человек. Легионы, в числе которых было множество людей, получивших приказание на сбор из мэрии и не знавших хорошенько, в чем дело, тотчас же и разошлись со всеми заготовленными депутациями. То же сделали легионы, уже добравшиеся до площади и встреченные там народом. Кое-каким депутациям (от каждого легиона была одна такая) удалось разрозненно и без всякой связи представиться Правительству, и там получили они довольно строгие слова Мараста, Бюше [несколько наставлений Ламартина]. Вся демонстрация, что называется, упала в воду.