Валерия

– Я совершенно уверена, – отвечала я, – что совет ваш благоразумен, и благодарю вас за него. Отец не может быть к своей дочери добрее, нежели вы ко мне. Бог благословит вас за это. Только знаете ли, – мне в эту минуту очень грустно и не хочется вмешиваться в веселое общество. Пойду к себе и возвращусь, когда эта глупая тоска пройдет.

– Не называйте ее глупою, – возразил старик с улыбкою. – Что естественно, то не глупо. Только не поддавайтесь этой грусти. Чувства – хорошие слуги, но плохие господа. Делайте что хотите, только воротитесь к нам поскорее. А мы, месье де Шатонеф, посмотрим, что там за новые лица.

С этими словами он отвернулся и ушел, опираясь на руку брата и оставив меня успокоиться и собраться с мыслями, что было, может быть, тем затруднительнее, что в новом госте я узнала графа де Шаванна.

Я распространилась о чувствах, волновавших меня в этот период жизни, по двум причинам: во-первых, это самый важный момент в моей жизни, а во-вторых, описывая до сих пор больше факты и дела, я, вероятно, являюсь читателю суше и холоднее, нежели я в самом деле. Меня сделали жестокою обстоятельства и люди. Несчастия закалили мой характер и отчасти даже сердце. Они пробудили во мне гордость, поставили меня в оборонительное положение и в каждом незнакомом лице научили меня видеть будущего врага.

Счастье все это изменило. Враги мои были обезоружены или раскаялись. Я всем простила, со всеми примирилась. Я была любима и уважаема теми, которых в свою очередь могла любить и уважать и дружбою которых могла гордиться. Я видела брата, все еще надеялась на прощение родителей, – и отчего не признаться? – начинала считать не совсем невозможным, s, что я выйду когда-нибудь замуж.

Все это произвело во мне мало-помалу перемену чувств и образа мыслей. Сердце мое таяло, таяло, и наконец растаяло, так что я почувствовала необходимость остаться наедине и дать волю слезам. Я ушла к себе в комнату, бросилась на постель, и долго, долго плакала.

Но то были не те слезы, какие вызвал жестокий поступок мадам д'Альбре, – не слезы оскорбленной гордости, вызванные леди Батерст, – нет, то были слезы любви, теплоты сердечной, почти радости. Они текли тихо и сладко. Выплакавшись, я умылась, пригладила волосы и пошла присоединиться к веселому обществу в сад.

Граф успел уже приобрести расположение не только Каролины, но и всего семейства Сельвинов. Он нарочно приехал в Кью пригласить моего брата и Лионеля поехать с ним послезавтра в Вормвуд-Скробс, где в честь какого-то иностранного принца назначен был смотр трем полкам легкой конницы и конной артиллерии.

Смотр должен был кончиться примерным сражением, и граф думал, что это зрелище любопытно для бывшего гусарского офицера.

Они толковали об этой поездке до тех пор, пока дамы не изъявили своего желания тоже взглянуть на этот смотр, и тогда решили, что Каролина, две мисс Сельвин и я поедем с Лионелем в экипаже судьи, а Август и граф будут сопровождать нас верхом, и что с маневров все мы возвратимся к обеду в Кью, а на следующий день – в город.

Граф де Шаванн оставался недолго, и имел только случай сказать мне несколько самых незначительных слов. Но я заметила, что он и в этот раз обращался со мною не так, как с другими. С другими он разговаривал каким-то гордо-смиренным тоном, полушутливо, полусерьезно, – со мной же всегда серьезно и вслушивался, казалось, в каждое мое слово с особенным вниманием.

Он никогда не шутил со мною, он не был и педантом в своих разговорах. Он как будто хотел доказать мне, что он не пустой светский болтун.

Уходя, он в первый раз подал мне руку a l'anglaise, глаза наши встретились, и я, кажется, опять покраснела; он тотчас же потупил взор, поклонился и взял шляпу, но не забыл пожать мне руку. Он простился с судьею и его сыном, сел на лошадь (он превосходно ездил верхом) и удалился в сопровождении своего грума.

Не успел он скрыться из виду, как сделался предметом общего разговора.

– Что за очаровательный человек! – сказала Каролина. – Сколько ума, сколько жизни, сколько чувства! Где вы его подцепили, Валерия?

– Я уже говорила вам, что он старинный приятель Жиронака и нечаянно встретился у него с Августом, которого и полюбил с первого раза. Вот все, что я о нем знаю.

– Он очень хорош собою, – продолжала Каролина. – Вы как находите, Валерия?

– Да, это правда. Только у него немножко женские черты.

– О, совсем нет, – возразила Каролина.

– Каролина, – сказал, смеясь, Сельвин, – вы не имеете права замечать достоинства ни в ком, кроме меня, вашего мужа и главы.

– Чудовище! – отвечала она, рассмеявшись. – Да я никогда и не воображала вас прекрасным или умным. Я вышла за вас замуж только, чтобы избавиться от тирании моей учительницы музыки. Не смотрите так грозно, Валерия! Теперь меня уже нельзя поставить в угол. Муж не позволит.

– Он сам поставит вас в угол, – отвечал судья, который души не чаял в своей невестке.

Она, действительно, стоила этой любви.

– А помните вы, Сельвин, – сказала я, – как вы утверждали, что мужья вообще, и вы в особенности, вовсе не тираны? Какой же совет даете вы теперь своему сыну?

– Знаете ли что, – шепнул он мне. – Я думаю, что вы скоро отправитесь во Францию. Пойдемте, пройдемся по кедровой аллее. Мне надо с вами поговорить.

Я взяла его под руку; сердце у меня сильно билось, потому что я догадывалась, о чем он хотел говорить. Мы вошли в уединенную аллею, тянувшуюся вдоль реки.

– Вы знаете, – сказал Сельвин, не глядя на меня, может быть, из опасения смутить меня, – я не только ваш законный советник, но и избранный вами самими попечитель; так без дальнейших предисловий, – кто он, Валерия?

– Я не стану притворяться, будто не поняла вас, хотя, уверяю вас честью, вы ошибаетесь в своих предположениях.

– Ошибаюсь! Едва ли; я не ошибаюсь.

– Я вам говорю; ошибаетесь. Я видела его всего раза четыре и не говорила с ним больше пяти слов.

– Да кто он?

– Знакомый Жиронака, граф де Шаванн. Отец его эмигрировал в Англию во время революции, занялся торговлей и приобрел до 40 000 фунтов. Во время реставрации старый граф возвратился во Францию, был пожалован Людовиком Восемнадцатым кавалером Почетного Легиона, и вскоре потом умер. Месье де Шаванн, воспитанный в Англии, больше англичанин, чем француз, и редко ездит во Францию. Вот все, что я о нем знаю, и то случайно. Месье Жиронак рассказал мне эти вещи, о которых я и не думала спрашивать.

– Все это хорошо, только надо узнать о человеке что-нибудь положительное, прежде нежели отдать ему руку.

– Я сама так думаю. Но так как я не намерена отдавать ему моей руки, то и довольствуюсь тем, что о нем знаю.

– А что вы знаете? То есть, что вы узнали сами, а не слышали от других.

– То, что он человек очень любезный, образованный и, кажется, добрый. Он очень ласков с Августом.

– Да, люди часто бывают ласковы к тем, у кого есть хорошенькие сестры, в которых они влюблены.

– Может быть; но к настоящему случаю этого применить нельзя; положим, что у Августа и хорошенькая сестра, да граф в нее не влюблен.

– Может статься.

– Без сомнения.

– Хорошо. Что знаете вы о нем еще?

– Ничего.

– Не знаете ни его характера, ни правил, ни привычек?

– Право, послушать вас, так можно подумать, что дело идет о найме слуги, и что де Шаванн ищет этого места. Какое мне дело до его характера и правил? Я знаю только, что он смотрит благородным человеком и нисколько не похож на фата или педанта, что в ваше время редкость.

– Каролина говорит, что он очень не дурен собою.

– Я с ней согласна. Только из этого ничего не следует.

– По крайней мере, не много. Так больше вы о нем ничего не знаете?

– И не желаю знать. Кажется, я и то уже довольно знаю о знакомом со вчерашнего дня.

– Хорошо, хорошо, – продолжал судья, покачивая головою. – Он мне нравится. Я наведу справки.

– Только, пожалуйста, не ради меня, – сказала я.

– Мадмуазель де Шатонеф, – сказал он сухо, хотя и шутя, – я стар, вы молоды, а молодежь, я знаю, считает нас стариков, ни на что не годными.

– Нет, нет, поверьте, я этого не думаю.

– Я тоже. Так предоставьте же мне действовать по моему усмотрению и позвольте мне, для вашего успокоения, заметить, что у меня у самого есть две дочери и еще сын, кроме Чарльза. Я очень рад видеть у себя за столом человека образованного, не дурака и не фата, как вы заметили; но чтобы он сделался у меня в доме habitue, для этого я должен прежде узнать о нем побольше. Однако колокол уже позвонил, и я советую вам, не теряя времени, заняться вашим туалетом. И главное, не отступайте от вашего решения никогда не выходить замуж, потому что мужья тираны.

Можете себе вообразить, что я воспользовалась его словами и поспешила убежать от прозорливого старика.

– И как это он все видит? – подумала я. – В одну минуту он прочел все, как по писанному. Но в мое сердце он не заглянул, я думаю; сама не понимаю, что в нем происходит.

Я не знала еще в то время, что, когда душою нашей овладеет сильная страсть, или даже когда она только что зарождается, мы понимаем себя меньше всех.

Я не знаю и не старалась узнать, собирал ли судья справки о графе, как был намерен. Не знаю также, что было их результатом. Но на следующее утро граф явился с верховою лошадью для Августа; он не спросил, дома ли мы, но приказал нам только кланяться и пригласил брата ехать с ним верхом.

Лионеля не было, он уехал по делам в город. Август и граф уехали вдвоем и воротились уже под вечер, незадолго до обеда. Граф уехал, не сходя с лошади.

Признаюсь, что это доставило мне больше удовольствия, чем если бы он вошел. Я видела в этом поступке много деликатности: он не хотел быть в тягость ни мне, ни Сельвинам.

Август в продолжение всего обеда читал панегирик графу и уверял, что в нем есть все, чего только можно искать в друге или любовнике.

– Ого! – воскликнул старик Сельвин, выслушавши Августа. – Кажется, этот граф с черными усами скоро одержал победу. Того и смотри, что еще кто-нибудь убежит! (Он взглянул на Каролину.) Мадемуазель де Шатонеф очень искусна на эти дела. Но из моего дома не улизнуть никому.

Обед прошел очень весело. После обеда занялись музыкой, и Сельвин только что попросил меня что-нибудь спеть, когда вошел слуга Лионеля. Он прискакал из Лондона отыскивать своего господина, на имя которого была получена из Парижа огромная пачка писем с надписью: доставить немедленно.

Это нарушило на минуту наше веселье; но скоро оказалось, что главное письмо было к моему брату от парижского коменданта, звавшего его назад. Его требовали туда к 3 июня.

Горько было нам расстаться после такого короткого свидания, но мы утешились тем, что Па-де-Кале не Южный океан.

Глава XII

Утро, назначенное для смотра, было прекрасно. Это было в конце мая, и окрестности города представляли очаровательный английский ландшафт. Деревья стояли в цвету, и воздух был напитан ароматами. Парки и подгородние дороги были усеяны няньками и целыми стадами краснощеких, веселых детей. Август не мог налюбоваться на эту картину.

Деревья, цветы, луга, Темза, белеющая бесчисленным множеством парусов, дачи, няньки и дети, – все приводило его в восхищение. Веселое расположение духа его сообщилось и нам, и на душе у нас стало ясно, как на майском небе.

Когда мы прибыли на поле, назначенное для смотра, брат мой замолчал и побледнел за минуту. Но потом глаза его сверкнули, когда он обвел ими войско, проходившее в минуту нашего приезда перед принцем, для которого делали смотр. Возле принца, верхом на коне, виднелся старик в фельдмаршальском мундире. По орлиным глазам и носу в нем тотчас же можно было узнать великого воина.

– Поистине, великолепное зрелище, – говорил вполголоса брат мой.

Через минуту мимо нас проехал на рысях полк уланов и за ним несколько эскадронов гусар. Зрелище было живописное. Военная музыка приводила меня в восторг. Но спокойный ветеран, неподвижно стоявший среди общего движения и замечавший все мелочи маневров, сделал на меня впечатление сильнее всей массы пестрых мундиров.

Я думала о том, как стоял он среди гигантской битвы народов, где решалась судьба царств, как встретил он без страха и без трепета непобедимого Наполеона; я вспомнила, как сломил он силу моей родины, и кровь похолодела у меня в жилах.

Если бы он смотрел гордо и торжественно, я могла возненавидеть его; но бесстрастный и спокойный, с лицом, свидетельствовавшим о спокойной совести, он являлся мне врагом моего отечества только по долгу, а не по личному произволу. Я чувствовала, что находилась в присутствии великого человека. Спутницы мои заметили, что я почти не сводила с него глаз, и начали между собою перешептываться. Шепот их обратил на себя внимание Августа; он оглянулся, понял причину их улыбок и посмотрел на меня, нахмурив брови. Но лицо его почти в ту же минуту опять прояснилось.

Начались маневры. Я, разумеется, не понимала смысла движения войск, но картина была увлекательная. Кавалеры наши были так заинтересованы, что попросили у нас позволения отъехать в ту сторону, где маневрировала артиллерия.

Так как при нас были слуги, и от английского народа нечего опасаться грубости, мы согласились, и кавалеры наши ускакали, обещая возвратиться через четверть часа.

Едва они скрылись из вида, как я заметила высокого, воинственного, прекрасного ездока в штатском платье, а за ним жокея в черной куртке и шляпе с кокардой.

Мне казалось лицо его несколько знакомым; я как будто где-то его видела, но где, не могла вспомнить. Напрасно я ломала себе голову. Он был, очевидно, англичанин, а из английских офицеров я не знала никого. Он проехал мимо нас и старался, казалось, разобрать герб на нашем экипаже и узнать, кто я; по крайней мере, я не могла не заметить, что он беспрестанно на меня посматривал, как будто и он узнал меня. То же самое повторилось и в третий раз. Потом он подозвал к себе своего грума, который вслед затем подъехал к слуге Сельвина, стоявшему в нескольких шагах от нашего экипажа и что-то у него спросил.

Всадник, получив ответ, кивнул головой, как будто хотел сказать «я так и думал». Потом он взглянул на меня, приподнял шляпу и потихоньку удалился.

Каролина тотчас же все это подметила и сказала, обращаясь ко мне:

– Кто это, Валерия? Где я его видела?

– Я сама задаю себе тот же вопрос, – отвечала я. – Я тоже его видала, но не помню где. Это странно.

– В самом деле? – проговорил чей-то голос как раз под моим ухом. – А можете вы сказать, где вы меня видели, неблагодарная?

Я обернулась и увидела перед собою бледное от злости лицо Г**, бесчестного отставного мужа мадам д'Альбре, первого виновника всех моих несчастий. Я посмотрела на него пристально и отвечала с презрением:

– Очень могу, мосье Г**. Я никак не ожидала встретиться с вами опять. Я думала, что вы на своем месте – на галерах.

Конечно, мне не следовало говорить таким тоном, но кровь у меня горяча. Когда я вспомнила о всем, претерпенном мною в жизни, негодование овладело всем моим существом.

– А, – отвечал он, заскрежетав зубами, покраснев, как рак, и схватив меня за руку. – Убирайся сама на галеры, неблагодарная собака!..

Не знаю, что хотел он еще сказать, но в это время послышался топот скачущей во весь опор лошади, и через минуту он очутился в руках графа де Шаванна, только что возвратившегося к нам.

Подскакать к нашему экипажу, соскочить с лошади, схватить наглеца, стащить его долой и приняться бить его изо всей силы хлыстом, – все это было для графа Делом одной минуты.

После я удивлялась, откуда взялось столько силы у такого слабого, по-видимому, человека? Граф былростом гораздо меньше Г**, а ворочал его, как пятилетнего ребенка.

Оставивши его, наконец, он обратился к нам с улыбкой, как будто протанцевал кадриль, снял шляпу и сказал:

– Извините, mesdames, и в особенности вы, мадмуазель Валерия, за эту сцену. Я не выдержал.

Каролина и сестры Сельвина были так перепуганы, что не могли ничего отвечать; я тоже онемела от удивления. В это время Г**, с окровавленным лицом и запачканным платьем, снова подошел к нашему экипажу.

Он был бледен, как полотно, но, очевидно, не от страха, а от злости.

– Граф Шаванн, – сказал он, – я вас знаю, да и вы будете меня знать, даю вам слово. Вы дадите мне удовлетворение!

– О, нет, нет, – воскликнула я, всплеснувши руками. – За меня не надо, граф! За меня не рискуйте жизнью!

Он поблагодарил меня выразительным взглядом и сказал господину Г**.

– Я вас не знаю, да, вероятно, и не буду знать. Я наказал вас за дерзость перед дамой.

– Дамой! – прервал его негодяй. – Такой же дамой, как…

Но граф продолжал, как будто не слыша его:

– И сделал бы это во всяком случае, – зная вас или не зная, – что и готов повторить снова, если вы опять вздумаете делать дерзости. Что же касается до удовлетворения, то если вы потребуете его, как должно, – я никогда не отказываю в нем тем, кто достоин со мною сразиться.

– А этот господин недостоин скрестить с вами шпагу, – произнес третий голос.

Я оглянулась и узнала офицера, поклонившегося мне за четверть часа.

– Моего слова достаточно в подобных случаях, – продолжал он. – Я полковник Джервис. А этот господин – это известный Г**, пойманный в плутовстве за картами, исключенный из всех клубов и битый неоднократно во всех концах Англии. Никто не захочет явиться к вам с вызовом от его имени, а если кто и захочет, так вы не должны соглашаться.

Стиснув с яростью зубы, разоблаченный негодяй удалился; граф поклонился полковнику и сказал:

– Благодарю вас. Я граф де Шаванн и совершенно уверен в том, что вы сказали. Только негодяй мог вести себя так, как этот господин. Иначе я не решился бы драться в присутствии дам.

– Я видел все, – отвечал Джервис, – и сам спешил сюда на помощь. Но вы предупредили меня, и я остановился поодаль полюбоваться, как вы его отделали. Не в обиду будь вам сказано, граф, но, судя по уменью вашему владеть руками, вас можно принять скорее за англичанина, нежели за француза.

– Я воспитан в Англии, – отвечал граф, смеясь, – и научился здесь владеть руками.

– Это дело другое! Право, я никогда не видал, чтобы хлестали с таким искусством. Видали вы когда-нибудь, мадмуазель де Шатонеф, – кажется, я не ошибаюсь в вашем имени?

– Я до сих пор вовсе не видала ничего в этом роде и от души желаю не видать во второй раз.

– Нет, не говорите этого. Если распорядиться хорошо и ловко, так это очень приятное зрелище. И сверх того, вы неблагодарны к графу.

– Я ни за что на свете не хотела бы быть неблагодарною, – отвечала я, – и граф, я уверена, не сомневается в моей признательности. Я ему очень обязана за защиту и всегда этого от него ожидала.

– Что он будет за вас драться? – шепнула мне Каролина.

Все расслышали это замечание, хотя, может быть, она этого и не желала.

Я отвечала ей довольно холодно:

– Да, Каролина, я уверена, что он всегда готов сразиться за меня и за вас, и за каждую даму.

– Благодарю вас за доброе мнение, – сказал граф.

– Извините, если я вам сделаю вопрос, – сказал полковник, обращаясь ко мне. – Не знаете ли вы…

– Адели Шабо? – прервала я его. – Очень рада услышать о ней что-нибудь или увидеть мистрисс Джервис.

– Я сам хотел это сказать. Мы только вчера приехали в город, и она тотчас же поручила мне отыскать вас. Жиронаки сказали мне, что вы гостите в Кью…

– Да, у судьи Сельвина. Кстати, – прибавила я, – позвольте вас познакомить: мистрисс Сельвин, урожденная Каролина Стенгоп, – полковник Джервис.

Джервис поклонился, но слегка покраснел и взглянул на меня искоса. Но я сохранила такое спокойное выражение лица, что он не мог узнать, известно ли мне что-нибудь или нет.

Каролина тоже держала себя очень хорошо. Вышедши замуж, она сделалась степеннее, характер ее определился, ум развился. Она не покраснела и не смутилась, а только тихонько меня ущипнула, начала расспрашивать об Адели и пожелала ее видеть.

– В Париже она произвела, говорят, сильное впечатление, – сказала она, – и это неудивительно. Она такая хорошенькая! Вы счастливый человек, полковник Джервис.

– Это правда, – отвечал он. – Адель добрейшее создание. В Париже ее все обласкали; особенно мадам д'Альбре. Мы очень обязаны вам за это знакомство, мадмуазель де Шатонеф. Кстати: Адель привезла вам от нее целую кучу писем и подарков. Когда вы к ней приедете?

– Где вы остановились, полковник?

– В отеле Томаса, на Берклей-сквере, пока не найдем порядочной квартиры. В августе мы уедем ко мне на мызу, в горы. Адель хочет, кажется, просить вас туда к себе.

– Благодарю вас; не знаю, удастся ли это. До августа еще целых два месяца, и Бог знает, что случится в это время. Знаете ли: я сама думала ехать во Францию, когда брат должен будет явиться обратно в полк.

– В самом деле? – спросил граф. – Я об этом ничего не слышал. Что же вы, поедете?

– Не знаю. Теперь это еще только мечта.

– Но вы не отвечаете на мой вопрос, – сказал полковник. – Когда же вы навестите Адель?

– Извините, полковник. Я возвращусь в город завтра и тотчас же к ней поеду. В час или в два буду у вас. Сельвин обещал мне дать свой экипаж. Каролина, могу я в нем проехать прямо в отель Томаса?

– Конечно. Что за вопрос? Разумеется, вы можете ехать в нем куда хотите.

– Так я буду у вас в два часа, полковник. Кланяйтесь от меня Адели.

– Благодарю вас. Не смею вас дольше беспокоить, – сказал он, приподнимая шляпу. – Извините, что я взял смелость вступить с вами в разговор. Мы раскланялись, и он ускакал.

– Настоящий джентльмен, – заметила Каролина. – Адель себя не обочла.

– Советую не говорить этого при мистере Сельвине, – сказала я.

– Что за пустяки! – отвечала Каролина, слегка покраснев.

– Кто этот Джервис? – спросил граф. – Из вас, кажется, никто его не знает, и вдруг он делается знакомым. Объясните мне это явление.

– Он прекрасный человек, как заметила мистрисс Сельвин, и очень не дурен собою, как вы сами видите. В обществе он играет важную роль, и, главное, он муж одной премилой француженки, близкой приятельницы Каролины, и бежал с нею полгода тому назад, принимая ее за…

– Валерия! – прервала меня Каролина, краснея.

– Каролина? – возразила я спокойно.

– Что вы хотели сказать?

– Принимая ее за богатую наследницу, – продолжал я. – Но он нашел в ней больше, чем богатство: красоту и доброе сердце.

– Счастливец! – проговорил де Шаванн со вздохом.

– Почему так?

– Потому что женился на женщине, которую вы хвалите. Разве это не счастье?

– Дело очень обыкновенное, – сказала Каролина. – Вы не знаете, граф, что Валерия мастерица устраивать свадьбы. Она выдает своих приятельниц замуж с неимоверною быстротою.

– Надеюсь, то есть, я думаю, – поправился он, – что она лучше, нежели вы ее описываете. Она еще не позаботилась о себе.

– Не знаю, граф, я в этом еще не уверена, – отвечала она, стараясь отплатить мне за мою шутку.

Но я остановила ее, и в то же самое время подъехали к нам Август и Лионель. Смотр еще не кончился, но они вспомнили, что обещали воротиться через четверть часа, и проездили уже целых два часа. Каролина тотчас же начала над ними трунить, что они оставили нас одних среди толпы народа.

– Это не опасно, – сказал Лионель. – Будь тут какая-нибудь опасность, мы давно бы воротились.

– И в подтверждение ваших слов, мы были до смерти перепуганы. Мадмуазель де Шатонеф была оскорблена каким-то искателем приключений, и если бы не граф, так случилось бы что-нибудь и еще хуже.

И вслед затем была им рассказана вся история с господином Г. В жизнь мою не видала я, чтобы кто-нибудь рассердился так сильно, как Август в эту минуту. Он побледнел, как смерть, глаза его засверкали, члены задрожали, как в лихорадке.

– Он за это поплатится! – проговорил он сквозь зубы.

И он крепко пожал руку графу.

– Этого я никогда не забуду, – сказал он глухим голосом. – С этой минуты, граф, мы друзья навеки. Я никогда не могу отблагодарить вас за эту услугу.

– Пустяки, mon cher, – отвечал граф. – Я ничего не сделал особенного.

Но Август продолжал рассыпаться в благодарностях до тех пор, пока граф не сказал:

– Хорошо, пусть будет так, довольно; когда-нибудь и я в свою очередь потребую от вас услуги, позначительнее этой.

– Будьте уверены, что я исполню ваше требование, – отвечал Август. – В чем оно состоит? Говорите.

– Не спешите, – возразил граф. – Это не безделица.

– Полно, Август, – сказала я, – ты разгорячился так, что себя не помнишь. Прикажите ехать домой, Каролина. Судья ждет нас к обеду; а к этому он, как вы знаете, очень неравнодушен.

– Да, да, Валерия; вы всегда заботитесь о других. Поедемте.

В эту минуту подъехал к нам грум Джервиса и сказал: