Приключение Питера Симпла

Люди повиновались; они вышли на палубу, установили ростры и стали около них. Но когда дело дошло до наказания, боцман и его помощник наотрез отказались сечь.

Капитан смутился и не знал, что делать. Настаивать на своем было напрасно, отступить – невозможно. На минуту настала мертвая тишина. Все едва дышали от нетерпения видеть, что будет дальше. Первым молчание нарушил Джой Миллер, разложенный для наказания.

– Прошу извинить, сэр, – сказал он, поворачивая голову. – Но если уж без этого нельзя обойтись, будьте милостивы, начинайте поскорее. Я простужусь, лежа этак целый день голый.

Это явно была насмешка со стороны матроса. Она привела капитана в чувство.

– Сержант, – закричал он, – закуй Миллера и этого Коллинза в железо, вместе, нога об ногу… за возмущение. Я вижу, ребята, вы заговор составили, но я положу ему конец; я знаю виновных, и, ей-Богу, они раскаются! Мистер Пол, скомандуйте им идти вниз. Мистер Симпл, приготовьте мою гичку, и вот вам мое категорическое приказание: чтобы ни один бот не приставал к берегу.

Капитан уехал с брига. Спускаясь с корабля, он злобно взглянул на меня. Но я исполнял свои обязанности и не беспокоился об этом. Наоборот, я теперь сам наблюдал за его поведением так же тщательно, как он за моим.

– Капитан желает первым рассказать свою историю, – сказал Томпсон, подходя ко мне. – Если бы я был на вашем месте, Симпл, то постарался бы пролить свет на то, что произошло.

– А как это сделать? – спросил я. – Он запретил всякую связь с берегом.

– Просто-напросто, стоит только послать на каждый фрегат по офицеру. Они предупредят, что наш корабль бунтует и просит поддержать в случае надобности. Это вы обязаны сделать как командующий офицер. Пошлите только, а уж изложение дела предоставьте мне. Помните, что капитаны этих фрегатов будут назначены следователями, если дело дойдет до следствия, как я ожидаю.

Подумав немножко, я нашел совет благоразумным, и отправил Томпсона сначала к одному фрегату, потом к другому. На следующий день капитан вернулся. Вступив на квартердек, он тотчас же спросил меня, как я смел противиться его приказанию не высылать боты. Я отвечал, что он запретил только сообщение с берегом и что, как командующий офицер, я счел своей обязанностью предупредить другие корабли, что экипаж наш в состоянии бунта, и просить присматривать за ним.

Глава пятьдесят третья

Вести из дому, не очень-то приятные, хотя, может быть, они позабавят читателя. – Отправление с конвоем в Балтийское море.

Я написал письмо сестре Эллен, извещая ее обо всем случившемся, упоминая также о характере капитана и его, по-видимому, близости с нашим дядей.

В ответе она сообщала мне, что узнала от одной разговорчивой девицы, что капитан Хокинз – сын нашего дяди, незаконно прижитый им от одной дамы, с которой он находился в связи в эпоху своей службы в армии. Тут я все понял: дядя поручил меня его ненависти. А он, как послушный и преданный сын, повиновался. Состояние батюшки никак не улучшилось. Но выдумки его были до крайности смешны. Он вообразил себя ослом и целую неделю ревел, брыкая сиделку ногами в живот. Потом он взял себе в голову, что он насос и, протянув одну руку в виде ствола, заставлял сиделку качать другую вверх и вниз по целым часам. В другое время он представлял себя женщиной в родах, так что пришлось дать ему порядочный прием каломели[29] и занять у соседа шестилетнего ребенка, чтоб уверить, будто он разрешился от бремени. Он был вполне удовлетворен, хотя мальчика привели в панталонах и в куртке с тремя рядами пуговиц в виде сахарных головок. «Ага! – заметил он, – так эти-то пуговицы и раздирали мне внутренности».

Одним словом, целый ряд подобных фантазий почти сводил с ума бедную сестру. Иногда удовлетворение его выдумок было сопряжено с большими расходами. Он посылал за архитекторами, хотел заключать контракты насчет построек, воображая, что наследовал титул и имущество брата. Последнее, как настоящая причина его болезни, повторялось довольно часто. Я написал бедной Эллен несколько полезных, по моему разумению, советов как поступать в этих случаях. Между тем бриг снова был готов к отплытию, и мы должны были отравиться немедленно. Я не забыл также написать О'Брайену. Но расстояние между нами было слишком велико. Я знал, что, по всей вероятности, получу ответ не раньше как через год, и сердце мое наполнилось грустными предчувствиями, что мне сильно понадобятся его советы.

Мы получили приказ плыть в Портсмут и соединиться там с конвоем, отправлявшимся в Балтийское море, под прикрытием фрегата «Акаста» и двух других кораблей. Пустились в море без удовольствия и без всяких надежд касательно призов. Нашего капитана было достаточно, чтоб обратить в ад какой угодно корабль. Новый экипаж наш состоял из дерзких и неисправимых негодяев, за небольшими исключениями. Какая перемена произошла с бригом, лишившимся капитана О'Брайена и своего отличного экипажа! Кошка была в деле почти каждый день, и, правду сказать, по большей части заслуженно. Нередко, впрочем, донос морского сержанта на какого-нибудь хорошего человека навлекал и на него наказание. Эта система принимать донесения прямо от унтер-офицера, минуя меня, старшего лейтенанта, стала до того нетерпимой, что я решил протестовать. Случай скоро представился.

– Мистер Симпл, – сказал мне однажды капитан, – я слышал, что вчера ночью у вас горел огонь на кухне после определенного часа?

– Сущая правда, сэр. Я приказал затопить печку. Но позвольте спросить, разве старший лейтенант не имеет в этом случае права действовать по своему усмотрению? А притом, каким это образом на меня доносят вам? Корабельной дисциплиной распоряжаюсь я, под вашим руководством, и все донесения должны идти через меня. Не понимаю, почему вы допускаете, чтоб они доходили до вас другим путем.

– Этим кораблем командую я, сэр, и поступаю, как мне угодно. Если б я имел офицеров, которым можно было бы доверять, я, по всей вероятности, поручил бы составление донесений им.

– Если вы находите меня неспособным или неблагонадежным, то я очень буду обязан вам, сэр, если вы укажете мне на это и, если я не исправлюсь, предадите меня военному суду.

– Я не сутяга, сэр, – возразил он, – но и не позволю подчиненным учить себя, а потому вы много меня обяжете, если замолчите. Морской сержант в качестве каптенармуса должен доносить мне о всех уклонениях от правил, положенных мной для дисциплины на корабле.

– Согласен, сэр. Но это донесение, по уставу службы, должно идти через старшего лейтенанта.

– А я хочу, чтоб оно доходило до меня прямо, сэр. Так скорее можно надеяться, что оно не будет искажено.

– Очень вам благодарен, капитан Хокинз, за комплимент.

Капитан, не отвечая, отошел от меня и вскоре ушел вниз. Суинберн тотчас же подошел ко мне.

– Мистер Симпл, я слышал, мы отправляемся в Балтийское море. Как это они не распорядились о том, чтоб мы приняли конвой в Ярмуте, вместо того чтобы плыть за ним в Портсмут? С этим ветром мы завтра будем там.

– Полагаю, конвой еще не собрался, Суинберн, а притом, вы знаете, в канале нет недостатка во французских корсарах.

– Ваша правда, сэр.

– Когда вы были в Балтийском море, Суинберн?

– Я находился в то время на «Сен-Джордже», старинном девяностовосьмипушечном корабле. Он плавал, как копна сена – милю вперед, три в подветренную сторону. Каттегат был слишком узок для него. Но, впрочем, очень удобный корабль, исключая только прибрежное плавание, отчего, помню, мы всегда держались подальше от земли. Да, кстати, мистер Симпл, помните, как вы сердились в Барбадосе за то, что я не предупредил вас насчет сосания обезьяны?

– Помню, конечно.

– Ну, так тогда мне это казалось неприличным, потому что я сам был матросом. Но теперь, когда я нечто вроде офицера, я скажу вам, что в Карлскрине есть тоже свой метод сосать обезьяну, и как старшему лейтенанту, да еще при таком капитане, вам недурно бы знать это. На старом «Сен-Джордже» у нас в один прекрасный день перепились семнадцать матросов, и старший лейтенант никак не мог догадаться, каким образом.

– Так посвятите меня в эту тайну, Суинберн.

– С удовольствием, мистер Симпл. Известна вам знаменитая эссенция, употребляемая при порезах и ранах, бальзам?

– Как, рижский бальзам?

– Ну, да, он самый. Боты навезут его для продажи, как тогда на «Сен-Джордж». Это прекрасная вещь против ран, но и для питья недурна, а главное – очень крепкая. Мы пользовались им для внутреннего употребления, мистер Симпл, и старший лейтенант никак не мог догадаться.

– Как, вы были пьяны от рижского бальзама?

– Все, кто только мог. Так я вас предупреждаю.

– Очень вам благодарен, Суинберн. Мне бы это и в голову не пришло. Кажется, матросы готовы пить все, что угодно, лишь бы только напиться.

На следующее утро мы бросили якорь у Спитхеда и нашли конвой уже готовым к отплытию. Капитан отправился на берег рапортовать адмиралу.

Он вернулся на корабль вечером, после обеда у адмирала, и приказал приготовиться к снятию с якоря и отплытию на рассвете. Фрегат дал сигнал, и до двенадцати часов мы уже снялись с якоря и плыли при попутном ветре по каналу Св. Елены. Силы наши состояли из фрегата «Акаста», шлюпа «Айсиса», восьмидесятипушечного корабля «Рейнджер» и нашего брига. Конвой насчитывал почти двести кораблей. Несмотря на попутный ветер и спокойное море, мы, благодаря тихому плаванию и нерадивости экипажей многих кораблей, принадлежавших к конвою, плыли целую неделю, прежде чем завидели Ангальтский маяк. Мы постоянно повторяли сигналы, стреляли из пушек и часто даже возвращались назад буксировать задние корабли. Наконец миновали при легком ветре Ангальтский маяк, и на следующее утро с обеих сторон можно было видеть материк.

Глава пятьдесят четвертая

Как мы проплыли Зунд и что случилось в Зунде. – Капитан снова подслушивает разговор между мной и Суинберном.

Я считал конвойные корабли, стоя на корме. Ко мне подошел Суинберн.

– Какое различие, мистер Симпл, между этой частью света и Вест-Индией, – заметил он. – Черные скалы и сосновые леса никак не напоминают нам голубых гор Ямайки или пальм, колеблемых морским ветром.

– Правда, Суинберн.

– Нам надоест здесь тишь, хотя мы и не будем жаловаться на солнце. Зато, полагаю, канонерские лодки поддадут нам жару. Будьте уверены, лишь только ослабнет ветер, они выползут из своих нор и покоя не дадут нам.

– Вы бывали тут прежде с конвоями, Суинберн?

– Конечно, бывал и видал тут жаркие схватки, мистер Симп, схватки – на какие, полагаю, у нашего капитана не хватит духу.

– Суинберн, прошу вас держать язык за зубами насчет капитана. Вспомните прошлый раз. Моя обязанность запрещает мне слушать вас.

– А я думаю, мистер Симпл, что она предписывает вам даже доносить о том, – произнес капитан Хокинз, подкравшийся к нам и подслушавший разговор.

– В данном случае нет в этом никакой надобности, сэр, потому что вы сами слышали, – отвечал я.

– Слышал, сэр, и не забуду этого.

Я отошел. Суинберн удалился тотчас же, заслышав голос капитана.

– Сколько, сэр, парусов в виду? – спросил капитан.

– Сто шестьдесят три, сэр, – отвечал я.

– Сигнал для конвоя: приблизиться к «Акаете», – сообщил мичман.

Мы повторили его, и капитан сошел в свою каюту. Бриг делал около четырех миль в час. Море было гладко, и Ангальтский маяк едва виднелся с палубы в двадцати милях на северо-северо-западе. Мы находились недалеко от входа в Зунд – узкого прохода, ведущего в Балтийское море. Мы вошли в него, сопровождаемые конвоем, некоторые корабли которого находились милях в восьми или десяти позади нас. В Зунде ветер начал мало-помалу утихать, наконец настала полная тишь.

Моя вахта почти заканчивалась, когда мичман, осматривавший в подзорную трубу море по направлению к Копенгагену, доложил, что три канонерских лодки показались из-за мыса. Я оглядел их и отправился рапортовать о том капитану. Когда я вернулся на палубу, мне донесли, что их появилось еще несколько. Наконец мы насчитали до десяти, из них две были большие, называемые ирамами. Капитан вышел на палубу, и я доложил ему об этом. Мы подали «Акаете» сигнал, что неприятель на виду, и получили ответ. Неприятель разделился: шесть лодок поплыли вдоль берега к конвою, находившемуся в арьергарде, три направились прямо к бригу. «Акаста» подала сигнал: «Снаряжать, вооружать боты и быть в готовности». Мы спустили полубаркас и оба катера. Прочие военные корабли сделали тоже самое. Через четверть часа канонерские лодки открыли огонь из своих длинных тридцатидвухфунтовых пушек, и первое же их ядро ударило прямо в корпус брига, позади передних кнехтов[30]. К счастью, никто не был ранен. Я обернулся взглянуть на капитана: он был бледен, как рубашка. Его глаза встретились с моими. Он обернулся и встретил взгляд Суинберна, настойчиво впившийся в него. Это заставило его перейти на другую сторону палубы. Другое ядро всплеснуло воду близехонько от нас, отразилось и ударилось в коечную сегь, оторвав две койки и бросив их на квартердек. «Акаста» распустила флаг и подала нам сигнал выслать полубаркас и катер на помощь арьергардным кораблям. Тот же сигнал был подан «Айсису» и «Рейнджеру». Я доложил о сигналах капитану и спросил, кому принять начальство над судами.

– Вы мистер Симпл, возьмете полубаркас, а мистеру Суинберну прикажите взять катер.

– Мистеру Суинберну, сэр! – возразил я. – Бриг, по всей вероятности, скоро вступит в битву и услуги его, как канонира, будут необходимы.

– Ну, так пусть идет мистер Хилтон. Вызовите матросов на шканцы. Где мистер Вебстер?

Второй лейтенант находился около нас и ему поручено было исполнять мою должность в мое отсутствие.

Я вскочил в полубаркас и отчалил. Десять других ботов с «Акасты» и с прочих кораблей плыли по тому же направлению. Я соединился с ними. Канонерки открыли теперь огонь по арьергарду конвоя и приближались овладеть им, разделившись на две партии, направлявшиеся к различным его частям. Через полчаса мы были от ближайшей на расстоянии выстрела, и она начала палить в нас. Лейтенант «Акасты», командовавший отрядом, приказал на минуту остановиться и разделил свои силы на три группы, по четыре бота. Каждая из них должна была взять на свою долю по две канонерских лодки и выбрать по одному из крайних кораблей конвоя, чтобы, укрываясь сколько можно за его подветренной стороной от неприятельского огня, быть наготове взять на абордаж лодки, которые попытались овладеть одним из наших кораблей.

Это было дельное распоряжение. Я командовал одной из групп, так как старшие лейтенанты «Айсиса» и «Рейнджера» остались на кораблях. Спросив, против каких лодок мне идти, отправился к ним. Между тем заме, тили, что два прама и две других канонерки, оставшиеся сзади нас и обстреливавшие «Рейхсгорс», также разделились: один прам напал на «Акасту», две канонерские лодки завязали перестрелку с «Айсисом», а другом прам – с «Раттлснейком» и «Рейнджером». Последний находился на одной линии с нами на полмили дальше, так что не мог ни успешно действовать пушками, ни подвергаться обстрелу со стороны неприятеля. Вся тяжесть падала на «Раттлснейк». Прам направил свой огонь преимущественно против него. На расстоянии, избранном неприятелем, только пушки фрегата доставали до него. Прочие военные корабли могли отвечать на его огонь лишь из длинных пушек, которых было всего по две на каждой, каронады же оставались бесполезными.

На одном праме было десять пушек, на другом восемь; последний имел дело с «Раттлснейком». Огонь не прекращался, в особенности между «Акастой» и неприятелем. В четверть часа я достиг со своими ботами корабля, ближайшего к неприятелю; это было большое судно сандерлендской постройки. Канонерки, находившиеся от него в четверти мили, спешили к нему, но, заметив наше приближение, открыли огонь, безуспешный, правда, исключая последний выстрел картечью, когда мы подошли к ним слишком близко. На коротком расстоянии картечь не успела разлететься, но один осколок попал в матроса на носу полубаркаса и оторвал у него три пальца правой руки, державшей весло. Прежде чем они успели выстрелить снова, мы укрылись за кораблем, прижавшись вплотную к его боку. Мой бот, один из всех имел, пушку; я зарядил, дожидаясь залпа канонерок, потом вышел несколько вперед корабля, выстрелил и слова спрятался, чтобы зарядить пушку.

Так продолжалось некоторое время. Неприятель не решался подойти ближе, а только обстреливал сандерлендский корабль. Наконец хозяин его закричал мне:

– Послушайте, шутник, вы решили помогать мне?

Мне без вас было легче. Тогда я получал только свою долю выстрелов, а теперь в меня направлены все. Я продырявлен, как решето, и уже потерял четырех человек. Ну, положим, вы меня уже заколдовали от опасности – так переезжайте теперь к другому кораблю, что впереди нас. А я попытаю сам своего счастья.

Мне это требование показалось справедливым, и так как у другого корабля я был бы ближе к неприятелю и в состоянии помочь этому в случае нападения на него, то я и исполнил его желание. Я получил твердое приказание не пускаться на абордаж неприятеля с такими слабыми силами (на четырех моих ботах было всего сорок человек, тогда как каждая канонерка имела, по крайней мере, по семьдесят), если она не будет пытаться овладеть кораблем. В этом случае я должен был рисковать всем.

Я поплыл к другому кораблю, и капитан, лишь только я подошел к нему, закричал мне:

– Вижу, чего вам хочется, и сейчас оставляю корабль. Возитесь с ним, как угодно. Не хочу терять людей и самому лежать с размозженной головой.

– Вы правы, и ничего не можете сделать лучшего, точно так же, как и мы.

Он спустил свой бот, сел в него с матросами, отплыл к другому кораблю и стал позади него, готовый возвратиться при первом дуновении ветерка.

Канонерки, как и должно было ожидать, направили огонь на покинутый корабль, за которым находились боты, и битва продолжалась в этой диспозиции, пока не стемнело. Лодки не решались приблизиться, а нам запрещено было нападать на них.

Но с наступлением темноты я заметил, что канонерки при каждом выстреле приближались к нам. Я стрелял теперь одной картечью, ожидая перед каждым выстрелом, чтоб отблеск пушек указал мне направление, в котором они находились. Наконец разглядел на расстоянии полкабельтова от нас их длинные низкие корпуса. Было ясно, что они приближаются с намерением взять корабль на абордаж, и я решил предупредить их. Я выстрелил, выйдя вперед из-за брига, и снова со всеми своими ботами возвратился назад, отдав нужные приказания офицерам и приготовившись грести к неприятелю. Канонерки находились на расстоянии полкабельтова одна от другой, гребя наискось. Когда они приблизились к нам почти на такое же расстояние, я подал знак к нападению. Я решил всеми силами навалиться на ближайшую лодку. За полминуты скулы наших ботов вломились в их борта, и, ухватившись за них, мы притянули наши боты к их бокам.

Датчане отчаянно сопротивлялись. Три раза я вступал на палубу, и три раза меня сталкивали вниз. Наконец мы укрепились и начали постепенно оттеснять их назад. Я бросился на шкафут, желая занять позицию во главе матросов. Но удар прикладом мушкета, кажется, по плечу перебросил меня за борт. Очутившись под дном лодки, я вынырнул позади ее, но ударившись, на время потерял чувства и постарался держаться на воде, отплыв подальше от корабля. Тут я наткнулся на доску, упавшую через борт. Ухватившись за нее, мало-помалу опомнился.

Пробудил меня оглушительный выстрел пушки, раздавшийся надо мной. Я заметил, что это стреляла та самая канонерка, на которую я напал. Через некоторое время раздался выстрел с другой лодки, и я заметил, что она гребет к берегу. Проплыла мимо меня ярдах в двадцати. Ухватившись руками за доску, я принялся плыть от берега по направлению к конвоям.

Легкий ветерок зарябил воду. Нельзя терять время. Через пять минут я услышал плеск весел и заметил бот, пересекавший мне дорогу. Изо всей мочи я окликнул его; меня услышали, остановили весла. Я снова окликнул. Бот приблизился, и меня вытащили. На нем был хозяин брига, который, увидев захват одной лодки и отступление другой, плыл осмотреть свой корабль, или, как он выражался, то, что от него осталось. Мы скоро отыскали корабль. Он был очень поврежден, но не имел пробоин в подводной части. Через час ветер усилился, канонада затихла во всех направлениях. Мы исправили повреждения и продолжили путь через Зунд.

Здесь я могу рассказать об исходе битвы. Одна из канонерских лодок другой группы отступила при нападении ботов, другой удалось отразить боты и перебить у нас много людей, но она была сама так повреждена, что вынуждена была отступить, не овладев ни одним ботом.

На «Акаете» было четверо убитых и семеро раненых, на «Айсисе» трое раненых, на «Рейнджере» ни одного; на «Раттлснейке» шестеро убитых и двое раненых, в том числе капитан. Но об этом после. Я нашел, что удар приклада ранил меня вовсе не опасно. Плечо чувствительно побаливало, и с неделю на нем был синяк. Притом, падая через борт, я ударился о доску, и мне почти отрезало ухо. Капитан брига ссудил меня сухим платьем, и через несколько часов я спокойно спал. Но надежда моя вернуться на корабль на следующий день не осуществилась. Ветер был попутным и свежим, так что мы скоро миновали Зунд.

Мы были позади всего конвоя, а передних военных кораблей и видеть не могли. Одевшись, я вышел на палубу и тотчас же убедился, что не придется мне возвратиться на свой корабль до прибытия в Карлскрин. Так и случилось. Около десяти часов ветер затих и с тех пор дул только временами, и так тихо, что мы могли бросить якорь не раньше, как через шесть дней, и прибыли последними.

Глава пятьдесят пятая

Покойник останавливает продажу с аукциона своего имущества. – Я наследую свое же место. – Капитан Хокинз по-дружески заботится о моих бумагах. – Строгое запрещение корабельному экипажу лечиться рижским бальзамом.

Как только собрали паруса, я поблагодарил хозяина корабля и попросил бот. Он тотчас же приказал снарядить его.

– Как рад будет капитан видеть вас, – сказал он при прощании.

В этом я сомневался. Мы пожали друг другу руки, и я отправился на «Раттлснейк», находившийся на расстоянии двух кабельтовых позади нас. Отправляясь с брига в дело, я надел куртку. Теперь же возвращался в купеческом боте, а потому на меня не обратили внимания. Да и в самом деле, при обстоятельствах, в которых я застал корабль, некому было караулить. Я вошел на борт незамеченным.

Все матросы и офицеры были на квартердеке, присутствуя при продаже моего имущества и имущества убитых. А глаза всех были обращены на полдюжины нанковых брюк, выставленных помощником казначея. Среди них я узнал свои.

– Девять шиллингов за полдюжины нанковых брюк! – провозгласил помощник казначея.

– Что ж, ребята? Покупайте – они стоят больше, – заметил капитан, бывший, казалось, в шутливом расположении духа. – Гораздо лучше ходить в его брюках, чем по его следам.

За этими бессовестными словами последовала минута молчания.

– Так оставьте их, – продолжал он, обращаясь к помощнику казначея. – Они, кажется, боятся, что, надев их, станут такими же трусами, каким был он, – прибавил капитан, ухмыляясь.

– Стыдно! – крикнули из толпы офицеров три голоса, среди них я узнал голос Суинберна.

– Скорее так было бы, если бы надели ваши! – закричал я громко с негодованием.

Все вздрогнули и обернулись. Капитан Хокинз отошел к каронаде.

– Честь имею рапортоваться, возвратившись на корабль, сэр, – продолжал я.

– Ура, ребята! Троекратное «Ура!» в честь мистера Симпла! – закричал Суинберн.

Матросы с воодушевлением подчинились. Капитан взглянул на меня и, не говоря ни слова, поспешно удалился в свою каюту. Я заметил, что рука его висела на перевязи. Поблагодарив матросов за их участие ко мне, я пожал руку Томпсону и Вебстеру, они чистосердечно поздравляли меня с избавлением; потом старику Суинберну, едва не изломавшему моей руки и причинившему мне такую боль в плече, что я чуть не вскрикнул; наконец всем, кто только протягивал мне свою. Я приказал остановить продажу моего имущества. К счастью, она только что началась, и все вещи были возвращены. Томпсон говорил капитану, что ему известен адрес моего отца и что он возьмет мое имущество на сохранение, чтоб отослать его домой. Но капитан на это не согласился.

Через несколько минут я получил записку от капитана, в которой он мне приказывал изложить письменно, каким образом я спасся, для донесения о том старшему офицеру. Я сошел вниз, где встретил мичмана с «Акасты», назначенного исправлять мою должность, с очень грустным лицом. Подойдя к своему сундуку, я нашел, что в нем недостает двух важных вещей: портфеля с частными письмами и бумагами, а также дневника, из которого извлечен этот рассказ. Я объявил о том товарищам, и они сказали мне, что сундук мой никто не открывал, кроме капитана, который, конечно, и завладел этими важными для меня документами.