Огнем и мечом

Солнце заходило, и понемногу занимался вечер. Скшетуский тоже заслушался, точно слышал что-то новое. Пан Заглоба вытирал лысину, и голос его гремел все сильнее. Под действием воспоминаний или воображения у рыцарей как перед глазами вставали эти кровавые дни: они видели окопы, окруженные точно морем, видели бешеные штурмы; слышали крики и вой, гром пушек и самопалов, видели князя в серебряных латах на валах – среди града пуль… Потом нищету, голод и те багровые ночи, когда смерть, как зловещая птица, кружила над окопами… уход пана Подбипенты, Скшетуского… И все слушали, то поднимая глаза к небу, то хватаясь за рукояти сабель, – а пан Заглоба закончил так:

– Теперь там одна могила, один огромный курган, и если не лежит под ним слава Речи Посполитой, и цвет рыцарства, и князь-воевода, и я, и все мы, которых сами казаки называют збаражскими львами, то это сделал он.

И пан Заглоба указал на Скшетуского.

– Клянусь, так оно и есть! – воскликнул Марк Собесский и с ним пан Пшиемский.

– Слава ему! Честь! Благодарность! – раздались сильные голоса рыцарей. – Vivat Скшетуский. Vivat молодая пара! Да здравствует герой! – кричали все громче.

Всех присутствовавших охватил энтузиазм. Одни бежали за бокалами, другие бросали вверх шапки; солдаты стучали саблями, и вскоре все слилось в один обший крик:

– Слава! Слава! Да здравствует! Да здравствует!

Скшетуский, как истинный рыцарь-христианин, покорно опустил голову, но княжна встала, встряхнула косами, на лице ее вспыхнул румянец, а в глазах загорелась гордость, – этот рыцарь должен был стать ее мужем, а слава мужа падает на жену, как свет солнца на землю.

Поздней уже ночью все разъехались в разные стороны. Чета Витовских, пан Пшиемский и староста красноставский двинулись с полками в Топоров, а Скшетуский с княжной и полком Володыевского – в Тарнополь. Ночь была светлая, как день. На небе сияли рои звезд. Взошла луна и осветила покрытые паутиной поля. Солдаты запели. С лугов поднялась белая мгла, и вся местность превратилась как бы в сплошное огромное озеро, освещенное луной.

В такую же точно ночь Скшетуский недавно выходил из Збаража, в такую ночь теперь он чувствовал, как бьется сердце княжны Курцевич рядом с ним.

Эпилог

Но историческая трагедия не закончилась ни под Збаражем, ни под Зборовом, и даже не закончилось там ее первое действие. Спустя два года опять вспыхнула война между Украиной и Речью Посполитой. Восстал Хмельницкий, могущественнее чем когда бы то ни было, а с ним шел хан всех орд и те же самые вожди, которые сражались под Збаражем: дикий Тугай-бей, и Урум-мурза, и Артим-Гирей, и Нурадин, и Галга, и Амурад, и Субагази. Пожары и стоны возвещали об их приходе; тысячи воинов покрывали поля, наполняли леса, из полумиллиона уст слышались воинственные крики, и теперь людям казалось, что настал конец существованию Речи Посполитой.

Но Речь Посполитая уже очнулась от оцепенения, отказалась от прежней политики канцлера и переговоров. Было уже известно, что только меч может обеспечить более продолжительное спокойствие. И вот, когда король двинулся на полчище неприятеля, с ним шло сто тысяч войска и шляхты, кроме обозных слуг и челяди.

Здесь были все те, кто участвовал в нашем рассказе: и князь Еремия Вишневецкий со всей своей дивизией, в которой по-прежнему служили Скшетуский, Володыевский и волонтер Заглоба; были оба гетмана, Потоцкий и Калиновский, в то время уже выкупленные из татарской неволи; был и полковник Стефан Чарнецкий, впоследствии победитель шведского короля Карла Густава, и пан Пшиемский, главный начальник артиллерии, и генерал Убальд, и пан Арцишевский, и староста красноставский, и брат его, впоследствии король Ян III, и поморский воевода Людвиг Вейгер, и воевода мальборский Яков, и хорунжий Конецпольский, и князь Доминик Заславский, и епископы, и сановники, и сенаторы, – словом, все во главе с верховным вождем, королем.

На полях под Берестечком столкнулись наконец две враждебные армии, и там именно произошла одна из величайших в истории битв, отголоски которой гремели по всей тогдашней Европе.

Она продолжалась три дня. В первые два дня чаша удачи колебалась, на третий день произошел генеральный бой, в котором победа осталась на стороне поляков. Этот бой начал князь Еремия Вишневецкий.

Его видели во главе левого фланга, когда он без доспехов и шлема мчался, как вихрь, по полю на громадные полчища, состоявшие из запорожских казаков, из крымских, ногайских, белгородских татар, из силистрийских и румелийских турок, из урумбалов, янычар, сербов, валахов и других диких воинов, собранных с пространства от Урала и Каспийского моря до Дуная.

И как река исчезает из глаз во вспененных волнах моря, так исчезли княжеские полки в этом море врагов. Туча пыли, точно смерч, поднялась на равнине и заволокла сражающихся…

На этот нечеловеческий бой смотрело все войско и король, а подканцлер Лещинский поднял распятие и благословлял им погибавших.

Между тем с другого фланга на королевское войско надвигался казацкий табор численностью в двести тысяч человек, подобно гигантскому дракону, медленно выползающему из леса.

Но прежде чем выползли они, из того облака пыли, поглотившего полки Вишневецкого, показались сначала одиночные всадники, потом десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч и помчались к холмам, на которых находился хан, окруженный своей отборной гвардией.

Дикие толпы бежали в безумной панике, а польские полки гнались за ними.

Тысячи запорожцев и татар устлали собой поле брани, а между ними лежал разрубленный пополам заклятый враг ляхов и верный союзник казаков – дикий и мужественный Тугай-бей.

Страшный князь торжествовал.

Король увидел победу князя и решил уничтожить орды, прежде чем подоспеет казацкий табор.

И вот двинулись все войска, загремели все орудия, неся смятение и смерть в ряды неприятеля; тогда пал брат хана, великолепный Амурад, пораженный пулей в грудь. Горестный вой раздался в рядах ордынцев. Устрашенный и раненный в самом начале сражения, хан взглянул на поле. Вдали в пороховом дыму шел пан Пшиемский и сам король с рейтарами, а на флангах гудела земля под тяжестью мчавшейся в бой кавалерии.

Тогда задрожал Ислам-Гирей и, не выдержав натиска поляков, обратился в бегство, а за ним в беспорядке побежали все орды: и валахи, и урумбалы, и конные запорожцы, и силистрийские, и румелийские турки, и потурченцы – рассеялись как тучи, гонимые вихрем.

Убегающих догнал повергнутый в отчаяние Хмельницкий и стал умолять хана вернуться в бой; но хан при виде его зарычал от гнева и велел татарам схватить его и, привязав к коню, увез с собой.

Теперь остался только казацкий табор.

Начальник табора, крапивенский полковник Дедяла, не знал, что произошло с Хмельницким, но, видя поражение и позорное бегство всех орд, отступил и остановился на болотистых берегах Плешовы.

Между тем началась гроза и хлынул сильнейший дождь. «Бог омывал землю после справедливой битвы».

Дожди продолжались несколько дней, и в течение их королевские войска отдыхали, утомленные прежними битвами; за это время казаки окружили свой лагерь валами, и он, таким образом, превратился как бы в огромную крепость.

С наступлением хорошей погоды началась осада – самая удивительная, какая когда-либо происходила.

Сто тысяч польского войска осаждало двухсоттысячную армию Дедялы.

У короля не хватало пушек, провианта и запасов, у Дедялы были неисчерпаемые запасы пороха, пищи и, кроме того, семьдесят пушек.

Но во главе королевских войск был сам король, казакам же недоставало Хмельницкого.

Польские войска были воодушевлены только что одержанной победой, казаки усомнились в себе.

Прошло несколько дней, и надежда на возвращение Хмельницкого и хана исчезла.

Тогда начались переговоры.

К королю пришли казацкие полковники и били ему челом, прося о помиловании. Они обходили шатры сенаторов, хватались за края их одежды, обещая хоть из-под земли добыть Хмельницкого и выдать его королю.

Сердцу Яна Казимира не было чуждо сострадание: он хотел отпустить чернь и войско, лишь бы ему выдали всех начальников, которых он решил задержать впредь до выдачи Хмельницкого.

Но именно такое требование не совпадало с желанием казацких старшин, которые за свои великие проступки не надеялись на прощение.

И вот во время переговоров продолжались битвы, отчаянные вылазки, и каждый день обильно лилась польская и казацкая кровь.

Днем казаки сражались с отвагой и бешенством отчаяния, а ночью толпы их подходили к королевскому лагерю, угрюмо умоляя о милосердии.

Дедяла уже склонялся на переговоры и хотел даже пожертвовать собою, лишь бы спасти войско и чернь.

Но в это время в казацком лагере начались волнения. Одни хотели сдаться, другие защищаться до смерти, но все только и думали о том, как бы ускользнуть из лагеря.

Но это казалось невозможным даже первейшим храбрецам.

Лагерь был окружен рекой и бескрайними болотами. Защищаться в нем можно было целые годы, но путь отступления был только один: через королевские войска.

Об этой дороге никто в казацком таборе и не думал.

Переговоры, прерываемые битвами, велись вяло; волнения среди казаков становились все чаще. Во время одного из таких волнений был свергнут Дедяла и избран новый предводитель.

Имя его влило новую отвагу в павших духом казаков и, отдавшись громким эхом в королевском лагере, пробудило в сердцах нескольких рыцарей заглохшие воспоминания о перенесенных несчастьях.

Новым предводителем был Богун.

Он и раньше занимал среди казаков высокий пост, как муж войны и совета. Все указывали на него, как на наследника Хмельницкого.

Богун первым из казацких полковников явился вместе с татарами под Берестечком во главе пятидесятитысячного войска. Он принимал участие в трехдневном конном сражении и, разгромленный вместе с ханом войсками князя Еремии, сумел спасти от окончательного разгрома большую часть своего отряда и найти убежище в лагере. Теперь, после свержения Дедялы, партия непримиримых избрала его верховным военачальником в надежде, что он один сможет спасти лагерь и войско.

И действительно, молодой вождь не хотел даже и слышать о переговорах – он жаждал битвы и кровопролития, хотя бы ему пришлось и самому утонуть в этой крови.

Но вскоре он убедился, что с этими полчищами уже нечего было и думать о том, чтобы силой прорваться через польское войско, а потому он ухватился за другое средство.

История сохранила память об этих беспримерных усилиях, которые современникам казались достойными титана и которые могли спасти войско и чернь.

Богун решил пройти через бездонные болота Плешовой или, вернее, построить через эти болота такой мост, чтобы по нему могли пройти все осажденные.

И вот под топорами казаков стали падать целые леса и тонуть в болотах, в них кидали возы, шатры, тулупы, сермяги – словом, что попало, и мост удлинялся с каждым днем.

Казалось, что для этого вождя нет ничего невозможного. Король медлил со штурмом, не желая кровопролития, но, видя кипевшие работы, понял, что иного исхода нет, и велел войску приготовиться к окончательному бою.

В казацком лагере никто не знал об этом намерении. Мост удлинялся всю ночь, а утром Богун вместе с полковниками поехал осмотреть работы.

Это было в понедельник 7 июля 1651 года. Утро в этот день настало бледное, точно испуганное, солнце взошло кровавое, болезненное и озарило воды и леса.

Из польского лагеря погнали лошадей на пастбище. Казацкий лагерь шумел голосами разбуженных людей. Развели костры и варили пищу.

Все видели отъезд Богуна, его свиты и конницы, с помощью который молодой вождь хотел рассеять отряд брацлавского воеводы, находившегося в тылу табора и портившего орудийным огнем работы казаков.

Чернь смотрела на отъезд спокойно и даже с надеждой. Тысячи людей провожали глазами Богуна, тысячи людей говорили ему вослед:

– Да благословит тебя Бог, сокол!

Вождь, свита и конница постепенно отдалялись от лагеря, дошли до опушки леса и вскоре скрылись между деревьями.

Вдруг кто-то у ворот лагеря крикнул страшным пронзительным голосом:

– Люди, спасайтесь!

– Старшины бегут! – раздались голоса.

– Старшины бегут! – повторили сотни и тысячи людей.

Голоса эти пронеслись по лагерю как вихрь по лесу, и вдруг из двухсот тысяч грудей вырвался ужасный нечеловеческий крик.

– Спасайтесь! Спасайтесь! Ляхи! Старшины бегут!

Массы людей заволновались точно разбушевавшаяся река. Топтали костры, опрокидывали возы, шатры, ломали частоколы, все бежали. Всех охватила страшная паника. Тотчас груды тел преградили дорогу, но чернь и казаки бежали по трупам, среди рева, шума и стонов. Толпа выбежала из лагеря, кинулась на мост, люди сталкивали друг друга в болото; утопающие конвульсивно хватались друг за друга и, моля небо о милосердии, погружались в холодные движущиеся трясины. На мосту началась битва и резня из-за места. Воды Плешовой наполнились телами. Историческая Немезида страшно отплачивала Берестечком за Пилавцы.

Ужасные крики дошли до слуха молодого вождя, и он тотчас понял, что случилось. Но тщетно он вернулся в лагерь, тщетно летел к толпе с поднятыми к небу руками. Его голос терялся в реве тысячи людей; страшная река убегающих увлекла его вместе с конем, свитой и всей конницей и несла на погибель.

Коронные войска изумились при виде этого движения, которое в первую минуту многие приняли за какую-то отчаянную атаку, но вскоре нельзя было не верить глазам.

Через несколько минут, когда прошло удивление, все полки, не дожидаясь приказа, двинулись на неприятеля, а впереди вихрем мчался драгунский полк, во главе которого летел маленький полковник с саблей над головой.

И вот настал час гнева, суда и поражения… Кто не был задавлен или не утонул, погибал под ударом меча. Река так наполнилась кровью, что нельзя было различить, течет ли в ней вода или кровь.

Обезумевшая толпа пришла в еще большее замешательство, люди душили и сталкивали друг друга в воду. Но в то же время они с остервенением сражались с напавшими на них королевскими войсками. Битвы происходили на болоте и в чащах; брацлавский воевода отрезал путь к отступлению убегавшим. Тщетно король приказывал удерживать солдат. Сострадание угасло, и резня продолжалась до самой ночи, резня такая, какой не запомнили самые старые вояки, – при воспоминании о ней у рыцарей волосы вставали дыбом.

Наконец, когда мрак окутал землю, сами победители пришли в ужас от дела рук своих. Не пели «Тебе, Бога, хвалим» – из королевских очей текли не слезы радости, а слезы скорби и печали.

Так был разыгран первый акт драмы, автором которой был Хмельницкий.

Но Богун не сложил вместе с другими голову в этот страшный день. Одни говорили, что, видя поражение, он первый стал спасаться бегством; другие говорили, что спас его некий знакомый рыцарь. Правды никто доискаться не мог.

Верно одно, что потом имя его в войнах с Речью Посполитой часто называлось среди имен других славных казацких вождей. Чей-то мстительный выстрел сразил его через несколько лет, но и тогда не настал еще его последний час. После смерти князя Вишневецкого, который умер от военных трудов, когда Лубенская область отпала от тела Речи Посполитой, – Богун завладел большей частью его поместий.

Были слухи, что и Хмельницкого он перестал признавать над собой. Сам Хмельницкий, разгромленный, проклятый собственным народом, должен был искать покровительства на стороне, а гордый Богун ни в чьем покровительстве не нуждался и всегда был готов с саблей в руках защищать свою казацкую свободу.

Были также слухи, что никто никогда не видел улыбки на устах этого особенного человека. Он жил не в Лубнах, а в деревне, которую построил на пепелище, – она называлась Розлоги. Там, говорят, он и умер.

Междоусобная война пережила его и продолжалась еще долго. Потом пришел мор, потом шведы… Татары почти не уходили из Украины и забирали в плен толпы людей. Опустела Речь Посполитая, опустела Украина. Волки выли на развалинах прежних городов, и некогда цветущая страна стала как бы огромной могилой. Ненависть вросла в сердца и отравила кровь двух братских народов.

Сноски

1

Чамбул – отряд вооруженных татар.

2

Ваша милость (польск.).

3

Мосци – сударь, уважительное обращение (польск.).

4

Лях – поляк (укр.).

5

На чужих хлебах.

6

На месте (лат.).

7

Игра слов: «Wezele» – герб Заглобы; w cxele – во лбу. – Примеч. перев.

8

Четыре статьи полевого суда: изнасилование, поджог, разбой и нападение вооруженной силой на чужой дом (лат.).

9

Вооруженной силой (лат.).

10

Nullius – «ничья земля», т. е. в религиозном отношении не завоеванная территория.

11

Чиншевик – человек, платящий князю оброк.

12

Воинские наставления (лат.).

13

Торбан – старинный музыкальный инструмент.

14

Юнак – молодой (сербское слово).

15

Лодках.

16

По обвинению в государственной измене (лат.).

17

Ринграф – металлическая пластинка с гербом или изображением святого, которая носилась на груди.

18

Сладостное воспоминание (лат.).

19

Время бежит (лат.).

20

Или мир, или войну! (лат.).

21

Это слова Машкевича, который мог и не знать о том, что Самуил Зборовский был в Сечи. – Примеч. автора.

22

Вечной памяти ради (лат.).

23

Круг земель (лат.).

24

«Помилуй мя» (лат.).

25

«Толпы пастухов и всякого сброда, перебежчиков из своих племен» (лат.).

26

Не возбраняю (лат.).

27

«Отыди, Сатана!» (греч.)

28

Гражданская война (лат.).

29

Правый берег Днепра назывался русским, левый – татарским.

30

День гнева и смятения (лат.).

31

Ради общественного блага (лат.).

32

Живи и будь здрав! (лат.)

33

Крам – лавка.

34

Запорожцы во время своих нападений не шадили ничего и никого. До Хмельницкого в Сечи не было совсем церкви: первую построил Хмельницкий; там никого не спрашивали о религии, и все, что говорят о религиозности низовцев, – сказки.

35

Вопреки установившемуся мнению, Боплан утверждает, что запорожская пехота была значительно выше конницы. По его словам, 200 поляков могли легко разбить 2000 казацкой конницы, но зато 100 пеших казаков могли долго защищаться, заняв оборону, против 1000 поляков.

36

Итак (лат).

37

Выскочка (лат.).

38

Хорошо! Очень хорошо! (нем.)

39

Господин атаман! (нем.)

40

Огонь! (нем.)

41

Польские гусары (старопольские usary, или гусария) – закованные в сталь всадники; на спине у них были приделаны длинные и высокие крылья, которые своим шумом во время атаки пугали неприятельских лошадей. Лучшее войско Речи Посполитой. – Примеч. перев.

42

Первый среди равных (лат.).

43

Казацкая полковничья булава, которая среди казаков заменяла пропускные грамоты.

44

Вето, букв.: запрещаю (лат.).

45

Заглоба играет словами польской поговорки: «Гол, как турецкий святой». – Примеч. перев.

46

Равенства (лат.).

47

Хмельницкий писал князю: «чтобы то, что случилось с коронными гетманами, он, князь Вишневецкий. в вину ему не ставил и гнева своего на него, Хмельницкого, простирать не изволил».

48

О хитрая лиса! (лат.).

49

Оскорбления (лат.).

50

Да здравствует король Карл! (лат.).

51

12 июня под Белой Церковью еще не знали о смерти короля.

52

Цитируемые здесь отрывки взяты из современной песни, записанной в летописи Иоахима Ерлича. Издатель предполагает, что песня сочинена самим Ерличем, но ничем не подтверждает своего предположения. Хотя, с другой стороны, полонизмы, допущенные автором, обнаруживают его национальность.

53

Я говорю по-латыни! (лат.).

54

Стой! (нем.).

55

Вперед! (нем.).

56

Лошадь! (нем.).

57

Мог бы я слезы сдержать? Росистая ночь покидает

Небо, и звезды ко сну зовут, склоняясь к закату,

Но если жажда сильна узнать о наших невзгодах…

Я начну (лат.). – Вергилий. Энеида. (Перге. С. Ошероеа.)

58

Плодитесь и размножайтесь! (лат.).

59

В полном составе (лат.).

60

Фактически (лат.).

61

Бернардинцы – члены католического монашеского ордена.

62

Офицер, «товарищ», латного отряда не мог быть отдан под команду даже генерала иностранных войск, и, наоборот, часто генерал попадал под команду «товарища». Чтобы избежать этого, офицеры и генералы иностранных войск старались одновременно числиться в рядах «товарищей» польских войск. Таким «товарищем» и был пан Володыевский.

63

Давшему согласие не содеется дурного (лат.).

64

Вроде бы (лат.).

65

Слава Тебе, Господи!

66

Темный (лат.).

67

Сколь же он отличается от того. Каким был (лат.).

68

Подобный Моисею, спаситель, избавитель, освободитель народа из рабства ляшского, в добрый знак названный Богданом (лат.).

69

Наиславнейший государь (лат.).

70

Моя вина (лат.).

71

Сказка, рассказанная глухому тирану (лат.).

72

Эпиталаму (лат.).

73

Под открытым небом (лат.).

74

Победитель (лат.).

75

Слова правды (лат.).

76

Не нам, не нам, но имени твоему. Господи (лат.).

77

«Вечный покой даруй ему, Господи!» (лат.).

78

«Душа его» (лат.). – Последние слова, произносимые над гробом.

79

Благословляю вас во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! (лат.).

80

Аминь (лат.).