Потоп

– Куда вам приказали нас везти, туда и везите, но голоса не возвышайте, ибо завтра же можете попасть под нашу команду! – прибавил Станкевич.

Рох вытаращил глаза и молчал.

– Ну и оболванились же вы, пане Рох, – сказал Оскерко. – А что касается того, будто мы помогли ему удрать, то это глупость, каждый из нас прежде всего помог бы самому себе! Никто тут не виноват, кроме вас. Слыханная ли вещь, чтобы комендант позволил удрать своему пленному в своем плаще, в своем шлеме и на своей лошади.

– Старая лиса провела молодую! – сказал Мирский.

– Иезус, Мария, у меня и сабли нет! – крикнул Ковальский.

– А вы думали, что ему сабля не нужна? – сказал, улыбаясь, Станкевич. – Справедливо заметил пан Оскерко, что вы оболванились… У вас, верно, были и пистолеты?

– Были… – точно не сознавая того, что происходит, ответил Ковальский. Вдруг он схватился обеими руками за голову и крикнул страшным голосом:

– И письмо князя-гетмана к биржанскому коменданту. Что я теперь, несчастный, буду делать? Я пропал навек! Остается только пуля в лоб!

– Это вас не минует! – возразил Мирский. – Как же вы теперь повезете нас в Биржи? Что будет, если вы скажете, что привезли нас как пленных, а мы, как старшие вас чинами, скажем, что арестовать нужно вас! Кому комендант скорее поверит? Неужели вы думаете, что шведский комендант задержит нас только потому, что пан Ковальский его об этом попросит?

– Пропал я! Пропал! – стонал Ковальский.

– Пустяки! – утешал его Володыевский.

– Что нам делать, мосци-комендант? – спрашивал вахмистр.

– Убирайся ко всем чертям! – крикнул Ковальский. – Разве я знаю, что делать и куда ехать?

– Ехать в Биржи! – посоветовал Мирский.

– Поворачивай в Кейданы! – крикнул Ковальский.

– Не будь я Оскерко, если вас там сейчас же не расстреляют! Как же вы покажетесь на глаза князю? Ведь вас ждет там позор и пуля в лоб!

– Я большего и не стою! – воскликнул несчастный офицер.

– Глупости, пане Рох! Мы одни можем вас спасти, – сказал Оскерко. – Вы знаете, что мы за князя готовы были идти в огонь и в воду. За нами было немало и других заслуг. Мы не раз проливали кровь за отчизну и никогда от этого не откажемся; но гетман изменил отчизне, изменил королю, коему мы поклялись в верности. Неужто вы думаете, что нам легко было идти против гетмана и против дисциплины? Но кто на стороне гетмана, тот против короля и Речи Посполитой. Поэтому мы бросили ему под ноги булавы. И кто это сделал? Не я один, но лучшие и умнейшие люди! Кто при нем остался? Негодяи! Вы хотите опозорить свое имя? Хотите быть изменником? Спросите собственную совесть, что надо делать: остаться на стороне изменника Радзивилла или идти с теми, кто готов пожертвовать ради отчизны последней каплей крови?

Слова эти, казалось, произвели сильное впечатление на Ковальского. Он вытаращил глаза, открыл рот и, после некоторого молчания, сказал:

– Чего вы, Панове, от меня хотите?

– Чтобы вы вместе с нами шли к воеводе витебскому, который стоит на стороне отчизны.

– Да ведь мне велено отвезти вас в Биржи.

– Вот и разговаривай с ним после этого! – воскликнул с нетерпением Мирский.

– Мы хотим, чтобы вы нарушили приказ и шли с нами, понимаете ли вы наконец? – крикнул Оскерко, потеряв терпение.

– Вы можете говорить что угодно, но из этого ничего не выйдет. Я солдат и должен повиноваться гетману. Если он грешит, то он ответит перед Богом, а не я! Я человек простой, чего рукой не сделаю, того и голова не рассудит! Знаю одно: что я должен во всем его слушаться.

– Делайте как знаете! – крикнул, махнув рукой, Мирский.

– Я уж и теперь нарушил приказ, ибо велел возвращаться в Кейданы, вместо того чтобы везти вас в Биржи; но меня одурачил этот шляхтич. И это называется родственник! У него совести нет! Из-за него я должен лишиться не только княжеской милости, но и жизни! Но будь что будет, а вы должны ехать в Биржи.

– Нечего терять попусту время! – сказал Володыевский.

– Поворачивать в Биржи, черти! – крикнул Ковальский драгунам.

И они повернули.

Комендант приказал одному из солдат сесть в телегу, а сам взял его лошадь и поехал рядом с пленными, не переставая бормотать:

– Родственник – и так меня подвел!

Узники, хоть и озабоченные своей судьбой, не могли все же удержаться от смеха, и Володыевский наконец сказал:

– Утешьтесь, пане Ковальский, не такие, как вы, но даже и сам Хмельницкий не раз попадался ему на удочку. В этом отношении равных ему нет!

Ковальский ничего не ответил, он лишь поотстал немного от телеги, чтобы избежать насмешек. Впрочем, ему было стыдно и перед собственными солдатами, и он был так убит, что на него жаль было смотреть.

Между тем полковники говорили о Заглобе и его волшебном исчезновении.

– Странная вещь, право, – говорил Володыевский, – нет такого затруднительного положения, из которого этот человек не сумел бы выкарабкаться. Где нельзя взять силой и храбростью, он берет хитростью. Другие теряются, когда у них смерть висит над головою, а у него в это время голова работает, как никогда. В случае нужды, он храбр как Ахиллес, но предпочитает идти по стопам Улисса.

– Не хотел бы я его караулить, будь он даже закован в кандалы, – сказал Станкевич. – Было бы еще полбеды, если бы только удрал, но ведь он, кроме того, Ковальского на смех подымет.

– Еще бы, – сказал Володыевский, – он теперь до смерти не забудет Ковальского. А уж не дай Бог попасться ему на язык, острее языка нет, вероятно, во всей Речи Посполитой. При этом он обычно не щадит красок в своих повествованиях, и слушатели просто помирают со смеху.

– Но в случае нужды, вы говорите, он и саблей умеет работать? – спросил Станкевич.

– Как же! Ведь он на глазах всего войска зарубил Бурлая под Збаражем.

– Клянусь Богом, – воскликнул Станкевич, – я таких еще не видывал!

– Теперь он тоже оказал немалую услугу тем, что увез письмо князя; кто знает, что там было написано. Сомневаюсь, чтобы шведский комендант поверил нам, а не Ковальскому! Мы едем как пленные, а он командует конвоем. Но во всяком случае, там не будут знать, что с нами делать. И мы останемся живы, а это главное.

– Я ведь просто пошутил, чтобы еще более сконфузить Ковальского, – сказал Мирский. – Но нам нечего особенно радоваться, если даже пощадят нашу жизнь! Все складывается так ужасно, что лучше умереть. Зачем мне, старику, смотреть на все эти ужасы!

– Или мне, человеку, который помнит другие времена? – прибавил Станкевич.

– Вы не должны так говорить: милосердие Божье сильнее злобы людей; Господь может послать нам свою помощь, когда мы меньше всего ее ждем.

– Святая истина говорит вашими устами! – сказал Ян Скшетуский. – Конечно, нам, служившим под начальством князя Еремии, тяжело теперь жить, мы привыкли к победам. Но если Бог пошлет нам настоящего вождя, на которого можно было бы положиться, то мы еще послужим родине.

– Каждый из нас готов будет сражаться день и ночь! – воскликнул Володыевский.

– В том-то все несчастье! – сказал Мирский. – Каждый ходит во мраке и не знает, что делать. Меня так мучит то, что я не мог не бросить князю под ноги булаву и стал зачинщиком бунта. Когда я вспомню об этом, у меня остатки волос дыбом встают на голове. Но что же было делать ввиду явной измены? Счастлив тот, кому не пришлось искать в душе ответов на все эти страшные вопросы!

– Господи милосердный, пошли нам истинного вождя! – воскликнул Станкевич, подняв глаза к небу.

– Говорят, что воевода витебский честнейший человек, – заметил Станислав Скшетуский.

– Это верно, – ответил Мирский, – но он не гетман, и, пока ему король не пожалует этого титула, он может вести военные действия только на собственный страх. Я уверен, что он не перейдет ни к шведам, ни к кому бы то ни было!

– А Госевский, гетман польный, в плену у Радзивилла!

– Вот тоже прекрасный человек, – воскликнул Оскерко. – Когда я узнал об его аресте, то меня точно кольнуло какое-то недоброе предчувствие.

Пан Михал на минуту задумался, а потом стал рассказывать:

– Когда я после сражения под Берестечком удостоился чести быть приглашенным на обед нашим милостивым королем, я познакомился там с паном Чарнецким, в честь коего и устроено было торжество. Король, выпив слегка, стал обнимать Чарнецкого и наконец сказал: «Я уверен, что если даже все меня покинут, то и тогда ты останешься со мной!» Я собственными ушами слышал эти его пророческие слова. Чарнецкий от волнения почти не мог говорить и все повторял: «До последнего издыхания!» И король заплакал.

– Кто знает, не сбылись ли его предсказания? – вздохнув, сказал Мирский.

– Должно быть, нет человека во всей Речи Посполитой, который бы не произносил имени Чарнецкого!

– Говорят, что татары, которые сражаются вместе с Потоцким против Хмельницкого, так его любят, что без него не хотят никуда идти.

– Это верно, – подтвердил Оскерко. – Я слышал это еще в Кейданах – у князя; все мы тогда расхваливали Чарнецкого до небес, но князю, по-видимому, это не нравилось: он поморщился и наконец сказал: «Это королевский обозный, но с таким же успехом он мог бы быть у меня в Тыкоцине подстаростой».

– Должно быть, его зависть мучила!

– Известное дело, преступление не выносит света добродетели!

Так разговаривали друг с другом пленные; затем разговор их снова перешел на Заглобу. Володыевский уверял всех, что они могут быть уверены в его помоши: этот человек неспособен покинуть друзей в несчастии.

– Я уверен, – сказал он, – что он уехал в Упиту, найдет там моих людей, если только их не разбили или насильно не увели в Кейданы, возьмет их с собой и будет спешить к нам на помощь; вот разве только они не послушают, но этого я от них не ожидаю: в моем полку почти исключительно ляуданцы, а они меня любят.

– Но ведь это давние радзивилловские друзья, – заметил пан Мирский.

– Правда, но лишь только они узнают об измене гетмана, об аресте пана Госевского, Юдицкого и всех нас, то, наверное, переменят о нем свое мнение. Это все честная шляхта, а Заглоба передаст им все это так, как не сумеет никто другой.

– Ну а нам-то что?! – воскликнул Станислав Скшетуский. – Ведь мы тогда будем в Биржах.

– Ни в коем случае. Чтобы миновать Упиту, мы делаем крюк, а из Упиты туда прямая дорога. Если бы даже мы выехали двумя днями раньше, то и тогда они бы нас опередили. Теперь мы едем на Шавли и лишь оттуда свернем к Биржам, а надо вам знать, что оттуда в Биржи ближе, чем из Шавель.

– Конечно, ближе, – согласился Мирский, – и дорога лучше.

– Вот видите! А нам еще до Шавель далеко.

И действительно, только под вечер они увидели гору, известную под названием «Салтувес калнас», под которой расположены были Шавли. По дороге они заметили, что во всех деревнях и местечках чуялась какая-то тревога. По-видимому, известие о переходе гетмана на сторону шведов разнеслось по всей Жмуди… Кое-где расспрашивали солдат, правда ли, что край вскоре будет занят шведами? Местами им встречались массы крестьян, покидавших свои пепелища и уезжавших со своими женами и детьми в глушь лесов. У иных из них был очень воинственный и грозный вид, так как они принимали драгун за неприятелей. В шляхетских «застенках» прямо спрашивали, кто они и куда едут; а когда Ковальский вместо ответа кричал: «Давать дорогу», то не обходилось без криков и угроз, и лишь ружья, взятые наперевес, открывали дорогу.

Большая дорога, ведущая из Ковны на Шавли и Митаву, была запружена крестьянскими телегами и шляхетскими возами, в которых шляхта ехала семьями, желая скрыться от неприятеля в курляндских владениях. В самых Шавлях войска не было, но зато в них пленные полковники в первый раз увидели шведский отряд, из двадцати пяти рейтар, высланный на разведки. За ними бежали толпы евреев и мещан; с неменьшим любопытством осматривали их и полковники, особенно Володыевский, не видавший их ни разу в жизни; он смотрел на них так, как волк смотрит на стадо овец, и шевелил усиками.

Ковальский подъехал к шведскому офицеру, сказал, кто он, куда едет, кого везет, и просил соединиться с ним для безопасности. Но офицер ответил, что им велено разузнать о состоянии края, а следовательно, он не может терять времени и ехать назад; кроме того, он уверил Ковальского, что дорога совершенно безопасна, ибо всюду можно встретить небольшие отряды шведов, и что некоторые из них вызваны в Кейданы. Отдохнув до полуночи и покормив лошадей, Рох должен был без посторонней помощи отправиться дальше. Из Шавель он повернул на восток, через Югавишкели и Посволь, чтобы выбраться на проезжую дорогу, ведущую из Упиты в Поневеж.

– Если Заглоба придет нам на помощь, – сказал на рассвете Володыевский, – то, всего вернее, мы встретим его на этой дороге.

– Может быть, он где-нибудь нас уже поджидает, – заметил Станислав Скшетуский.

– И я так думал, пока не увидел шведов, – прибавил Станкевич, – но теперь ясно, что для нас спасения нет.

– На то он и Заглоба, чтобы обойти их или провести, и он это сделает.

– Но он не знает местности.

– Но ляуданцы знают, они по этой дороге возят в Ригу пеньку и деготь.

– Шведы, должно быть, уже заняли все местечки около Бирж.

– А какие прекрасные солдаты те, которых мы видели в Шавлях, нужно отдать им справедливость! – сказал маленький рыцарь. – Все как на подбор… А вы заметили, какие у них прекрасные лошади?

– Это очень сильные лошади, инфляндские, – прибавил Мирский. – Наши гусары и панцирные товарищи всегда покупают таких, наши очень мелки!

– Вы лучше скажите, что у них превосходная пехота, а конница совсем уж не так хороша, как кажется. Не раз, бывало, один полк нашей конницы разносил в пух и прах этих самых рейтар.

– Вы все уже имели с ними дело, – вздохнув, сказал Володыевский, – а я могу лишь слюнки глотать! Вы не поверите: когда я увидел их желтые, как лен, бороды, то у меня руки зачесались. Эх, и рада бы душа в рай, да грехи не пускают!

Полковники замолчали, но, видно, не один Володыевский питал такие дружеские чувства к шведам; вскоре до ушей пленных донесся разговор драгун…

– Видели вы этих нехристей? – говорил один из солдат. – А мы с ними не драться будем, а чистить у них лошадей!

– Чтоб их черт побрал! – проворчал другой.

– Тише ты, шведы научат тебя слушаться метлой по лбу!

– Или я их!

– Дурак ты! И те, что почище тебя, ничего не могли с ними поделать.

– Самых что ни на есть первейших рыцарей отвозим мы в пасть этим собакам. Будут над ними жидовские их морды издеваться.

– Без жида с этими чучелами и не разговоришься. Ведь и комендант в Шавлях должен был сейчас за жидом послать.

– Будь они прокляты!

Тут первый солдат, понизив голос, сказал:

– Говорят, все лучшие солдаты отказались идти с ними против своего короля.

– Вот, к примеру, венгерский полк! А теперь гетман пошел с своим войском на тех, что взбунтовались! Бог весть, чем это кончится. На сторону венгров перешла большая часть наших драгун, их, верно, всех расстреляют!

– Вот награда за верную службу!

– Стой! – вдруг раздался голос ехавшего впереди Роха.

– Чтоб тебе голову размозжило! – пробормотал один из солдат.

– Что там такое? – спрашивали драгуны друг друга.

– Стой! – повторил комендант.

Телега остановилась. Всадники задержали лошадей. Погода была великолепная. Солнце уже взошло и осветило вдали столб пыли, точно там шло стадо или войско.

Вскоре среди облаков пыли засверкало что-то блестящее, точно кто-нибудь сыпал искры, и чем ближе, тем этот свет полыхал все ярче и ярче.

– Копья блестят! – воскликнул Володыевский.

– Войско идет!

– Должно быть, какой-нибудь шведский отряд.

– У них ведь только пехота вооружена копьями. Это наша конница!

– Наши, наши! – закричали драгуны.

– Стройся! – послышался голос Ковальского.

Драгуны окружили пленных, у Володыевского загорелись глаза.

– Это мои ляуданцы с Заглобой! Не может быть иначе!

Уж не больше версты отделяло приближавшийся отряд от телеги, и расстояние это с каждой минутой все уменьшалось: отряд шел рысью. Наконец можно было ясно рассмотреть мчавшихся, точно в атаку, драгун, во главе какого-то великана с булавой в руке и под бунчуком. Володыевский, увидев его, воскликнул:

– Да это пан Заглоба! Клянусь Богом, Заглоба!

Лицо Яна Скшетуского прояснилось.

– Не кто другой, как он! – сказал он. – И под бунчуком! Он себя уж в гетманы пожаловал! Я бы его всюду узнал! Он таким родился, таким и умрет!

– Да продлит ему Господь здоровье и жизнь! – сказал Оскерко.

Затем стал кричать:

– Мосци-Ковальский! Смотрите, да ведь это ваш родственник едет.

Но пан Рох не слышал. Он отдавал приказания своим драгунам. И нужно ему отдать справедливость, что хотя у него была лишь горсть людей, а против него шел целый полк, он нисколько не растерялся. Построил своих солдат в два ряда перед телегой; приближавшийся отряд между тем раздвигался в стороны, по татарской манере, полумесяцем. Но отряд, очевидно, хотел сначала вступить в переговоры, так как издали там стали махать знаменем и кричать:

– Стой, стой!

– Рысью вперед! – крикнул Ковальский.

– Сдайся! – кричали с дороги.

– Огня! – скомандовал, вместо ответа, Ковальский.

Настала могильная тишина: ни один драгун не выстрелил.

Пан Рох на минуту опешил, а затем бросился, как бешеный, на своих солдат.

– Огня, чертовы дети! – крикнул он отчаянным голосом и одним ударом кулака свалил с лошади ближайшего солдата, а остальные рассыпались в разные стороны, как стая испуганных куропаток.

– Таких солдат я велел бы расстрелять! – пробормотал Мирский.

Между тем Ковальский, видя, что солдаты бросили его, повернул свою лошадь в сторону атакующих.

– Там мне смерть! – крикнул он и понесся к ним, как ураган.

Но не успел он проехать и половины расстояния, как навстречу раздался выстрел; лошадь Ковальского повалилась, придавив собой всадника.

В эту самую минуту какой-то солдат из полка Володыевского бросился вперед и схватил за шиворот офицера, пытавшегося подняться.

– Это Юзва Бутрым! – воскликнул Володыевский. – Юзва Безногий.

Пан Рох схватил Юзву за полу, и она осталась у него в руке; потом они стали бороться, как два коршуна, ибо оба обладали нечеловеческой силой.

У Бутрыма лопнуло стремя, и он свалился на землю, но не выпустил Ковальского, и оба сплелись в какую-то массу, катавшуюся по большой дороге.

К нему на помощь прибежали и другие. Ковальского сразу схватило рук двадцать, но он рвался и метался, как медведь в западне; он отшвыривал людей, как мячики, падал, вставал, но не сдавался. Он искал смерти, а между тем кругом раздавались десятки голосов: «Живым, живым его брать!»

Наконец он лишился сил и потерял сознание.

Заглоба уже взобрался на телегу и, обнимаясь со Скшетускими, Володыевским и Оскеркой, восклицал, запыхавшись:

– Ну что? Пригодился-таки Заглоба! Зададим мы теперь перцу Радзивиллу! Мы на свободе и у нас люди! Пойдем теперь разорять его имения. Ну что, удалась выдумка? Так или иначе, а я бы вас освободил. На Радзивилла, Панове, на Радзивилла! Вы еще не знаете всех его проделок.

Дальнейший разговор был прерван ляуданцами, которые бросились приветствовать своего полковника. Бутрымы, Госцевичи, Стакьяны, Домашевичи, Гаштофты толпились кругом телеги и кричали во все горло:

– Да здравствует наш полковник!

– Панове, – сказал маленький рыцарь, когда крики немного утихли, – товарищи дорогие, благодарю вас от всего сердца за ваше ко мне расположение. Тяжело отказывать в повиновении гетману и поднимать на него руку, но он изменник, и мы не можем поступить иначе. Не оставим же отчизны и нашего милостивого короля. Да здравствует король Ян Казимир!

– Да здравствует! – повторило триста голосов.

– Ну а теперь в имение Радзивилла почистить у него погреба! – кричал Заглоба.

– Лошадей нам! – скомандовал маленький рыцарь.

Солдаты бросились исполнить приказание. Между тем Заглоба обратился к Володыевскому:

– Пан Михал! Я командовал твоими людьми в твое отсутствие и признаюсь, что делал это с удовольствием, они храбрые солдаты, но теперь ты свободен, и я передаю власть в твои руки.

– Пусть примет над ними команду пан Мирский, он здесь старше всех нас! – сказал пан Михал.

– И не думаю, – возразил старый полковник, – зачем мне это?

– Ну так пан Станкевич.

– У меня есть свой полк, мне чужого не надо. Останьтесь вы на своем месте; к чему все эти церемонии? Вы знаете своих людей, они знают вас, и всем им будет гораздо приятнее оставаться с вами!

– Сделай так, Михал, как тебе советуют, – заметил Ян Скшетуский.

– Ну, пусть будет так, – сказал Володыевский и, взяв из рук Заглобы булаву, привел в порядок свой полк и тронулся с остальными товарищами в путь.

– Куда же мы едем? – спросил его Заглоба.

– Правду говоря, я и сам не знаю, не успел еще подумать.

– Надо посоветоваться и решить, что делать, – вмешался Мирский. – Только прежде позвольте выразить пану Заглобе нашу общую благодарность за спасение.

– А что? – ответил с гордостью Заглоба, поднимая вверх голову и покручивая усы. – Без меня вы попали бы в Биржи. Справедливость требует признать, что когда никто не может ничего придумать, то придумает Заглоба! Мы бывали и не в таких переделках. Помните, как я вас спас, когда мы с Еленой удирали от татар? – сказал он, обращаясь к маленькому рыцарю.

Пан Михал, правду говоря, мог ему ответить, что в тот раз было наоборот, но он промолчал и лишь шевельнул усиками… Старик продолжал:

– Мне благодарности не надо! Сегодня я услужил вам, завтра вы мне тем же ответите. Я так рад, что вижу вас на свободе, точно я одержал какую-нибудь большую победу. Оказывается, что у меня еще не устарели ни голова, ни руки.

– Значит, вы в Упиту отправились? – спросил его Володыевский.

– А куда же мне было ехать, уж не в Кейданы ли? Можете быть уверены, что я не жалел лошади, а славная была кляча! Вчера утром я был в Упите, в полдень мы уже отправились в Биржи по той дороге, где я думал вас встретить.

– И мои люди вам сразу поверили? – спросил Володыевский. – Ведь они вас не знали и видели вас у меня всего два-три раза.

– Ну с этим у меня не было больших затруднений; во-первых, я показал им ваш перстень, во-вторых, они уже знали об измене Радзивилла. Я застал там нарочных от людей полковника Мирского и Станкевича, которые звали общими силами соединиться против изменника-гетмана. Когда я им сказал, что вас везут в Биржи, то точно сунул палку в муравейник. Лошади были на пастбище, за ними сейчас же сбегали, и в полдень мы уже тронулись в путь. Вы видите, что я принял команду по праву?

– А откуда, отец, вы взяли бунчук? – спросил Ян Скшетуский. – Мы вас издали приняли за гетмана.

– А разве я плохо выглядел? Вы спрашиваете, откуда я взял бунчук? Вместе с депутациями от гетмана приехал полковник Щит с приказом ляуданцам отправляться в Кейданы, его, для пущей важности, снабдили бунчуком. Я велел его арестовать, а бунчук носить над собою, на случай встречи со шведами.

– Как вы все остроумно придумали! – воскликнул Оскерко.

– Как Соломон! – прибавил Станкевич.

Заглоба сиял от восторга.

– Ну теперь решим, что нам делать, – сказал он. – Если вы хотите послушать меня, то вот что я вам посоветую. С Радзивиллом, по-моему, нам связываться нечего, потому что мы, попросту говоря, окуни, а он щука! Для нас выгоднее поворачиваться хвостом, а не головою. От души желаю ему поскорее попасть к черту на рога! Кроме того, если бы мы попались к нему в лапы, то нам бы несдобровать. Прочтите, панове, письмо, которое Ковальский вез шведскому коменданту в Биржи, и вы узнаете воеводу виленского, если до сих пор его не знали.

Сказав это, он вынул из кармана письмо и подал его Мирскому.

– По-немецки или по-шведски? – спросил старый полковник. – Кто из вас может прочесть?

Оказалось, что лишь один Станислав Скшетуский знал немецкий язык, но мог читать только по-печатному.

– Ну так я расскажу вам содержание письма, – сказал Заглоба. – Пока в Упите солдаты послали за лошадьми, я велел привести за пейсы жида и заставил его прочесть письмо. Оказалось, что гетман велел биржанскому коменданту прежде всего отправить обратно конвой, а потом всех вас расстрелять, но так, чтобы об этом никто не знал.

Полковники даже руками всплеснули, а Мирский, покачав головою, сказал:

– Я ведь хорошо его знаю, и меня очень удивило, что он живыми везет нас в Биржи. Должно быть, у него были причины не казнить нас сейчас же.

– Он, верно, боялся возмущения?

– Может быть!

– Но что за мстительный человек, – сказал маленький рыцарь. – Я ведь недавно вместе с Гангофом спас ему жизнь!

– А я служу Радзивиллам тридцать пять лет, – сказал Станкевич.