Похождения Тома Сойера

– Ну, если ты приноровился, давай действовать живее.

Они начали действовать живее, пыхтя и обливаясь потом от усилий. Наконец Том крикнул:

– Падай! Падай! Что же ты не падаешь?

– Не хочу. Чего ты сам не падаешь? Тебе больше досталось.

– Это ничего не значит. Мне нельзя падать. В книжке этого нет. В книжке сказано: тогда ударом в спину он сразил бедного Гая Гисборна! Ты должен повернуться и подставить мне спину для удара.

Спорить против авторитетов не приходится – Джо повернулся, получил удар в спину и упал.

– А теперь, – сказал он, вставая, – давай я тебя убью. Так будет справедливо.

– Как же я могу? В книжке этого нет.

– Ну, так это подлость, и больше ничего.

– Вот что, Джо, ты можешь быть монахом Туком или Мачем, сыном мельника, и хватить меня дубиной; или, коли хочешь, вот что сделаем: я буду Ноттингэмским шерифом, а ты стань пока Робином Гудом и убей меня.

Это разрешило вопрос к общему удовольствию, и упомянутые действия были выполнены. Затем Том снова превратился в Робина Гуда и истек кровью, благодаря предательнице монахине, плохо перевязавшей его рану. Джо, изображавший целую шайку плачущих разбойников, горестно стащил его в лес, вложил лук в его слабеющие руки, и Том сказал:

– Где упадет эта стрела, там погребите бедного Робина Гуда, под зеленым деревом. – Затем он пустил стрелу, упал навзничь и совсем было умер, да попал в крапиву и вскочил, так как это оказалось чувствительным для мертвого тела.

Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли, сожалея, что разбойники перевелись, и недоумевая, чем современная цивилизация может возместить их утрату. Они говорили, что предпочли бы пробыть разбойниками в Шервудском лесу один год, чем президентами Соединенных Штатов всю свою жизнь.

Глава IX

Страхи и ужасы. – Появление призрака. – Индеец Джо.

Вечером, в половине десятого, Том и Сид по обыкновению отправились спать. Они прочли молитвы, и Сид вскоре заснул. Том не спал и ждал в лихорадочном нетерпении. Когда ему стало казаться, что близок рассвет, часы пробили десять! Просто беда. Нервное настроение побуждало его вертеться и ерзать, но он боялся разбудить Сида. Итак, он лежал смирно, уставившись в темноту. Царила какая-то зловещая тишина. Мало-помалу в тишине стали выделяться едва уловимые звуки. Тиканье часов сделалось явственно слышным. Старые балки начинали таинственно покряхтывать. Ступеньки на лестнице слабо заскрипели. Очевидно, духи пустились в свои похождения. Мерное глухое храпение доносилось из комнаты тетки Полли. А там раздалось несносное чириканье сверчка, которого никакая человеческая изобретательность не в силах угомонить. Зловещее постукивание жука-часовщика в стене, у изголовья кровати, заставило Тома вздрогнуть, – оно означало, что чьи-нибудь дни сочтены. Вдали завыла собака, нарушая ночную тишину, ей ответил еще более отдаленный вой. Том лежал неподвижно. Наконец он убедился, что время остановилось и началась вечность; несмотря на свое волнение, он начал дремать; часы пробили одиннадцать, но он уже не слыхал боя. Но вот раздалось, смешиваясь с его смутными грезами, самое меланхолическое мяуканье. Стук соседнего окна заставил его встрепенуться. Возглас: «Брысь, дьявол!» и звон пустой бутылки, разбившейся о дровяной сарай тетки Полли, окончательно разбудили его, и минуту спустя он уже оделся, вылез в окно и пробирался на четвереньках по крыше. Он осторожно мяукнул раза два, затем соскочил на крышу дровяного сарая, а с нее на землю. Гекльберри Финн был там со своей дохлой кошкой. Мальчики тронулись в путь и исчезли в темноте. Спустя полчаса они уже шли по высокой траве кладбища.

Это было кладбище старомодного западного типа. Оно находилось на холме, в полутора милях от деревни. Ветхая деревянная ограда вокруг него погнулась местами внутрь, местами наружу, но нигде не держалась прямо. Кладбище заросло травой и бурьяном. Все старые могилы осыпались. Ни одного надгробного камня не оставалось на месте; источенные червями кресты на могилах покосились, требуя опоры, но не находя ее. Когда-то на них были надписи: здесь покоится, и так далее, но теперь на большинстве из них нельзя было бы прочесть ничего даже при дневном свете.

Слабый ветерок стонал между деревьями, и Том испугался, не души ли это покойников жалуются, что их потревожили. Мальчики мало говорили, да и то чуть слышным шепотом, так как и время, и место, и окружающая торжественная тишина импонировали им. Они скоро нашли свежую насыпь, которую искали, и спрятались под тремя большими вязами, росшими группой в нескольких футах от могилы.

Они ждали молча в течение долгого, как им показалось, времени. Отдаленное угугуканье филина было единственным звуком, нарушавшим мертвую тишину. Тому стало невмочь. Он должен был заговорить. Итак, он сказал шепотом:

– Как ты думаешь, Гек, нравится мертвецам, что мы здесь?

Гекльберри шепнул в ответ:

– Почем я знаю. А страшновато здесь, – как по-твоему?

– Еще бы.

Наступила продолжительная пауза, в течение которой мальчики обдумывали про себя этот вопрос. Затем Том прошептал:

– Послушай, Гек, как по-твоему, слышит Госс Вильямс наш разговор?

– Разумеется, слышит. По крайней мере, дух его слышит.

Том, помолчав, прибавил:

– Лучше бы мне сказать мистер Вильямс. Но я не хотел его обидеть. Все называют его Госс.

– То-то вот, надо десять раз подумать, когда говоришь о покойнике, Том.

Эта укоризна снова положила конец разговору. Вдруг Том схватил товарища за руку.

– Ш-ш!

– Что такое, Том? – Мальчики невольно ухватились друг за друга, с сильно бьющимися сердцами.

– Ш-ш! Вот опять! Да неужто не слышишь?

– Я…

– Вот! Теперь слышишь?

– Господи, Том, это они идут! Они наверно. Что нам делать?

– Не знаю. Ты думаешь, они увидят нас?

– Ох, Том, они видят в темноте не хуже кошек. Лучше бы нам не приходить.

– Ну, не бойся. Я думаю, они не тронут нас. Что мы им сделали? А если будем сидеть смирно, может быть, и не заметят.

– Постараюсь, Том, но, Господи, я весь дрожу.

– Слушай!

Мальчики пригнули головы и слушали, чуть дыша. Глухие звуки голосов доносились с дальнего конца кладбища.

– Смотри, смотри! – шепнул Том. – Что это?

– Это чертов огонь. Ох, страшно, Том!

Какие-то темные фигуры приближались, размахивая старым жестяным фонарем, рассыпавшим по земле бесчисленные блестки света. Вдруг Гекльберри прошептал с ужасом:

– Это черти, наверное. Трое! Господи, пропали мы, Том! Можешь прочесть молитву?

– Попробую, только не бойся. Они не тронут нас. Отходя ко сну…

– Ш-ш!

– Что такое, Гек?

– Это люди! По крайней мере, один из них. Я слышу голос старого Меффа Поттера.

– Да ну!.. Ты уверен?

– Ручаюсь, он. Не шевелись, не ерзай. Он не так зорок, чтобы заметить нас. Пьян по обыкновению, старый хрыч!

– Ладно, я буду сидеть смирно. Ну вот, стали. Ищут чего-то. Заторопились. Опять стали. Опять заторопились. Спешат во всю мочь. Теперь взяли вправо. Слушай-ка, Гек, я узнаю и другой голос. Это индеец Джо.

– Он и есть – проклятый метис! Лучше бы повстречаться с чертом. Что им тут понадобилось?

Шепот прекратился, так как трое людей подошли к могиле и стояли теперь в нескольких шагах от убежища мальчиков.

– Здесь, – сказал третий голос, и обладатель его приподнял фонарь, осветивший лицо молодого доктора Робинзона.

Поттер и индеец Джо принесли с собой носилки, на которых лежала веревка и пара лопат. Они положили на землю свою ношу и принялись разрывать могилу. Доктор поставил фонарь в головах у нее и уселся под вязом. Он был так близко от мальчиков, что они могли бы дотронуться до него.

– Живее, ребята! – сказал он вполголоса. – Луна того и гляди выйдет.

Они что-то проворчали в ответ и продолжали рыть. В течение некоторого времени слышен был только шорох лопат, сбрасывавших землю и песок. Было очень томительно. Наконец лопата с глухим деревянным звуком ударилась о гроб, и спустя минуту люди вытащили его из могилы. Они сняли крышку своими заступами и грубо вывернули труп на землю. Луна выглянула из-за туч и осветила бледное лицо. Приготовили носилки, уложили на них тело, накрыли его одеялом и привязали веревкой. Поттер достал большой нож, отрезал болтавшийся конец веревки и сказал:

– Ну, косторез, проклятая работа готова, выкладывайте еще пять – или дело не выгорит.

– Правильно! – подтвердил индеец Джо.

– Послушайте, что это значит? – сказал доктор. – Вы потребовали плату вперед, и я заплатил вам.

– Да, вы и еще кое-что сделали, – сказал индеец Джо, подходя к доктору, который встал. – Пять лет тому назад вы меня выгнали из кухни вашего отца, когда я зашел однажды вечером и попросил чего-нибудь поесть. Вы сказали тогда, что я не с добром пришел, а когда я поклялся, что отплачу вам хотя бы через сто лет, ваш отец засадил меня в тюрьму, как бродягу. Вы думаете, я забыл это? Нет, во мне недаром индейская кровь. Теперь вы попались в мои лапы, и я с вами разделаюсь, будьте покойны.

Он грозил кулаком, поднося его к самому лицу доктора. Тот размахнулся и сбил с ног негодяя. Поттер выронил нож и крикнул:

– Не смей бить моего товарища!

Он схватился с доктором, и они стали бороться, напрягая все силы, топча траву, роя ногами землю. Индеец Джо, с горящими от бешенства глазами, вскочил, схватил нож Поттера и, подбираясь, как кошка, к дерущимся, выжидал удобной минуты. Доктор вырвался, схватил тяжелую доску с могилы Вильямса и ударом ее свалил Поттера; в ту же минуту метис кинулся и всадил нож по самую рукоятку в грудь молодого человека. Доктор упал, задев при падении Поттера и обливая его своей кровью, и в ту же минуту тучи окутали мраком ужасное зрелище, а перепуганные мальчики бросились бежать в темноте.

Когда месяц выглянул снова, индеец Джо стоял над двумя телами, рассматривая их. Доктор что-то пробормотал невнятно, раза два вздохнул и больше не шевелился. Метис процедил сквозь зубы:

– С тобой счеты кончены, будь ты проклят!

Затем он обобрал тело. После этого вложил нож в правую руку Поттера и уселся на гроб. Прошло несколько минут, Поттер зашевелился и застонал. Рука его стиснула нож; он поднял его, взглянул на него и выронил с испугом. Затем сел, оттолкнул труп, уставился на него, потом посмотрел вокруг мутным взглядом. Глаза его встретились с глазами Джо.

– Господи, что тут такое, Джо?

– Скверная штука, – ответил Джо, не двигаясь. – Зачем ты это сделал?

– Я! Никогда я этого не делал!

– Нет, братец, словами тут не отвертишься.

Поттер задрожал и побелел как полотно.

– Было бы мне остаться трезвым. Не годилось пить сегодня. Но у меня в голове шумит хуже еще, чем когда мы пришли сюда. Я совсем одурел, ничего не могу вспомнить. Скажи, Джо, по чести скажи, старина, – я это сделал? Я никогда не хотел этого; клянусь душой и честью, не хотел. Скажи мне, как это вышло, Джо?.. Ужас… Такой молодой, способный…

– Вы боролись, он хватил тебя доской; и ты растянулся; потом вскочил, шатаясь и спотыкаясь, схватил нож и всадил в него в ту самую минуту, когда он снова двинул тебя со всего размаху доской, затем ты упал и лежал все время, как чурбан.

– О, я не понимал, что делаю! Умереть мне на месте, если понимал! Все это от виски и от запальчивости, должно быть. Я и оружием-то никогда в жизни не пользовался, Джо. Драться дрался, но без оружия. Все это скажут. Джо, не рассказывай об этом! Обещай мне, что не расскажешь, Джо; будь добрым товарищем! Я всегда любил тебя, Джо, и заступался за тебя. Помнишь? Ты ведь не скажешь, не скажешь, Джо?

Бедняга бросился на колени перед хладнокровным убийцей, с мольбою сложив руки.

– Нет, ты всегда был хорош и добр ко мне, Мефф Поттер, и я отплачу тебе тем же. Верное слово.

– О, Джо, ты ангел! Я буду благословлять тебя по гроб жизни!..

И Поттер заплакал.

– Ну, ладно, довольно об этом. Теперь не время хныкать. Ты ступай той дорогой, а я этой. Улепетывай, да не оставляй за собой следов.

Поттер пустился бежать что есть силы. Метис постоял, глядя ему вслед. Он пробормотал:

– Если он так оглушен ударом и одурманен ромом, как можно подумать с виду, то не вспомнит о ноже, пока не убежит так далеко, что побоится вернуться. Цыплячье сердце!

Спустя три минуты только месяц смотрел на убитого человека, на завернутый в одеяло труп, на пустой гроб и разрытую могилу. Снова водворилась глубокая тишина.

Глава Х

Клятва. – Ужас влечет за собою раскаяние. – Душевная пытка.

Оба мальчика летели стремглав к деревне, онемев от ужаса. Время от времени они оглядывались, как будто опасаясь погони. Всякий пень, попадавшийся на дороге, казался им человеком и врагом, так что у них захватывало дух от испуга; а когда они добежали до первых коттеджей, лай потревоженных собак точно придал им крылья.

– Только бы добраться до старой кожевни, прежде чем выбьемся из сил! – прошептал Том, задыхаясь. – Мне не выдержать…

Гекльберри только пыхтел в ответ, и мальчики не спускали глаз с цели своих надежд, напрягая все силы, чтобы добежать до нее. Они упорно спешили к ней, и наконец, плечом к плечу, влетели в дверь и повалились на пол, обрадованные и обессиленные, под защитой темноты. Понемногу их пульс стал биться тише, и Том прошептал:

– Гекльберри, как ты думаешь, что из этого выйдет?

– Виселица, если доктор Робинзон умрет.

– Ты думаешь?

– Я уверен, Том.

Том подумал немного, потом сказал:

– А кто же расскажет? Мы?

– С какой стати нам рассказывать? Вдруг что-нибудь случится и индейца Джо не повесят? Ведь он не теперь, так после зарежет нас, – это так же верно, как то, что мы здесь лежим.

– Я и сам так думал, Гек.

– Если рассказывать, так пусть это делает Мефф Поттер, коли он так глуп. Его, пьяницы, хватит на это.

Том ничего не ответил, продолжая размышлять. Наконец он прошептал:

– Гек, Мефф Поттер ничего не знает. Как он может рассказать?

– По какой причине он не знает?

– А потому что удар оглушил его в ту самую минуту, когда индеец Джо сделал это. Что же ты думаешь, он видел что-нибудь? Думаешь, он знает что-нибудь?

– А ведь это верно, Том!

– И потом, видишь ли, может быть, этот удар совсем прикончил его!

– Ну, это навряд, Том. Он был пьян, я видел, да он и всегда таков. А я знаю, когда отец налижется, то бей ты его хоть церковью по башке, ему все нипочем. Наверно, и Мефф Поттер так. Совсем трезвого человека, пожалуй, такой удар уложил бы наповал.

Подумав еще немного, Том сказал:

– Гек, ты уверен, что можешь держать язык за зубами?

– Том, мы должны держать язык за зубами. Ты сам понимаешь. Этот чертов индеец не задумается утопить нас, как пару котят, если мы разболтаем, а его не повесят. Слушай, Том, мы должны дать клятву один другому, что будем держать язык за зубами.

– Согласен, Гек. Это самое лучшее. Возьмемся за руки и поклянемся, что мы…

– Э, нет, этого мало. Это годится для пустяков, для мелочей, особенно с девчонками, потому что они все равно тебя выдадут и проболтаются, когда разойдутся; но такую важную клятву надо написать. И притом кровью.

Том всей душой приветствовал эту мысль. Было глухо, темно, страшно; час, обстоятельства, обстановка гармонировали с таким делом. Он разыскал чистую сосновую щепку, освещенную луной, достал из кармана кусочек «красного киля»[1], уселся под лунным светом и с трудом вывел следующие строки, прикусывая кончик языка в начале строки и разжимая зубы, когда добирался до конца:

Том Сойер кленетца никогда слова непикнуть и лучче умереть коли рот раскрыть Гек Фин тоже и потписываем нашей кровью.

Гекльберри был в восторге от искусства Тома и его возвышенного стиля. Он немедленно достал из-за обшлага булавку и хотел уколоть себе руку, но Том сказал:

– Постой! Не делай этого. Булавка-то медная. На ней может быть ярь.

– Какая такая ярь?

– Яд. Вот какая. Попробуй проглотить хоть немножко – тогда узнаешь.

Том размотал нитку с одной из своих иголок, и каждый из мальчиков уколол себе палец и выдавил каплю крови.

После многих попыток Том вывел мизинцем свои инициалы. Затем он показал Гекльберри, как вывести «Г» и «Ф», и клятва была совершена. Они зарыли щепку у самой стены, с разными зловещими церемониями и заклинаниями, и после этого были уверены, что языки их скованы и ключи от оков заброшены.

Какая-то тень проскользнула в дыру на другом конце полуразвалившейся постройки, но они не заметили ее.

– Том, – прошептал Гекльберри, – это навсегда удержит нас от болтовни?

– Разумеется. Что бы ни случилось, мы должны молчать. Иначе умрем – сам знаешь.

– Да, должно быть, так.

Они продолжали шептаться некоторое время. Вдруг на улице раздался продолжительный, зловещий вой собаки, шагах в десяти от них. Мальчики ухватились друг за друга в ужасе.

– На кого из нас она? – насилу выговорил Гекльберри.

– Не знаю, погляди в щель. Живее!

– Ты погляди, Том!

– Не могу… не могу я, Гек!

– Пожалуйста, Том. Вот опять!

– О, слава тебе, Господи! – прошептал Том. – Я узнал голос. Это Булль Гарбисон[2].

– О, это хорошо, а я было до смерти перепугался, Том. Я бы побожился, что это бродячая собака.

Собака опять завыла. У мальчиков снова защемило сердце.

– Ох, нет! Это не Булль Гарбисон! – прошептал Гекльберри. – Посмотри, Том!

Том, дрожа от страха, послушался и приложил глаза к щели. Затем сказал едва слышным шепотом:

– О, Гек, это бродячая собака!

– Живо, Том, живо! На кого она воет?

– Да на обоих нас, Гек, – мы ведь совсем рядом.

– Ох, Том, видно, пропали мы с тобой. Мне-то сомневаться нечего, куда я попаду. Я был таким негодяем.

– Да, плохо наше дело! А все оттого, что прогуливаешь школу и делаешь как раз то, что старшие не велят делать. Я бы мог быть таким же хорошим, как Сид, если бы попытался, – да нет, где мне! Но если теперь удастся выкрутиться, обещаю зубрить вовсю в воскресной школе!

Том начал слегка всхлипывать.

– Ты себя считаешь дурным! – при этих словах Гекльберри тоже начал всхлипывать. – Да ведь ты просто пряник в сравнении со мной, Том Сойер! Ох, Господи, Господи, Господи, хотел бы я быть хоть наполовину таким.

Том встрепенулся и прошептал:

– Смотри, смотри, Гек! Она стоит к нам задом!

Гек посмотрел с радостью в сердце.

– Верно, так и есть! А раньше так же стояла?

– Ну да. Я так одурел, что не сообразил этого. Ну, это пустяки, ты знаешь. Только на кого же она воет?

Вой прекратился. Том прислушался.

– Ш-ш! Что это? – прошептал он.

– Это… это как будто свиньи хрюкают. Нет, это храпит кто-то, Том.

– Да? Но где же, Гек?

– Как будто на том конце. Похоже на то. Отец, бывало, ночевал здесь, вместе со свиньями. Когда он храпит, так стены трясутся. Да и вряд ли он когда-нибудь вернется в эту деревню.

Страсть к приключениям снова проснулась в душах мальчиков.

– Гек, пойдешь ты, если я пойду впереди?

– Не очень-то хочется, Том. Что если это индеец Джо!

Том струхнул было. Но искушение оказалось чересчур сильным, и мальчики решили попытаться, условившись удирать во все лопатки, если храп прекратится. Они стали подкрадываться на цыпочках один за другим. Когда они были в нескольких шагах от храпевшего, Том наступил на щепочку, которая переломилась с треском. Спавший простонал, пошевелился, и лицо его попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. Мальчики так и замерли на месте, когда он пошевелился, но теперь их страх прошел. Они на цыпочках выбрались из полуразвалившегося сарая и остановились неподалеку проститься. В ночной тишине снова послышался протяжный, зловещий вой. Они обернулись и увидели бродячую собаку, которая стояла в нескольких шагах от того места, где лежал Поттер, мордой к нему.

– Ох, Господи, это она ему! – воскликнули оба мальчика разом.

– Послушай, Том, говорят, бродячая собака выла перед домом Джона Миллера, в полночь, две недели тому назад; и в ту же ночь к нему залетел козодой, сел на перила и кричал; а ведь никто же в доме не умер.

– Да, я знаю. Ну что же, что не умер? Однако Трэси Миллер упала на плиту и страшно обожглась в следующую субботу.

– Да, но не умерла же! А теперь ей лучше.

– Ну, подождем – увидим. Нет, уж она пропала, как и Мефф Поттер. Это говорят негры, а им эти вещи известны, Гек.

Они простились и разошлись в раздумье.

Ночь была уже почти на исходе, когда Том снова прокрался в окно спальни. Он разделся как можно тише и улегся спать, радуясь, что никто не заметил его отлучки. Он не знал, что притворно храпевший Сид не спал уже целый час.

Когда Том проснулся, оказалось, что Сид уже оделся и ушел. Судя по свету, было уже поздно. Том смутился. Почему же его не разбудили, не теребили, заставляя встать, как это бывало обыкновенно?.. Эта мысль наполняла его дурными предчувствиями. В какие-нибудь пять минут он оделся и спустился с лестницы, чувствуя себя разбитым и сонным. Семья еще сидела за столом, но уже кончила завтракать. Он не услышал ни слова упрека, но все старались не смотреть на него, и за столом царила торжественная тишина, от которой замирало сердце виновного. Он сел и старался казаться веселым, но дело не пошло на лад. Он не добился ни улыбки, ни ответа, и наконец сам умолк и приуныл.

После завтрака тетка отвела его к себе, и Том почти просиял, в надежде, что отделается поркой, – да не тут-то было! Тетка плакала над ним, и спрашивала, как может он так огорчать ее старое сердце, а в заключение сказала, что он может продолжать свое, пока не погубит себя и не сведет ее седины с горя в могилу, потому что не стоит ей и пытаться исправить его. Это было хуже тысячи порок, и душа Тома заныла сильнее, чем тело. Он плакал, просил прощения, обещал непременно исправиться, и в конце концов получил отпущение, чувствуя, однако, что прощен лишь наполовину и что обещаниям его не слишком-то верят.

Он был так несчастен, что не подумал о мщении Сиду, так что последний напрасно спешил удрать в заднюю калитку. Уныло поплелся он в школу и выдержал порку, доставшуюся ему и Джо Гарперу за прогул накануне, с равнодушием человека, душа которого поглощена более серьезным горем и безучастна к пустякам. Потом он уселся на место, поставил локти на стол, подпер руками подбородок и уставился в стену с выражением застывшего страдания, которое достигло крайнего предела. Локоть его упирался во что-то твердое. Спустя некоторое время он медленно и с досадой убрал локоть и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Последовал глубокий, мучительный, громадный вздох, и сердце его разбилось. То была его медная кнопка от каминной решетки. Это была капля, переполнившая чашу!..

Глава XI

Появление на сцене Меффа Поттера. – Угрызения Тома.

Около полудня ужасная весть внезапно взбудоражила всю деревню. Хотя о телеграфе там еще и не мечтали, но известие распространилось из уст в уста, от группы к группе, из дома в дом, с почти телеграфическою быстротою. Разумеется, школьный учитель распустил ребят после обеда; деревня нашла бы странным, если бы он не сделал этого. Окровавленный нож был найден рядом с телом убитого, и кто-то признал в нем нож Меффа Поттера, – так рассказывали. Говорили также, что какой-то запоздалый обыватель застал Поттера у ручья, где он умывался около часа или двух ночи, и что Поттер тотчас же улизнул от него – обстоятельство подозрительное, в особенности мытье, не входившее в привычки Поттера. Рассказывали далее, что в поисках убийцы (публика живо находит улики и выносит приговоры) обшарили весь город, однако найти его не удалось. По всем направлениям была разослана конная погоня, и шериф не сомневался, что его арестуют сегодня же.

Вся деревня собралась на кладбище. Том забыл о своем горе и отправился туда же, хотя ему было бы тысячу раз приятнее пойти куда-нибудь в другое место, но какое-то роковое, неизъяснимое очарование влекло его туда. Придя на ужасное место, он протискался сквозь толпу и увидел мрачную картину. Ему казалось, что он был здесь Бог знает как давно. Кто-то ущипнул его за руку. Он оглянулся, и его взгляд встретился с глазами Гекльберри. Оба тотчас взглянули по сторонам, опасаясь, не заметил ли кто-нибудь, что они обменялись взглядами, но все были заняты разговорами и страшным зрелищем.

– Бедняги! – Такой молоденький! – А все-таки это урок осквернителям могил! – Если поймают Меффа Поттера, болтаться ему на виселице.

Такие замечания раздавались кругом, а священник заметил:

– Это суд Божий; рука Его ясна здесь.

Том содрогнулся с головы до ног: взгляд его упал на зловещую физиономию индейца Джо. В эту минуту толпа зашевелилась, заволновалась и послышались голоса: