Похождения Тома Сойера

– Гекльберри Финн, вот как? Имя, кажись, не такое, перед которым всегда отворяются двери! Ну, впустите его, ребята, посмотрим, что там за беда.

– Пожалуйста, никому не говорите, что это я вам сказал! – с этими словами Гек вошел в комнату. – Пожалуйста, не говорите, а то меня наверно убьют. Но вдова бывала добра ко мне, и я расскажу вам – расскажу, если вы обещаете никому не говорить, что это я сказал.

– Клянусь Георгом, он хочет рассказать что-то важное, иначе не поступал бы так! – воскликнул старик. – Ну, выкладывай, парень, никто из нас не расскажет.

Три минуты спустя старик и его сыновья, хорошо вооруженные, поднимались на холм и вступили на тропинку между кустами сумаха на цыпочках, держа оружие в руках. Гек не пошел за ними дальше. Он спрятался за огромным камнем и слушал. Последовало томительное, тоскливое ожидание. И вдруг раздались выстрелы и крик. Гек не стал дожидаться. Он вскочил и припустил вниз с холма, как только ноги несли.

Глава XXX

Отчет Валлийца. – Гек под огнем. – Новые вести и слухи. – Надежды и отчаяние.

Заря воскресного утра чуть занималась, когда Гек взобрался на холм и тихонько постучался в дверь старого Валлийца. Обитатели еще спали, но это был сон, как говорится, вполглаза, вследствие ночного волнения. Из окна послышался оклик.

– Кто там?

Робкий голос Гека ответил тихонько:

– Пожалуйста, впустите! Это только Гек Финн!

– Перед этим именем эта дверь готова отвориться и днем и ночью, паренек! Добро пожаловать!

Странные были эти слова для слуха мальчика, и самые приятные, какие он когда-либо слыхал. Он не помнил, чтобы заключительное приветствие когда-либо раньше произносилось в его адрес.

Дверь быстро отворилась и впустила его. Геку предложили сесть, а старик и его рослые сыновья живо оделись.

– Ну, голубчик, ты, я думаю, порядком голоден. Завтрак поспеет, как только солнце взойдет, – горячий завтрак, будь покоен. Я с ребятами ждал тебя вчера ночевать.

– Я до смерти перепугался, – сказал Гек, – и убежал. Убежал, когда вы начали стрелять, и мили три отмахал. А теперь пришел узнать, что там случилось; я так рано пришел потому, что боялся наткнуться на тех чертей, хотя бы и убитых.

– Да, бедняга, оно и по лицу видно, что ты беспокойную ночь провел – ну, да вон постель; отдохнешь, когда позавтракаешь. Нет, паренек, они не убиты, к сожалению. Видишь, мы знали, где их изловить, по твоему рассказу, подкрались на цыпочках шагов на пятнадцать – темно было между кустами, как в погребе. Только вдруг захотелось мне чихнуть. Надо же случиться такой подлости! Удерживался как мог, да ничего не поделаешь – не выдержал и чихнул. Шел я впереди, с пистолетом наготове, и когда чихнул, мошенники задали стрекача; я крикнул: «Пали, ребята!» – и сам выстрелил в ту сторону, где слышались шаги. Ребята тоже выстрелили. Но те давай Бог ноги, мошенники, а мы за ними по лесу. Я думаю, мы их и не ранили. Они отстреливались, но пули просвистели мимо, никого не задев. Когда их стало не слышно, мы прекратили погоню, вернулись домой, и я разбудил констеблей. Они собрали милицию, отрядили караул на берег, а как только рассветет, шериф устроит облаву в лесу. Мои ребята тоже пойдут. Ты бы нам описал этих мошенников – это здорово поможет. Правда, ты ведь не мог их разглядеть в темноте?

– О, нет, я разглядел еще в деревне и следил за ними.

– Отлично! Опиши же их, милый, опиши!

– Один из них глухонемой Испанец, что был здесь раза два, а другой оборванец, смотрит волком.

– Довольно, паренек, мы знаем этих людей. Я на днях встретил их в лесу за домом вдовы; они удрали, завидев меня. Ступайте, ребята, к шерифу, расскажите ему, а позавтракаете уже после.

Сыновья тотчас отправились. Когда они выходили из комнаты, Гек вскочил и крикнул:

– Только, пожалуйста, не говорите никому, что это я вас надоумил! Пожалуйста!

– Хорошо, если ты так хочешь, Гек; но тебя только похвалят за такой поступок.

– Ох, нет, нет! Прошу вас, не говорите.

Когда молодцы ушли, старик сказал:

– Они никому не скажут, и я не скажу. Но почему ты не хочешь, чтобы об этом узнали?

Гек, не пускаясь в долгие объяснения, сказал, что ему уже многое известно об одном из этих людей и ни за что на свете не хочется, чтобы тот узнал, что ему что-нибудь известно, а то он непременно убьет его.

Старик еще раз обещал хранить тайну и прибавил:

– Почему же тебе вздумалось следить за этими молодцами, парень? Разве у них был вид подозрительный?

Гек молчал, придумывая осторожный ответ, потом сказал:

– Видите ли, я ведь пропащий малый, по крайней мере, все это говорят, да и мне самому сдается; и долго иной раз не сплю, думаю об этом и гадаю, как бы выбраться на хорошую дорогу. Так и в эту ночь было. Я не мог заснуть и бродил по улицам, думая об этом; забрел к старому кирпичному складу, что за «Таверной Трезвости», и присел у стены, чтобы еще подумать хорошенько. Вот вижу, идут мимо меня эти два молодца и что-то тащат под мышкой, наверное, думаю, краденое. Один курил, а другому тоже захотелось; вот они остановилсь прямо против меня, сигары вспыхнули и осветили их лица, и я увидел, что тот, который больше, глухонемой Испанец; я узнал его по седым бакенбардам и пластырю над глазом; другой же был угрюмый черт в лохмотьях.

– Неужели ты и лохмотья рассмотрел при свете сигары?

Гек на минуту смутился. Потом сказал:

– Не знаю, кажется, да.

– Потом они двинулись дальше, а ты?..

– Пошел за ними – да. Так и было. Я хотел посмотреть, что они затеяли, – они так крались. Я шел за ними до самого дома вдовы, тут остановился и услышал, как оборванец просил за вдову, а Испанец клялся, что испортит ей лицо, как я рассказывал вам и вашим…

– Как?.. Глухонемой говорил все это?

Гек всячески старался, чтобы у старика не могло явиться и тени подозрения насчет того, кто этот Испанец, но язык, видно, решился втянуть его в беду, несмотря на все усилия. Он попробовал вывернуться, но старик не спускал с него глаз, и он только завирался все больше и больше. Наконец Валлиец сказал:

– Паренек, не бойся меня, я ни за что на свете не трону волоска на твоей голове. Нет, я заступлюсь за тебя, – заступлюсь за тебя. Этот Испанец не глухонемой; ты проговорился нечаянно; теперь уж ничего не поделаешь. Ты что-нибудь знаешь об этом Испанце, чего не хочешь говорить. Доверься мне и расскажи, что знаешь, и положись на меня – я тебя не выдам!

Гек с минуту смотрел в честные глаза старика, потом нагнулся к его уху и шепнул:

– Это не Испанец, это индеец Джо!

Старик чуть со стула не свалился. Спустя минуту он сказал:

– Теперь все ясно. Когда ты толковал о надрезанных ушах и вырезанных ноздрях, я думал, признаться, что это твои прикрасы, потому что белые люди так не мстят. Но индеец! Это совсем другое дело.

За завтраком разговор продолжался, и старик рассказал между прочим, что, прежде чем ложиться спать, он взял фонарь и осмотрел вместе с сыновьями двор и местность по соседству, нет ли где следов крови. Но крови не заметили, а нашли большую связку…

– Чего?

Если бы слова были молниями, они не могли бы вылететь с большей быстротой и внезапностью из побелевших губ Гека. Глаза его расширились, и, затаив дыхание, он ждал ответа. Старик тоже остолбенел и смотрел на него, вытаращив глаза – три секунды – пять секунд – десять секунд – затем ответил:

– Разных воровских инструментов… Но что это с тобой?

Гек почти упал на свое место, глубоко вздыхая и чувствуя бесконечную признательность. Валлиец посмотрел на него серьезно, с любопытством, потом сказал:

– Да, воровских инструментов. Тебя это, кажется, очень обрадовало. Но что ж ты так встревожился? Что ж бы мы могли найти, по-твоему?

Гек опять попал впросак; пытливый взгляд был устремлен на него, и он дорого бы дал за подходящий ответ. Но ничего не приходило в голову, а пытливый взгляд буравил его все глубже и глубже. Ему подвернулся бессмысленный ответ, разбирать было некогда, и он ляпнул наудачу, слабым голосом:

– Может быть, учебники воскресной школы?

Бедный Гек был чересчур расстроен, чтобы улыбнуться, но старик так и затрясся от веселого и громкого хохота и сказал в заключение, что такой смех чистые деньги, потому что действует лучше всякого лекарства. Затем он прибавил:

– Бедняга, ты совсем бледный и измученный, никуда не годишься. Не мудрено, что ты маленько с толку сбился и завираешься. Ну, да это пройдет. Ложись-ка да отдохни, и встанешь, как встрепанный.

Геку досадно было думать, что он так опростоволосился и проявил такое подозрительное волнение, так как он оставил мысль о том, что вещи, захваченные мошенниками из таверны, были сокровищем, когда подслушал их разговор перед домом вдовы. Но все-таки он думал, что это не сокровище, а наверное не знал; так что сообщение о найденной связке захватило его врасплох и лишило самообладания. Вообще же он был доволен этим маленьким эпизодом, так как теперь уже наверное знал, что эта пачка была не та, и душа его вполне и совершенно успокоилась. По-видимому, значит, все шло хорошо. Сокровище до сих пор остается в номере втором; людей этих поймают и засадят сегодня же, а ночью они с Томом заберут золото без всякой помехи.

Едва успели позавтракать, как раздался стук в дверь. Гек поспешил спрятаться, так как не хотел, чтобы могли заподозрить хоть отдаленную связь его с этим происшествием. Валлиец впустил нескольких дам и джентльменов, в том числе вдову Дуглас, и заметил, что толпы граждан взбирались на холм посмотреть место происшествия. Стало быть, весть уже распространилась.

Валлиец должен был рассказать ночную историю своим посетителям. Вдова стала выражать свою благодарность за спасение.

– Ни слова об этом, сударыня. Есть другое лицо, которому вы больше обязаны, чем мне и моим сыновьям, но оно не разрешило мне назвать его имя. Не будь его, и нас бы там не было.

Разумеется, это вызвало любопытство, заставило почти забыть о самом происшествии, но Валлиец предоставил ему грызть присутствующих, а затем и весь поселок, наотрез отказавшись выдать тайну. Когда все было узнано, вдова Дуглас сказала:

– Я читала в постели и заснула над книгой так крепко, что ничего не слышала. Почему вы не вошли и не разбудили меня?

– Мы решили, что в этом нет надобности. Нельзя было ожидать, что эти молодцы вернутся, да и инструментов у них не осталось, – какой же был смысл будить вас и пугать до смерти. Мои три негра сторожили ваш дом до утра. Потом вернулись домой.

Заходили новые посетители, так что историю пришлось рассказывать и пересказывать в течение двух часов.

Во время вакаций не было занятий в воскресной школе, но в церковь все сошлись рано в это воскресенье. Толковали о сенсационном событии. По слухам, еще не удалось напасть на след мошенников.

По окончании проповеди супруга судьи Татчера протискалась к мистрис Гарпер, двигавшейся с толпою по проходу, и спросила:

– Неужто моя Бекки до сих пор не проснулась? Я, впрочем, так и думала, что она устанет.

– Ваша Бекки?

– Да (с недоумевающим взглядом). Ведь она у вас ночевала сегодня?

– И не думала.

Мистрис Татчер побледнела и опустилась на скамью как раз в ту минуту, когда тетка Полли, весело болтая с какой-то приятельницей, подошла к ней. Тетка Полли сказала:

– Доброго утра, мистрис Татчер. Доброго утра, мистрис Гарпер. Запропастился куда-то мой мальчишка. Должно быть, Том ночевал у которой-нибудь из вас и побоялся прийти в церковь. Задам я ему.

Мистрис Татчер слабо покачала головой и побледнела еще сильнее.

– Он не заходил к нам, – сказала мистрис Гарпер, тоже начиная беспокоиться. Тетка Полли заметно встревожилась.

– Джо Гарпер, видел ты Тома сегодня утром?

– Нет.

– Когда ты видел его в последний раз?

Джо попытался вспомнить, но не мог ответить с уверенностью. Выходившие из церкви стали останавливаться. Пробежал шепот, тайная тревога сообщилась всем. Принялись расспрашивать детей и молодых учителей. Оказалось, что никто не заметил, были ли Том и Бекки на пароме, когда возвращались домой; было уже темно; никому и в голову не пришло, что они могут отсутствовать. Наконец какой-то молодой человек брякнул, что они, как видно, остались в пещере. Мистрис Татчер упала в обморок; тетка Полли залилась слезами и стала ломать руки.

Тревога передавалась из уст в уста, из группы в группу, из улицы в улицу, и через несколько минут колокол бешено звонил и деревня оказалась вся на ногах. Происшествие на Кардижском холме отошло на задний план, разбойники были забыты; седлались лошади, снаряжались лодки, паром готовился к отплытию, и не прошло получаса с обнародования страшной вести, как двести человек спешили к пещере сухим путем и водою.

Весь день поселок казался пустым и вымершим. Женщины навещали мистрис Татчер и тетку Полли и пытались утешить их. Они плакали вместе с ними, и это было лучше всяких слов.

Всю томительную ночь напролет в деревне ждали известий, но когда наконец забрезжило утро, пришло только требование: «Пришлите еще свечей и съестного». Мистрис Татчер почти помешалась, тетка Полли тоже. Судья Татчер присылал из пещеры обнадеживающие вести, но они не внушали бодрости.

Старик Валлиец вернулся утром, закапанный салом, перепачканный глиной и почти выбившись из сил. Он нашел Гека все еще в постели и в горячечном бреду. Врачи были в пещере, и за больным ухаживала вдова Дуглас. Она говорила, что сделает для него все, что может, потому что хорош ли он, плох или так себе, он во всяком случае Божье созданье, а никаким Божьим созданием не следует пренебрегать. Валлиец сказал, что в Геке есть кое-что хорошее, а вдова ответила:

– Не сомневайтесь в этом. Это печать Божия. Он никогда не снимает ее. Никогда. Налагает ее на каждое создание, выходящее из Его рук.

Задолго до полудня группы усталых людей начали возвращаться в деревню, но более крепкие из жителей продолжали поиски. Узнано было только, что пещеру обыскали далеко за пределами известной части, что осмотрели каждый уголок, каждую трещину, что если бы кто-нибудь блуждал в этой части пещеры, он не мог бы не заметить огней, мелькавших по переходам, не мог бы не услышать криков и пистолетных выстрелов, отголоски которых далеко разносились по угрюмым галереям.

В одном месте, далеко от района, обыкновенно посещаемого туристами, были найдены написанные свечной копотью на стене имена «Бекки» и «Том», тут же валялась засаленная ленточка. Мистрис Татчер узнала ленточку и рыдала над ней. Она говорила, что это последнее, что ей осталось на земле от ее ребенка, и что эта ленточка для нее дороже всего остального, потому что она дольше всего была при девочке, пока та еще оставалась в живых. Рассказывали, что иногда ищущие замечали вдали свет, и тогда радостный крик оглашал своды, люди со всех сторон спешили на шум. Но всякий раз наступало горькое разочарование: детей не оказывалось, это была свеча кого-нибудь из ищущих.

Тоскливо сменились три ужасных дня и ночи, и безнадежное уныние овладело деревней. Все как-то потеряли интерес к чему бы то ни было. Даже случайное открытие тайного склада водки у хозяина «Таверны Трезвости» почти не тронуло публику, при всей поразительности этого факта. В один из светлых промежутков Гек уловил какой-то разговор о таверне и наконец спросил, смутно опасаясь чего-то скверного, не было ли что-нибудь найдено в «Таверне Трезвости» за время его болезни.

– Да, – сказала вдова.

Гек приподнялся на постели и дико уставился на вдову.

– Что?.. Что найдено?

– Водка! Таверну закрыли за это. Ляг, дитя, как ты меня напугал!

– Скажите мне только одно, только одно, пожалуйста! Это Том Сойер нашел?

– Полно, полно, дитя, полно! Я же сказала, что тебе не следует говорить. Ты очень, очень болен!

Значит, ничего, кроме водки, не нашли; кабы нашли золото, так тут бы гвалт поднялся. А сокровище-то пропало – пропало навсегда. Только чего же она плачет? Странно, что она плачет.

Эти мысли смутно проносились в голове Гека и так утомили его, что он заснул. Вдова же думала:

– Ну вот, заснул, бедняжка. Том Сойер нашел! Ах, если бы кто-нибудь нашел Тома Сойера. Да уж мало у кого осталось надежды да и силы, чтобы продолжать поиски.

Глава XXXI

Экспедиция для исследования пещеры. – Неприятное начало. – Заблудились в пещере. – В потемках. – Последние надежды.

Вернемся к участию Тома и Бекки в пикнике. Они бродили вместе с остальными по мрачным коридорам, посещали знакомые достопримечательности пещеры, окрещенные чересчур пышными названиями, вроде «Салон», «Собор», «Дворец Аладдина» и так далее. Началась беготня и игра в прятки, и Бекки с Томом принимали в ней ревностное участие, пока забава не надоела; затем они спустились вниз по извилистому коридору, поднимая свечи повыше и читая беспорядочно напачканные (свечным нагаром) имена, даты, адреса и изречения, которыми были украшены стены. Продолжая идти и разговаривать, они незаметно забрались в такую часть пещеры, где надписей на стенах не было. Они написали свои имена под нависшей скалой и пошли дальше. Вскоре пришли к такому месту, где струйка воды, падая на плиту и оставляя известковый осадок, образовала кружевную узорчатую Ниагару из блестящего и неразрушенного камня. Том просунул туда свое маленькое тело, чтоб осветить ее для удовольствия Бекки. Оказалось, что она заслоняла род естественной лестницы, спускавшейся между двумя тесными стенами, и у него разом пробудилась жажда открытий. Бекки откликнулась на его призыв, они сделали значок свечным нагаром, чтоб не заплутаться, и отправились на поиски. Они спускались по извилистому коридору глубоко в таинственные недра пещеры, сделали еще значок и свернули в боковую галерею в поисках чего-нибудь нового, о чем бы можно было рассказать наверху. В одном месте они нашли обширную пещеру, со сводов которой свешивалось множество блестящих сталактитов, длиной и толщиной в человеческую ногу; они обошли ее, удивляясь и восторгаясь, и вступили в один из многочисленных переходов, примыкавших к ней. Он скоро привел их к волшебному источнику, бассейн которого был окружен узором из сверкающих кристаллов; он находился посреди пещеры, своды которой поддерживались фантастическими колоннами, образовавшимися вследствие соединения огромных сталактитов со сталагмитами – результат непрерывного просачивания вод в течение ряда веков. Под сводами висели массы летучих мышей, сбившихся тысячами в огромные клубки; свет разбудил этих тварей, и они заметались с визгом, бешено кидаясь на свечи. Том знал их привычки и опасность, которую они представляли. Он схватил Бекки за руку и втолкнул ее в первый попавшийся проход, и вовремя, так как летучая мышь погасила ее свечку своим крылом. Мыши преследовали детей некоторое время, но беглецы сворачивали в каждый новый проход, и таким образом скоро отделались от опасной погони. Вскоре Том нашел подземное озеро, которое простирало тусклые воды куда-то далеко, теряясь во мгле. Он хотел исследовать его берега, но решил сначала посидеть и отдохнуть. Только теперь глубокая тишина подземелья наложила свою липкую руку на детские души. Бекки сказала:

– Я не заметила, но, кажется, мы давно уже не слышим остальных.

– Как же, Бекки, мы ведь глубоко под ними и далеко – не знаю, к северу, или к югу, или к востоку, или в какую-нибудь другую сторону. Мы не можем их слышать здесь.

Бекки стало жутко.

– Мы, должно быть, уже долго здесь, Том. Я думаю, что лучше нам вернуться.

– Да, пожалуй, лучше. Кажется, лучше.

– А ты найдешь дорогу, Том? Я совсем запуталась.

– Я думаю, что найду, но там летучие мыши. Если они потушат обе свечи, то будет ужасная штука. Лучше поищем другую дорогу, чтобы не встретиться с ними.

– Хорошо, но я надеюсь, что мы не заблудимся. Это было бы так ужасно!

Девочка содрогнулась при мысли о возможности такого исхода.

Они пошли по какому-то коридору и долго шли молча, осматривая каждый новый проход, не встретится ли что-нибудь знакомое; но все было новое. Всякий раз, как Том делал осмотр, Бекки заглядывала ему в лицо в надежде заметить что-нибудь ободряющее, а он говорил притворно веселым тоном:

– О, все идет хорошо. Это не тот, но мы найдем, который нужно.

Но с каждой неудачей его уверенность слабела, и, наконец, он стал наугад сворачивать в каждый проход в отчаянной надежде, что попадет таким способом на верную дорогу. Он по-прежнему уверял, что «все идет хорошо», но такой свинцовый страх давил ему сердце, что эти слова звучали совсем иначе, как будто он говорил: «Все пропало!» Бекки прижималась к нему в мучительном страхе и всеми силами удерживала слезы, которые просились на глаза. Наконец она сказала:

– О, Том, не будем бояться летучих мышей; пойдем назад! Мне кажется, мы все больше и больше сбиваемся.

Том остановился.

– Слушай! – сказал он.

Глубокое молчание; такое глубокое, что даже их дыхание было явственно слышно. Том крикнул. Крик повторился в пустых переходах бесчисленными отголосками и замер вдали, в слабых звуках, похожих на насмешливый хохот.

– О, не кричи больше, Том, это слишком страшно, – сказала Бекки.

– Страшно, но лучше кричать, Бекки; они могут услышать нас. – И он крикнул снова.

Это «могут» было еще страшнее зловещего хохота; оно означало сознание в утрате надежды. Дети стояли и прислушивались, но ответа не было. Том повернул назад и пошел скорее. Вскоре нерешительность в его движениях открыла Бекки новый ужасный факт: он не мог найти обратной дороги.

– О, Том, ты не ставил никаких знаков!

– Бекки, я был так глуп, так глуп! Я и не подумал, что мы, может быть, вернемся назад! Нет, я не могу найти дороги! Все перепуталось.

– Том, Том, мы пропали! Мы пропали! Мы никогда, никогда не выйдем из этого ужасного места! О, зачем мы ушли от остальных?

Она бросилась на землю и разразилась такими отчаянными рыданиями, что Том ужаснулся при мысли, что она может умереть или сойти с ума. Он сел возле нее, обвил ее руками; она прижалась лицом к его груди, цеплялась за него, изливала свой страх, свои бесплодные сожаления, а дальнее эхо превращало все это в насмешливый хохот. Том умолял ее не падать духом, а она отвечала, что больше не может. Тогда он начал ругать, обвинять себя в том, что довел ее до такого отчаянного положения; это подействовало лучше. Она сказала, что постарается не падать духом, пойдет за ним всюду, куда он поведет, только пусть он больше не говорит так. Он не больше виноват, чем она сама.

Они двинулись опять, бесцельно, наудачу. Им оставалось только двигаться, идти. Вскоре надежда снова как будто несколько ожила – не потому, что для этого имелись какие-либо основания, а просто потому, что ей свойственно оживать, если источник ее еще не иссяк под влиянием возраста и знакомства с неудачами.

Немного погодя Том взял у Бекки свечку и задул ее. Эта экономия имела большое значение. Слов не требовалось. Бекки поняла, и надежда ее снова угасла. Она знала, что у Тома есть в запасе свеча и три или четыре огарка – и все-таки он должен был беречь этот запас. Мало-помалу усталость начинала предъявлять свои права; дети пытались не обращать на нее внимания, так как ужасно было думать, что они будут сидеть, когда время так дорого; двигаться в каком-нибудь направлении, в каком бы то ни было направлении значило, по крайней мере, чего-то добиваться и могло принести результат, но сидеть на месте значило призывать смерть и ускорять ей путь.

Наконец слабые ножки Бекки отказались нести ее дальше. Она опустилась на землю. Том сел рядом с ней, и они стали толковать о доме, о друзьях, о домашних постелях, а главное, о дневном свете! Бекки плакала, и Том придумывал, чем бы утешить ее, но все его утешения были явно несостоятельны и звучали точно насмешка. Усталость до того одолела Бекки, что она задремала. Том был рад этому. Он сидел, глядя на ее осунувшееся личико, и видел, как оно прояснялось и возвращалось к естественному выражению под влиянием приятных сновидений; постепенно на лице заиграла улыбка и уже не сходила с него. Это кроткое личико навевало целительный мир и на его душу; мысли его унеслись к прошлым временам и полузабытым воспоминаниям. Пока он предавался этим думам, Бекки проснулась с веселым смешком, но он замер на ее устах, и за ним последовал стон.

– О, как могла я уснуть! Лучше бы мне никогда, никогда не просыпаться! Нет, нет, не буду, Том! Не смотри так! Я никогда больше не скажу этого.

– Я рад, что ты заснула, Бекки; теперь ты отдохнула, и мы наверное найдем дорогу.

– Мы попытаемся, Том… Но какую чудесную страну я видела во сне. Я думаю, мы попадем в нее.

– Может быть, да; может быть, нет. Смелее, Бекки, и попытаем счастья.

Они встали и пошли бродить, рука об руку и не питая больше надежды. Они пытались сообразить, сколько времени уже находятся в подземелье, но им казалось, что прошли уже дни и недели, а между тем этого не могло быть, так как свечи у них еще не вышли.