Сердце Мира

Генри Райдер Хаггард

Сердце Мира

* * *

I. Дон Игнасио

Обстоятельства, при которых были написаны настоящие строки, достаточно любопытны и заслуживают повествования. Несколько лет тому назад один англичанин, которого мы назовем Джонсом, хотя он звался иначе, был управляющим одного рудника недалеко от реки Усумасинты, верховья которой отделяют мексиканский штат Чьяпас от Гватемальской республики.

И в настоящее время жизнь на чьяпасских рудниках, несмотря на некоторые улучшения, не может соответствовать европейским идеалам благополучия. Начать с того, что работа здесь отчаянно тяжелая, и хотя климат в горах довольно здоровый, в долинах свирепствуют смертельные лихорадки. Охоты не существует из-за необычайной густоты лесов; притом, если даже проникнуть в чащу, то мириады ядовитых насекомых, кишащих там, делают это занятие совершенно невозможным.

Общество, как его принято понимать в европейском смысле, также блещет своим отсутствием, и даже если кто-либо женится, то он не решается привезти сюда свою жену по незаселенным областям, через пропасти и реки без мостов, по лесным тропинкам вместо дорог; от всех этих препятствий содрогнется душа даже смелого путешественника.

Когда мистер Джонс прожил с год на руднике Ла-Консепсион, то сознание своего одиночества овладело им с необыкновенной силой. Он не мог больше довольствоваться обществом американского конторщика и индейцев-рабочих. В первые месяцы своего приезда он пытался завязать знакомства с владельцами соседних fincas, или ферм, но сам не замедлил от этого отказаться, так как эти люди представляли собой отбросы низших классов, прожигавшие свою жизнь в самой порочной обстановке.

Поставленный в подобное положение, Джонс прибег к умственным развлечениям и посвятил весь свой досуг собиранию древних редкостей и изучению многочисленных раскинутых по соседству развалин городов и храмов древних ацтеков. Чем дольше он занимался этим делом, тем больше оно его увлекало. Поэтому, когда он услышал, что по ту сторону гор живет на собственной асиенде один индеец по имени дон Игнасио, который больше, чем кто-либо во всей Мексике, знает про историю и святыни прежних жителей, он решил при первой возможности к нему поехать.

Дон Игнасио пользовался прекрасной репутацией, и Джонс уже давно охотно познакомился бы с ним, но его останавливала дальность пути. Это препятствие было устранено предложением одного индейца показать кратчайший путь по горной тропинке, требовавший всего трех часов езды верхом, вместо десяти часов по основной дороге, шедшей стороной. В одну из суббот Джонс пустился в путь, предварительно известив дона Игнасио о своем визите и получив от него приглашение приехать на асиенду, «где всякий англичанин всегда желанный гость».

Приближаясь к асиенде, он с удивлением увидел большое белое каменное здание в полумавританском стиле, с башнями над воротами, сделанными со всех четырех сторон, и большим куполом, возвышавшимся посредине плоской крыши. Проехав по окружавшим это здание прекрасно возделанным хлебным полям и плантациям кофе и какао, Джонс въехал по опущенному подъемному мосту во внутренний двор, посередине которого несколько высоких деревьев раскидывали приятную тень над широким колодцем. Его встретил индеец, очевидно его поджидавший, и, приняв лошадь, сказал, что сеньор Игнасио теперь в домовой часовне у вечерни вместе со всеми жителями, но что служба скоро кончится. Джонс сам направился туда, и как только его глаза привыкли к царившему в часовне полумраку, невольно залюбовался ее незаурядной красотой, ее архитектурой и живописью.

Молящихся было около трехсот, исключительно индейцев, работавших на плантациях; они так были сосредоточены, что появление незнакомца осталось для них незамеченным. Больше всего, однако, его поразила большая плита из белого мрамора, вделанная в стену над алтарем, на которой большими буквами была высечена испанская надпись:

«Посвящается Игнасио, индейцем, памяти его самого любимого друга, Джеймса Стрикленда, англичанина, и Майи, Царицы Сердца, его жены, которую он впервые увидел на этом месте. Странник, помолись о них».

Пока Джонс размышлял, кто бы могли быть Джеймс Стрикленд и Майя, Царица Сердца, и не нынешний ли хозяин асиенды соорудил эту плиту, священник отпустил всем собравшимся грехи, и прихожане стали выходить из церкви. Первым вышел старый индеец, которого Джонс признал за Игнасио. Ему было лет шестьдесят, но на вид можно было дать больше, – так много следов оставили на нем испытанные горести и лишения. Он был высокого роста и держался с редким достоинством. Его одежда европейского покроя отличалась простотой, и на ней не было ни одного серебряного украшения в виде пуговиц или пряжек, до которых так охочи все мексиканцы; на голове была мягкая шляпа-панама. Поражало только одно лицо, дышавшее чистотой всей проведенной жизни; черты лица были тонкие, черные глаза – мягкие и внушавшие полное доверие. Он остановился на паперти, опираясь на толстую палку, пропуская мимо себя всех остальных молящихся. Все ему приветливо кланялись, а некоторые, в особенности дети, с почтительной лаской целовали тонкую руку старого индейца, которого при своих пожеланиях ему спокойной ночи все они называли «отцом». Джонса крайне поразило полное отсутствие раболепства, которое привило этому племени вековое подчинение белым пришельцам. В эту минуту дон Игнасио обернулся и заметил гостя.

– Тысячу извинений, сеньор, – сказал он по-испански, с самой привлекательной улыбкой, снимая шляпу, под которой обнаружились белые, как и борода, густые волосы. – Вы должны сетовать на меня, но у нас в обычае, чтобы после недельной работы всем вместе собираться на богослужение… Не толкните, дети, англичанина… К тому же я не думал, что вы приедете до заката!

– Пожалуйста, не извиняйтесь, – ответил Джонс, – я очень заинтересовался вашей часовней. Какое красивое сооружение! Можно ли ее осмотреть, пока еще двери не закрыты?

– Конечно, сеньор. Она хороша, как и весь дом. Строившие все это два века тому назад монахи – здесь располагался большой монастырь – были знатоки этого дела. Работа же была тогда подневольная и ничего не стоила. Я, впрочем, многое починил и поправил, так как прежние владельцы об этом не заботились… Вы с трудом поверите, что лет двадцать тому назад это место было притоном разбойников и убийц и что эти самые люди, которых вы сегодня видели, или их отцы были рабами, с правами меньшими, чем у собаки… Не один путник лишился здесь жизни. Я сам едва не нашел здесь смерть… Посмотрите на эти колонны у алтаря… Не правда ли, они хороши? А мой предшественник, дон Педро Морено, которого я лично знал, привязывал к ним свои жертвы, чтобы мучить раскаленным железом!

– А к кому относится эта надпись на плите? – спросил Джонс. Лицо дона Игнасио омрачилось, но он все-таки ответил:

– Она относится, сеньор, к моему самому лучшему другу, который с риском для собственной жизни спас мою и который был любим мною большей любовью, чем всякая женская. Но его также любила одна женщина-индианка, и он больше думал о ней, чем обо мне, что так естественно… Разве не сказано, что человек должен оставить друзей, отца, мать и прилепиться к жене?

– Они были женаты? – спросил заинтересованный Джонс.

– Да, очень странным образом… Это уже давнее прошлое, и, с вашего позволения, сеньор, я не стану вам его рассказывать. Одно воспоминание наполняет меня скорбью о понесенных утратах и неосуществленных честолюбивых надеждах. Быть может, когда-нибудь, если проживу еще, я соберусь с мужеством и напишу обо всем, что случилось. Несколько лет тому назад я было начал, но мне было очень тяжело, и то, что я писал, могло показаться безумным бредом, поэтому я бросил… Я прожил тревожную жизнь и испытал много приключений, но последние годы, сеньор, благодарение Господу, прожил в мире. Теперь близится конец, чему я радуюсь; заботит меня только судьба этих людей… Однако пойдемте, сеньор, вы, наверное, голодны, а добрый пастор, обещавший разделить нашу трапезу, должен отправиться в путь к одному больному еще до рассвета. Я велел торопить ужин. Ваши вещи положены в отведенную вам комнату, которую мы зовем настоятельской; я сейчас проведу вас туда!

Через небольшую дверь в стене они поднялись по узенькой лестнице и дошли до заделанного решеткой широкого отверстия в стене, через которое настоятели могли незаметно наблюдать за всем, что делалось в церкви.

– Отсюда мне пришлось однажды видеть зрелище, которого я никогда не забуду! – заметил дон Игнасио.

Потом он провел гостя через несколько темных проходов и ввел в уютную, по-испански обставленную комнату.

– Ваша спальня рядом, сеньор! – проговорил дон Игнасио, открывая тяжелую дверь.

Глазам Джонса представилась довольно мрачная комната с толстыми решетками на окнах, отстоявших на десять футов от пола. Стены были расписаны фресками и картинами, изображавшими мрачные сцены инквизиции. Раскинутые на полу ковры несколько смягчали первое жуткое впечатление.

– Я боюсь, что вам не понравится это помещение, – продолжал дон Игнасио, – но это наша лучшая комната для гостей. При этом она может вас заинтересовать: люди говорят, что в ней бывают призраки, – я знаю, что вы, англичане, не верите этому, – они имеют некоторое основание для подобных слухов, зная, что творилось здесь во времена Педро Морено. У него был замысел убить меня и моего друга; хотя ему это не удалось, но впоследствии, когда я купил это поместье, я нашел несколько скелетов под полом, под тем местом, где стоит кровать; я распорядился предать их христианскому погребению.

Джонс поспешил уверить своего хозяина, что не придает никакого значения всем подобным россказням, но – в чем он ему никогда не сознался – первую ночь в настоятельской опочивальне он провел не совсем спокойно, вероятно, вследствие слишком крепкого кофе, выпитого на ночь. Тем не менее, в свои последующие посещения асиенды он всегда просил отвести ему эти комнаты.

После той грубой и приправленной чесноком пищи, которая составляет основу мексиканской кухни, ужин приятно поразил Джонса. Закурив чудную сигару домашнего изготовления и простившись с торопившимся священником, Джонс свел разговор на местные древности и с удовольствием заметил, что познания его собеседника очень обширны, что он знает не только историю многих исчезнувших племен, но владеет ключом к чтению иероглифов древних надписей, считавшимся между учеными навсегда утраченным.

– Грустно подумать, что ничего живого не сохранилось от всей этой цивилизации, – заметил Джонс. – Если бы сказание о Золотом Граде, «Сердце Мира», скрытом где-то среди неисследованных мест Центральной Америки, было правдой, то я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы в нем побывать. Я бы с наслаждением оглянулся в глубь веков и посмотрел на деяние народа, прекратившего свое существование, о котором мы все утратили всякое представление. При всем богатстве воображения нет возможности восстановить исчезнувшее с помощью одних только сохранившихся развалин и преданий… Я удивляюсь вам, дон Игнасио, как вы, никогда, конечно, не видавший древних жителей, можете говорить о них с такой определенностью!

– Действительно, сеньор, это было бы удивительно, если бы я их сам не знал. Вы можете счесть меня за рассказчика сказок, но случилось так, что я видел Золотой Град и его цивилизацию и могу засвидетельствовать, что его диковинки гораздо более занимательны, чем рассказы преданий или испанских романистов!

– Как? Что? – воскликнул Джонс. – Или я выпил лишний стакан вашего превосходного вина? Или я сплю и вижу сон? Я слышу, что человек, сидящий против меня, видел тайный город индейцев?

– Действительно, я это сказал, но вы можете мне не верить. Я никогда не говорю об этом, чтобы не прослыть лжецом. Вам также ничего не скажу, не желая, чтобы мой вероятный будущий друг был обо мне нелестного мнения. Я сожалею, что сказал ненужное, но прошу вас вспомнить, что среди девственных лесов, пустынь и сьерр Центральной Америки, где никогда еще не ступала нога белого человека, достаточно простора для многих древних городов. Живет же ведь племя лакандонцев, некрещенных индейцев, никогда не видевших ни одного бледнолицего, исповедующих веру своих отцов, в каких-нибудь двухстах милях от того места, где мы теперь сидим! Нет, сеньор, мы больше не будем говорить об этом, так как у меня нет никаких доказательств в подтверждение моих слов, кроме разве одного…

– Какого?

– Я покажу вам, если желаете, – сказал дон Игнасио, вставая и выходя из комнаты.

Вернувшись обратно, он протянул Джонсу кожаную коробку, из которой достал чудный изумруд редкой величины, в золотой оправе, хорошо полированный, но не граненый. С одной стороны оправы были выгравированы черты человеческого лица, с какими-то иероглифическими надписями по кругу. На другой стороне также были подобные надписи.

– Вы можете это прочитать? – спросил Джонс, внимательно осмотрев камень.

– Да, сеньор. Здесь впереди написано: «Очи и уста, смотрите на меня, молите за меня». А на оборотной стороне: «Сердце неба, в тебе мой дом».

– Удивительно! – сказал Джонс со вздохом, так как он отдал бы все, что имел, до башмаков включительно, чтобы только получить этот редкий камень. – А теперь вы, может быть, сделаете для меня исключение и расскажете мне историю Города?

– Боюсь, что не смогу вас удовлетворить! – произнес дон Игнасио, качая головой.

– Но вы уже так много открыли! – настаивал Джонс.

– Хотите еще кофе? – перебил его хозяин. – Нет? В таком случае, выйдем на крышу и полюбуемся видом. По преданию, монахи там даже обедали. Потом они построили еще одну стену, после того как с трудом отразили одно из нападений индейцев, доведенных до отчаяния их притеснениями… Завтра я вам покажу всю окружающую местность. В Мексике все гонятся за рудниками, но здесь земля богаче всяких рудников. Я это знал и продал другие изумруды, которые имел, чтобы купить это поместье. Оно очень возросло в цене и увеличится еще, когда поспеют молодые посадки какао… Вот мы и одолели лестницу. Я уже стар и с трудом поднимаюсь… Не правда ли, здесь чудный воздух? Велик и прекрасен Божий мир, хотя в нем много греха и зла… Мне жаль оставлять его красоту, но я надеюсь, что там, выше, у Господа, есть еще лучшие места!

После этого много ночей провел Джонс под радушным кровом индейца и с каждым посещением все сильнее привязывался к хозяину, главная забота которого заключалась в том, чтобы делать как можно больше добра другим. Они часто совершали совместные поездки, осматривая ближайшие развалины, и во время одной из них Джонс пригласил дона Игнасио к себе; показывая ему рудники и шахты, он жаловался на большую нехватку рабочих рук. Благодаря дону Игнасио это затруднение немедленно исчезло, к немалой выгоде той компании, на службе которой находился Джонс. Дон Игнасио послал за ближайшим касиком и о чем-то с ним переговорил; по прошествии недели у Джонса не было больше никогда нужды в усердных рудокопах-индейцах, хотя раньше они избегали его.

Годы брали свое над бодростью дона Игнасио, он уже не мог покидать своего дома и однажды, приблизительно после двухлетнего знакомства с англичанином, неожиданно послал за ним, сообщая, что умирает и будет рад видеть своего друга перед смертью. Нечего и говорить, что Джонс немедленно отправился в путь через горы; он застал старика очень слабым, но в полном сознании.

– Я собираюсь в последний путь, друг мой, – сказал он вошедшему гостю, – и доволен, так как достаточно уже настрадался от боли в спине, вызванной одним давним ушибом. К тому же пора старику дать дорогу более молодому и деятельному…

Джонс собирался сказать, что он наверное проживет еще долго, но индеец с улыбкой его перебил:

– Не надо тратить времени, мой друг! Лучше слушайте: с самой первой нашей встречи я видел ваше желание узнать историю моего путешествия в Сердце Мира и про моего друга Джеймса Стрикленда, которого я скоро опять увижу. Я видел, как мое молчание огорчает вас, но боялся, что после этого рассказа вы перестанете интересоваться мною. Каюсь в этом чувстве… Кроме того я опасался еще раз пережить наяву тяжелые ощущения; вы, англичане, не понимаете этих тонкостей… Но больше всего я хотел, чтобы рассказ был точен до мелочей, а этого трудно достигнуть на словах, поэтому я записал все, что помнил и видел, и закончил эту работу всего несколько дней тому назад, когда у меня еще не отнялась рука… Прошу открыть тот ящик в столе, там лежат исписанные листы… Благодарю… Вот здесь написано, как мне и моему английскому другу удалось посетить Золотой Город, и о многом другом. Я писал по-испански и прошу не смеяться над ошибками. Теперь, пожалуйста, положите листы на место: один их вид заставляет меня волноваться. Да у меня есть и еще более важное дело. Когда вы собираетесь вернуться в Англию?

– Вернуться в Англию? Зачем? Управляющему рудника работы там не найти… Я слишком беден для этого!

– А если разбогатеете?

– Все-таки нет, я уже слишком давно уехал оттуда!

– Я очень рад это слышать, потому что я сделал вас своим наследником. Я уверен, что моим индейцам хорошо будет жить, а позаботиться об этом мой первый долг. Если же вам придется уехать, то обещайте передать асиенду в хорошие руки.

– Я не знаю, как благодарить…

– И не надо. Теперь идите и оставьте меня одного. Но зайдите завтра, после того как уйдет священник!

Войдя небогатым работником, Джонс вышел богатым собственником поместья с ежегодным доходом в несколько тысяч, как это могут удостоверить многие в Санта-Крусе. Через три дня после этого дон Игнасио скончался и был погребен в часовне асиенды.

Таким образом, у Джонса оказалась история Золотого Града, «Сердца Мира», и путешествия дона Игнасио и его друга Джеймса Стрикленда.

Вот перевод этой рукописи.

II. Неудавшийся заговор

Мне, Игнасио, пишущему эти строки, теперь шестьдесят второй год, и родился я в селении, лежащем среди гор между городками Пиауалько и Тиапа. Мой отец был наследственным касиком всей этой области; индейцы его очень любили. Когда я был еще ребенком лет девяти, в стране возникли волнения. Я не понимал тогда их причины или забыл обстоятельства, их вызвавшие. Случались они нередко, и надо думать, что причиной был какой-нибудь налог, несправедливо наложенный на индейцев мексиканским правительством. Отец мой отказался платить налог, к нам явился отряд конных солдат, некоторых из нас перебили, а других, главным образом женщин и детей, увели с собой.

На следующий день мне пришлось быть свидетелем того, как они посадили моего отца в яму; направив на него дула нескольких ружей, мексиканцы требовали, чтобы он открыл им какую-то тайну. На это он попросил только поскорее его пристрелить, так как ему очень надоели москиты. Но они не убили его и опять отвели в тюрьму; меня ночью привел к отцу один священник, тоже по имени Игнасио, наш близкий родственник. Я помню, что в комнате была нестерпимая жара, а за дверью пьяные мексиканцы кричали, что надо перевешать всех индейских собак. Священник тихо исповедал моего отца в углу, а потом велел приблизиться и мне. Обняв мою голову, отец что-то надел мне на шею, но только на несколько мгновений; он тотчас снял этот предмет и; передавая священнику на хранение, заметил:

– Когда мальчик подрастет, отдай ему и сообщи что надо.

Я больше не видел своего отца. На следующий день его расстреляли. После этого моя мать переселилась вместе с отцом Игнасио в небольшой городок Тиапа, где был его приход. От горя мать скоро умерла, и мы остались жить вдвоем в большом хорошем доме почти на берегу вечно клокочущей каменистой речки. И теперь ничего хорошего нельзя сказать про Тиапа, а тогда в нем жили, кажется, одни только разбойники; они были такие тяжкие грешники, что мой дядя часто не соглашался дать им отпущение грехов, даже перед смертью. Пути сообщения по большей части были очень плохими, и мы жили точно отрешенные от мира. Воспитание я получил довольно хорошее, благодаря отцу Игнасио, который сообщил мне все, что знал. Достигнув пятнадцати лет, я возымел неожиданное желание сделаться священником – и вот по какому случаю. В нашем городке случилось убийство, были зарезаны три странствующих торговца и сопровождавший их мальчик. Убийство было зверское, все знали виновных, но они были на свободе, так как поделились с властями частью добычи. Дядя мой в ближайшее воскресенье произнес в церкви проповедь на тему «не убий» и говорил так горячо, так убедительно и искренне, что большая часть молящихся заливалась слезами. Перед тем я видел убийство мальчика и вдруг понял, что всех нас ожидает смерть, что свет полон зла и преступлений и что лучше всего отойти от зла и в качестве священника прийти на помощь преступным людям. На следующий день я сообщил свое намерение дяде, который, к моему удивлению, ответил мне следующее:

– Мне тоже это решение было бы очень по душе, сын мой, но оно невозможно по причинам, которые ты узнаешь, когда вырастешь. Когда я исполню свой долг, ты сам тогда решишь и, если захочешь, сделаешься священником…

Прошло еще пять лет, я рос сильным и ловким и многому научился, так как дядя выписывал для меня книги из самой Испании. В числе их были книги про прошлое моего племени и покорение его испанцами. Я никогда не уставал от чтения, хотя мне грустно было слышать, как гордый некогда народ превратился в жалких рабов. Когда мне исполнилось двадцать лет, меня призвал дядя, совсем уже старый и слабый, и сказал:

– Наступило время, когда я должен открыть тебе тайну, завещанную твоим отцом. Прежде всего скажу тебе, что ты древнего царского рода, что твоим предком в одиннадцатом колене был знаменитый Куаутемок, последний царь ацтеков, которого испанцы предали смерти. Это подтверждается несомненными доказательствами!

– Следовательно, я по праву мексиканский император?! – воскликнул я с гордостью.

– Сын мой, в этом мире сила – единственное право. Ты только получишь особый почет среди индейцев, которые не перестают хранить память о древней независимости и чтут того, кто является старшим представителем царского рода. От Куаутемока к тебе переходит только один предмет… Быть может, ты припомнишь, что отец в ночь перед смертью возложил на твою шею одну вещь, а потом снял и отдал мне на хранение?

Это я хорошо помнил. Тогда дядя передал мне половину большого изумруда, имеющего форму половины сердца; камень не был сломан, а только разрезан сверху донизу – и таким искусным образом, что подобрать вторую половину можно было, лишь имея перед собой первую. Камень был оправлен в золотую цепь с странными надписями и изображением половины человеческого лица.

– Что это такое? – спросил я.

– Святыня, которую чтили твои предки, надо полагать. Отец твой говорил мне, что у индейцев живет еще предание, что когда соединятся обе половины камня, белолицые будут изгнаны из Центральной Америки и индейский царь будет править от моря до моря!

– А где же другая половина?

– Откуда я знаю? Твой отец мне почти ничего не сказал. Я священник и не могу принадлежать к тайным обществам. Но такое общество существует и, владея этим талисманом, ты будешь во главе, его, как были твои предки, хотя эта почесть принесла им мало радостей… Я ничего больше про это не знаю, но дам тебе письмо к одному старику-индейцу, который живет в округе, где твой отец был касиком. Я думаю, что при виде знака он посвятит тебя во все тайны. Но все-таки советую тебе пренебречь ими… Слушай, сын мой, ты очень богат. Насколько – не знаю, но несколько поколений собирали и хранили сокровища для неизвестной мне цели, и эти сокровища отдадут в твое распоряжение хранители, которым это было поручено. Из-за них были убиты твои отец и дед и многие другие, так как правители Мексики, узнав про эти богатства, стремились наложить на них свою руку, но безуспешно… И вот что поручил мне передать тебе твой отец: «Скажи моему сыну, когда он войдет в лета, чтобы он никогда не отказывался от мысли восстановить корону Мексики или хотя бы изгнать испанцев и устроить индейскую республику. Для этой цели собраны большие богатства. Я умру, но не открою, где они спрятаны. Передай моему сыну, что я надеюсь – он посвятит свою жизнь тому, чтобы отомстить притеснителям нашей родины. Но пусть он знает, что он полный хозяин своих действий, потому что все, следовавшие по этому пути, терпели невзгоды и несчастья!»

После минутного молчания дядя добавил:

– Вот почему я говорил, что тебе еще не время приносить священнические обеты. Теперь ты все знаешь и свободен сделать выбор. Что же ты скажешь?

– Пока не отомщена кровь отца, я не могу сделаться священником! – ответил я после непродолжительного колебания.

– Этого я и опасался, – заметил дядя с глубоким вздохом. – Талисман произвел свое действие, и ты вступаешь на обагренный кровью путь; быть может, и тебя ожидает насильственная смерть… И почему человек не может довольствоваться отделением добра от зла, предоставив судьбы народов усмотрению Всемогущего?