Свободная любовь

«Дорогая фрейлейн Рената! Хотя я сознаю бестактность этого письма, я все-таки должен его написать. Бывают вещи, которые делаешь помимо своей воли. Поэтому вы не должны сердиться на меня за то, что я вам пишу. Вчера вы сказали, что, может быть, еще раз придете посмотреть на „Заскию“ и на другие картины и поговорить со мной о них. О, какие бы это были волшебные минуты! Но это невозможно. Как бы страстно я ни желал, я не могу больше прийти. Вы догадаетесь почему. Я уезжаю, иначе гибель ждет меня. Быть может, вам покажется смешным мое письмо, что ж… Я должен был его написать перед вечной разлукой. Примите искренний привет и пожелания всего наилучшего в вашей новой жизни.

Анзельм Вандерер».

Лони вбежала в комнату.

– Сегодня прекрасная погода, мы хотим ехать верхом в Талькирхен. Поедешь с нами, Рената? Ты не смеешь отказываться, как в тот раз.

– Конечно, я поеду с вами, – ответила Рената с такой счастливой улыбкой, что сестра в изумлении вытаращила на нее глаза.

– Что это за письмо ты получила, Рената? Мама говорит, что тебе теперь неприлично получать письма. Ну, одевайся скорее!

Полчаса спустя девушка скакала на своем вороном коне, а испуганные ее отчаянной ездой сестры едва поспевали за Ренатой.

Глава 6

Анзельм Вандерер солгал в тот вечер, сказав Ренате, будто нашел место для Эльвины Симон. Ему удалось это сделать только спустя несколько дней. Таков уж был характер Вандерера. Он, не задумываясь, лгал из сострадания, лгал, чтобы доставить кому-нибудь удовольствие.

Для него не составило большого труда найти квартиру Эльвины Симон. На пороге его встретила пожилая женщина, походившая манерами на хозяйку притона, и провела его в комнату, пропитанную специфическим запахом грязного белья. Вскоре туда вошла девушка и, едва взглянув на Анзельма, начала машинально развязывать юбки.

– Нет, не надо, – остановил ее Вандерер и осторожно коснулся ее руки. Девушка холодно и враждебно взглянула на него. Он постарался в нескольких словах объяснить, зачем пришел. Она рассмеялась деревянным смехом, точно сказанное не относилось к ней. Но, когда молодой человек назвал имя Ренаты, девушка немного оживилась. Усталым голосом она назвала сумму своего долга хозяйке и потом прибавила:

– Я не могу в это поверить.

– Во что именно?

– Что моя жизнь может измениться.

Вандерер заранее подыскал дешевую комнатку, внизу его ждал слуга, готовый отнести туда вещи Эльвины.

Анзельм расплатился с хозяйкой, и они вышли. Дорогой Вандерер сказал Эльвине, что поместил в газете объявление о том, что девушка ищет работу. Он ласково разговаривал с ней; Вандерера тронуло то, как покорно Эльвина шагала рядом с ним. На новой квартире ее ожидал сюрприз. На кровати лежало темно-коричневое платье с белыми полосками. Конечно, оно не было безукоризненно в смысле вкуса, тем не менее Эльвина нежно провела по нему рукой. Вандерер ожидал внизу, пока она переоденется, чтобы вместе отправиться за покупками. Он заверил Эльвину, что делает все по поручению Ренаты.

– Не знаю, право, чем я все это заслужила, – с тоской сказала Эльвина. Понемногу она становилась доверчивее.

Весь день они бегали за разными мелочами. Эльвина устала, что выразилось в том, что она стала больше говорить и ее худенькое личико раскраснелось. Заходило солнце, когда они шли через мост. Эльвина залюбовалась картиной заката, как будто никогда в жизни не видела солнца.

– О, какая зеленая вода! – говорила она. – Что за чудное небо!

Едва же Вандерер улыбнулся, девушка тотчас же замолчала. Он, очевидно, нравился ей. Анзельм со своей стороны находил, что Эльвина каким-то чудом осталась наивной и неиспорченной, как будто душа ее хранилась в несгораемом шкафу.

В одном из магазинов Вандерер случайно встретил знакомого коммерсанта. Из разговора выяснилось, что ему нужна кассирша, и он тут же рекомендовал ему Эльвину, скрыв, конечно, ее недавнее прошлое. Новизна положения отняла у Эльвины способность говорить. Но на коммерсанта она произвела, по-видимому, благоприятное впечатление.

Вечером Вандерер отправился с Эльвиной в театр. Давали «Фиделио».

Эльвина призналась, что никогда еще не была в театре, и сказала это таким тоном, точно каялась в преступлении.

Во время представления Вандерер не столько обращал внимание на игру, сколько наблюдал за своею спутницей. При первых звуках увертюры Эльвина побледнела, и все окружающее перестало для нее существовать. Ее музыкальная восприимчивость поразила его.

Когда в сцене тюремного заключения среди мертвой тишины раздался призывный звук трубы, Эльвина в изнеможении откинулась на спинку кресла, прижимая руки к сердцу.

– Мы поужинаем у меня, – заявил Вандерер, выходя из театра. Эльвина посмотрела на него преданно и устало заняла свое место в карете. Возбуждение угасло, и опять она рассеянно глядела отсутствующим взглядом.

Через два дня после этого он встретил Ренату в картинной галерее. Эта встреча имела для Вандерера роковое значение. Когда он расстался с Ренатой, закат показался ему ярче, а горизонт шире. Три раза натыкался он на прохожих, но это не выводило его из задумчивости. Наконец он остановился у кафе, в котором бывал Зюссенгут, нередко просиживавший здесь до утра. Любили сюда хаживать Стиве, литератор Герц и актер Ксиландер, брат Анны. Иногда заглядывал и Гудштикер, чаще предпочитавший более аристократичное кафе в Луитпольде. Вандерер подсел к столу Герца.

– Кстати, господин фон Вандерер, – тотчас же обратился к нему Герц, – вы знаете Гизу Шуман?

Оказалось, что Гиза стала любовницей Зюссенгута. Он сам первый объявил об этом и тут же начал распространяться на ту же тему. Описывая страсть и ненасытность восточной красавицы в любовных утехах, он без стеснения описывал подробности, говорить о которых в обществе, по мнению Вандерера, было неприлично. Но Зюссенгут считал приличия псевдоморалью.

– Вы спросите, почему я настоял, чтобы в первую же ночь Гиза была сверху? Чтобы она оседлала меня, как амазонка? – спрашивал Зюссенгут и тут же отвечал: – Все очень просто. Такой женщине, как она, сломленной и униженной, необходимо снова ощутить свою силу и свое величие. Я же дал ей шанс почувствовать власть – власть над мужчиной, одним из тех, кто правят подлунным миром. В те счастливые для нас минуты она не просто заставляла меня трепетать и изнемогать от блаженства – она исцеляла себя от недуга, которым заразило ее больное общество.

Вандереру было стыдно слушать его вдохновенно-циничные речи.

– Ах, это обращение девушки в женщину! Кто этого не испытал, тот никогда не жил. Для женщин, опутанных цепями общественных предрассудков, потеря невинности – всего лишь продолжение процедуры вступления в брак, с неизменными стонами и красным пятнышком на простыне, ритуал обретения уз, которые навеки свяжут бедняжку с одним-единственным мужчиной. Я же заявляю: это символ разрушения преград на пути в настоящую, полную наслаждений жизнь. Что мне за дело до ваших солнечных восходов, до вашего моря, ваших глетчеров! Лес и море, солнце и месяц заключаются для меня в одном-единственном существе, в пределах шести квадратных метров моей комнаты. О! Эти дочери Востока, в ком потоки нежности сливаются с реками горячего темперамента, в ком умение преданно служить мужчине граничит с безумием! Моя Гиза не прекращает свои ласки до тех пор, пока я не падаю, опустошенный, и не молю ее о пощаде.

Его руки хватались за пустоту, точно ловя какой-то ускользающий предмет, потом застывали в неподвижном жесте и бессильно падали вниз.

– Эти мистерии девической психики! Разоблачение сокровенной сущности! Проникните в мир женской чувственности, и вы найдете ключ к самым загадочным движениям ее психики. Охраняйте ее тело – и вы сохраните ее душу от нравственного падения. Потому что только благодарность отдает ее вам всецело. Не переживаю ли я теперь самое совершенное счастье? Когда она просыпается утром и улыбается мне – это моя утренняя молитва. Когда она снова и снова доводит меня до экстаза, это моя прогулка, мое ученье, моя карьера!

– Великолепно! – сказал Герц и принялся опять за свою газету. Стиве сочувственно кивнул головой и закашлялся. Этим он обыкновенно избавлял себя от необходимости подавать реплики.

– Посмотрите вокруг: каких мужчин выбирают самые лучшие из женщин? Вымогателей, пиратов, торгашей! Сколько дают любви – столько и требуют взамен… Я же не требую ничего от этой женщины; я бескорыстно отдаю ей свою верность, свои заботы, всего себя. Каждое настоящее счастье есть рабство.

– Это правда, я тоже часто об этом думал, – заметил Ксиландер.

Вандерера возмущала истерическая откровенность Зюссенгута. Он встал и начал беспокойно ходить между столами. Его мысли упорно возвращались все к одному и тому же образу. Он потерял всякую силу воли и способность рассуждать; хотел уехать из города, хотел писать, чтобы высказаться, но какие мог он делать признания? Решения, одно другого безумнее, приходили ему в голову. Хриплым голосом приказал он подать чернил и бумаги, написал Ренате письмо, запечатал и тотчас же поручил кельнеру опустить в ящик. До него по-прежнему доносился задыхающийся голос Зюссенгута, речь которого принимала все более и более пророческий характер. Он любил, когда его называли Спасителем женщин.

Медленно тянулась ночь, еще медленнее утро. В три часа Вандерер был уже в пустынных залах галереи. Он предпочел бы, чтобы вчерашнее письмо не было написано; ему казалось теперь, что он затеял какую-то игру в прятки. Он знал, что не уедет из города, но благородное самоотречение, выраженное в послании к Ренате, поддерживало в Анзельме уважение к самому себе.

Около пяти часов послышались легкие шаги по каменным плитам лестницы, и Вандерер, побледнев, замер у одной из картин. Произнесенное вполголоса приветствие заставило его вздрогнуть. Рената слегка тронула его за рукав и сказала:

– Я знала, что вы здесь.

Он беспомощно посмотрел на нее.

– Сядем, – предложила Рената, – я устала. Сгущались сумерки. Темно-красные стены, золотые рамы и взирающие с полотен лица – все это составляло особый мир, молчаливый и далекий.

– Мне хотелось еще раз прийти сюда, – сказала Рената робко, точно прося прощения. – Ваше письмо испугало меня, но и обрадовало. Мысль, что я кому-то нужна и дорога, подняла меня в собственных глазах. Но было бы лучше, если бы вы мне сказали все, вместо того чтобы писать.

– Фрейлейн Рената, я виноват пред вами. Но мною владело что-то, не подчиняющееся моей воле, какая-то слепая сила… Может быть, вы сами… Да, вы сами, сами того не ведая.

– Я понимаю вас. Вам не в чем оправдываться, – сказала, поднимая вуаль до самого лба, Рената, нервно закусив нижнюю губу. Вдруг она поднялась. – А что, если я пойду за вами, куда вы захотите, готовая на все, чего бы вы ни попросили?

Вандерер молчал как громом пораженный. Рената неподвижно стояла перед ним, лицо ее побледнело от стыда, страха и ожидания.

– Не думайте, что для меня безразлично, о ком из мужчин идет речь, – прибавила она. – Я никогда не выйду замуж за герцога. Я не могу продать свое достоинство за герцогскую корону.

Что, собственно, побуждало ее поступать так? Не выбирая, вытянула она свой жребий из урны судьбы, как дитя с завязанными глазами.

– Если бы вы только захотели, – сказал Вандерер в волнении, близком к помешательству, – тогда я узнал бы, что такое счастье.

– Ах, счастье, – печально и неуверенно возразила Рената, – это еще вопрос.

– Огромное, непостижимое счастье, – бормотал Вандерер, которого трясло как в лихорадке. В то же время душу его наполнял непреодолимый страх пред будущим. Чужая воля, завладевавшая его собственной волей, парализовала мысли и способность действовать.

– Да, я хочу бежать, – повторила Рената, страстно жаждавшая какого-нибудь решения. – Мне ненавистна вся моя жизнь.

– Будущее, которое я могу вам предложить, не узнает забот, – поспешно сказал Вандерер, хотя ему было неясно, как, собственно, все случится и как она представляет себе это будущее.

– Будущее! – с гневом произнесла Рената. – Я вовсе не думаю о нем. Я не хочу знать каждую комнату, в которой мне придется жить. Вы совсем не обязаны на мне жениться. Вы должны только постараться понять, что я собою представляю и чего я хочу. Потому что я сама этого не знаю.

– А последствий вы не боитесь? – озабоченно и со страхом спросил Вандерер.

– Разве вы мне не сказали, что любите меня? – с отчаянием прошептала Рената. – Или письмо было написано только ради того, чтобы скоротать время? Что касается меня, то я все взвесила. Иначе и быть не может. Я знала, что вы презираете людей, которые меня окружают, и когда почувствовала себя оскорбленной, то подумала о вас. Я не хочу продать себя за титул, нет! Лучше я подарю себя. Я хочу порвать со всем своим прошлым, и, если вам будет угодно, я буду работать, как поденщица. Вот что еще мучает меня: мне хотелось бы знать, как живут сотни тысяч женщин, которые нас проклинают. Не вечно же жить во дворце и слышать лишь отдаленное эхо проклинающих голосов! Нет, нет!

С широко открытыми глазами ждала Рената ответа. Вандерер назвал ее по имени и поцеловал ей руку.

– Не должен ли я пойти к вашей матери? – спросил он.

Рената горько усмехнулась.

– Если вы это сделаете, то я не захочу вас знать. Поймите же, я хочу одного: забыть все, что остается позади. Я ненавижу мелочные дрязги. Моя мать мечтает только о моем замужестве с герцогом.

Ее, видимо, угнетало что-то. Она хотела сказать очень многое, но не находила слов.

– Я понимаю, – сказал Вандерер. – Для вас это не бегство, а выражение протеста.

– Да, вот именно! – воскликнула Рената с радостной улыбкой.

– Вы не хотите борьбы с неизбежными оскорблениями и упреками. На человека, которому вы вверяете себя, вы не хотите налагать никаких обязательств, не хотите приковывать его к себе. Я очень хорошо понимаю все это, Рената.

– Анзельм! – со счастливой улыбкой пролепетала молодая девушка.

– Но я буду постоянно бояться, как бы вы не раскаялись. Тогда каждый фальшивый тон будет казаться в десять раз обиднее, и каждое слово будет звучать враждебно. Надо быть правдивыми по отношению к самим себе и не допускать ни малейшей лжи.

– Я не буду раскаиваться, – ответила Рената. – Пусть будет что будет. Что бы ни случилось, я принимаю на себя всю ответственность. Что касается лжи, то я никогда не вру. Я горда, помните это. И я говорю о гордости не только за себя, но и за всех других женщин, начиная с моей матери и сестер.

«Какое необыкновенное существо», – подумал Вандерер. Свершилось все, что еще недавно казалось несбыточной грезой. Услужливая судьба быстро перебросила мосты через пропасти, и, захваченный врасплох, он не знал, что делать.

Пробило шесть; прошло только полчаса, но казалось, что пережиты долге годы. Появился старый служитель, своим приходом безмолвно приглашая публику удалиться. Рената с сияющим лицом посмотрела на Вандерера – он был только немного выше ее, – после чего, как по безмолвному соглашению, они подошли к «Заскии».

На обратном пути Рената сообщила, что ее мать и сестры едут завтра в Инсбрук встречать отца. Рената останется одна. Одна из горничных, пользовавшаяся ее доверием, поможет ей собрать вещи; другую она отошлет куда-нибудь. Из опасения показаться фальшивым Вандерер говорил немного. Решимость Ренаты, имевшая в себе нечто геройское, возбуждала его удивление; но в глубине его души всплывали воспоминания о прочитанных романах, и он старался вооружиться против неведомого «некто», который может посмеяться над всем этим приключением.

Рената, у которой каждое намерение с естественной неизбежностью вытекало из ее натуры, не оставляя места для выбора, была весела и непринужденна. Она вскоре сказала все, что хотела, и замолчала, прислушиваясь к вечернему звону.

– Мы уедем на Боденское озеро. Там у меня есть маленькое имение, где хозяйничает старый солдат, потерявший ногу при Кёниггреце. Я сегодня же ему телеграфирую.

Рената согласилась; осторожность и предусмотрительность Вандерера больше не раздражали ее. «Я ухожу с ним, свободная и самостоятельная. Я выбрала, и меня выбрали. Предо мной открыты все пути жизни», – думала она.

Прощаясь, Анзельм спросил, любит ли она его. Она растерянно посмотрела на него и смущенно улыбнулась. Это был вопрос, смысла которого она не понимала, и побледнела от стыда, когда он заговорил об этом. Вандерер никогда потом не мог забыть ее растерянной, смущенной улыбки. С этой минуты его неопределенная симпатия к ней превратилась в настоящую страсть.

В глубокой задумчивости прошла Рената небольшое расстояние, остававшееся до ее дома. Завтра в четыре часа они встретятся на центральном вокзале – это было все, что она понимала под словом «будущее». Мечтать было не свойственно ее натуре; она мыслила только образами, темными или светлыми. Сознание близости перемен опьяняюще действовало на нее. Каждый камень, на который ступала ее нога, казался ей в этом необыкновенном настроении чем-то дорогим и близким. Долгим взглядом прощалась она с тихим вечером, который был великими вратами завтрашнего дня.

– Ну, Рената, – сказала фрау Фукс, сидевшая в кресле, с грелкой под ногами, – твое поведение, право, удивительно. Полдня ты где-то пропадаешь, без экипажа, без провожатого, это ни на что не похоже! Ведь у тебя есть обязательства. Я на твоем месте, уж конечно, вела бы себя иначе.

Благоговейное внимание, с каким Лони и Марта слушали слова матери, показывало, что и они также на месте Ренаты вели бы себя иначе.

Поставленная в тупик отсутствующим выражением лица Ренаты, фрау Фукс покачала головой и с грустью прибавила:

– Я больна.

Рената посмотрела на мать полными страха глазами.

– Ты больна? – И она порывисто склонилась к ней.

– Ну положим, ничего серьезного. Старая история.

– В таком случае ты завтра не должна ехать, мама, – решительно сказала Рената и тотчас же в ужасе прикусила губу. «Ложь!» – молнией пронеслось в ее мозгу.

– Нет, мы все-таки едем, – все так же грустно возразила фрау Фукс. – Дети так радуются этой поездке, а я, кто знает, увижу ли еще когда-нибудь горы. Фукс хочет скоро уехать отсюда.

Марте непременно хотелось рассказать смешную историю, которая все время заставляла ее улыбаться. В Бриенской кондитерской ей представили какого-то Зюссенгута. Ах, чего он ей только не говорил! Она запомнила все от слова до слова, хи-хи! «Ваша сестра Рената для меня настоящий идеал. Она открыто ходит по улицам, с ясно начертанной на ее челе судьбой. В беспечном неведении идет она своим путем к страданию». Не правда ли, все это глупо? Хи-хи!

– Марта, не болтай ерунду, – с неудовольствием остановила ее фрау Фукс. – Славные знакомства вы заводите, нечего сказать! Чтобы этого никогда не было, слышите! Не смейте больше разговаривать с этим человеком!

Фрау Фукс, очевидно, не поняла ни слова, но материнский инстинкт пробудил в ней отголосок впечатления, которое эти слова должны были произвести на Ренату. Опять слова Зюссенгута, точно взорвавшаяся ракета, упали на ее пути.

«Сегодня я должна еще раз поиграть на рояле, – подумала Рената, – я должна сыграть что-нибудь огненное и страстное». Лицо ее горело, когда она села за рояль. Под страстные звуки, лившиеся из-под пальцев, перед глазами девушки встало красивое мужское лицо, и жаркие губы приникли к ее устам…

Глава 7

Чудная ясная погода благоприятствовала путешествию. Лони и Марта от лихорадки ожидания не спали всю ночь. Рената же, наоборот, становилась все спокойнее с приближением ожидаемого часа. Когда мать и сестры уехали, она с помощью горничной принялась укладывать свои вещи. В половине четвертого приехала извозчичья карета. Рената оставила на своем письменном столе записку, в которой было всего несколько слов, констатировавших факт. Потом с грустной улыбкой окинула последним взглядом знакомые с детства предметы и направилась к карете.

Анзельм Вандерер уже ожидал ее на вокзале. С безмолвным поклоном принял он от нее багаж и усадил девушку в купе; сам же, как это было заранее условлено между ними, поместился в другом вагоне. Когда поезд тронулся, сердце Ренаты сжалось от гнетущего чувства одиночества. Быстро, с ритмичным постукиванием катились колеса, и этот стук невольно слагался в мелодию, и так же невольно к этой мелодии подбирались слова: «Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты… поймет всю глубину страданий…»

Наконец поезд остановился на станции, на которой Вандерер собирался прийти к Ренате. Она со страхом ожидала его. Было уже темно, когда Анзельм вошел и, отпустив носильщика, сам принялся раскладывать вещи. «Почему он ничего не говорит?» – в смущении подумала Рената. Когда поезд снова тронулся, Вандерер порывисто обернулся к ней, взял за руки и спросил, не раскаивается ли она. Опять этот растерянный взгляд, опять смущенная улыбка. И Анзельм вновь, как и вчера, не знал, что делать и что говорить дальше. Бледное лицо Ренаты с широко открытыми глазами возбуждало в нем чувство какого-то благоговения. Но вот она улыбнулась ему, и что-то детское в выражении ее лица сразу ободрило его. Осторожно, дрожащими пальцами Анзельм поднял до самого лба ее вуалетку, склонился и поцеловал девушку. Воображение Вандерера в считанные секунды нарисовало яркие картины страстных ночей, которые, не сомневался Анзельм, станут им обоим наградой за все мучения. Он был готов уже сейчас слиться с Ренатой, стать одним целым, унестись вместе с любимой в край чувственного наслаждения. Его не смущали ни голоса продавцов, доносившиеся с перрона, ни торопливые шаги пассажиров: необычность обстановки лишь сильнее разжигала в нем желание. Голос разума шептал ему: «Не сейчас», но Вандерер не мог больше ждать: он был в двух шагах от блаженства. Его губы коснулись покорных, безучастных губ, не таивших в себе ни искры желания. С недоумением и мольбою смотрела на него Рената. Вандерер, сжав зубы, отступил. «Она подарит мне многие месяцы и годы наслаждения, – подумал он. – Стоит ли торопиться? Наслаждение тем сильнее, чем больше препятствий на пути к нему, чем дольше ожидание».

В Линдау их уже ждал пароход. От далекого, холодного месяца шла через озеро серебряная дорожка. На юге и на востоке поднимались черные громады гор, а за ними светились, точно оправленные в серебро, снеговые вершины. В воздухе пахло водорослями, и хрипло кричали чайки. Рената стояла на палубе, как очарованная, пока Анзельм хлопотал с вещами.

Она не смела шелохнуться и была погружена в созерцание, крепко держась руками за перила, но вдруг почувствовала какую-то неловкость и, обернувшись в сторону, увидела пристально устремленный на нее взгляд мужчины, которого она наверняка никогда в своей жизни не встречала, но который почему-то разбудил в ней какие-то дурные воспоминания. Это был человек среднего роста с самоуверенной осанкой, в желтом пальто и широкополой шляпе. Лицо его скрывала тень, но Рената разглядела узкую, словно приклеенную, козлиную бородку. Молодая девушка с досадой отвернулась, но глаза незнакомца не переставали пожирать каждое ее движение, каждую складку одежды. Только когда пришел Вандерер, незнакомец принял равнодушный вид и закурил сигару. При свете спички Рената увидела лицо, полное холодного спокойствия, суровое и как бы окаменевшее, с циничным и жестоким ртом. Во всей его внешности была такая странная смесь важности и беспечности, животной непосредственности и светского лоска, что даже Вандерер покачал головой, посмотрев на прохаживавшегося взад и вперед незнакомца.

В девять часов пароход остановился недалеко от Констанца. Здесь их встретил хромой управляющий с дочерью и приветствовал «молодую барыню» самым почтительным поклоном, генеральную репетицию которого он проделал с полчаса тому назад перед опытным взором ночного сторожа.

Церемонный поклон управляющего Винивака, позабавивший Ренату, вызвал у господина в широкополой шляпе припадок веселости, причем смех его походил скорее на пыхтенье паровоза. Рената вздрогнула.

– Опасный парень, – пробормотал Винивак, стараясь совместить свой гнев с почтением к господам. – Живет в «Белом петухе». Ездит два раза в неделю к швейцарской границе. Подозрительный господин.

– Перестаньте, – остановил его Вандерер. Его медлительный ум был не в состоянии быстро обдумывать все происходящее.

Когда Рената вошла в комнату виллы, уединенно стоявшей на склоне горы, ее охватило такое сильное волнение, что она лишь смутно могла различать окружавшие ее предметы.

– Что-нибудь случилось? – озабоченно спросил Вандерер.

Рената отрицательно покачала головой и попыталась улыбнуться. Потом, быстро обернувшись, бросилась к Анзельму на грудь. Губы ее были полуоткрыты, а полный ожидания взгляд был устремлен на него. В этом взгляде было напряженное, болезненное усилие прочесть его мысли. «Пора!» – пронеслось в голове Вандерера. Он нежно провел рукой по волосам Ренаты, по ее нежной шее, и его словно окатило теплой волной. Никогда прежде он не жаждал столь сильно близости с женщиной. Да и можно ли говорить об истинной близости с теми, кто продавался Анзельму за гроши в дешевых борделях? На этот раз все было иначе. Он мечтал о слиянии – именно о слиянии с близким и желанным существом. Глубоко вздохнув, он уже собирался подхватить Ренату на руки и отнести на софу, как вдруг из деревенского трактира донесся мотив популярного романса, комически искаженный деревенским любителем. Анзельм прыснул от смеха.