Графиня Шатобриан

– Вы думаете, что это может сделать особа, которая будет править государством в отсутствие короля?

– Я убежден в этом.

– Вы уверены, что через несколько дней я буду назначена правительницей Франции?

– Да.

– Значит, вы отказались от нелепой надежды, что ваша графиня достигнет такого высокого положения?

– Я употреблю все усилия, чтобы эта надежда не осуществилась.

– Это сделается само собой, без всяких хлопот с нашей стороны. Я не понимаю, как могло явиться у меня подобное опасение. Мой сын совершенно успокоил меня относительно этого.

– Король сам не знает, как он поступит в решительную минуту, – возразил Флорентин. – Его обещание тем более ненадежно, что, по вашим словам, он опять увлекся графиней. По всем вероятиям, это случилось таким образом, что в ней заговорила благородная кровь Фуа: она приняла смерть Семблансэ за личное оскорбление, потому что была его усердной заступницей, и потребовала от короля удовлетворения или полного разрыва. Король почувствовал, что поступил опрометчиво, и, увидев в ней большую нравственную силу, нежели он предполагал, решил загладить свою вину. Любовник в этом случае всегда впадает в преувеличение; никакое вознаграждение не кажется ему достаточным, а тут представляется самый легкий способ дать удовлетворение любимой женщине, передав ей регентство. То, что кажется нелепым человеку в хладнокровном состоянии, то становится для него вполне естественным, когда он увлечен страстью. Не упускайте также из виду смерти королевы Клавдии, которая должна была усилить притязания графини. Робость ее исчезла и она смело заявила свои права, что должно было произвести благоприятное впечатление на короля, так как она держала себя совершенно иначе при жизни королевы. Поверьте, герцогиня, то, что вы считаете нелепым и несбыточным, может осуществиться самым неожиданным образом, если мы не примем против этого каких-нибудь действенных мер.

– Вы хотите придать особенную цену тем услугам, которые можете оказать мне, перейдя на мою сторону.

– Я окажу вам не последнюю услугу, если мне удастся отговорить вас не делать никаких попыток прельстить короля шестнадцатилетней Дианой, хотя я убежден, что адмирал Бонниве поведет дело наилучшим образом.

– Почему вы хотите отговорить меня от этого?

– По весьма основательной причине, что Диана пока настолько ничтожна, что отдастся королю без всякого сопротивления и не возбудит в нем никакого серьезного чувства. Он вернется к прежней возлюбленной и постарается загладить свою случайную измену тем или другим способом…

При этих словах в комнату вошел Бонниве с таким торжествующим видом, что не могло быть никакого сомнения в том, что все удалось как нельзя лучше.

– Рассказывайте скорее, – воскликнула герцогиня, вставая с кресла. – Господин прелат на нашей стороне, ему все известно.

– Судьба положительно благоприятствовала мне сегодня! – начал Бонниве. – Благодаря Флорио дело устроилось таким образом, что в тот момент, когда король вышел из павильона, графиня Шатобриан очутилась позади него на опушке леса. Она могла только видеть издали, как я подвел к королю очаровательную де Брезе, которая упала к его ногам, как он ее поднял и повел в павильон. Затем я отправился к графине Шатобриан и с особенным удовольствием распространился о необычайной красоте дочери Сен-Веллье и милостивом настроении короля, объяснив при этом, почему молодая дама предпочла сама ходатайствовать о помиловании отца, помимо одной особы, не имеющей никакого влияния на короля. Нечего сказать, хороша дама сердца! Она просила пощадить Семблансэ, а его повесили, просила за графа Сен-Валлье, а мы для подтверждения просьбы должны были выписать в Фонтенбло его дочь…

– Вы, кажется, были правы, господин прелат, – заметила герцогиня, прерывая адмирала. – Мы сделали непростительную глупость.

– И вдобавок довольно опасную, – сказал с ударением Флорентин. – Приезд Дианы был бы очень кстати, если бы дело шло об удалении докучливой любовницы. Но король более чем когда-нибудь увлечен графиней, и вся эта сцена приведет к новым любовным объяснениям, которые могут кончиться чрезвычайными жертвами со стороны короля, в виде предложения руки и короны.

– С некоторого времени счастье окончательно покинуло вас, мой бедный Бонниве! – сказала с усмешкой герцогиня. – Постарайтесь, по крайней мере, уговорить короля на возможно быстрый отъезд, чтобы он не успел помириться с Шатобриан и сделать каких-либо распоряжений в ее пользу…

– Но я не понимаю…

– Не теряйте ни минуты. Сообщите ему какие хотите известия, что Марсель взят или Бурбон дошел до Авиньона… только заставьте короля сегодня же уехать в Италию!

Бонниве поклонился и молча вышел из комнаты.

– Одобряете ли вы мое распоряжение? – спросила с беспокойством герцогиня, обращаясь к Флорентину, так как чувствовала уважение к его мудрости после сделанных им замечаний и сознавала его превосходство над собой.

Она вполне оценила умного и красивого прелата и решила не выпускать его из рук; он, со своей стороны, готов был служить ей, потому что у него было достаточно самонадеянности, чтобы предвидеть, что этим путем он сам может сделаться регентом Франции.

Он горячо поцеловал протянутую руку и дал все те советы, какие считал нужными для удаления грозившей опасности. Его советы имели тем большую цену, что в данную минуту благодаря сношениям, какие католическое монашество поддерживало с различными частями королевства, он знал, что в самом непродолжительном времени в Фонтенбло явятся два союзника против графини Шатобриан: ее муж и Брезе. Флорентин был убежден, что если раздраженные сеньоры будут допущены в замок хотя бы на несколько часов, то это неминуемо поведет к скандалу, который будет крайне неприятен королю и отобьет у него всякую охоту передать регентство Франциске.

Пока он распространялся на эту тему, вошел слуга и доложил герцогине, которая уже приняла на себя заботу об охране замка, что упомянутые сеньоры приехали в Фонтенбло и что начальник телохранителей, согласно ее приказанию, спрашивает, впустить ли прибывших господ в замок или нет.

– Пускай они войдут! – ответила герцогиня. – Приведи ко мне сенешаля де Брезе и, кстати, позови Флорио.

Слуга удалился с низким поклоном. – Разъясните мне, пожалуйста, ваши предположения относительно того, как следует направить это дело в частностях? – продолжала герцогиня, обращаясь к Флорентину. – Я не понимаю, какую пользу может принести присутствие этих господ. Брезе человек придворный и от него нельзя ожидать особенно сильного противодействия. Что же касается Шатобриана, то с его приездом связана непосредственная опасность для жизни…

– Разве насильственная смерть Франциски может повредить вашим интересам?

– Нет, не это беспокоит меня…

– Франциска не сумела вовремя воспользоваться своим положением и ее рано или поздно ожидает горе и бедность. Поэтому быстрый насильственный конец будет для нее благодеянием.

– Какое мне дело до Франциски! Она нисколько не интересует меня! Но мой сын может подвергнуться опасности от грубости бретонского графа.

– Нет. Судя по всему, что я слышал, этот сеньор принадлежит к числу безвредных крикунов. Его гнев разразится над женой, и этим дело кончится. Мы можем принять меры, чтобы он не приблизился к королю.

– Но что выйдет из всего этого?

– Графиня, раздраженная против короля, откажется принять его и ничего не узнает о предстоящем отъезде. Мы же отправим к ней графа Шатобриана и будем спокойно ждать результатов этого свидания.

Герцогиня, несколько взволнованная переговорами о деле, близком ее сердцу, пригласила Флорентина в более прохладную комнату и пошла вперед улыбающаяся и веселая.

Графиня Шатобриан в это время переживала новые волнения, которые составляют как бы неизбежную принадлежность всякой незаконной любви. После смерти королевы Клавдии и казни Семблансэ наступил особый период в ее отношении к королю. Она была глубоко оскорблена невниманием короля к ее просьбе, но не решилась высказать ему это из гордости. Король понял, что был не прав перед нею, и, чувствуя себя униженным ее высокомерным обращением, предался раскаянию и самобичеванию. В нем проснулись лучшие инстинкты его сердца; красноречиво и в поэтических красках он описывал ей, насколько считает себя преступным в данном случае, и искренно предлагал ей загладить свою вину тем способом, какой она потребует от него.

– Ты не должна прощать меня, Франциска! – прервал он ее, когда она хотела положить конец его объяснениям. – Ты должна назначить мне строгое и тяжелое покаяние и, когда я выдержу его, ты снизойдешь к моей просьбе и откроешь мне потаенную дверь в твое жилище…

Слова короля наполнили блаженством сердце Франциски. Ее идеал оказался достойным той любви, которую она чувствовала к нему; все вынесенные ею страдания были забыты. Порыв ее женской гордости и упреки оказали самое благодетельное действие на короля, потому что он сам благодарил ее за это, говоря, что обязан ей своим нравственным спасением. Хотя король настоятельно требовал, чтобы она осудила его на недельное изгнание, но она обняла бы его горячее, чем когда-либо, если бы он вздумал явиться к ней вслед за этим объяснением несмотря на данный обет. Такого рода отношения незаметно установились между ними, и ничто не нарушало их до того дня, когда Бонниве представил королю графиню де Брезе. Еще утром король писал нежную записку Франциске наивными стихами в духе Маро, в которых робко спрашивал ее, найдет ли он открытой известную ей дверь из галереи и позволит ли она повергнуть к ее ногам раскаяние его сердца.

Приезд Химены, которая явилась в Фонтенбло в сопровождении старого Бернара, не изменил этих идиллических отношений. Франциска, при своем теперешнем настроении, забыла недоверие, с каким относилась к молодой девушке, которая, несмотря на ее постоянное недоброжелательство, решилась приехать к ней, потому что не могла долее оставаться в замке Фуа после смерти старой графини. Химена, всегда скрытная и молчаливая, встретив ласковый прием со стороны Франциски, высказала ей свою преданность в таких нежных выражениях, что Франциска была тронута до глубины души. Ей казалось, что она, наконец, нашла друга, которого никогда не имела, и в первый же день свидания рассказала молодой девушке всю историю своей любви, так как счастье всегда располагает нас к общительности.

Король в последние дни в ожидании предстоящего свидания с Франциской был в полном опьянении любовью, и потому едва ли можно было предположить, что он в состоянии изменить своей возлюбленной таким наглым способом, как утверждал Бонниве. Хотя и существует целая теория, по которой легкомысленные и чувственные люди в подобном состоянии всего способнее на измену, но мы должны заметить в оправдание короля, что никто не мог сказать с уверенностью, какого рода сцена произошла между королем и Дианой в павильоне. Всем известен только факт, что король в этот день согласился на помилование отца Дианы графа Сен-Валлье, и что впоследствии она вступила в близкие сношения с другим королем. Отказавшись несколько лет спустя носить фамилию своего мужа, она сделалась неразлучной спутницей французского короля Генриха II, сына короля Франциска. Сама Диана всегда упорно утверждала, что она никогда не была любовницей последнего, так как это противоречило бы всем нравственным принципам и было бы вдвойне оскорбительно для Генриха II.

Мы, со своей стороны, не беремся решить этот вопрос; но Франциска Шатобриаи, которой постоянно отказывали в ее просьбах о помиловании осужденных, могла истолковать только известным образом милость короля к Диане. Несмотря на всю ее пламенную любовь, у нее не осталось ни малейшего сомнения относительно неверности короля, и она провела остаток дня в полусознательном состоянии.

Наступил длинный летний вечер. Франциска лежала на покойном кресле, в комнате, примыкавшей к небольшой прихожей, на потолке которой была нарисована Семела, погибающая от огня Юпитера. Глаза ее горели лихорадочным блеском; темные распущенные волосы окаймляли ее бледное, заплаканное лицо, искаженное от горя. Химена, слышавшая в саду известие, сообщенное Бонниве, решилась, наконец, подойти к Франциске и взяла ее за руку. Но теперь несчастная женщина опять почувствовала прежнее отвращение к молодой девушке, которая так искренне любила ее. В голове ее мелькнула неприятная мысль, что Химена везде приносит ей несчастье, и она в ужасе оттолкнула ее руку. Несмотря на все наши мудрствования, мы все более или менее верим в то, что одни люди приносят нам счастье, а другие – несчастье.

Химена молча отошла от нее.

В это время кто-то постучал в наружную дверь, выходившую в коридор. Франциска инстинктивно бросилась к потаенной двери и еще крепче задвинула задвижку. Она содрогалась при одной мысли, что через эту дверь, имевшую такое важное значение в истории ее любви, может войти человек, который так коварно изменил ей.

Химена, слыша шаги в соседней комнате, поспешно вышла и увидела одного из королевских слуг, который просил передать графине Шатобриан приглашение короля явиться на прощальную аудиенцию, так как его величество в эту же ночь уезжает в Италию.

– Какой ответ должна я дать слуге? – спросила Химена, обращаясь к графине.

– Скажи, что я больна… Нет, не нужно; он может подумать, что я заболела от сильного огорчения. Скажи, что я не могу прийти, или дай какой хочешь ответ. Теперь уже ничто не испортит мою жизнь! Все кончено!

В эту минуту в комнату вошел Бюде. Франциска бросилась к нему навстречу и, взяв его за руку, горько заплакала.

Бюде старался успокоить ее и этим еще больше увеличил ее горе.

– Вы не спрашиваете меня о причине моих слез! – воскликнула она. – Значит, вы уже знаете… Это всем известно! Я не нуждаюсь в сострадании…

– Нет, моя дорогая графиня. Никто ничего не знает. Мне сообщил это со своим обычным злорадством Бонниве, которому доставляет удовольствие огорчать меня и который ненавидит вас, потому что ему не удалось заслужить ваше расположение. Вы должны выслушать короля Франциска! Может быть, все это наглая ложь, придуманная вашими врагами, чтобы поссорить вас с королем за несколько часов до его отъезда с той целью, чтобы он не сделал каких-либо распоряжений в вашу пользу на время своего отсутствия.

– Вы говорите это, чтобы утешить меня! Я сама видела, как она упала к его ногам. Он внимательно выслушал ее просьбу, хотя дело Жана Пуатье известно ему до малейших подробностей! Зачем он повел ее с собой в павильон, если не… Уходите, Бюде… Оставьте меня одну! Я не могу говорить об этом…

– Я пойду к королю и потребую от него искреннего признания!

Бюде ушел, а Франциска в изнеможении опустилась на кресло.

Мало-помалу наступили сумерки. Химена не подходила больше к графине, и та долго оставалась одна в темной комнате. Высокие окна только сверху осветились восходящей луной, которая всегда поздно появлялась в Фонтенбло, потому что она должна была подняться над высоким лесом. В настоящий момент графиня Шатобриан – которой все завидовали и предсказывали корону после смерти королевы Клавдии – была едва ли не самым несчастным существом в целой Франции. Она ни о чем не думала; мысли путались в ее голове и она в состоянии была ощущать только одно свое безысходное горе. Но вот что-то оживило ее; она выпрямилась и стала прислушиваться. Она узнала шаги короля, который поспешно шел вдоль галереи. Прошло еще несколько секунд, и он остановился перед спящей нимфой, прижал пружину, постучал несколько раз, но дверь не поддавалась. Она ясно слышала, как он звал ее по имени…

Если бы он мог видеть ее в ее белом легком платье при серебристом лунном освещении, которое все более и более распространялось по комнате! Какое томительное ожидание виднелось в ее грациозно наклоненной фигуре, в ее протянутой руке! Трудно было сказать, один ли гнев выражали эти блестящие, широко раскрытые глаза. Хороший физиономист прочел бы в них безграничную любовь к человеку, так глубоко оскорбившему ее. Если он еще раз позовет ее, то вероятно любовь восторжествует над всеми другими чувствами.

Король в это время усиленно стучал в дверь. Этот стук раздражал потрясенные нервы молодой женщины; она еще более нахмурила свои красивые тонкие брови; на губах мелькнула презрительная улыбка.

В комнату вошел Бернар со свечами в руках. За ним следовал Флорентин, который, пользуясь правом духовника, всегда являлся без доклада. Графиня слегка вскрикнула, увидев его, и закрыла лицо руками.

– Унесите свечи, – сказала она, – мне больно смотреть на свет.

Флорентин был очень доволен случаем остаться наедине с графиней при лунном освещении, хотя пришел к ней с совершенно иными намерениями. Примкнув к партии герцогини Ангулемской, он тотчас же составил план действий и собрал все необходимые сведения. Между прочим, он узнал, что Брион прибыл из Лиона с печальной вестью об успехах неприятеля и что, следовательно, явилась не вымышленная, а действительная необходимость, чтобы король сам явился на место сбора нового войска, если возможно будет собрать его и если дворянство Бурбонэ и Оверна не перейдет открыто на сторону быстро приближавшегося неприятеля. Теперь не оставалось ни малейшего сомнения в том, что король немедленно отправится к войску и что перед отъездом он должен будет поручить кому-нибудь регентство на время своего отсутствия. Вопрос о выборе не мог считаться решенным, если останется хоть полчаса для примирения короля с Франциской. В этом прелат окончательно убедился из нескольких слов, сказанных королем, которые он слышал, проходя мимо открытой двери. Королю, по-видимому, было известно, что Бонниве объяснил по-своему графине Шатобриан его свидание с Дианой. Это мог сообщить ему стоявший возле него Бюде, вернувшийся от графини. Король, с лицом, побагровевшим от гнева, осыпал упреками Бонниве; рука его судорожно сжимала рукоятку шпаги.

«Он тотчас же отправится к графине, – подумал Флорентин, ускорив шаг, – нужно во что бы то ни стало помешать ему в этом, иначе наше дело будет безвозвратно проиграно. Если их свидание состоится, то король, помирившись с нею, предоставит ей правление».

Занятый этими размышлениями, Флорентин поспешно прошел двор и часть сада, потому что, исключая выход в галерею, комнаты Франциски не имели непосредственного сообщения с королевскими покоями. Войдя в переднюю, он застал ожидавшего его Флорио, с которым он еще утром успел уговориться относительно общего плана действий, и намекнул ему, что через полчаса он может приступить к делу.

Флорио, согласно плану Флорентина, должен был в известный момент провести графа Шатобриана через потаенную дверь в комнаты Франциски. Зная подозрительность бретонского дворянина, Флорентин вручил Флорио собственноручную записку сенешаля Брезе такого содержания: «Доверяй этому человеку, он из наших».

Флорио с этой запиской немедленно отправился к графу Шатобриану, который жил в одном из летних домов, построенных в последние годы, поблизости от королевского замка для господ, временно приезжавших в Фонтенбло по разным делам. При этом итальянец, из боязни быть узнанным, счел нужным закрыть лицо свое маской и переодеться сеньором. Последнее было тем удобнее, что смерть королевы Клавдии и предстоящий отъезд короля привлекли в Фонтенбло множество сеньоров и граф Шатобриан мог предположить, что который-либо из них вздумал оказать ему дружескую услугу в деле, нарушившем его домашнее спокойствие, но почему-то желает остаться неизвестным.

Уходя из замка, Флорио подробно рассказал о данном поручении своему господину, который внимательно выслушал его. Для Бонниве возможность встречи между королем и графом Шатобрианом была особенно приятна в эту минуту, потому что он был зол на короля и заранее радовался его унижению. Но вместе с тем в голове фаворита мелькнула мысль, что если представится опасность для жизни короля, то он может оказать ему большую услугу, явившись вовремя для его защиты, и что этим способом он опять войдет в милость.

В это время Флорентин, оставшись наедине с Франциской и смущенный ее молчанием, не знал с чего начать разговор. Стук в потаенную дверь вывел его из затруднения. Предполагая, что это король, он вышел в прихожую, сказав вполголоса Франциске:

– Надеюсь, что ты не захочешь видеть его после того, как он так недостойно вел себя…

– Нет, я не в состоянии видеть его!.. Ради Бога, не открывай задвижки…

– Не беспокойся, я еще подержу дверь, чтобы он не вздумал вломиться сюда.

Флорентин подошел к двери и приложил к ней ухо. Он услышал шаги удалявшегося короля и, выждав момент, когда все затихло в галерее, тихонько отодвинул задвижку и вернулся в комнату графини. Ему казалось невозможным возвращение короля, и потому он решил употребить все свое красноречие, чтобы убедить Франциску, что она должна отказаться от предстоящего торжества, так как это было бы несовместимо с ее достоинством. В случае если она знала о скором отъезде короля, необходимо было представить его поведение в самых черных красках. Ввиду этого он распространился о неверности короля как о факте, не подлежавшем ни малейшему сомнению, о котором все толковали при дворе, и кончил свою речь вопросом: что намерена делать графиня при ее сомнительном положении?

Франциска молчала, закинув голову на спинку кресла; грудь ее высоко поднималась от сдавленных рыданий. Молодой прелат любовался ею, мысленно сравнивал эту привлекательную красавицу с Луизой Ангулемской. Опять в душе его проснулась надежда, от которой он должен был отказаться в аббатстве Святой Женевьевы. Зачем он послал Флорио к графу? Может быть, ему удастся уговорить Франциску снова искать убежища за монастырскими стенами, а со временем…

Он насильственно прервал нить своих размышлений, зная, что у него осталось немного времени для беседы с нею.

– Франциска! – начал он торжественным тоном. – Как думаешь ты распорядиться своей будущностью?

Она молчала.

– К несчастью, я сам вывел тебя на тот путь, по которому ты идешь теперь, и всю жизнь буду раскаиваться в этом. Но я думал открыть тебе обширный круг деятельности, и, если я погрешил против отдельных личностей, то сделал это, имея в виду благородную цель. Я не ожидал таких печальных результатов! Ты глубоко оскорбила своего мужа, отреклась от всех семейных обязанностей, возбудила против себя общественное негодование и ничем не искупила сделанного тобою зла! Ты не поняла возложенной на тебя высокой задачи и думала только об удовлетворении своей личной склонности. Ты не принесла пользы не только церкви и государству, но даже несчастным просителям, и не сумела обеспечить и упрочить свое собственное положение. Где нет добродетели, там по крайней мере люди ожидают встретить мудрую предусмотрительность; где не находят ни того, ни другого, то мирятся с успехом и многое прощают из-за него. Ты, моя бедная Франциска, не можешь ничем похвалиться из всего этого! Что осталось тебе в жизни? Одна гордость… Вооружись ею и положи конец своим страданиям. Пусть король никогда больше не увидит твоего лица и ни один посторонний зритель не выразит тебе своего сострадания. Я к твоим услугам; возьми мою руку и следуй за мной. Я отведу тебя в такое уединение, куда не проникнет ни один звук, ни одно дуновение суетного света, где все отравлено для тебя. Чем раньше ты оставишь его, тем легче будет для тебя бегство.

Франциска поднялась с кресла с видимым желанием вырваться поскорее на свободу и удалиться навсегда от человека, так недостойно обманувшего ее. Но какая-то непреодолимая сила удержала ее на месте. Был ли это обман ее расстроенного воображения? Она услышала шаги, знакомый голос назвал ее по имени.

В комнату вошел король. После напрасных попыток отворить потаенную дверь, он решил пройти через двор и сад к другому входу. Пройдя поспешными шагами мимо Химены, он прямо направился в последнюю комнату. Франциска, увидев его, вскрикнула и отступила назад; Флорентин загородил ему дорогу.

– Ваше величество, – сказал он, – эта дама принадлежит церкви и не желает, чтобы к ней прикасалась рука светского человека.

– Ты с ума сошел! Прочь с дороги! Франциска!..

Она молча подняла руку. В этом движении выразилось столько гнева и отвращения, что король с удивлением посмотрел на нее.

Первое известие об измене короля, сообщенное ей Бонниве, настолько поразило графиню Шатобриан, что она не поверила ему. Любящее сердце подсказывало ей, что такая наглая измена невозможна, и что если ее возлюбленный поддался минутному увлечению, то она не должна придавать этому особенного значения. Бюде еще более успокоил ее, и если бы король пришел к ней до прибытия Флорентина, то ему, вероятно, удалось бы оправдать себя и она охотно простила бы его. Но речь Флорентина дала иное направление ее мыслям. В ней заговорила ненависть – чувство, неведомое ее душе, и примирение сделалось для нее невозможным.

Король не мог допустить подобного настроения в женщине, которая так горячо любила его. Лунный ли свет помешал ему разглядеть выражение ее лица, или свойственная его характеру самонадеянность была причиной этого, только он грубо обманулся относительно чувств своей возлюбленной. Свойственным ему повелительным жестом он дотронулся до плеча священника и указал ему на дверь.