Адъютант императрицы

Занавесы палатки раздвинулись и вошел генерал Салтыков, еле дыша от усталости.

– Как, Сергей Семенович, ты здесь? – радостно приветствовал друга Каменский, быстро вскочив с места и бросаясь навстречу приезжему.

– С чем вы явились к нам, генерал? – спросил Румянцев слегка дрожащим голосом.

– С помощью! – ответил Салтыков. – Я привез вам тридцать пушек и привел шесть батальонов и пять эскадронов. Я сам выбрал лучших людей из армии, стоящей в Польше; кроме того я захватил столько провианта, сколько было возможно. Передний отряд находится в получасовом расстоянии отсюда и в течение ночи все войско может подойти к лагерю. Я поторопился приехать вперед, чтобы скорее сообщить вам добрую весть и отдать себя под начальство великого Румянцева.

Фельдмаршал прижал руку к сердцу и благодарным взором взглянул на Салтыкова.

– Несмотря на подкрепления, – задумчиво проговорил Каменский, – турецкая армия все-таки гораздо больше нашей.

– Я считаю не количество врага, – возразил Румянцев, – а только наши силы, который теперь достаточно крепки. Сознание, что помощь вблизи нас, вдвое увеличить мужество и силу солдат. Мы решили было пожертвовать жизнью, но умереть с честью, а теперь будем сражаться, надеясь на жизнь, покрытую славой победы. Мы двинемся вперед этой же ночью, не дав нашим людям возможности подсчитать, как велико подкрепление. Больше нельзя терять время и мне не зачем держать теперь в тайне приказ императрицы.

С последними словами Румянцев передал Салтыкову письмо государыни.

– Да, наступающей день должен быть днем нашей победы! – горячо воскликнул Сергей Семенович, сверкая глазами. – Приказ ее императорского величества и геройский дух Румянцева сделают нас победителями.

Около часа просидели еще генералы в палатке главнокомандующего. Затем Салтыков послал одного из адъютантов сообщить солдатам, чтобы они подвинулись к лагерю и расположились за небольшим холмом. Когда солнце скрылось и зажглись огни вдоль берега, все командиры отправились к своим частям.

Румянцев созвал к своей палатке весь штаб и ординарцев, а затем началась спешная работа среди глубокой тишины, царившей во всем лагере. Каждый офицер сообщил своей роте о приказе императрицы, о полученном подкреплении и о том, что с наступлением рассвета фельдмаршал поведет их вперед для покорения турок. Солдатам говорили, что победа над врагом несомненна, что бессмертная слава ожидает их, а огромные запасы провизий, сделанные турками, поступят в их распоряжение и вознаградят за испытанную нужду.

Слова Екатерины Алексеевны воодушевляющим образом подействовали на измученное войско. Никто не сомневался, что Румянцев должен победить, раз он решил драться; а когда еще подошли солдаты, приведенные Салтыковым, и были розданы обильные порции провианта, то уверенность в победе стала еще сильнее и войско с необычайной горячностью начало готовиться к битве.

Со страшной быстротой спустили на воду огромные плоты, заготовленные, по приказанию Румянцева, заблаговременно. Как только стало совершенно темно, на плоты поставили пушки и перевезли их под покровом ночи на остров, стоявший на средине реки. Салтыков засел с двумя батальонами на этом же остров, а все войско подвинулось к самому берегу, имея в центре Румянцева, на правом фланге – Суворова, а на левом – Каменского.

Чтобы обмануть неприятеля, были зажжены огни на прежнем месте, а солдатам было строжайшим образом запрещено разговаривать между собой. Со стороны турецкого берега казалось, что русский лагерь так же мирно коротает ночь, как и прежде.

Наконец, занялась заря на востоке; огни побледнели и в полумраке начали вырисовываться очертания окопов и палаток на обоих берегах реки. Вдруг раздался залп из батарей, свезенных на остров, и ядра полетели в турецкий лагерь. Можно было ясно видеть, какой переполох произвело среди турок это неожиданное нападение. Все бросились в беспорядке бежать, давя и толкая друг друга.

В тот самый момент, когда был произведен залп, от острова и берега отчалили плоты, нагруженные людьми, лошадьми и оружием. Многочисленные весла быстро скользили по воде, поднимая волны. На первый плот вошел Салтыков со своими гренадерами. Он держал в руках обнаженную саблю, которая сверкала среди белых брызг высоко поднимавшейся воды. С острова летели пули и ядра поверх голов смельчаков и ударялись о турецкий берег, чтобы оставить свободное место для высадки передового отряда. Когда плот Салтыкова начал подходить к неприятельской стороне, стрельба с острова прекратилась, так как испугавшиеся турки разбежались, и эта часть берега оказалась свободной.

Не дожидаясь, пока плот коснется земли, Салтыков большим прыжком выскочил на берег и, высоко подняв вверх саблю, крикнул своим могучим голосом:

– Да здравствует наша непобедимая государыня императрица Екатерина Алексеевна!

Вокруг генерала просвистело несколько пуль, пущенных с неприятельской стороны. Турки, спрятавшись за свои первые укрепления, подняли непрерывную перестрелку с русскими, стоявшими на плотах. Неожиданное положение смутило неприятеля; турки были уверены, что с севера надвинулась громадная армия, и от страха стреляли плохо, лишь изредка попадая в русских.

Несколько поодаль, Суворов лично вел через реку кавалеристов. Каждый солдат стоял у своей лошади; животные во время лагерной жизни еще более привязались к своим всадникам и понимали каждое слово команды. Выстрелы турок мало беспокоили кавалеристов, так как их внимание было обращено главным образом на центр; Румянцев отправлял вперед все новые батальоны и сам занял последний плот, составлявший центр.

Салтыков между тем высадил на берег все войско. Ему самому и его подчиненным грозила большая опасность. Увидев небольшой отряд неприятеля, турки со всех сторон сбежались к этому месту и с неистовыми криками, призывающими на помощь Аллаха, устремились на русских, которые неустрашимо выдерживали натиск. Как только из строя выбывал убитый или раненый, ряды тотчас же смыкались вновь. Равномерно раздавался залп за залпом, производя страшные опустошения в турецком войске. Салтыков стоял посредине своей армии, с поднятой саблей в руках. Ни один мускул не дрогнул в его бледном гордом лице. Ясно и спокойно раздавалась его команда, заглушая боевой шум. Он казался неуязвимым. Шапка с его головы давно уже была снесена неприятельской пулей, но нигде не было видно ни капельки крови. Непобедимый вид генерала внушал все более и более доверия солдатам, подымал их дух. Несмотря на внешнее спокойствие, Салтыков сознавал, что его положение становится крайне опасным, так как силы турок все возрастали. Великий визирь покинул Силистрию и сам вел лучший полк к центру неприятельского отряда.

Между тем дальнейшая высадка русских войск совершалась медленно, так как плоты не могли вместить всех людей и, высадив один отряд, должны были возвращаться обратно за другими. Все теснее и меньше становился четырехугольник, составленный армией Салтыкова; целая гора турецких трупов окружала его. Главнокомандующий неприятельского лагеря, узнав, откуда ожидается главная опасность, старался рассеять ряды русских и занять берег, чтобы не дать возможности пристать плотам.

– Держитесь, ребята! – крикнул Салтыков. – Вспомните, что если мы даже погибнем; то вечная слава покроет наши имена!.. Мы своей смертью доставим честь нашей родине и русскому оружию. Да здравствует наша государыня императрица Екатерина Великая!

– Ура! Да здравствует императрица Екатерина Алексеевна! – воскликнули солдаты в один голос.

Вновь раздался залп навстречу туркам. Сотни последних упали, но новые сотни бросились вперед, шагая через трупы.

Румянцев приближался со своими батальонами. Широкие ряды плотов загромоздили реку; со сверхъестественной силой работали весла.

Впереди стоял Румянцев. Он взметнул свою шапку вверх и крикнул звучным голосом:

– Держитесь, ребята, во имя Бога и святого Георгия Победоносца! Вы видите, мы идем; держитесь до нашего прихода!

И армия Салтыкова держалась, хотя все уже и уже становился четырехугольник, стиснутый турками. Казалось невозможным сохранить позицию до прихода Румянцева. Сам визирь приближался к месту сражения; уже был виден хвост его лошади, развевавшейся в воздухе, громче раздавались возгласы: «Аллах! Аллах!», смелее наступали турки, перепрыгивая через горы трупов. С видом отчаяния смотрел Салтыков вокруг себя; размахивая саблей, он вышел из середины, чтобы лично участвовать в бою.

Внезапно смолк дикий победный крик турок; ряды остановились, не решаясь двинуться вперед.

– Стреляй! – скомандовал Салтыков. – Нам не долго осталось ждать. Оглянитесь назад, фельдмаршал стоит уже на середине реки.

Раздался залп ружей и в тот же момент вся земля точно вздрогнула; со стороны, откуда никто не ждал нападения, двинулись кирасиры, которых привел Суворов; они разгоняли турок, сбрасывали их палашами на землю и топтали ногами своих лошадей.

В то время как все внимание турок было обращено на центр, Суворову удалось незаметно высадить кавалерию, пришедшую на помощь Салтыкову, в самую критическую минуту. За кирасирами следовал полк казаков. Отряды турок пытались сопротивляться, они составляли плотные ряды, но кирасиры устремились на них и постоянно разрывали цепь.

– Вперед! – крикнул Салтыков. – Не стрелять! В штыки, ребята!

С обнаженной саблей и непокрытой головой, вел храбрый генерал свой небольшой отряд на штурм неприятеля, сбитого со своей позиции натиском русской кавалерии. Он все дальше и дальше пробивался сквозь ряды турок и вдруг увидел прямо пред собой великого визиря, Моссума-оглы. Это был человек высокого роста; черная густая борода обрамляла строгое, гордое лицо; голову покрывал зеленый тюрбан с султаном, а длинный кафтан, шитый золотом, был усеян драгоценными камнями.

Сидя на прекрасной арабской лошади, визирь ударами сабли гнал обратно разбежавшихся турецких солдат. Рядом с визирем ехал знаменосец с бунчуком, на котором был изображен золотой полумесяц и под ним находилось восемь лошадиных хвостов.

Салтыков быстро подскочил и схватил за узду лошадь визиря.

– Сдайтесь, Моссум-оглы, вы – мой пленник! – воскликнул он.

Гренадеры с поднятыми штыками окружили визиря.

Моссум-оглы с холодным спокойствием смотрел на врага, на его лице не было и следа тревоги; он вдруг приподнял блестящее лезвие своей сабли и сильным ударом опустил его вниз.

Салтыков, следивший за движением руки визиря, отскочил в сторону, так что сабля турка коснулась лишь его плеча, но от сильного удара рука опустилась и выронила узду лошади. Визирь пришпорил своего коня, тот поднялся на дыбы и перескочил, как стрела, мимо ряда невольно склонившихся гренадеров в толпу турецких солдат.

Знаменосец хотел последовать примеру визиря, но его лошадь не решилась перепрыгнуть через штык и споткнулась; всадник был сорван с седла и бунчук перешел в руки неприятеля.

С радостным восклицанием схватил Салтыков турецкий бунчук.

В эту самую минуту раздался грохот барабанов. Румянцев успел причалить и спешил на место сражения. Широкой полосой раскинулось русское войско, держа вверх штыки. Каменский тоже подошел с левой стороны, а Суворов подводил все новые эскадроны.

Вся турецкая армия пришла в смятение и обратилась в бегство, и то, что казалось невозможным, невероятными совершилось. Маленькое русское войско, еле насчитывавшее двадцать тысяч человек, переправилось на глазах неприятеля через реку и одним натиском заставило бежать в беспорядке сто двадцати пятитысячную армию турок.

Румянцев, шедший пешком во главе своих гренадеров, поспешил навстречу Салтыкову и горячо его обнял.

– Вам принадлежит честь сегодняшней победы, – проговорил он, – вы первый вступили на неприятельский берег и мы все преклоняемся пред вами.

– Я только исполнил свой долг, – возразил Салтыков с сияющим от счастья, но бледным от изнеможения лицом, не замечая крови, которая текла из раны по рукаву мундира. – Я исполнил свой долг, долг каждого русского солдата. Невозможно не победить там, где командует Румянцев, – прибавил он. – Примите, ваше высокопревосходительство, как представитель нашей всемилостивейшей государыни императрицы, это знамя великого визиря.

С этими словами Салтыков опустил к ногам Румянцева бунчук Моссум-оглы.

Фельдмаршал ничего не ответил, но его глаза чуть ли не в первый раз в жизни наполнились слезами. Глубоко тронутый он прижал Салтыкова к своей груди.

Суворов и Каменский тоже подошли и обняли Салтыкова.

– Как видите, ваше высокопревосходительство, я был прав, – сказал Суворов, обращаясь к Румянцеву, – можно надеяться или отчаиваться – это безразлично, но нужно, прежде всего, драться; кто дерется, тот и побеждает.

– Да, вы правы, – ответил Румянцев, – но если бы не прибыл с подкреплением генерал Салтыков, мы погибли бы смертью Леонида при Фермопилах. Такая смерть прекрасна, но, право, еще лучше жить и радоваться победе. Ну, а теперь вперед! Мы еще не вполне закончили свое торжество. Вы оставайтесь здесь, генерал Салтыков, и позаботьтесь о своей ране. Клянусь Богом, вы сегодня поработали достаточно и имеете полное право на отдых. Остальное – уже наше дело!

Салтыков действительно терял последние силы и в изнеможении опустился на землю. Пришел фельдшер, осмотрел рану и сделал перевязку.

После этого Румянцев сел верхом на лошадь и двинулся во главе кирасир. Суворов вел казаков, а Каменский, командовавший пехотой, занял завоеванный турецкий лагерь, где было оставлено много провианта и пушек. Пока Каменский распоряжался переправой пушек на противоположный берег, Румянцев и Суворов преследовали турок и гнали их все дальше и дальше. Когда главнокомандующий вернулся вечером в завоеванный лагерь, то на расстоянии многих миль от этого места не оставалось и следа неприятеля. Ворота Силистрии были открыты для приема победоносного войска.

Глава 26

Румянцев разрешил своим победоносным войскам лишь один день отдыха в завоеванном турецком лагере. Найденные в большом количестве припасы были взяты под охрану и в строгом военном порядке распределены между солдатами, причем все драгоценности, оставленные в палатках пашей и беев, были предоставлены войскам, как военная добыча.

Еще поздно вечером, после победы, военный совет, собравшийся в палатке визиря, решил дальнейшее движение вперед, причем солдатам давался день отдыха, а весь боевой материал, оставленный по ту сторону реки, велено было перевезти сюда.

Румянцев хотел тотчас же отправить генерала Салтыкова к императрице с известием о блестящей переправе через Дунай, о взятии турецких знамен и позиции визиря, но Салтыков, несмотря на то, что его рана в руке была не опасна, нуждался еще в отдыхе и покое; к тому же он объявил, что хотя враг и побит, но поход еще не окончен, и он примет на себя почетное поручение только тогда, когда будет в состоянии доложить государыне о мире, продиктованном врагу от имени ее императорского величества.

– Вы правы, – ответил Румянцев. – Кто, подобно вам, кровью заслужил первые лавры, тот может выражать желание положить к ногам государыни и весь венок. Вам я обязан благодарностью за сохранение чести моего имени. Вам подобает принять все почести, если мы одержим окончательную победу.

– Вы не поняли меня, – возразил Салтыков, пожимая руку Румянцева, – вам принадлежать вся честь, вся слава, вся признательность, и никто не будет с большей горячностью, с большим воодушевлением прославлять ваше имя, чем я. Но я, – добавил он тихим голосом, – хотел бы только доказать государыне, что не забыл ее требования и обратил юношескую мечту в деяния зрелого мужа, что я подверг опасности свою жизнь, желая оправдать ее гордое царское слово, подобно тому, как я когда-то рисковал жизнью за один взгляд, за одну улыбку великой княгини.

На второй день армия выступила вперед, чтобы окончить дело, которое все еще казалось довольно трудным и могло привести к жаркому бою, так как турецкая армия все еще превосходила численностью русскую, по крайней мере, в три раза, и если бы врагу удалось сосредоточить и привести в порядок свои силы, то предстояла бы новая битва, на этот раз конечно без опасной переправы через реку, но все-таки достаточно серьезная, чтобы пришлось напрячь все силы для обеспечения окончательной победы.

Но положение оказалось благоприятнее, чем этого опасался Румянцев; в виду нового быстрого наступления русской армии, турецким полководцам не удалось ободрить и вновь привести в порядок свои разрозненные, в паническом страхе бежавшие войска.

Великий визирь с главным ядром своих войск засел в крепости Шумль, а остальной армии приказал расположиться вокруг крепости и со всей поспешностью приступить к земляным работам с целью оградить себя от атаки русских; он надеялся выиграть время, чтобы привести войска в боевой порядок и снова выступить с ними против неприятеля. Но Румянцев своим быстрым выступлением разрушил его планы. Едва турки успели собрать свои разрозненные полки, как подоспел Суворов со своей легкой кавалерией. Увидев страшного врага, внушавшего турецким солдатам почти суеверный ужас, турки поспешно скрылись за еще не оконченными земляными укреплениями.

Суворов со своей кавалерией в течение некоторого времени продолжал, словно дразнил набегами сбившегося в плотный комок неприятеля и заставлял его быть в постоянной тревоге, а в это же время на горизонте показался Румянцев с гренадерами и несколькими батареями. Суворов поскакал ему навстречу, чтобы сделать свои донесения. Не колеблясь ни минуты, Румянцев, после немногих пушечных выстрелов, более напугавших врага, чем причинивших ему вред, велел гренадерам построиться в штурмовые колонны и двинуться на турецкие окопы; он сам, пеший, с обнаженной шпагой в руке, повел свой батальон.

Салтыков ехал рядом с первой колонной в легком экипаже, положив раненую руку на подушку, и, ободряя солдат, постоянно кричал:

– Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна, победоносная, непобедимая!

Солдаты с воодушевлением вторили его кликам и стремительно бежали вперед.

Дурно направленные и почти безвредные пушечные выстрелы загрохотали навстречу атакующим. Но, когда голова колонн достигла неприятельских окопов, когда русские гренадеры, под предводительством Румянцева, взобрались на низкую насыпь, оттуда спрыгнули вниз, а затем быстро сомкнулись в ряды и с криками «ура» бросились на неприятеля, – турки без всякой попытки сопротивления обратились в бегство. Они бросились врассыпную направо и налево, через обширное поле, увлекая своим примером обе части войска, стоявшего по бокам крепости, за своими окопами. Вскоре все громадное поле покрылось бесцельно, в безумном страхе бежавшими толпами турецких солдат.

В это время налетела вся кавалерия Суворова, неся смерть и гибель приведенным в смятение туркам, то разбегавшимся в стороны, то трусливо собиравшимся в беспорядочные массы. Снова, как в первый день битвы, Румянцев стал во главе своих кирасир и в одно мгновение ока закованные в железо всадники помчались через поле, то тут, то там разгоняя толпы врагов и обрекая их на окончательную гибель, которую им несли разъезжавшее кругом казаки.

Бегущие турки бросились к воротам Шумлы, но эти ворота не открылись и под стенами самой крепости, среди ужасающего смятения и паники, тысячи были перебиты казаками, причем пушечные выстрелы, от времени до времени раздававшиеся с валов, решительно не приносили никакого вреда свободно разъезжавшей кавалерии.

Несколько часов продолжалась ужасная работа истребления; Румянцев не хотел иметь пленных; он желал уничтожить врага, чтобы на долгое время отрезать Порте возможность новой войны. И это страшное дело истребления удалось блестящим образом, так как, когда солнце склонилось к закату, более половины турецкой армии полегло, а бежавшие, которым удалось спастись от ужасной кровавой бани, уже не могли в этот поход быть собраны для серьезного сопротивления врагу.

Румянцев и ночью не дал отдыха своим войскам: вокруг крепости был раскинут лагерь, возведены земляные укрепления и на всех возвышенностях поставлены постепенно доставленные пушки, чтобы было удобнее обстреливать неприятеля.

На следующее утро крепость оказалась окруженной таким тесным кольцом, насколько это позволял небольшой отряд Румянцева; теперь, не обращая внимания на редкие выстрелы из крепости, которые едва ли могли указывать на желание упорного сопротивления, он мог дать отдых своим солдатам. Пользуясь этим свободным промежутком времени, также и Салтыков спокойно лежал в своей палатке, предоставляя доктору лечить свою рану, состояние которой вследствие возбуждения во время боя ухудшилось, но все же не представляло опасности для жизни.

В течение пяти дней русская армия осаждала Шумлу; быть может, великий визирь надеялся, что находящаяся вне крепости разбежавшаяся турецкая армия попытается еще раз соединиться и, напав на русский лагерь, даст осажденным возможность сделать вылазку.

Румянцев каждый день посылал в город несколько пушечных ядер, но не открывал серьезного огня; он знал, что крепость, в которой за несколько дней пред этим не ждали никакого неприятельского нападения, не могла быть приготовлена к осаде и снабжена провиантом; вследствие этого он надеялся без пролития крови и потери людей принудить визиря к капитуляции, причем сам он сохранял боевые снаряды и своих солдат на тот случай, если бы все-таки битва оказалась неизбежной; в то же время он всюду рассылал на разведки свою кавалерию, чтобы убедиться, не подвигается ли с какой-нибудь стороны турецкий корпус на выручку осажденных. Его ожидания не обманули его, так как на шестой день осады Шумлы на зубцах стены крепости вдруг показался белый флаг, что было встречено русскими войсками радостными криками, распространившимися по всему лагерю. Вскоре после этого открылись ворота крепости, выехал из них адъютант визиря и направился к русскому лагерю.

Румянцев выслал ему навстречу генерала Каменского, чтобы провести парламентера в свою палатку, и принял того в присутствии Салтыкова, Каменского и Суворова.

Турецкий офицер, прекрасно владевший французским языком и потому не нуждавшийся в переводчике, кратко и серьезно объявил, что его начальник, облеченный со стороны всемилостивейшего падишаха неограниченной властью, желает прекратить военные действия и готов снова начать прерванные переговоры о мире.

– А Шумла? – спросил Румянцев.

– Визирь признает, – ответил адъютант, – что он не в состоянии удержать за собой крепость, но ведь взятие ее русской армии стоило бы тысячи жизней. Визирь решил лучше похоронить себя под развалинами крепости, чем сдать ее неприятелю.

– А как же мы будем вести переговоры о мире, – спросил Румянцев, – если визирь останется в крепости?

– Визирь готов для окончания переговоров покинуть крепость и отправиться в другое место.

– Это место должно быть в пределах, занятых нашими войсками, – сказал Румянцев. – Мы – победители, а когда побежденный просит о мире, он должен прийти к победителю. Я умею уважать храбрых противников, но должен настоять на этой формальности, причем отвечаю за безопасность визиря.

– Мой высокий начальник, – ответил адъютант, – не будет сомневаться в слове великого и храброго графа Румянцева, которого мы знаем.

Румянцев бросил взгляд на лежавшую пред ним карту и сказал:

– К юго-востоку от Силистрии лежит местечко Кучук-Кайнарджи; через него проходит большая дорога; я предлагаю вести переговоры там.

– Я не сомневаюсь, – сказал адъютант, – что мой высокий начальник примет это предложение; он лишь требует, чтобы путь к сношениям с великим падишахом, нашим могущественным повелителем, оставался для него всегда свободным.

– Это само собою, разумеется, – сказал Румянцев, – и на это я согласен.

Турецкий офицер поклонился, причем по восточному обычаю прижал открытую руку ко лбу, а затем Каменский снова проводил его к воротам крепости.

Немного времени спустя, адъютант визиря появился вторично и объявил, что визирь принял предложенные Румянцевым условия и тотчас же отправится в Кучук-Кайнарджи, чтобы там покончить переговоры о мире. Турки признали решительную необходимость мира, так как победоносному войску Румянцева почти беспрепятственно был открыть путь на Константинополь. При этом визирь потребовал лишь того, чтобы ради его полной свободы, независимости и внешнего представительства ему было разрешено взять вместо переговоров его личную турецкую стражу и сохранить ее на все время его пребывания в Кучук-Кайнарджи.

Румянцев согласился на это требование и тотчас же послал в Кучук-Кайнарджи приказ приготовить там все для достойного и блестящего приема облеченного полною властью турецкого уполномоченного. Затем он отправился к Салтыкову, который уже настолько оправился от своей раны, что мог уже свободно двигаться, хотя на его руке все еще была повязка.

– Вы привели мне войска, генерал, – сказал фельдмаршал, – которые дали мне возможность начать битву и одержать победу; вы первый сошли на неприятельский берег; вы захватили знамя великого визиря, на вашей стороне право диктовать врагу условия мира. Вы знаете, что требует государыня, знаете, что мы ни в чем не можем уступить и что турки в настоящее время должны согласиться на все наши требования. Отправьтесь с визирем в Кучук-Кайнарджи и заключите мир. Когда все будет готово, я подпишу свое имя под этим почетным документом, на что имею право, как главнокомандующий, но вы доставите государыне весть о покорении турок и о своем участии в последних переговорах.