Подросток

III

«…И никогда не могли вы, незабвенный Аркадий Макарович, употребить с большею пользою ваш временный досуг, как теперь, написав эти ваши „Записки“! Вы дали себе, так сказать, сознательный отчет о первых, бурных и рискованных, шагах ваших на жизненном поприще. Твердо верю, что сим изложением вы действительно могли во многом „перевоспитать себя“, как выразились сами. Собственно критических заметок, разумеется, не позволю себе ни малейших: хотя каждая страница наводит на размышления… например, то обстоятельство, что вы так долго и так упорно держали у себя „документ“ – в высшей степени характеристично… Но это – лишь одна заметка из сотен, которую я разрешил себе. Весьма ценю тоже, что вы решились мне сообщить, и, по-видимому, мне одному, „тайну вашей идеи“, по собственному вашему выражению. Но в просьбе вашей сообщить мое мнение собственно об этой идее должен вам решительно отказать: во-первых, на письме не уместится, а во-вторых – и сам не готов к ответу, и мне надо еще это переварить. Замечу лишь, что „идея“ ваша отличается оригинальностью, тогда как молодые люди текущего поколения набрасываются большею частию на идеи не выдуманные, а предварительно данные, и запас их весьма невелик, а часто и опасен. Ваша, например, „идея“ уберегла вас, по крайней мере на время, от идей гг. Дергачева и комп., без сомнения не столь оригинальных, как ваша. А наконец, я в высшей степени согласен с мнением многоуважаемейшей Татьяны Павловны, которую хотя и знавал лично, но не в состоянии был доселе оценить в той мере, как она того заслуживает. Мысль ее о поступлении вашем в университет в высшей степени для вас благотворна. Наука и жизнь несомненно раскроют, в три-четыре года, еще шире горизонты мыслей и стремлений ваших, а если и после университета пожелаете снова обратиться к вашей —»идее», то ничто не помешает тому.

Теперь позвольте мне самому, и уже без вашей просьбы, изложить вам откровенно несколько мыслей и впечатлений, пришедших мне в ум и душу при чтении столь откровенных записок ваших. Да, я согласен с Андреем Петровичем, что за вас и за уединенную юность вашу действительно можно было опасаться. И таких, как вы, юношей немало, и способности их действительно всегда угрожают развиться к худшему – или в молчалинское подобострастие, или в затаенное желание беспорядка. Но это желание беспорядка – и даже чаще всего – происходит, может быть, от затаенной жажды порядка и «благообразия» (употребляю ваше слово)? Юность чиста уже потому, что она – юность. Может быть, в этих, столь ранних, порывах безумия заключается именно эта жажда порядка и это искание истины, и кто ж виноват, что некоторые современные молодые люди видят эту истину и этот порядок в таких глупеньких и смешных вещах, что не понимаешь даже, как могли они им поверить! Замечу кстати, что прежде, в довольно недавнее прошлое, всего лишь поколение назад, этих интересных юношей можно было и не столь жалеть, ибо в те времена они почти всегда кончали тем, что с успехом примыкали впоследствии к нашему высшему культурному слою и сливались с ним в одно целое. И если, например, и сознавали, в начале дороги, всю беспорядочность и случайность свою, все отсутствие благородного в их хотя бы семейной обстановке, отсутствие родового предания и красивых законченных форм, то тем даже и лучше было, ибо уже сознательно добивались того потом сами и тем самым приучались его ценить. Ныне уже несколько иначе – именно потому, что примкнуть почти не к чему.

Разъясню сравнением или, так сказать, уподоблением. Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя. Говоря так, вовсе не шучу, хотя сам я – совершенно не дворянин, что, впрочем, вам и самим известно. Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в «Преданиях русского семейства», и, поверьте, что тут действительно все, что у нас было доселе красивого. По крайней мере тут все, что было у нас хотя сколько-нибудь завершенного. Я не потому говорю, что так уже безусловно согласен с правильностью и правдивостью красоты этой; но тут, например, уже были законченные формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на Руси не только нет законченного, но даже нигде и не начато. Я говорю как человек спокойный и ищущий спокойствия.

Там хороша ли эта честь и верен ли долг – это вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет все ничего не выходит.

Не обвините в славянофильстве; это – я лишь так, от мизантропии, ибо тяжело на сердце! Ныне, с недавнего времени, происходит у нас нечто совсем обратное изображенному выше. Уже не сор прирастает к высшему слою людей, а напротив, от красивого типа отрываются, с веселою торопливостью, куски и комки и сбиваются в одну кучу с беспорядствующими и завидующими. И далеко не единичный случай, что самые отцы и родоначальники бывших культурных семейств смеются уже над тем, во что, может быть, еще хотели бы верить их дети. Мало того, с увлечением не скрывают от детей своих свою алчную радость о внезапном праве на бесчестье, которое они вдруг из чего-то вывели целою массой. Не про истинных прогрессистов я говорю, милейший Аркадий Макарович, а про тот лишь сброд, оказавшийся бесчисленным, про который сказано: «Grattes le russe et vous verrez le tartare».[150] И поверьте, что истинных либералов, истинных и великодушных друзей человечества у нас вовсе не так много, как это нам вдруг показалось.

Но все это – философия; воротимся к воображаемому романисту. Положение нашего романиста в таком случае было б совершенно определенное: он не мог бы писать в другом роде, как в историческом, ибо красивого типа уже нет в наше время, а если и остались остатки, то, по владычествующему теперь мнению, не удержали красоты за собою. О, и в историческом роде возможно изобразить множество еще чрезвычайно приятных и отрадных подробностей! Можно даже до того увлечь читателя, что он примет историческую картину за возможную еще и в настоящем. Такое произведение, при великом таланте, уже принадлежало бы не столько к русской литературе, сколько к русской истории. Это была бы картина, художественно законченная, русского миража, но существовавшего действительно, пока не догадались, что это – мираж. Внук тех героев, которые были изображены в картине, изображавшей русское семейство средневысшего культурного круга в течение трех поколений сряду и в связи с историей русской, – этот потомок предков своих уже не мог бы быть изображен в современном типе своем иначе, как в несколько мизантропическом, уединенном и несомненно грустном виде. Даже должен явиться каким-нибудь чудаком, которого читатель с первого взгляда мог бы признать как за сошедшего с поля и убедиться, что не за ним осталось поле. Еще далее – и исчезнет даже и этот внук-мизантроп; явятся новые лица, еще неизвестные, и новый мираж; но какие же лица? Если некрасивые, то невозможен дальнейший русский роман. Но увы! роман ли только окажется тогда невозможным?

Чем далеко ходить, прибегну к вашей же рукописи. Взгляните, например, на оба семейства господина Версилова (на сей раз позвольте уж мне быть вполне откровенным). Во-первых, про самого Андрея Петровича я не распространяюсь; но, однако, он – все же из родоначальников. Это – дворянин древнейшего рода и в то же время парижский коммунар. Он истинный поэт и любит Россию, но зато и отрицает ее вполне. Он без всякой религии, но готов почти умереть за что-то неопределенное, чего и назвать не умеет, но во что страстно верует, по примеру множества русских европейских цивилизаторов петербургского периода русской истории. Но довольно о нем самом; вот, однако же, его родовое семейство: про сына его и говорить не стану, да и не стоит он этой чести. Те, у кого есть глаза, знают заранее, до чего дойдут у нас подобные сорванцы, а кстати и других доведут. Но вот его дочь, Анна Андреевна, – и чем же не с характером девица? Лицо в размерах матушки игуменьи Митрофании – разумеется, не предрекая ничего уголовного, что было бы уже несправедливым с моей стороны. Скажите мне теперь, Аркадий Макарович, что семейство это – явление случайное, и я возрадуюсь духом. Но, напротив, не будет ли справедливее вывод, что уже множество таких, несомненно родовых, семейств русских с неудержимою силою переходят массами в семейства случайные и сливаются с ними в общем беспорядке и хаосе. Тип этого случайного семейства указываете отчасти и вы в вашей рукописи. Да, Аркадий Макарович, вы – член случайного семейства, в противоположность еще недавним родовым нашим типам, имевшим столь различные от ваших детство и отрочество.

Признаюсь, не желал бы я быть романистом героя из случайного семейства!

Работа неблагодарная и без красивых форм. Да и типы эти, во всяком случае, – еще дело текущее, а потому и не могут быть художественно законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во всяком случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что делать, однако ж, писателю, не желающему писать лишь в одном историческом роде и одержимому тоской по текущему? Угадывать и… ошибаться.

Но такие «Записки», как ваши, могли бы, кажется мне, послужить материалом для будущего художественного произведения, для будущей картины – беспорядочной, но уже прошедшей эпохи. О, когда минет злоба дня и настанет будущее, тогда будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения минувшего беспорядка и хаоса. Вот тогда-то и понадобятся подобные «Записки», как ваши, и дадут материал – были бы искренни, несмотря даже на всю их хаотичность и случайность… Уцелеют по крайней мере хотя некоторые верные черты, чтоб угадать по ним, что могло таиться в душе иного подростка тогдашнего смутного времени, – дознание, не совсем ничтожное, ибо из подростков созидаются поколения…»

Примечания

1

Нельзя представить себе, сколько это стоит крови.

2

Наставником России.

3

Подразумевается Дрезденская картинная галерея. – Прим. пер.

4

Перевод В. А. Зоргенфрея.

5

Изобретать неизведанные чувства.

6

«Зеленый Генрих» – роман Готфрида Келлера, появившийся в 1855 г. и переработанный в 1879–1880 гг. – Прим. пер.

7

«Гиперион» – роман Гёльдерлина (1797–1889 гг). – Прим. пер.

8

«Генрих фон Офтердинген» – посмертный роман Новалиса, появившийся в 1802 г. – Прим. пер.

9

Отрицание здравого смысла.

10

«Дай мне простоты!»

11

Христианнейшим поэтом.

12

Так хочет Бог!

13

Жизнь – победительница.

14

Мой милый (франц.).

15

Дорогое дитя (франц.).

16

Мое бедное дитя! (франц.)

17

Кстати! (франц.)

18

Не правда ли? (франц.)

19

А между тем… Я-то знаю женщин! (франц.)

20

Они очаровательны (франц.).

21

Я знаю все, но не знаю ничего хорошего (франц.).

22

Но что за мысль! (франц.)

23

Дорогое дитя, я люблю Боженьку (франц.).

24

Это было глупо (франц.).

25

Место жительства (франц.).

26

Вот еще идея! (франц.)

27

Из области неведомого (франц.).

28

Эта мерзкая история!.. (франц.)

29

Ах, да! (франц.)

30

«Чего не исцеляют лекарства – исцеляет железо, чего не исцеляет железо – исцеляет огонь!» (лат.)

31

Строго необходимое (франц.).

32

Ненависти в любви (франц.).

33

Непременное условие (франц.).

34

Во всем мире и в других местах (итал.).

35

Все жанры… (франц.)

36

Этот (франц.).

37

Мы всегда возвращаемся (франц.).

38

Так (лат.).

39

Понимаешь? (франц.)

40

Вот, друг мой (франц.).

41

Откровенно, без обиняков (франц.).

42

Когда говорят о веревке… (франц.)

43

Этот маленький шпион (франц.).

44

Вы будете спать, как маленький король (франц.).

45

Но… это очаровательно! (франц.)

46

А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)

47

Версаль (франц.).

48

Ренессанс (франц.).

49

Черт возьми! (франц.)

50

В одно прекрасное утро (франц.).

51

Ломбард, ссудная касса (франц.).

52

Вот как (франц.).

53

Оставим это, мой милый (франц.).

54

Это само собой разумеется (франц.).

55

Но (франц.).

56

Это смешно, но так мы и сделаем (франц.).

57

Но оставим это (франц.).

58

Это смотря как, милый мой (франц.).

59

Ноль (франц.).

60

За ваши прекрасные глаза, мой кузен! (франц.)

61

Бедное дитя (франц.).

62

Черт возьми! (франц.).

63

Между нами говоря (франц.)

64

Очень прилично (франц.).

65

Поэзия в жизни (франц.).

66

Какая очаровательная особа, а? Песни Соломона… нет, это не Соломон, это Давид, который укладывал на свое ложе юную красавицу, чтобы согреть свою страсть. Впрочем, Давид, Соломон (франц.).

67

Эта юная красавица старого Давида – это же целая поэма (франц.).

68

Здесь: альковная сцена (франц.).

69

Ну вот! (франц.)

70

Проводите же мать… что за бессердечный мальчик! (франц.)

71

Альфонсина! (франц.)

72

Я здесь! (франц.)

73

Несчастный! (франц.)

74

Вы понимаете, милая моя? У вас есть деньги? (франц.)

75

Но вы же совсем не спали, Морис! (франц.)

76

Замолчите, потом посплю (франц.).

77

Спасена! (франц.)

78

Сударь, сударь! никогда еще мужчина не был так жесток, не был таким Бисмарком, как это существо, которое смотрит на женщину как на что-то никчемное и грязное. Что такое женщина в наше время? «Убей ее!» – вот последнее слово Французской академии! (франц.)

79

…Увы! какую пользу принесло бы мне это открытие, сделай я его раньше, и не лучше ли было бы скрывать мой позор всю жизнь? Быть может, непристойно девице так откровенно говорить с мужчиной, но, признаюсь вам, если бы мне было дозволено иметь какие-то желания, я хотела бы одного: вонзить ему в сердце нож, но только отвернувшись, из страха, что от его отвратительного взгляда задрожит моя рука и замрет мое мужество. Он убил того русского попа, сударь, вырвал его рыжую бороду и продал парикмахеру на Кузнецком мосту, совсем рядом с магазином господина Андрие, – вы, конечно, знаете: парижские новинки, модные изделия, белье, сорочки… О сударь, когда дружба собирает за столом супругу, детей, сестер, друзей, когда живая радость воспламеняет мое сердце, – скажите мне, сударь: есть ли большее счастье, чем то, которым все наслаждаются? А он смеется, сударь, это отвратительное и непостижимое чудовище смеется, и если бы все это устроилось не через господина Андрие, никогда, никогда бы я не… Но что это, сударь, что с вами, сударь? (франц.)

80

Магазином господина Андрие – последние новинки, парижские изделия и т. д. (франц.).

81

От господина Андрие этим ужасным и непостижимым чудовищем… (франц.)

82

Куда вы, сударь? (франц.)

83

Да, сударь! Но это недалеко, сударь, это совсем недалеко, не стоит надевать шубу, это совсем рядом! (франц.)

84

Сюда, сударь, вот сюда! (франц.)

85

Он уходит, уходит! (франц.)

86

Но ведь он убьет меня, сударь, убьет! (франц.)

87

Клевета… от нее всегда что-нибудь да остается (франц.).

88

Заметка (франц.).

89

Простите, мой дорогой (франц.).

90

Но оставим это (франц.)

91

Князь, у вас нет ли для нас рубля серебром, не двух, а одного, идет? (франц.)

92

Мы вам вернем (франц.).

93

В вагонах (франц.).

94

А, проклятый…(франц.)

95

Послушайте, друг мой, вы что, хотите, чтобы я проломил вам голову! (франц.)

96

Друг мой, вот Долгоровкий, другой мой друг (франц.).

97

Вот он! (франц.)

98

Это он! (франц.)

99

Мадемуазель Альфонсина, поцелуйте меня? (франц.)

100

Ах, гадкий мальчишка! (франц.)

101

Не подходите ко мне, вы меня запачкаете, и вы тоже, верзила; а то, знаете, я вас обоих тут же выставлю за дверь! (франц.)

102

Мадемуазель Альфонсина, вы продали вашу болонку? (искаж. франц.)

103

Что это такое, моя bologne? (франц.)

104

Что за страшный жаргон? (франц.)

105

Я говорю как русская дама на минеральных водах (искаж. франц.

106

Верзила (франц.).

107

Что такое русская дама на минеральных водах… и где же красивые часы, что вам подарил Ламберт? (франц.)

108

У нас есть рубль серебром, который мы заняли у нашего нового друга (искаж. франц.).

109

Возвращаем вам с большой благодарностью (франц.).

110

Эй, Ламберт! Где Ламберт, ты не видел Ламберта? (франц.)

111

День гнева, день оный! (лат.)

112

Двадцать пять рублей! (франц.)

113

Прощайте, князь (франц.).

114

Очень хороша (франц.).

115

Раз так, то это меняет дело (франц.).

116

Собственность есть кража (франц.).

117

Истина в вине (лат.).

118

Я прежде всего дворянин и дворянином умру! (франц.)

119

«Отверженных» (франц.).

120

«Я умру дворянином» (франц.).

121

Наконец-то! (франц.)

122

А, добрый вечер (франц.).

123

Вот вы! А ваши друзья? (франц.)

124

Да это настоящий медведь! (франц.)

125

Да, да… это позор! Даму… О, как вы благородны! Не беспокойтесь, я сумею образумить Ламберта… (франц.)

126

Я же говорил, что он великодушный юноша! (франц.)

127

Не правда ли, не правда ли? (франц.)

128

Он всегда берет чувствами… (франц.)

129

Потом, потом, не правда ли? Моя дорогая! (франц.)

130

Да, да, он очень мил… (франц.)

131

Но ведь то, что ты говоришь, ужасно (франц.).

132

Не правда ли? я говорю не слишком много, но хорошо (франц.).

133

Да, конечно (франц.).

134

Он, кажется, глуп, этот дворянин (франц.).

135

Ничего, ничего… Но я здесь свободен, не правда ли? (франц.)

136

Дорогой князь, мы должны быть друзьями хотя бы по праву рождения… (франц.)

137

Это мое мнение! (франц.)

138

Это ангел, ангел небесный! (франц.)

139

Я говорю прелестные вещи, и все хохочут… (франц.)

140

Дорогое дитя, я люблю вас (франц.).

141

Да, да, понимаю, я сразу понял… (франц.)

142

Этим черным человеком (франц.).

143

Генеральшу (франц.).

144

Ах, я забыла, как же его зовут… Ужасный человек… Да, Версилов (франц.).

145

Это письмо (франц.).

146

О, они совершат свое мщение! (франц.)

147

Спасите ее, спасите! (франц.)

148

Вы же красивая женщина! (франц.)

149

Верзилы (франц.).

150

«Поскребите русского и вы увидите татарина» (франц.).