Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Такъ почему же онъ лучше тебя?

– Потому что онъ дѣлаетъ дѣло, полезное другимъ. А я ничего не дѣлаю. Я началъ писать книгу и бросилъ, а онъ написалъ прекрасную книгу. Его книга прекрасная,[1651] но правда, что она ужъ и забыла давно о томъ, чего онъ хотѣлъ. Она вся направлена противъ того, что можно противъ нея сказать. И мало того, теперь ее разбранили, эту книгу, и какъ всегда нарочно притворились, что не понимаютъ того, что онъ хотѣлъ сказать, и приняли на себя тонъ, что они все знаютъ, что онъ хотѣлъ сказать, но что онъ просто не знаетъ того, о чемъ говоритъ, и поднимаютъ его на смѣхъ. И онъ теперь пишетъ отвѣтъ, который уже забылъ даже про то, что говорила книга, которая сама забыла про то, чего она хотѣла, и такъ и идетъ.[1652] Ну, я этаго не могу. Вотъ ничего и не дѣлаю. Не могу, мнѣ совѣстно дѣлать дѣло не всѣми силами души, а такого дѣла, въ которое бы положить всѣ силы, нѣтъ.

– Ну, какъ ты скажешь про папа? – спросила Кити. – Что, можно его упрекнуть, что онъ ничего не дѣлалъ?

– Никакъ. Но надо имѣть ту простоту, ясность, доброту, какъ твой отецъ, а у меня есть ли? Вотъ я ничего не дѣлаю и мучаюсь. Все это ты надѣлала. Послѣ тебя, моихъ отношеній съ тобой, мнѣ такъ стало противно все ненастоящее, что я не могу. Мы сейчасъ съ Кирюшинымъ толковали о колодцѣ, все это не важно, но это настоящее. Что дѣти грибовъ набрали – настоящее, что ты тутъ – это самое настоящее.

– [1653]Я, главное, удивляюсь, что ты безпокоенъ, потому что не исполняешь какого то урока.[1654]

– Да, да… Больше мнѣ ничего не надо. Когда тебя не было и не было еще этаго, – сказалъ онъ съ взглядомъ, который она поняла, – я искалъ работы. И все это было вздоръ. Пожалуй, не вздоръ, но не настоящее. Еслибы я могъ любить эту свою политическую экономію и хутора, какъ я люблю свою землю, любилъ телятъ и коровъ своихъ, какъ, главное, я тебя люблю, тогда бы я дѣлалъ, а то я обманывалъ себя, и этаго я теперь не могу. Мнѣ совѣстно.

– [1655]Значитъ, такъ ты сотворенъ.

– Ты знаешь, все гордость. Прежде я думалъ: какъ я ничего, когда другіе столько дѣлаютъ. А теперь я радъ, что я ничего. Только оставьте меня въ покоѣ. Я то, что меня сдѣлалъ Богъ, и, главное, никого не обманываю.

– А какъ ты думаешь, сдѣлаетъ онъ предложеніе?

– Очень похоже.

– А хорошо бы было! Вотъ и наша линейка догнала ихъ. Не устала ли ты, Кити?

– Нисколько.

– А то садись, если лошади смирны, и шагомъ.

Агафья Михайловна, охотница и мастерица собирать грибы, несмотря на свой отказъ, что есть дѣло, поѣхала съ ними.

* № 158 (рук. № 97).

На другой день Левинъ въ самомъ веселомъ и дружелюбномъ расположеніи духа, обходивъ уже домашнее хозяйство, постучался въ комнату, гдѣ ночевалъ Васенька.

– Entrez,[1656] – прокричалъ ему тотъ. – Вы меня извините, я еще только ablutions[1657] кончилъ, – сказалъ Васенька улыбаясь, стоя передъ нимъ въ расшитомъ тонкомъ бѣльѣ.

Онъ былъ очень красивъ, и красота его особенно нравилась Левину. «Отъ этаго, – подумалъ онъ, – мнѣ и пришли эти глупые мысли».

– Вы хорошо спали?

– Какъ убитый. А день какой нынче для охоты.

– Да вы чай или кофе?

– Ни то, ни другое. Я завтракаю. Мнѣ, право, совѣстно. Дамы, я думаю, уже встали. Пройтись теперь отлично. Вы мнѣ покажите лошадей.

– Ну, пойдемте. Не стѣсняйтесь, пожалуйста.

Левинъ присѣлъ къ окну. Ласка впрыгнула къ нему. Онъ ласкалъ ее, любовался на красиваго юношу и бесѣдовалъ. Они заговорили по случаю вчерашняго пѣнія о музыкѣ, и оказалось, что Васенька любилъ, понималъ музыку, и сужденiя его сходились съ Левина. Они заговорили о Степанѣ Аркадьичѣ, еще объ общихъ знакомыхъ. И общее впечатлѣніе, произведенное на Левина, было самое пріятное. Онъ, дѣйствительно, былъ славный малый, простой, понимающій и очень веселый. Онъ былъ изъ тѣхъ, которыхъ Левинъ въ своемъ умѣ относилъ къ роду настоящихъ. Если бы Левинъ сошелся съ нимъ холостымъ, онъ бы общался съ нимъ. Было немножко непріятно Левину его праздничное отношеніе къ жизни и какая-то развязность элегантности petit crevé,[1658] но это можно было извинить за его добродушіе и порядочность. Онъ нравился Левину своимъ хорошимъ воспитаніемъ, отличнымъ выговоромъ на Французскомъ и Англійскомъ языкахъ, тѣмъ, что онъ былъ человѣкомъ его міра, и какой то наивностью добродушія.

Прійдя на конюшню, ему ужасно понравилась верховая степная лошадь, и онъ съ ребяческой наивностью просилъ осѣдлать и проѣхаться. Что то такое онъ представлялъ себѣ въ ѣздѣ на степной лошади и казацкомъ сѣдлѣ дикое, поэтическое, изъ котораго ничего не выходило, но наивность его (въ особенности съ его красотой, улыбкой и граціей движеній) была мила. Тоже понравился онъ Левину разсказами о своемъ имѣніи.[1659] Онъ спрашивалъ Левина совѣта, какъ ему быть[1660] и можно ли жить въ деревнѣ, и видно было, что онъ понималъ чутьемъ прелесть деревенской жизни, но не имѣлъ никакого понятія о томъ, какъ и чѣмъ люди живутъ въ деревняхъ. Оттого ли, что натура его была симпатична Левину, или потому, что Левинъ старался, въ искупленіе вчерашняго грѣха, найти въ немъ все хорошее, Левинъ въ самомъ веселомъ и дружескомъ расположеніи вернулся съ нимъ домой.

* № 159 (рук. № 97).

«Завтра пойду рано утромъ, возьму на себя не горячиться. Бекасовъ пропасть. Вонъ другой блеетъ барашкомъ. И дупеля есть, а приду домой, будетъ записка отъ Кити». Но думать о Кити онъ не позволялъ себѣ: ему становилось слишкомъ страшно за все то, что могло съ ней случиться. «Да, это правда, – думалъ онъ, – что такое отношеніе къ женѣ есть отсутствіе мужества. Но чтожъ дѣлать, – думалъ онъ, – разумѣется, я буду скрывать это свое обабленіе. Есть такія вещи, что знаешь, что нехорошо, какъ нашъ разговоръ сейчасъ. Разумѣется, несправедливо мое довольство и богатство, но долженъ ли я отдать все?»

На этомъ вопросѣ, отвѣта на который у него не было, его мысли развлекъ скрипъ дверки калитки изъ пуньки и, когда онъ прислушался, крикъ ребенка изъ избы. Онъ вышелъ, чтобы посмотрѣть, кто это ходитъ.

– Куда же это ты, тетка? – спросилъ онъ у бабы, шедшей къ избѣ.

– А за молочкомъ, батюшка, внучку.

Словоохотливая старуха остановилась у крыльца и разсказала Левину всю исторію ребенка и его родителей. Сынъ ея старшій былъ водовозомъ въ городѣ, приносилъ на одной лошади рублей 80 въ годъ; жена его, молодайка, тамъ родила и пошла кормилицей къ барынѣ, ребеночка прислала къ бабушке, и мать съ нимъ теперь спала и выкармливала его на рожкѣ.

– Чтожъ, здоровъ ребенокъ?

– Слава тебѣ, Господи.

– Чтожъ, часто встаешь ночью?

– Да вотъ другой разъ всю ночь спать не даетъ. А пора рабочая. Овесъ не вязанъ.

Поговоривъ съ бабой, Левинъ вернулся въ сарай и къ своимъ мыслямъ.

«Зачѣмъ нашъ ребенокъ будущій ожидается съ такими приготовленіями, а этотъ? Чтожъ, могу я отдать все и чтобъ Кити, какъ эта бабушка или какъ мать, выкармливала?… Нельзя. Нельзя также, какъ нельзя птицѣ, устыдившейся того, что она летаетъ, а заяцъ не можетъ отдать ему свои крылья». И успокоившись навремя этими доводами, Левинъ сталъ засыпать и уже сквозь сонъ слышалъ смѣхъ и веселый говоръ Весловскаго и Степана Аркадьича.

* № 160 (рук. № 97).

Долли чувствовала себя смущенной, но, чтобы говорить что-нибудь, она, хотя и считала, что съ его гордостью ему непріятны были похвалы его дома и сада, она все таки сказала, что поражена красотой его усадьбы, и съ удивленіемъ замѣтила, что это очень обрадовало его. Онъ вдругъ оживился и сталъ разсказывать ей о своихъ нововведеніяхъ и улучшеніяхъ и сталъ показывать ей ихъ. Изъ за того общаго всѣмъ свѣтскаго приличія, съ которымъ хозяева выставляютъ свои удобства жизни и роскошь съ такимъ видомъ, что это имъ и всѣмъ гостямъ должно представиться какъ самое обыкновенное, она не догадывалась, что, посвятивъ теперь на улучшеніе и украшеніе своей усадьбы всѣ силы своей жизни, для Вронскаго было необходимо показать все это кому нибудь и что ему некому было показывать, и онъ былъ въ восхшценіи отъ того, что она наивно любовалась всѣмъ.

– Если вамъ не скучно и вы не устали, то пройдемте въ больницу, – прибавлялъ онъ, безпрестанно заглядывая ей въ лицо, чтобы убѣдиться, что ей точно было не скучно. – Ты не пойдешь, Анна? – обратился онъ къ ней.

– Нѣтъ,[1661] мы пойдемъ. Неправда ли? – обратилась она къ Свіяжскому. – Только[1662] il ne faut laisser le pauvre Тушкевичъ se morfondre dans le bateau.[1663] Надо послать имъ сказать.

Больница была удивительна, и нельзя было не восхищаться ей. Вронскій если начиналъ что-нибудь дѣлать, то уже доводилъ дѣлаемое до совершенства. Такой больницы нетолько не было въ губерніи, но едва ли была въ столицахъ. Все строеніе, еще не конченное, должно было имѣть видъ феодальнаго замка съ подъѣздомъ, украшеннымъ камнями dans le genre rustique.[1664] Во внутренности была устроена вентиляція самой новой системы. Полы всѣ паркетные, стѣны подъ мраморъ, ванны мраморныя, постели съ такими пружинами, что если развернуть пружины, то можно бы загородить весь крестьянскій выгонъ.

Свіяжскій оцѣнивалъ все, какъ знающій всѣ новыя усовершенствованія. Долли просто восхищалась и удивлялась невиданному ей до сихъ поръ и радовалась тому дружескому и простому отношенію, которое установилось между ею и Вронскимъ, очевидно влюбленнымъ въ свою больницу. Прежде столь чуждый ей, онъ нравился ей теперь своимъ благороднымъ увлеченіемъ. Сказанный Вронскимъ Свіяжскому слова, que c'est devenu tellement commun les écoles,[1665] что я началъ больницу да и увлекся, хотя и испортили немного впечатлѣніе Долли, она всетаки въ эту прогулку и разговоръ съ Вронскимъ съ удовольствіемъ чувствовала, что она сблизилась съ нимъ.

* № 161 (рук. № 97).

Она сѣла къ ней и обняла ее.

– Но ты не презирай меня. Я не стою презрѣнья. Я несчастна. И ты знаешь отчего? Я не во время полюбила. Ты не повѣришь, я до того дня, какъ я прiѣхала къ тебѣ въ Москву и встрѣтила Алексѣя, я не знала, что такое любовь. Вѣдь это смѣшно сказать, но я въ 27 лѣтъ въ первый разъ полюбила, и это мое несчастье. Такъ ты не презираешь меня?

– Нѣтъ, я люблю тебя.

Долли была совершенно покорена. Ей казалось, что все не могло быть иначе, какъ какъ это говорила Анна, и только когда Анна ушла, Долли стала понемногу выходить изъ подъ ея вліянія, и опять ей показалось несправедливо не хлопотать о разводѣ и не рожать дѣтей.

Оставшись одна, Долли помолилась Богу и съ мыслями о домѣ и дѣтяхъ легла на постель. Какъ дорогъ и милъ ей показался этотъ ея міръ и какъ ей захотѣлось опять въ него.

* № 162 (рук. № 97).

Прощаніе съ княжной Варварой, съ мущинами и Анной было особенно непріятно Дарьѣ Александровнѣ. Пробывъ день, и она и хозяева ясно чувствовали, что онѣ не подходятъ другъ къ другу и что лучше имъ не сходиться. И потому обычныя при прощаньи выраженія дружбы, просьбы о перепискѣ и желаніи свидѣться были, очевидно, неискренни. Когда она уѣхала, хозяева и домочадцы въ Воздвиженскомъ почувствовали облегченіе въ родѣ того, которое испытали Левины, когда уѣхалъ Весловскій. Дарья Александровна и кучеръ Левиныхъ испытывали еще болѣе радостное чувство облегченія, когда они выѣхали въ поле. Чувство это было такъ сильно, что они даже сообщили его другъ другу. Дарьѣ Александровнѣ только хотѣлось спросить Григорья кучера о томъ, какъ ему понравилось, какъ онъ самъ началъ говорить.

– Богачи то богачи, а овса по 3[1666] гарнца дали. До пѣтуховъ поѣли. Больше не дали. Чтожъ 3[1667] гарнца: только закусить. Нынѣ овесъ у дворниковъ 35 коп. Авось не разорили бы. Пріѣзжай къ намъ. Сколько съѣдятъ, и даютъ. Скупъ баринъ.

– Да вѣдь это не баринъ, – сказала Дарья Александровна, – а въ конторѣ.

– Нѣтъ, я до камердинера доходилъ. Говорю: «доложите барину». Такъ – «самъ не велѣлъ, – говоритъ, – положены одно – три гарца».

* № 163 (рук. № 97).

Анна безъ гостей все также занималась собою и вмѣсто гостей занималась чтеніемъ не романовъ, какъ она прежде это дѣлала, а такъ называемыхъ серьезныхъ книгъ, тѣхъ модныхъ серьезныхъ книгъ какими были Toqueville, Carlyle, Lewes,[1668]Taіne. Она прочитывала, эти книги, понимая ихъ вполнѣ, но испытывая то обычно оставленное такими книгами чувство возбужденія и неудовлетворенія жажды.

* № 164 (рук. № 97).

Постройка и потомъ устройство больницы сильно занимали ее, и она нетолько помогала, но почти все устроивала сама. Также занимала ее школа для дѣвочекъ. Она сама давала тамъ уроки. Также увлекалась она одно время садомъ, превращеніемъ парка въ садъ. Все, за что она бралась, кипѣло подъ ее руками. Но все это продолжалось недолго.

* № 165 (рук. № 97).

Онъ не могъ нахвалиться своимъ нѣмцемъ управляющимъ. Какое бы онъ ни начиналъ дѣло – постройку больницы, конюшенъ, завода – все шло превосходно, такъ какъ ни у кого, и совершенно такъ, какъ оно должно было идти по послѣднимъ даннымъ Европейской науки. Главное же, всякое дѣло удовлетворяло вполнѣ все больше и больше развивавшемуся въ Вронскомъ чувству расчетливости.

– Das laesst sich ausrechnen, Erlaucht,[1669] – говорилъ нѣмецъ, доставая значительнымъ и привычнымъ жестомъ записную книжку изъ боковаго кармана и быстро дѣлая умноженіе красивымъ почеркомъ. – Sexs Mahl acht ist acht und vierzig,[1670] – и т. д.

Управляющiй приходитъ къ тому, что по теоріи 726 Cubikfut Luft unumgaenlich nothwendig, aber wir schaften uns das Ding von Bergmann an, und mit der Luftpumpe gewinnen wir 200 Cubikfuss. Das giebt uns reinen barich 2000 Rubel.[1671]

Всѣ расчеты нѣмца дѣлались такъ. Смѣта первая по наукѣ требовала 500, но, сообразивъ и придумавъ (именно за 2000 у Графа Вронскаго можно было это сдѣлать) легкое примѣненіе, тоже самое производилось за 3000, такъ что всегда былъ барышъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ все было не кое какъ, а по самому усовершенствованному способу. Барыши еще не получались, потому что не пришло время, но они были несомнѣнны. Теперь были барыши въ расходованіи того капитала, который былъ полученъ за выкупъ и залогъ. И барыши эти были огромные. Больница стоила 80 тысячъ, но ее нельзя бы было построить меньше, чѣмъ за 130 по расчетамъ. Тоже было и въ покупкѣ коровъ, въ постройкѣ завода. На эти вещи, очевидно нужныя, Вронскій не скупился. «Если это дѣлать, то дѣлать самое лучшее, чтобы можно было гордиться, но въ мелочахъ надо быть расчетливымъ». Такъ думалъ Вронскій, и онъ все болѣе и болѣе становится расчетливъ. Кучеръ Левина правду сказалъ Дарьѣ Александровнѣ, что онъ отказалъ въ мѣрѣ овса. Онъ это дѣлалъ по принципу, и керасинъ въ рабочую, и поденные гривенники бабамъ, и дрова на топливо – все было подъ строгимъ его личнымъ контролемъ, и нигдѣ нельзя было взять лишняго.

* № 166 (рук. № 97).

За губернскимъ столомъ шла повѣрка губернскихъ суммъ. Губернской Предводитель, тучный старикъ съ бѣлыми усами и бакенбардами и румянымъ глянцовитымъ барскимъ внушительнымъ и добродушнымъ лицомъ, съ шитымъ блестящимъ воротникомъ, высоко поднимавшимся около его короткой шеи, сидѣлъ на предсѣдательскомъ креслѣ, придерживая бѣлой пухлой рукой черный ящикъ, и тщетно пытался быть спокойнымъ. Онъ краснѣлъ, тяжело дышалъ и безпокойно оглядывался на шумѣвшихъ вокругъ него дворянъ.[1672] Сначала говорилъ Свіяжскій, очень громко и точно, требуя повѣрки суммъ. Потомъ противъ повѣрки суммъ нескладно говорилъ старичекъ. Потомъ опять за повѣрку говорилъ юноша очень ядовитый, потомъ заговорилъ Сергѣй Ивановичъ. Сергѣй Ивановичъ былъ однимъ изъ членовъ комиссіи, разсматривавшей употребленіе губернскихъ суммъ и потому засѣдавшей за столомъ вмѣстѣ съ Предводителемъ и другими членами. Всѣмъ было извѣстно ораторское искусство Сергѣя Ивановича, и большинство слушало его, какъ Пати, озабоченное только тѣмъ, какъ бы не пропустить то мѣсто, которое будетъ замѣчательно и которое будутъ повторять.

Замѣчательное было только въ концѣ отчета о дѣйствіяхъ комиссіи. Комиссія выработала слѣдующія данныя. Точно, ясно и особенно учтиво Сергѣй Ивановичъ изложилъ ихъ и отвѣтилъ на предложеніе Предводителей партіи стараго губернскаго о томъ, чтобы по примѣру прежнихъ годовъ не тратить времени на повѣрку суммъ, а благодарить всѣмъ составомъ нашего глубокоуважаемаго Михаила Ивановича за понесенные имъ труды и перейти къ слѣдующимъ занятіямъ. На это предложеніе Сергѣй Ивановичъ замѣтилъ, не глядя на еще болѣе взволновавшагося Предводителя, что комиссія пришла къ убѣжденію, что ни господа Дворянскіе Предводители, ни мы не имѣемъ права лишать Его Превосходительство того внутренняго удовлетворенія, которое онъ въ виду всей массы дворянъ испытываетъ, отдавъ отчетъ въ столь преуспѣвавшихъ подъ его мудрымъ распоряженіемъ дворянскихъ суммахъ.[1673]

Слова эти, къ удивленію Левина, не видѣвшаго въ нихъ ничего особеннаго, возбудили въ новой партіи тихое и достойное одобреніе, въ старой же партіи – страшное возбужденіе и озлобленіе. Нѣсколько Предводителей и нѣсколько лицъ, окружавшихъ столъ, заговорило вдругъ.

– Не надо. Не хотимъ отчета. Благодаримъ. Вѣримъ.

Поощренный этими криками, Губернскій Предводитель всталъ и заговорилъ искренно взволнованнымъ голосомъ. Слова его были не значительны, онъ говорилъ о довѣріи дворянства, о любви къ нему, которой онъ не стоитъ, ибо вся заслуга его – въ преданности дворянству, которому онъ посвятилъ 12 лѣтъ службы. Но чѣмъ дальше онъ говорилъ, тѣмъ чувствительнѣе становилась его рѣчь. Онъ самъ останавливался отъ слезъ. Происходили ли эти слезы отъ сознанія несправедливости къ нему, отъ любви къ дворянству или отъ натянутости положенія, въ которомъ онъ находился, чувствуя себя окруженнымъ врагами, но волненіе сообщалось многимъ и даже Левину, несмотря на то, что онъ слышалъ отъ своей партіи, что каждое трехлѣтіе Михаилъ Ивановичъ, ударяя себя въ грудь, прослезивается надъ ящикомъ и что поэтому никто не открываетъ его, хотя весьма сомнительно, чтобы деньги были цѣлы.

Несмотря на то что Левинъ зналъ все это, волненіе Губернскаго Предводителя сообщилось ему, и онъ видѣлъ, что Сергѣй Ивановичъ съ саркастической и недовольной улыбкой смотрѣлъ на него, когда Левинъ невольно вмѣстѣ съ другими прокричалъ: «не надо».

Вопросъ о повѣркѣ суммъ былъ рѣшенъ, какъ и въ прежніе выборы. Губернскій Предводитель прослезился, ударялъ себя въ грудь, большинство старыхъ дворянъ также прослезилось, и новаторы остались ни съ чѣмъ.

Двери залы отворились, и толпа мундирныхъ, странныхъ на видъ дворянъ шумно высыпала въ сосѣднюю продолговатую залу, гдѣ можно было закусить, выпить и покурить. Левинъ задержался въ толпѣ сзади другихъ, и Губернскій предводитель, спѣшившій тоже, натолкнулся на него.

* № 167 (рук. № 97).

Доброхотная, гостепріимная и достойная ласка хозяина, его внушительные рѣчи и жесты – все это возбудило вчера невольное уваженіе и сочувствіе. Это не было расположеніе клумбъ и цвѣтовъ и кустиковъ, которые можно было не одобрять и желать передѣлать иначе, а это было большое старое раскидистое дерево, обросшее мохомъ и глубоко пустившее корни, которымъ надо было пользоваться, къ которому надо было пригонять цвѣтники и клумбы, которое нельзя было не признать за фактъ. И вдругъ теперь это то старое, обросшее мохомъ, почтенное дерево робѣло, суетилось, очевидно хитрило и было травимо кѣмъ-же? – юношами – Свіяжскимъ и другимъ безбородымъ мальчикомъ въ элегантномъ мундирѣ съ холоднымъ румянымъ лицомъ, который такъ хорошо говорилъ. Левину трогателенъ и жалокъ былъ этотъ старикъ, и ему хотѣлось сказать ему что нибудь пріятное.

– Я думаю, нынче кончится, – сказалъ онъ.

– Едва ли, – испуганно оглянувшись, сказалъ Предводитель.

– Также скоро и просто, какъ повѣрка суммъ. Вы останетесь…

– О да, только при томъ условіи, чтобы единогласно, а то я усталъ, ужъ я старъ.

Левинъ не зналъ, что отвѣтить, но улыбнулся дружелюбно. Предводитель посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ. Онъ зналъ, что братъ Левина врагъ и потому не понималъ отношенія къ себѣ Левина, но всетаки пожалъ еще разъ руку, и они разошлись.

* № 168 (рук. № 97).

– Ну, какъ идетъ ваше хозяйство?

Помѣщикъ остановился подлѣ Левина, и между ними завязался разговоръ. Помѣщикъ этотъ еще тогда очень понравился Левину. Теперь онъ ему былъ еще пріятнѣе въ эту минуту одиночества. Помѣщикъ принадлежалъ къ разряду старыхъ дворянъ, которые въ залѣ выборовъ такъ рѣзко отличались отъ молодыхъ, новыхъ.

Старые были большей частью или въ дворянскихъ старыхъ застегнутыхъ мундирахъ съ короткими таліями и узкими въ плечахъ или въ своихъ особенныхъ мундирахъ, которые они выслужили на службѣ. Такъ этотъ былъ въ старомъ мундирѣ Генеральнаго штаба.

Молодые же были въ дворянскихъ мундирахъ, но разстегнутыхъ, съ бѣлыми жилетами, широкими въ плечахъ, и съ низкими таліями или въ мундирахъ съ черными воротниками, съ элегантнымъ шитьемъ министерства юстиціи. Левинъ былъ самъ въ такомъ мундирѣ и по виду принадлежалъ къ новымъ. Но, наблюдая дворянъ, онъ невольно вникалъ съ большимъ интересомъ и уваженіемъ въ старыхъ, чѣмъ въ молодыхъ. Молодые казались ему не только не интересны, но и не привлекательны. Бесѣда съ этимъ помѣщикомъ съ сѣдыми усами, очевидно тоже съ удовольствіемъ встрѣтившагося съ Левинымъ, была ему очень пріятна. Глядя въ это умное, столько пережившее, перестрадавшее и все таки честное и достойное лицо, Левину казалось, что онъ получилъ отъ него объясненіе всей этой непонятной для него дворянской дѣятельности. Левинъ высказалъ ему всѣ свои сомнѣнія и отвелъ съ нимъ душу.

* № 169 (рук. № 97).

Свіяжскій взялъ подъ руку Левина и пошелъ съ нимъ къ своимъ.

– Сергѣй Ивановичъ искалъ тебя.

Теперь уже нельзя было миновать Вронскаго, потому что онъ, стоя съ Степаномъ Аркадьичемъ и Сергѣемъ Ивановичемъ, смотрѣлъ прямо на подходившаго Левина.

– Какъ же, я имѣлъ удовольствіе встрѣтиться у Княгини Щербацкой, – сказалъ онъ, подавая руку Левину.

– Я не помню, – сказалъ Левинъ смутившись. – Впрочемъ, можетъ быть, я забылъ. Очень радъ.

И онъ тотчасъ же заговорилъ съ братомъ.

Спокойствіе и порядочность Вронскаго не измѣнили ему ни на минуту, но Левинъ видѣлъ, что онъ былъ и грубъ и глупъ и даже смѣшонъ, и ему было досадно это. Въ дѣйствительности же всѣ очень мало замѣтили это. Всѣ въ это время были очень озабочены предстоящимъ дѣломъ. Были представленными нѣкоторыми довѣренности на шары, которые, если бы были признаны, то количество шаровъ стараго Губернскаго Предводителя было бы больше, чѣмъ ожидалось. Вообще все дѣло стояло такъ, что 5, 6 шаровъ могли все испортить.

– Покажи, пожалуйста, свою довѣренность, – сказалъ Сергѣй Ивановичъ брату.

Прочтя ее, онъ началъ говорить, что отвергать тѣ довѣренности можно только на основаніи разъясненія циркуляромъ Министерства прибавленія статьи 1807.

Многіе изъ дворянъ уже уходили, многіе собирались кучками, и, очевидно, было волненіе.

Левинъ спросилъ:

– Когда же будутъ болтировать?

Ему отвѣтили, что прежде вопросъ о довѣренностяхъ.

– Какъ же будутъ болтировать? – спросилъ онъ у Свіяжскаго и удивился, замѣтивъ испугъ на лицѣ Свіяжскаго и взглядъ, брошенный на тутъ же стоявшаго бѣлокураго юношу.

Чтобы поправиться и не показать, что онъ чувствуетъ свою неловкость, Левинъ обратился къ бѣлокурому юношѣ и спросилъ его. Но это было еще хуже. Юноша и Свіяжскій были два кандидата.

– Ужъ я то ни въ какомъ случаѣ, – отвѣтилъ юноша.

И вслѣдъ затѣмъ всѣ зашумѣли и, бросая папиросы, пошли въ залу.

* № 170 (рук. № 97).

Волненіе, казавшееся стихшимъ послѣ повѣрки суммъ, теперь вдругъ опять поднялось и, усиливаясь, усиливаясь, какъ это всегда бываетъ въ толпѣ, дошло до высочайшей степени. Всѣ стремительно, съ озабоченными лицами, давя другъ друга, затѣснились къ губернскому столу. Безпрестанно въ запертую дверь врывались запоздавшіе и съ испуганными лицами, боясь пропустить, торопились присоединиться къ толпѣ, спрашивая: «что? что?»

Левинъ издалека слышалъ мягкій голосъ Предводителя, визгливый чей то голосъ и голосъ Свіяжскаго. Они спорили о формѣ довѣренности.

Такъ какъ, для того чтобы смотрѣть на все это дѣло серьезно, Левину надо было помнить, что отъ сверженія Губернскаго Предводителя будетъ зависѣть правильность опекъ и земское дѣло, онъ и помнилъ это и удивлялся той страстности, съ которой разбирали вопросъ о формѣ довѣренности. Онъ постоянно забывалъ силлогизмъ о томъ, что, для того чтобы не было несправедливости по опекамъ, нужно, чтобы Предводителемъ было другое лицо. Для того чтобы Предводитель былъ другой, нужно большинство, для большинства же нужно отвергнуть довѣренности. Для отверженія же довѣренности нужно признать ту форму, въ которой они поданы, не достаточной; для этого же нужно найти антицеденты. Опять прѣнія заключилъ ровный и сильный вездѣ голосъ Сергѣя Ивановича. Онъ доказалъ неопровержимо. Но мнѣнія раздѣлились, а несогласные закричали: «болтировать!» (т. е. болтировать мнѣніе). «Болтировать на шары!»