Волчье логово

Однако какой неземной восторг я испытывал! О, презренный Безер! Он называл нас детьми, но мы еще успеем разрушить его козни. Прошло не более получаса после полуночи, и мы еще не опоздали. Пока я со скрытым торжеством потягиваясь ходил по ровному полу, наша хозяйка отошла к двери и посматривала на нас испуганным и отчасти недоверчивым взглядом. Тогда я приблизился к ней с самым низким поклоном (жаль только, что при мне не было еще шпаги).

– Мадам, – сказал я, – я мсье Ан де Кайлю, а это мои братья. Мы готовы служить вам чем можем.

– А я, – отвечала она со слабой, не понятой мною, улыбкой, – мадам де Паван, и с благодарностью принимаю ваше предложение.

– Де Паван! – воскликнул я с изумлением и восторгом одновременно.

Де Паван! Так она должно быть родственница Луи! Без сомнения она знает его дом и может облегчить нашу главную задачу. Как все вышло удачно!

– Так вы знаете мсье де Павана? – продолжал я в большом волнении.

– Конечно, – отвечала она с очаровательной улыбкой. – Даже очень хорошо. Он мой муж.

Глава V. Монах и женщина

«Он мой муж!»

Она произнесла это исключительно просто, но вряд ли подобные слова производили когда-либо такое потрясающее действие. Они сделали нас в мгновение ока безмолвными и неподвижными каменными болванами. Устремив на нее застывшие взгляды, мы пытались собраться с мыслями, чтобы уразуметь значение, которое имели для нас эти простые слова.

Жена Луи де Павана! Луи де Паван женат! Если это была правда, – а, глядя на ее лицо, вряд ли можно было допустить с ее стороны намеренную ложь, – то мы действительно были одурачены. Все наше путешествие было никчемным, и мы рисковали жизнью для негодяя. Это означало, что Луи де Паван, бывший нашим идолом, представлял собой самого низкого, гнусного из придворных кавалеров; что мадемуазель де Кайлю была для него только игрушкой, и что, стараясь опередить Безера, мы только спасали злодея от заслуженного наказания. Вот какое значение получили для нас эти слова, когда мы их вполне усвоили!

– Мадам, – начал необычайно серьезно Круазет после долгого молчания, согнавшего улыбку с ее лица, приобретшего беспокойное выражение. – Ваш муж уезжал на некоторое время? Он вернулся только недели две тому назад?

– Это верно, – отвечала она, и наша последняя надежда отлетела. – Но что из этого? Он вернулся ко мне… и только лишь вчера, – продолжала она, сжимая руки, – мы были так счастливы.

– А теперь, мадам?

Она посмотрела на меня, не понимая моего вопроса.

– Я хотел сказать, – поспешил я объяснить, – что мы не понимаем, как вы попали сюда, да еще пленницей.

Я все еще надеялся, что ее рассказ, быть может, прольет некоторый свет на интересующий нас вопрос.

– Я и сама не знаю, – отвечала она. – Вчера после обеда я была у настоятельницы монастыря Урсулинок…

– Извините, – перебил ее Круазет, – но ведь вы кажется принадлежите к новой вере? Вы гугенотка?

– О, да, – отвечала она быстро. – Но настоятельница мой старинный друг, к тому же она не фанатична. Когда мне случается бывать в Париже, я посещаю ее каждую неделю. Вчера, когда я прощалась с ней, она просила меня зайти сюда и передать одно ее поручение.

– Так вам знаком этот дом! – воскликнул я.

– Даже очень хорошо. Во дворе, с улицы Платриер, вывеска «Руки и перчатки» – лавка метра Мирнуа. Я несколько раз бывала в ней. И вчера пришла сюда, чтобы передать поручение, оставив горничную на улице. Мне предложили подняться наверх, все выше и выше, пока я не попала в эту комнату. Тут меня просили подождать немного, и мне показалось странным, что меня завели в такое жалкое помещение, когда мне нужно было передать Мирнуа пустое поручение насчет перчаток. Я пробовала повернуть ручку двери, но она оказалась заперта. Тогда я перепугалась и стала звать на помощь…

– Мда, – только и мог сказать я, захваченный ее рассказом, во время которого каждый старался найти объяснение произошедшему, и, судя по тому, что мы все одновременно кивнули друг другу, оно было одно и то же.

– … Тогда явился Мирнуа. «Что это значит?» – спросила я. Он был весьма сконфужен, но дорогу мне преградил твердо. «Все дело в том, – ответил он наконец, – что вашему сиятельству придется пробыть здесь несколько часов, самое большее – два дня. Вам не грозит никакая опасность. Моя жена будет прислуживать вам, а когда придет время покинуть этот дом, все будет объяснено». Более я ничего не добилась, напрасно расспрашивая его, не принял ли он меня за другую, или же посчитал за сумасшедшую. На все вопросы он отвечал отрицательно. Когда же я вновь пыталась покинуть комнату, он пригрозил насилием. Я должна была подчиниться. С того времени я здесь одна, в постоянном ожидании всяческих ужасов…

– Этому положен теперь конец, мадам, – сказал я, исполненный самых рыцарских чувств, прикладывая руку к груди.

Перед нами была, ежели я не ошибался, еще одна жертва злодея, оскорбленная даже более чем Кит.

– Даже если на лестнице оказалось десять перчаточников, – заявил я смело, – мы выведем вас отсюда и доставим домой! Где находится дом вашего мужа?

– На улице Сен Мерри, около церкви. Именно там у нас свой дом.

– Мсье де Паван, – прибавил я с подвохом, – без сомнения в страшном беспокойстве за вас…

– О, конечно, – отвечала она с наивным простодушием, и слезы выступили на ее глазах.

При виде ее полнейшего неведения и отсутствия всяких подозрений, я был готов заскрежетать зубами от ярости. Низкий, презренный обманщик! Чем он мог прельстить ее, что находили мы в этом человеке, который платил злом за нашу привязанность?

Я отвел в сторону Мари и Круазета под предлогом обсуждения способа выломать дверь.

– Что все это значит? – спросил я вполголоса, взглянув на несчастную женщину.

– Как ты полагаешь, Круазет?

Его ответ я знал заранее.

– Что я полагаю! – воскликнул он в страшном негодовании. – Этот негодяй Паван сам устроил ловушку для своей жены! Разве может быть иначе? Раз его жена задержана, он может свободно продолжать свою интригу в Кайлю. Он может жениться на Кит, или… проклятие на его голову!

– Проклинать мало толку, – остановил я его. – Мы должны сделать более этого. Но мы обещали Кит, что спасем его, и мы обязаны сдержать слово. По крайней мере мы должны спасти его от руки Безера.

Мари простонал. Но Круазет горячо поддержал эту мысль.

– От Безера! – воскликнул он с пылающим лицом. – Да, это верно! Но затем мы кинем жребий, кому из нас выпадет драться с ним и убить его.

Я бросил на него уничтожающий взгляд.

– Мы должны драться с ним по очереди, – сказал я, – пока один из нас не убьет его. В этом ты прав, но только твой черед будет последним. К чему тут жребий? И без жребия известно, кто старший.

Дав ему такой отпор, я уже собирался искать что-нибудь подходящее для взлома двери, когда Круазет вновь привлек мое внимание, подняв руку. Мы стали прислушиваться: со стороны окна до нас долетели звуки голосов. Мы переглянулись.

– Они открыли наш побег, – сказал я, и сердце мое сжалось.

К счастью мы догадались сразу же задернуть занавесь, так что люди Безера могли видеть из своего дома лишь слабый свет в окне мадам де Паван. Однако, они скоро догадаются куда мы скрылись, и поспешат отрезать нам отступление с улицы. Вначале у меня мелькнула мысль, выломав дверь, пробить себе любым способом дорогу на улицу прежде, чем наши ошеломленные враги успеют прийти в себя от внезапного нападения. Но потом я взглянул на мадам. Как же мы оставим ее? Пока я колебался, единственный шанс был упущен: на лестнице внизу послышались тяжелые шаги и голоса.

Мы оказались меж двух огней. Я окинул взором голую мансарду, включая даже ее покатый потолок, в надежде найти какое-нибудь оружие. Но все было напрасно: ничего, кроме моего кинжала не могло нам помочь.

– Что вы будете делать? – прошептала мадам де Паван, бледнея и трепеща, обводя нас глазами.

Круазет дернул меня за рукав, прежде чем я успел ответить, и указал на большую кровать с занавесями.

– Если нас заметят в комнате, – промолвил он тихо, – раньше, чем все войдут в нее, то наверняка поднимут общую тревогу. Лучше спрячемся там пока. Когда же они все будут здесь… тогда… ты понимаешь?

Он коснулся рукой моего кинжала, и в его лице появилось напряженное, решительное выражение. Я понял его.

– Мадам, – сказал я быстро, – вы не выдадите нас?

Она покачала головой. Глаза ее просветлели, и бледность пропала. Это была настоящая женщина. Сознание, что она теперь была защитницей других, заставило ее забыть о своем собственном страхе.

Шаги приблизились к двери, и мы услышали скрежет ключа, вставляемого в замок. Но прежде чем его открыли, – на наше счастье ключ с трудом поворачивался в замке, – мы успели вскочить на кровать и притаились, согнувшись в три погибели, в алькове у изголовья, где занавесь скрывала нас от стоящих у дверей.

Сбоку через щелочку я мог видеть все происходящее в комнате. В нее вошло трое, и дверь тотчас закрылась за ними: в числе их была женщина. Видама не было меж ними, и я вздохнул свободнее, но побоялся сообщить о своем открытии товарищам, опасаясь, как бы в комнате не услыхали мой голос.

Первою вошла женщина, с головы до ног закутанная в длинную накидку с капюшоном. Мадам де Паван бросила в ее сторону подозрительный взгляд, а потом, к моему изумлению, кинулась к ней на шею, перемешивая рыдания с радостными восклицаниями:

– О, Диана, Диана!

– Бедняжка, – отвечала незнакомка, гладя ее волосы и лаская ее. – Теперь ты в полной безопасности!

– Вы пришли за мною?

– Конечно, – живо отвечала Диана, продолжая ласкать ее. – Мы пришли, чтобы доставить тебя к твоему мужу. Он повсюду искал тебя. Он просто убит горем, моя малютка!

– Бедный Луи! – воскликнула жена.

– Да, бедный Луи! – повторила ее избавительница. – Но скоро ты увидишься с ним. Мы только в полночь узнали где ты скрываешься. Этим ты обязана мсье коадъютору. Он первый принес известие и предложил сопроводить меня к тебе.

– И возвратить потерянную сестру вам, – со льстивой улыбкой сказал вошедший за Дианой монах, делая шаг вперед.

Это был тот самый, ненавистный мне духовник, которого два часа тому назад я видел с Безером. Теперь, как и раньше, мне было противно его мертвенно бледное лицо. Несмотря на то доброе дело, в котором он участвовал, я с прежней ненавистью смотрел на эти сжатые, высохшие губы, на его коварные глаза, на это напускное смирение.

– У меня давно не было такой приятной заботы, – добавил он, видимо стараясь подкупить словами бедную женщину.

Но мадам де Паван питала к нему однородные с моими чувства.

Она вздрогнула при звуке его голоса и, высвободившись из объятий сестры, отступила назад. Хотя она и поклонилась ему после этих слов, но движение это было холодно и не обнаруживало благодарности. Я взглянул на лицо ее сестры – оно поражало своей красотой: я еще никогда не видел таких удивительных глаз, такого свежего рта и таких чудных золотистых волос. Даже сама Кит показалась некрасивой рядом с ней. Но прекрасное лицо это моментально приняло жестокое выражение. Минуту назад они были в объятиях друг друга. Теперь они стояли врозь, и какое-то чувство холодности и недоверия пробежало меж ними. На них как будто упала тень монаха и разъединила их.

В этот затруднительный момент на сцену выступило четвертое лицо из бывших в комнате: простой на вид, скромно одетый, человек лет шестидесяти, седовласый – до сих пор он в молчании стоял у самых дверей.

– Я уверен, – воскликнул он, и голос его дрожал от волнения и, может быть, от страха, – ваше сиятельство, вы пожалеете, что оставили мой дом! Поверьте мне! Здесь вы были в полной безопасности. Мадам д'О сама хорошенько не сознает, что она делает, иначе она не увела бы вас отсюда. Она не сознает, что делает!

– «Мадам д'О»! – воскликнула прекрасная Диана, и глаза ее метали молнии в провинившегося, а голос был полон надменного негодования. – Как смеешь ты, презренный, произносить мое имя?

Монах живо подхватил ее слова.

– Да, презренный! Действительно, презренный, жалкий человек! – повторил он, медленно протягивая свою длинную сухую руку и возлагая ее на плечо буржуа, который даже вздрогнул при этом прикосновении, словно это были когти хищной птицы. – Как смеешь ты и тебе подобные вмешиваться в дела дворян?! Разве они могут касаться тебя? Я вижу, горе висит над этим домом, Мирнуа! Большое горе!

Несчастный Мирнуа задрожал при этих словах. Лицо его покрылось смертельной бледностью, губы тряслись… И, тем не менее, он как зачарованный не сводил взора с монаха.

– Я верный сын церкви, – бормотал он, причем голос его тоже дрожал, и слова были едва слышны. – Все меня знают таким. Во всем Париже вряд ли кто скажет обо мне худое, господин коадъютор!

– Люди познаются по делам их! – отвечал монах. – Ныне наступило время, – продолжал он, возвысив голос и подняв руку с какой-то напускной торжественностью, – настал день спасения! И горе отщепенцам, Мирнуа! горе всем тем, кто берясь за плуг Господен, оглядывается назад, в сегодняшнюю ночь!

Несчастный старик совсем был подавлен этим выступлением, между тем как мадам де Паван, переводя взгляд с одного из говоривших на другого, казалось в своей ненависти к монаху готова была скорее взять сторону Мирнуа и простить его вину.

– Мирнуа говорил, что он может все объяснить, – нерешительно произнесла она.

Коадъютор моментально устремил свой жестокий взор на нее.

– Мирнуа, – сказал он мрачно, – ничего не может объяснить! Ничего! Пусть только он попробует объяснить!

И действительно, Мирнуа не произнес больше ни слова!..

– Идем, – сказал монах повелительным тоном, обращаясь к пришедшей с ним даме, – ваша сестра должна следовать за нами: дорога каждая минута.

– Но что… что это значит? – все еще колеблясь спрашивала мадам де Паван. – Разве опять грозит опасность?

– Опасность?! – воскликнул монах, выпрямляясь во весь рост, с прежней торжественностью. – Когда я с вами, мадам, всякая опасность исчезает! Я обличен сегодня Божественной властью жизни или смерти!.. Вы не понимаете меня? Сейчас вы убедитесь в этом. Готовы ли вы? Идам! Прочь с дороги, презренный! – выкрикнул он громовым голосом, направляясь к двери.

Но Мирнуа, заслонивший эту дверь спиной, к моему удивлению, даже не шевельнулся. Его широкое, мещанского типа, лицо было бледно, но в нем появилась твердая решимость. И странно сказать, я знал, что, задерживая мадам де Паван, он поступает дурно, но я сочувствовал ему! Грубый торгаш, презренное орудие Павана (так он мне представлялся) – он внезапно твердо произнес:

– Она не уйдет отсюда.

– Она должна уйти! – закричал монах, теряя прежнее самообладание. – Глупец! Сумасшедший! Ты не знаешь, что делаешь!

С этими словами он схватил Мирнуа за руку и, сделав резкое движение, отбросил его на несколько шагов в сторону от двери с такой силою, какой я и не предполагал в столь тощем теле.

– Глупец! – прошипел он, грозя торговцу своим длинным кривым пальцем, опять с каким-то злобным торжеством. – В эту ночь нет ни одного человека в Париже – ни мужчины, ни женщины – которым бы осмелился противиться мне!

– В самом деле, неужто? – холодный насмешливый голос, произнесший эти слова, принадлежал не Мирнуа, а донесся со стороны двери.

Монах отпрянул, как будто кто поразил его ножом. Я ухватился за Круазета и еле удержал сведенную судорогой ногу, которую хотел выпрямить, воспользовавшись внезапным шумом в комнате.

Говоривший был Безер! Он стоял в открытых дверях; его громадная фигура заполняла собой почти весь проем, а на лице была прежняя насмешливая улыбка. Мы все, как действующие лица, так и слушатели, до того увлеклись описанным здесь спором, что и не заметили, как он поднялся по лестнице. На нем был тот же черный, расшитый серебром, костюм, но сверху был накинут плащ, под которым сверкнуло оружие. Высокие сапоги со шпорами и большие перчатки наводили на мысль, что он собрался в дорогу.

– Разве так? – повторил он с насмешкой, окинув взглядом всех присутствующих, а также углы комнаты. – Так уж никто в Париже не смеет противиться вам? Подумали ли вы, любезный коадъютор, сколько народу в Париже? Весьма позабавило бы меня, да и присутствующих дам, которые должны простить мое внезапное появление, ежели можно было вас подвергнуть испытанию: скажем, поставить лицом к лицу с герцогом Анжу, или с большим человеком – мсье де Гизом, или, наконец, с адмиралом? да, да, с самим адмиралом?

Ярость и страх, вызванные неожиданным вторжением Безера и боязнью перед ним, отразились на лице монаха.

– Как вы попали сюда, и что вам здесь нужно? – спросил он хрипло и так сверкнул глазами, что, если б он был одарен способностью убивать взглядом, мы навсегда избавились бы в этот момент от нашего врага.

– Я разыскиваю тех самых пташек, которым вы недавно хотели свернуть шеи, мой друг, – отвечал ему Безер. – Они исчезли, и действительно должны быть птицами, потому что, если не попали в этот дом через это окно, то, должно быть, улетели на крыльях.

– Никто не видел их здесь, – решительно отвечал монах, желая поскорее избавиться от Безера (и как я благословлял его за эти слова). – От вас я сразу ушел сюда и был здесь все время.

Но Видам был не из таких людей, что верят на слово.

– Благодарю вас, лучше я посмотрю сам, – сказал он самым спокойным тоном. – Мадам, – продолжал он, обращаясь к мадам де Паван, – вы позволите мне?

Он не смотрел на нее при этом и не мог заметить охватившего ее волнения, иначе бы он догадался о нашем присутствии в комнате. К нашему счастью другие также не подозревали что она в заговоре с нами. Видам мерными шагами прошел по комнате и приблизился к окну, между тем как остальные, по прежнему, стояли у дверей. Он отдернул занавесь и осмотрел каждую из металлических полос. Возглас изумления и проклятия вырвался у него. Решетка была невредима, а ему и не приходило в голову; что мы могли пролезть в узкий промежуток меж ними.

Отвернувшись от окна, он бросил случайный взгляд на кровать и как будто заколебался. В руках у него была свеча, которую он взял, чтобы лучше рассмотреть решетку, и, ослепленный ее светом, он теперь не мог ясно различить отдельные предметы в темноте. Он не увидел нас. Наши скорчившиеся тела, бледные лица и испуганные глаза остались им незамеченными. До его слуха не долетели учащенные удары наших сердец. И хорошо было для него, что не случилось этого. Если б он все же подошел к кровати, мне кажется, мы непременно убили бы его, по крайней мере предприняли бы попытку.

Кровь ударила мне в голову, и я видел все как в тумане. Ясно различал я только одну точку – около пряжки, которой был перехвачен его плащ, близ ключицы, куда я готов был нанести удар. Но он отвернулся с мрачным лицом и подошел к собравшимся у дверей, нисколько не подозревая, как близок был он от смерти.

Глава VI. Испуг мадам

Мы вздохнули свободнее, когда кончилась эта агония ужаса, испытанная нами из-за колебаний Безера. Но страшная ночь казалась нам бесконечной.

За те мгновения, что мы лежали, согнувшись в невыразимом страхе, в алькове кровати, мы прожили целый век опыта, и цепь ужасных приключений окончательно отделила нас от мирной жизни в Кайлю. Париж представлялся нам теперь самым предательским городом и превзошел все наши худшие ожидания. Обман царил повсюду, и люда ежеминутно меняли свою личину. Мы приехали сюда, рискуя собственной жизнью, чтобы спасти Павана – он оказался обманщиком. Рядом был Мирнуа, признававший себя низким предателем, обманывавшим невинную женщину – мы невольно симпатизировали ему. Монах явился сюда с целью спасти ее и сделать доброе дело – между тем нам ненавистен самый звук его голоса, и в каждом слове мы видели обман и затаенную угрозу.

Вообще монах был для нас совершенной загадкой. Почему мы так боялись его? Отчего мадам де Паван, вероятно знавшая его прежде, содрогалась от одного прикосновения его руки? Почему он, словно мрачная тень, явился меж двумя сестрами и оттолкнул их друг от друга так, что когда жена Павана увидела его рядом со своей сестрой, она позабыла, что последняя пришла с целью спасти ее, и смотрела на нее с подозрением и страхом, почти с отвращением?

Итак, Видам отошел от окна и, подойдя к камину, нагнулся, чтобы поставить подсвечник у очага.

– Их нет здесь, – сказал он, выпрямляясь и бросая испытующий взгляд на присутствующих. До сих пор он был так занят мыслью о преследовании, что только теперь обратил на них внимание.

– Это так, и тем более я должен спешить, – продолжал он. – Но мне хотелось бы знать, да, мне хотелось бы знать, любезный коадъютор, что вы делаете здесь. Мирнуа! Мирнуа – честный человек. Я не ожидал встретить вас в его доме… И две дамы?! О, господин коадъютор! А, да это кажется мадам д'О? Моя любезная мадам, – продолжал он в шутливом тоне, обращаясь к ней, – вы как будто пугаетесь собственного имени? Но никакие капюшоны не могут скрыть ваших очаровательных глаз или чудных губок – я тотчас бы узнал вас. А ваша спутница?

Тут он умолк и тихонько присвистнул. Без сомнения, он узнал мадам де Паван и был крайне удивлен. Я как мог вытянул шею, чтобы увидеть что за этим последует; даже монах сознавал, что теперь необходимо какое-нибудь объяснение.

– Мадам де Паван, – произнес он сорвавшимся голосом, не поднимая глаз, – была увлечена сюда вчера вечером и задержана против своей воли этим человеком. Он будет отвечать за это. Мадам д'О, узнав где ее скрывают, просила меня сопутствовать ей и содействовать в освобождении ее сестры.

– И, стало быть, в возвращении ее к обезумевшему от горя мужу?

– Совершенно верно, – согласился монах, как мне показалось, уже с большей уверенностью.

– И мадам желает уйти отсюда?

– Конечно! Как же иначе?!

– Но, похоже, – продолжал Видам, растягивая слова с таким выражением, что лицо мадам де Паван вспыхнуло, – это будет зависеть от лица, которое, употребляя ваше выражение, господин коадъютор, увлекло ее сюда…

– Это была, – вмешалась наконец сама мадам де Паван, и голос ее дрожал от негодования, – настоятельница монастыря Урсулинок! Ваши низкие подозрения вполне достойны вас, мсье Видам! Диана! – обратилась она к сестре, схватив ее за руку и бросая презрительный взгляд на Безера. – Уйдем отсюда! Я хочу быть со своим мужем. Я задыхаюсь в этой комнате.

– Мы сейчас же идем, малютка, – проговорила успокоительно Диана, но я заметил, что в ней не было уже того оживления, которым была проникнута ее красота вначале.

Какая-то скованность (неужто страх перед Видамом?!) сменила его теперь.

– Настоятельница Урсулинок, – задумчиво повторил Видам, и в голосе его прозвучало неподдельное изумление. – Так это она завела вас сюда? Добрая душа и, я слышал, ваша большая приятельница… Гм!

– Мой очень близкий друг, – сухо отвечала мадам. – Диана, идем же!

– Близкий друг! И она засадила вас вчера в эту тюрьму! – продолжал рассуждать Видам с таким видом, как будто разбирал анаграмму. – А Мирнуа задержал вас здесь, – достойный Мирнуа, у которого, говорят, под тюфяком туго набитый чулок и который пользуется уважением среди буржуазии… И он в заговоре! Потом, в поздний час ночи, сюда является ваша любящая сестра с моим другом коадъютором, чтобы спасти вас… От кого?

Все молчали. Монах побелел от злобы.

– От кого же? – с мрачной игривостью продолжал Безер. – Вот в чем секрет! От этого опасного Мирнуа? Из когтей этого ужасного Мирнуа? Клянусь честью, – и голос его был полон решительности, – здесь будет безопаснее для вас. Я думаю, вам лучше остаться тут до утра, мадам, несмотря на этого страшного Мирнуа!

– О, нет, нет! – воскликнула в волнении мадам.

– Да, да! – отвечал он. – Что вы скажете на это, коадъютор? Ведь вы согласны со мной?

Монах с мрачным видом опустил глаза, и голос его опять дрогнул, когда он промолвил:

– Мадам может действовать по своему желанию. Но она должна дорожить своей репутацией, мсье Видам. Если она предпочитает остаться здесь… Конечно.

– О, она должна дорожить репутацией? – повторил гигант со злобной веселостью. – И потому должна идти домой вместе с вами и моей старой приятельницей мадам д'О во имя спасения? Вот как стоит вопрос! Нет, нет, – добавил он со смехом, – мадам де Паван поступит разумно, гораздо разумнее, оставаясь здесь до утра. А нам предстоит работа. Идем же, пора приниматься за нее.

– Вы серьезно говорите это? – сказал монах и посмотрел на него вызывающе, почти с угрозой:

– Да, серьезно.

Взгляды их встретились, и я, отметив про себя выражение обоих, невольно усмехнулся от радости, что мы уже в безопасности. Я даже подтолкнул Круазета, ибо вспомнил старую поговорку: «Когда воры начинают спорить между собой, честные люди остаются в выигрыше». Может быть хитрый монах избавит нас в конце концов от Безера!

Но, увы, силы противников были неравными. Видам одной рукой мог размозжить череп своего врага, но и это было еще не все. Сомневаюсь, что и в коварстве монах мог быть его ровней. Под грубой животной оболочкой Безера, если только не обманывала молва, скрывался тонкий и хитрый ум итальянца. На вид беззаботный циник, он отличался в то же время хитростью и подозрительностью, и представлял собой соединение двух, абсолютно противоположных натур. Подобного соединения мне не приходилось встречать в равной степени еще ни в одном человеке, исключая разве покойного государя – Великого Генриха. Ребенок отнесся бы с подозрением к монаху. Видам мог подкупить и старого ветерана.